Третий Шанс

В кают-компании было всего трое – Минж, Билл и Элли. Мужчины играли в го. Непонятно зачем. Разве что Минж получал удовольствие от выдумывания новых изощрённых способов расправы с американцем. Элли, как всегда в обтягивающем комбинезоне, принимала различный позы, стараясь внимательнее рассмотреть игровое поле с разных ракурсов, чем одновременно доставляла эстетическое, назовём это так, удовольствие мужчинам и тем же самым отвлекала их от игры, большей частью опять же американца. В общем, Биллу доставалось. А он всё равно старался. Молодец парень!

– Ник, – грустно констатировал американец Колино появление, бросив на него мимолётный взгляд. – Я проигрываю.

На странном языке они здесь говорили. На странном английском. Точнее, на английском-современном. Коля в фильмах и несколько раз на улице и русскую речь подобную слышал. Милена и Ли Сы сетовали (а Бриз зло иронизировал), что это как раз то, во что превратился великий и могучий язык за те десятки лет, что пропустил Коля. Многие современники использовали речь лишь как средство передачи информации. Ну… как смска. Слов стало немного, да и те подсократились. Даже лаконичное «что-нибудь» превратилось в карикатурно короткое «чёнть». Языком, изъясняться которым Коля уже здесь, в настоящем (вот ведь уже привык, поначалу думал «здесь, в будущем»), начал стремиться, говорили совсем немногие. Современная интеллигенция.

Вот и с английским то же самое. Вместо “would you like” – “wulke” (так и говорили – «вульке», это типа как по-русски вместо «чего бы вы хотели» сказать «чёхош»), ну и так далее. В общем, не Шекспир. Освоить такой язык было совсем несложно.

Коля, кстати, освоив язык аборигенов, попытался Шекспира в оригинале почитать. Бесполезно. Ничего не понял. Почти вообще. Попробовал что попроще, с тем же успехом.

Эх… по-русски бы он Биллу ответил развёрнуто! Но Колиного аборигенского хватило лишь на фразу: «Это можно было ждать».

Элли склонилась над игровым полем, повернувшись к Коле спиной. Ну, не совсем спиной… И Коля в очередной раз вспомнил себя того, из прошлого… Ну, никуда ж оно ж не делось. А чего такого? Ну, правда бы не отказался. Элли девушка очень сексуальная. «Хорошо хоть не девкой или тёлкой назвал», – подумал Коля и вздохнул. Тяжело это. И противно. И главное, непонятно – то ли всё сложно, то ли всё просто.

Ну ладно. Элли не девка и не тёлка. Она очень яркая девушка с очень ярким характером. Умная, только редко это демонстрирует. Характер чрезвычайно жизнерадостный, и при этом резкий и импульсивный! И ещё потрясающая интуиция. А с такой сексуальной внешностью – вообще гремучая смесь. Элли сводила с ума всё мужское население базы, а из этого следовало, что и женское. Сводила с ума по-разному, но никого не оставляла к себе равнодушным. Особенно доставалось тем, кто пытался равнодушие сохранить. Говорили о ней много, а обсуждению её частной жизни уделялось особое внимание, хотя и беспредметно. Кто утверждал, что она переспала с половиной здешнего мужского населения или даже со всеми, другие возражали, что вообще ни с кем. Поскольку фактов не было, Коля относился к таким разговорам безучастно. Первые несколько недель он и к самой Элли безучастно относился, а вот теперь она за него вдруг «взялась».

Первый месяц Коле было вообще ни до чего и ни до кого. Как-то жил, что-то делал, язык, опять же, осваивал. А душой и мыслями так и оставался на Земле. Он никому ничего не рассказывал. Сергей вообще приказал «не выделяться». Просто обычный парень из России. Желательно, замкнутый, весь такой в себе.

Похоже, они все тут такие или половина хотя бы. Немногие рассказывают о прошлом, о земной жизни. Есть «здесь и сейчас», есть их база «Джульетта», есть они сами друг у друга, и всё.

«Джульетта» была огромной плавучей платформой, большую часть времени дрейфовавшей в плотном океане, состоявшм из воды, аммиака и метана. Такой же жизнерадостной была и атмосфера планеты, лишь концентрация веществ была другой, и в атмосфере парили, иногда со скоростью несколько сот километров в час, облака изо льда, твёрдого аммиака и водорода.

Сложно сказать, имелась ли на Уране твёрдая поверхность. То есть поверхность была, только слово «твёрдая» использовалось лишь как условное обозначение для огромных островов из рыхлого снега же упомянутого состава с пикантным добавлением горных пород. Громадные снеговые массы то появлялись, то исчезали. Собственно, про рыхлость – это установленный факт, а что появляются и исчезают – предположение. В рыхлости удостоверились, похоронив в островах десяток зондов. Их радиосигналы пропадали на глубине метров триста и, несмотря на то, что последние три аппарата были оснащены двигателями, выбраться обратно пока ни одному из них не удалось. Радиолокационное зондирование не дало результатов из-за высокой электропроводности океана, безумного магнитного поля планеты, и другие способы зондирования оказались столь же неэффективными. Что касается появления и исчезновения островов, то учёные предположили временной масштаб таких событий в сотни лет, поэтому экспериментального подтверждения сей гипотезе быть не могло, а достоверность теоретического обоснования Коля (с подачи Энрике Джованни) ставил под сомнение из-за неизученности «твёрдой поверхности». То есть, в тезисе «Мы не знаем, что это, но оно вылазит над океаном с периодичностью лет в пятьсот» Коля предполагал внутреннюю противоречивость.

Иллюминаторы на «Джульетте», скорее, отдавали дань традиции, ничего в них не было видно, разве что иногда можно было полюбоваться вьюгой. Полагаться на солнечный свет здесь не стоило совсем. Во-первых, до Солнца почти три миллиарда километров. Свет от него, кстати, идёт до Урана два с половиной часа, а выглядит оно отсюда, если подняться над атмосферой, меньше копеечной монетки, и смотреть на него можно невооружённым глазом. Смотреть и вздыхать… Во-вторых, под густыми атмосферными слоями от Солнца толку почти никакого. Есть ещё и в-третьих: Уран – единственная планета Солнечной системы, ось вращения которой лежит в плоскости вращения вокруг Солнца: планета, как говорят, «лежит на боку». Из-за этого она поворачивается к светилу то одним полюсом на сорок два земных года, то другим. Сутки длятся семнадцать часов, и смена дня и ночи здесь носит совсем уж условный характер, потому что и так темно, а «Джульетта» живёт по земному гринвичскому времени.

В общем, уровень фрустрации, если позволительно так будет сказать, масштаб стресса для человека, здесь весьма значителен. Короче, трындец полный. И покурить не выйдешь.

* * *

Свой кремлёвский кабинет Матвей Юрьевич не то чтобы любил или не любил, скорее, привык. Кабинет за двадцать с лишним лет так и не стал родным, но был обжитым и уютным.

Помощник Президента, в отличие от многих своих коллег, размещавшихся в этом же здании с многовековой историей, не старался сохранить всё «по-старому». По правде сказать, это «по-старому» стало какой-то модой последнего времени, многие политики и обеспеченные предприниматели предпочитали в обиходе деревянную или кожаную мебель, деревянные столы, перья для письма и бумагу. Ещё совсем недавно по дорогам ездили автомобили «как раньше», пусть даже и с немыслимыми для «старого» двигателями и движителями.

В кабинете же помощника Президента имелась и трансформируемая мебель последней модели, и окно, которое исполняло роль рампы для пинга, и, это уж как у всех, современнейшие средства связи и вся сопутствующая техника, включая разнообразные «глушилки». Ну и, разумеется, кабинет был просто нашпигован различными «поделками» давнего друга хозяина кабинета. Мыслеобразы от Матвея Юрьевича могли сотворить с кабинетом что угодно, да и во всём мире кое-что могли сделать, прямо из кабинета же. Сканирование эмоционального состояния и «детекторы лжи» для посетителей были встроены в предметы обстановки ещё много лет назад. Ну, а куда деваться – работа такая, а люди, знаете ли, разные заглядывают.

Однако с нынешним посетителем всё это было не нужно, и когда дверь открылась, впуская в кабинет Тихона Святославовича Цветкова, руководителя Администрации Президента, Матвей Юрьевич лишь дал привычную команду максимальной конфиденциальности разговора.

Тихону Святославовичу было тридцать пять, и он последовательно настаивал, мол, называйте Тишей и можно на «ты». Но вот в этом-то Матвей Юрьевич искренне предпочитал «по-старому», и вернувшейся моде «меньше ты-кать» искренне радовался.

– Прошу вас, Тихон Святославович, располагайтесь, – помощник Президента указал на диван у окна, который вполне подходил высокому и грузному гостю, а сам расположился в кресле напротив. Они уже виделись утром, и второй раз за день приветствовать рукопожатием было бы лишним. – Чаю или кофе? Или плюшек? А-а… Конечно, по глазам вижу! – Матвей Юрьевич заговорщицки улыбнулся, и через несколько секунд на столике у дивана образовалась миска с орешками.

– Удивляюсь я, Матвей Юрьевич…

– Да уж пора бы и перестать. Это, знаете ли, современная техника, коей вы сторонитесь. Орешки, кстати, настоящие. Специально для вас держу, так что заглядывайте почаще.

Руководитель Администрации вздохнул.

– Ох, Матвей Юрьевич, времена такие наступают, что, видимо, заглядывать почаще придется…

Матвей Юрьевич серьёзно, пристально посмотрел на собеседника.

– А вот мне что-то подсказывает, что вскоре этот кабинет может оказаться для вас не таким уж гостеприимным. Да и вообще весь этот дворец… – Тихон Святославович тяжко вздохнул и перешёл к делу, впрочем, не забывая об орешках. – Президент сегодня поделился со мной идеей ввести должность Вице-президента. Предложил всерьёз подумать. У нас и у самих, как вы знаете, такая мысль возникла, вот только не знали, как донести, а тут он сам… Даже не знаю…

– Вы не в курсе, с кем он встречался вчера и сегодня?

– Конечно, – Тихон Святославович энергично кивнул, встряхнув копной стриженых «под горшок» русых волос.

– Вот это ваш список?

В воздухе высветился график встреч Президента за два последних дня. С именами, должностями, точным временем и местами встреч. Было видно, что это именно состоявшиеся встречи. График в точности совпадал с тем планом, который составил сам руководитель АП.

Тихон Святославович уважительно кивнул, мол, диалово «Дельта» работает.

А потом две строчки раздвинулись, и между ними возникла ещё одна. Встреча, которой в графике не было. И о которой тот, кому положено было знать по должности, не знал.

«09:18-09:32 Дом правительства, переговорная комната 3104. Ходырев»

Руководитель АП неожиданно для себя присвистнул и чуть было не выплюнул орешек.

Ходырев! Игнат Рафаэлевич Ходырев! Один из богатейших людей страны и при этом человек без определённого рода занятий. Без видимых политических амбиций, но с огромным политическим влиянием. Он владел небольшими пакетами акций во многих компаниях, но при небольших пакетах мог принимать решения за руководителей этих компаний и даже за советы директоров. И этот список видимого и реального можно было продолжать и продолжать.

Главное же в этой ситуации – Президент не был близок с Ходыревым, но очевидно прислушивался к его мнению. Казалось почти очевидным, хотя следовало и проверить, что именно Ходырев вложил в голову Президента мысль о новой должности. Вот только как мотивировал?..

– Я не договорил, – вдруг продолжил Тихон Святославович. – На пост Вице-президента он предложил вас, Матвей Юрьевич.

– Есть идеи, почему?

Тихон Святославович пожал плечами.

– Потому что, – сам ответил на свой вопрос Матвей Юрьевич, – я популярная фигура, и проще будет эту должность пролоббировать. Всё-таки Конституцию меняем, нужна поддержка и Федерального собрания, и Верховного Суда, и, берите шире, – народа. Одно дело внести предложение о создании новой должности, да ещё и второго лица в государстве, и совсем другое – предложить сделать вторым лицом Калинкина, одного из самых популярных в стране политиков. Который при этом никогда не демонстрировал жажды власти и…

– Постойте, Матвей Юрьевич, – Тихон Святославович перебил его, но тут же замолчал, повисла пауза. Помощник Президента терпеливо ждал вопроса. – Вот думаю, – медленно проговорил Тихон Святославович, – зачем это всё… Зачем Президенту… Или, – он запнулся, как бы не решаясь произнести следующую фразу, -зачем Ходыреву делать вас вторым лицом? Нет, про Президента понятно, он вам доверяет, вы его правая рука, но Ходырев!

Матвей Юрьевич тяжело вздохнул, а потом сказал негромко, почти шепотом:

– Вот так, Тиша, происходит захват власти.

Через десять минут Матвей Юрьевич Калинкин стоял напротив Президента в его рабочем кабинете.

– Господин Президент, – Матвей Юрьевич говорил степенно и уверенно, отчеканивая каждое слово, – ваше предложение – большая честь для меня. Согласен с вами о внесении законопроекта создать должность Вице-президента. Если вы окажете мне честь и предложите этот пост, я с радостью приму его и буду служить России верой и правдой. – Он как будто закончил короткую речь, но всё-таки добавил: – Вы же знаете.

Вернувшись в свой кабинет, Матвей Юрьевич отдал команду «Не беспокоить пятнадцать минут», благо встреч назначено не было, улёгся на диван и прикрыл глаза. Думал. Минут десять он пролежал так, не двигаясь. А потом вызвал по зап-связи командира «Дельты».

– Валера, – передал, именно передал, не произнося ни слова, помощник Президента, – организуй-ка сегодня встречу. Чтобы никто не знал. Цветков, Смирнов, который адвокат, ты, Сканер и я.

После короткого ответа «Принято» он прервал связь и машинально провёл рукой по небольшому жетону под сорочкой. Жетон висел на шее, на цепочке, которую мог расстегнуть только его владелец. Вот так вот оно устроено…

* * *

В жизни генерал Федоренко всякого насмотрелся. В войнах он, конечно, не участвовал, но за годы работы в МЧС, начиная с должности техника на универсальном спасательном транспорте, насмотрелся такого и столько, что не каждому вояке довелось. Вроде как привыкнуть должен был бы. Но ЭТО!

Почти две сотни людей, сваренных заживо, сытный запах мяса, расползающаяся кожа и вздутые мышцы, вытекшие глаза и крики, и стоны, и сипение тех, кто уже не мог кричать. Он хотел не смотреть, но не смотреть было нельзя.

И слава Богу, оказалось, что многих ещё можно спасти. Он сам, машинально, потому что, когда был на оперативной работе, делал это много раз, командовал развёртыванием мобильного госпиталя, привычно, не доверяя автоматике, а потом сам помогал укладывать людей – то, во что превратились люди, заживо варившиеся в кипятке, – на носилки… И ходил, и искал других, постоянно пересчитывая обнаруженных, постоянно вычисляя в уме, сколько ещё нужно найти, потому что нужно найти всех… И мысленно перебирал, прикидывал, сколько пострадавших ещё можно спасти, а сколько уже нельзя.

Долгие годы, даже десятилетия, секс-меньшинства в России были в откровенном загоне. Не существовало законов, запрещавших такого рода отношения, но и легализующих тоже не принималось. Браки между людьми одного пола так и не были в России разрешены, средства массовой информации такие союзы вовсе игнорировали, даже пресса, которая по традиции называлась «жёлтой». Церкви, вновь обретшие былое влияние, в первую очередь христианская и мусульманская, гомосексуальность бескомпромиссно осуждали. И в целом в обществе формировалось отношение к этой теме негативное, и о секс-меньшинствах старались вовсе умалчивать. Ну, есть оно где-то и есть, а говорить об этом не принято. Уж тем более афишировать свою необщепринятую ориентацию.

Но вот три года назад о «голубых» и «розовых» вдруг стали потихоньку вспоминать, вернулась забытая аббревиатура ЛГБТ, в СМИ к представителям секс-меньшинств стала появляться некоторая лояльность, а в обществе вновь возникла дискуссия. Были те, кто такое допускал, мол, какой смысл отрицать, что и так уже есть и никуда не денется. Другие принимали явления, но сдержанно. А были и такие, кто осуждал, причём агрессивно и яростно, и таких было много. Не та ситуация, конечно, чтобы расколоть общество, но дискуссии велись, и всё больше и больше, и уже не только в частном обиходе, а и на публике. Официальная же позиция государства так пока и не была озвучена.

Это была экскурсия в долину гейзеров на Камчатке. Двести тридцать восемь геев, включая троих экскурсоводов. Утром они высадились с пингов и разбили лагерь на достаточном расстоянии от всего, что могло представлять опасность, недалеко от озера, образовавшегося в 2007-м из-за схождения селевого потока на реку Гейзерную.

Гейзеры взорвались неожиданно. Никто так и не понял, что произошло. Только что перед глазами была картинка будто из экскурсионного фильма, и вдруг со всех сторон ударили потоки раскалённого пара! А потом и озеро вспучилось фонтаном, безжалостно поливая мечущихся людей кипящей водой и грязью!

Сигнал в МЧС пришёл сразу же и был передан непосредственно министру. Министр в тот момент находился в отпуске, да ещё и после очень активного дня его не сразу удалось разбудить. Он быстро распорядился выслать спасательную экспедицию из ближайшей к месту трагедии базы МЧС и опять лёг спать. Но как раз в это время на этой самой базе шли регламентные работы, большинство личного состава было распределено по другим базам, а техника в основном стояла на профилактике, и помощь оттуда выслать быстро не удалось.

По случайности, которую лишь с грустью можно назвать счастливой, заместитель министра Федоренко оказался на базе в Магадане. Сообщение о трагедии было продублировано и ему, и он, не дожидаясь приказа или дополнительного оповещения, поднял личный состав по тревоге и лично возглавил спасательную операцию. Все, кто тогда несли службу на базе, навсегда запомнят тот день. Быстрые и чёткие приказы, безупречная организация, практически молниеносный анализ ситуации и выбор единственно правильного спасательного сценария. Заместитель министра в очередной раз подтвердил свою репутацию высочайшего профессионала, которого не испортила «штабная» работа.

Удалось спасти сто девяносто три человека. Из них над двадцатью тремя Василий Никифорович лично, укрывая от уже стихавшего горячего дождя, раскинул оранжевые МЗШ-23, мобильные защитные шатры с радиомаяками, а потом помогал укладывать пострадавших на носилки, а потом опять искать-искать-искать. Не доверяя ни дронам, ни молодым и менее опытным сослуживцам. Он шёл на стоны и крики, шёл на запах, благо современные защитные костюмы можно настраивать соответствующим образом, шёл просто куда подсказывала интуиция. И успокоился, лишь когда спасли всех, кого можно спасти, и нашли всех, кого уже нельзя. А потом транслировал в широкий диапазон: «Спасательная операция завершена. Всем спасибо». И улетел в Москву.

История мгновенно получила широчайший резонанс. Видео со спутников транслировалось в сеть онлайн, а первые журналисты на месте трагедии появились уже через час после бригады МЧС.

Министру, который неоднократно гневно высказывался о секс-меньшинствах, припомнили это и широко растиражировали его слова. Журналисты однозначно увязывали «прохладное» отношение министра к спасению геев (ну надо же – отдать приказ о спасательной операции временно расформированному подразделению МЧС, да ещё и лечь спать сразу после этого!) именно со взглядами его на секс-меньшинства.

Ну, а генерал Федоренко стал героем. Не только сюжетов в СМИ, посвящённых трагедии и зафиксировавших каждый шаг, каждое движение заместителя министра. На какое-то время он сделался символом настоящего «боевого генерала на, казалось бы, мирной работе».

Через несколько дней агрессивной кампании в СМИ министр был вынужден подать в отставку, и Президент, идя на поводу у этой же кампании, отставку принял. Предложение занять пост министра, разумеется, было сделано Василию Никифоровичу Федоренко.

* * *

Первый раз покурить Коле удалось через месяц после прибытия на «Джульетту». В течение последующих двух недель он научил курить Билла, Берни, Хоанга и, кто бы мог подумать, Азуми. Ещё через две недели курящих насчитывалось полтора десятка человек – почти половина личного состава базы.

А дело-то оказалось нехитрое. Пищу, одежду, предметы утвари и обихода на «Джульетте» изготавливали на уже знакомых 3D-принтерах. Как выяснилось, в глобальной сети в свободном доступе висели программы для изготовления сигарет, а на базе имелись необходимые ресурсы, да и требовалось их немного.

Самым сложным оказалось выполнить приказ «не выделяйся». Пришлось подстроить так, чтобы Берни якобы случайно застал Колю, с интересом рассматривающего динамическое изображение курящего человека. Ему Коля сообщил, что курить пробовал несколько раз, что, если не затягиваться и курить редко, то дело почти безвредное, зато, если табак с правильными ароматическими добавками, это вкусно. Потом вздохнул и перелистнул страницу.

Берни был африканцем. Самым настоящим, ростом два метра, c чёрной лоснящейся кожей, чёрными как уголь кучерявыми волосами и пухлыми губами. Удивляло, как он, проведя на «Джульетте» три года, оставался живым, энергичным, любознательным и открытым. Он был специалистом по двигателям, поэтому у него хватало работы, но оставалось и много свободного времени.

Когда Коля явился на ужин, Берни уже выходил из столовой. Коля улыбнулся и жестом изобразил курящего человека. Берни в ответ тоже улыбнулся. Элли засекла безмолвный обмен знаками, но Коле ничего не сказала, а вот с Берни, судя по всему, пообщалась. В итоге уже через час были изготовлены две сигареты. Место покурить с хорошей вытяжкой и с соблюдением требований пожарной безопасности нашлось быстро – в маленьком холле утилизационной шахты. Собрались втроём, по-заговорщицки – Элли, Берни и Коля. Элли курить не намеревалась, но на приобщении Берни и Ника (так его звали на базе) к этому процессу настаивала с энтузиазмом. В общем, собрались. А потом ещё час искали источник открытого огня.

О событии практически сразу стало известно всему персоналу «Джульетты», и Франк-Мартин Шульце, директор базы, оказался в затруднении. С одной стороны, не пресечь такое было бы сложно, понятно, почему. С другой – уставу базы такая выходка не противоречила, и формальных оснований для запрета не было. А, если так можно выразиться, с третьей стороны, любые приказы директора базы были обязательны для исполнения, поэтому формально запретить курение на борту он мог. Наверное, ему вообще вникать в это не хотелось и, судя по его совсем неактивному поведению, которое читалось во всём, от медлительности принятия решений и частой невнятности таковых до вялой походки, он столь же вяло внутри себя колебался, реагировать ли на выходку вообще. Франку-Мартину было под восемьдесят, и жил он на «Джульетте» уже без малого десять лет.

Ситуацию спас Энрике Джованни. Сын испанца и итальянки, лет тридцати, смуглый и с неизменной искренней улыбкой, Энрике был неформальным лидером коллектива, и коллектив такое лидерство приветствовал, а Франк-Мартин от безысходности терпел. Энрике не боролся за официальное признание своего лидерства. Он просто оказывался в нужное время в нужном месте и помогал людям справиться. В любой ситуации – от перераспределения жилых кубриков (для кого-то это был серьёзный вопрос, при том, что кубрики все почти одинаковые, отличаются только близостью к трапу и видом из иллюминатора, можно видеть левый борт, а можно правый) до составления графиков вахт на борту и полётов на спутники и к телескопам. Хотя, спорщиков можно понять: жизнь на «Джульетте» скучна и однообразна, и природная потребность людей в событиях превращает в таковые даже мелкие жизненные обстоятельства.

А какой фурор вызвало курение! Это же не просто событие, это – СОБЫТИЕ! К концу двадцатого века курение во всём мире сошло на нет и стало занятием экзотичным, а потому не запрещаемым и не осуждаемым. Азуми, молодая японка, здешний врач, заключила, что курение табака в умеренных количествах, например, раз в неделю, заметного вреда здоровью не нанесёт. При этом, в числе прочего, она принимала во внимание возможности современной медицины.

Энрике, видя замешательство Франка-Мартина, начал как бы рассуждать сам с собой, однако публично. С одной стороны, курение дело неполезное для физического здоровья. С другой стороны, люди на базе и так измучены однообразием. Устав базы курение не запрещает, пусть даже и по недосмотру разработчика, не знакомого с пагубной привычкой. А потому он, Энрике, полагает, что для запрета оснований нет. Наоборот, запрет вызвал бы негодование персонала, и он, Энрике, искренне надеется, что эмоциональные реакции не выльются в бунт или, как минимум, в требование сменить руководство базы. Франк-Мартин намёку внял.

Сформулировано решение было, правда, коротко и невнятно. Коля, привыкший к хотя бы нормальной речи и уже успевший проникнуться речью красивой, выслушал формулировку с чувством некоторого омерзения. То, что, как он уже точно знал, должно было произноситься “in one hand”, по-аборигенски звучало как “in-an-and”. Но народ понимал и даже не думал, что стоило бы иначе.