В объятиях XX-го века. Воспоминания

Итак, представляется, что в Москве были заложены фундаментальные основы для использования актинофага phiC31 в качестве объекта генной инженерии и конструирования на его основе фаговых векторов. Повторюсь, что начиная с 1977 года была выпущена серия работ по подробной характеристике молекулы ДНК фага phiC31, составляющей его геном. Кроме того, впервые для получения делеционных мутантов была использована обработка фага phi31 хелатирующими агентами. Полученные делеционные мутанты были подробно охарактеризованы и локализованы на физической и генетической картах актинофага phiC31, что позволило установить соответствие физической и генетической карт актинофага phiC31. Изучение фага phiC43, гомологичного фагу phiC31, несущего в составе своего генома чужеродную вставку, позволило сделать выводы о максимальной длине молекулы ДНК, которая может быть упакована в фаговую оболочку. Кроме того, в геноме актинофага phiC31 была идентифицирована значительная по длине непрерывная область, не существенная для литического развития актинофага, которую можно было замещать клонированными генами.

В конце 70-х годов актиномицеты прочно завоёвывают свои позиции в качестве объектов генной инженерии в отделе Д. Хопвуда. Первой ласточкой оказалась работа по успешной трансформации плазмидной ДНК штамма S.lividans 66. Этот штамм был послан нами Д. А. Хопвуду в далеком 1970 году вместе с фагом phCi31 в качестве уникального чувствительного к этому фагу индикаторного штамма. В результате этот штамм оказался самым удобным реципиентным штаммом для введения в него изолированной плазмидной ДНК.

Прошло ровно десять лет с тех пор, как актинофаг phiC31 был послан нами в отдел Д. Хопвуда. Имея в своем распоряжении наш богатый багаж генетического и физического изучения генома актинофага phiC31, Кит Четер, наконец, выбрал в качестве основы для конструирования фаговых векторных молекул актинофаг phiC31.

Настоящим прорывом в решении задачи конструирования и использования фаговых векторов на основе фага phiC31 стала демонстрация трансфекции протопластов штамма S.lividans 66 с помощью изолированной ДНК этого актинофага. Это позволяло манипулировать с молекулой фаговой ДНК, а после трансфекции отбирать нужные жизнеспособные фаги, несущие в своем геноме чужеродные клонированные фрагменты. Эта работа была опубликована Д. Зуаресом и К. Четером в том же продуктивном на статьи по фагу phi31 1980 году (Zuares J. E. and Chater K. F., J. Bacteriol. v. 142: 8-14). После этого Кит Четер и его коллеги семимильными шагами начали конструировать фаговые векторы различного назначения на основе актинофага phiC31. Мы от этого тоже имели большие преимущества, так как Кит Четер присылал нам все свои фаговые конструкции в течение последующих лет.

Помимо работ по генетическому изучению фага phiC31 как такового, в лаборатории интенсивно проводилось изучение взаимоотношений фага phiC31 и других актинофагов с актиномицетами. Ведущая роль тут принадлежала Тане Воейковой, которой, наряду с большой экспериментальной нагрузкой, вместе с Норой Мктрумян удавалось помогать мне руководить большой лабораторией. После моего отъезда из России руководство лабораторией перешло к Тане Воейковой, и я думаю, что подготовила себе неплохую замену, если эта лаборатория существует и по сей день, пройдя все сложности и перипетии постсоветского существования науки в России. (Нужно иметь ввиду, что я кончила писать эти мемуары уже довольно давно, в 1913 году.) Я про себя всегда считала Таню Воейкову везучим научным сотрудником. Ей, на первый взгляд, легко удавались сложные эксперименты. При этом она уделяла большое внимание своей семье, каждый год вся семья проводила отпуск в походах со сложными туристскими маршрутами.

Таня начала с освоения скрещиваний между производными А(3)2 различной фертильности, потом разрабатывала методы получения межвидовых гибридов. Особенно продуктивной оказалось работа по получению отдаленных гибридов между штаммами S.coelicolor А(3)2 и S.griseus Kr.15-продуцентом антибиотика стрептотрицина (в общем употреблении «гризина») и изучению их свойств в отношении их чувствительности к фагам phiC31 и Pg81, действующим только на один из родительских штаммов. После завершения этой работы нам представлялось, что при необходимости мы можем получать гибриды между всеми штаммами актиномицетов рода Streptomyces, которые пожелаем скрестить, хотя эта работа требовала большой сноровки и специальных знаний. Получение гибридов, в частности, расширяло возможности изучения их взаимодействия с актинофагами, т. к. можно было, например, в данном случае, получать гибриды, образующие антибиотик гризин и устойчивые к фагам, лизирующими этот продуцент при промышленном производстве гризина. Статья, описывающая получение и свойства таких отдаленных гибридов была опубликована в журнале Генетика, 1976, том 12, стр. 106–113, а в 1977 г. в журнале Journal of General Microbiology, v. 98: 187–198. Соавторами в ней были Ломовская, Н. Д., Воейкова, Т. А. и Мкртумян, Н. М.

В конце 70-х Таней Воейковой, Леной Славинской и Андреем Ореховым был начат цикл работ по идентификации у актиномицетов систем рестрикции и модификации с помощью актинофагов. Мне представлялось, что мы имели приоритет в этом направлении исследований, однако, в 1977 году мы опубликовали только тезисы на эту тему, а в 1978 году вышли одновременно наша статья по идентификации систем рестрикции и модификации у актиномицетов с помощью актинофагов и статья К. Четера с соавторами, описывающая выделение рестриктазы из штамма Streptomyces albus.

Вернусь еще к одному аспекту изучения имеющейся у нас коллекции актиномицетов, которая была проверена на устойчивость к большому числу антибиотиков (соавторы В. Н. Даниленко, Г. Г. Пузынина. Н. Д. Ломовская). Работы были опубликованы только на русском языке. Было продемонстрировано, что каждый штамм из коллекции обладал множественной устойчивостью к большому числу антибиотиков. Порывшись сейчас в интернете, обнаружилось, что такой вывод был впервые высказан в этих работах. Кроме того, в полученных результатах нас привлекло то, что каждый штамм коллекции, без исключения, имел свою индивидуальную характеристику в отношении признаков чувствительности и устойчивости к антибиотикам по аналогии с неповторимыми отпечатками пальцев у человека. Помню, что в этих статьях были также представлены интересные статистические данные.

В 70-ые и все последующие годы нас также интересовали проблемы генетической нестабильности многих признаков актиномицетов. Мы понимали, что дальше изучения генетических феноменов мы в то время еще двигаться не могли, но все же начали работы по картированию генетически нестабильных признаков на хромосоме штамма S.coelicolo-rA(3)2.

Молодожены Оля и Миша Фонштейны на выходе из родильного дома с крошкой Анной на руках у отца.

Такая спокойная милая наша девочка Анечка Ломовская, доченька Оли и Миши. Тут уж мы с Лёней подсуетились и Анечка стала Анной Ломовской как и пять прелыдущих поколений по женской линии в нашей семье.

Анечка Ломовская – взрослеем!

Глава 20

События в начале 80-х годов прошлого столетия

Наступил 80-й год, год нового десятилетия очень интенсивной работы и больших испытаний, выпавших на долю нашей семьи. В 1983 году ушла из жизни Марианна Петровна Шаскольская, в 1985 году умерла моя мама Эмма Григорьевна Ломовская, в том же 1985 году умер папа Миры и отчим Лёни (а фактически его отец на протяжении многих лет жизни) Израиль Иосифович Семеновский, тяжело заболела наша внучка Анечка Ломовская, Лёня перенес две тяжелых операции и я одну. В 1984 году прекратил свое существование ВНИИ по БИХС, руководимый Львом Арамовичем Пирузяном. Леня после мытарств в полностью реорганизованном институте вернулся в Институт общей генетики АН СССР, свою Альма-матер.

Ну, а теперь обо всем по порядку. После выхода в печать нашей статьи с Томом Трустом о новых свойствах плазмиды SCP2, которая была изолирована и изучалась в лаборатории Д. А. Хопвуда, В. Н. Даниленко пригласили в лабораторию Д. А. Хопвуда для обсуждения и подтверждения в эксперименте новых свойств плазмиды, а меня – для получения совместных данных по использованию методов генной инженерии в применении к фагу phiC31. Приглашение пришло в конце 1979 года. На меня, как я понимала, еще распространялся запрет на поездки в капиталистические страны. 1980 год был годом начала многолетней войны в Афганистане. Начало этой войны вызвало большие протесты за рубежом. Война не была популярна и в нашей стране. Многие страны объявили бойкот советским ученым, отменив их приглашения на зарубежные конференции и командировки в научные центры. Приглашение на двухмесячную работу мне и В. Даниленко в лаборатории Д. А. Хопвуда оставалось в силе. Наши инстанции, наверное, были довольны отсутствием бойкота и дали нам быстро разрешение на эту поездку. Так мы в феврале 1980 г. приехали в Англию в г. Норидж, в Ботанический институт Джона Иннеса. Институт был организован в начале 20-го века на деньги, завещанные Д. Иннесом, и в течение всего этого времени существует благодаря этому фонду и по правилам, обусловленным в завещании. Институт расположен за городом, поблизости от большого университета, в котором по совместительству преподают многие сотрудники института. При таможенном досмотре в Москве у Валерия изъяли деликатесы (икру, колбасы, водку). К большому огорчению таможенников Лёня, который нас провожал, забрал все себе. Мой чемодан с досады они почти и не досматривали, хотя я везла большую коллекцию штаммов актиномицетов и актинофагов, необходимую для совместных экспериментов. У меня, правда, было на них разрешение, но таможенники могли придраться. Валерий еще вез в подарок англичанам небольшой электрический самовар, который не отобрали. Этот самовар всем в отделе Д. Хопвуда очень понравился и много лет стоял там в общей комнате. Я тоже везла небольшие сувениры. Они пригодились, т. к. нас часто приглашали в гости, а идти с пустыми руками было неудобно. Рядом с институтом стоял уютный дом для гостей. Там нас и разместили. Больше никаких зданий вокруг не было. У меня была отдельная квартира со спальней и комнатой с телевизором, плавно переходящей в кухню с газовой плитой. Электрический чайник на кухне сам выключался, когда закипал. В. России мы таких еще не видели. Это было очень удобно. Погода в феврале, по сравнению с московской, была очень теплой, редко шли дожди и уже цвели крокусы. Первые ночи я долго не могла уснуть из-за абсолютной тишины вокруг. В открытое окно не доносилось ни одного звука. Это было непривычно для меня как коренной москвички. Каждое утро у двери лежала свежая газета. Мне казалось, что авторы всех статей были абсолютно уверены, что русские танки вот-вот войдут в Англию. Англичане, конечно, задавали мне вопросы на эту тему, и я отвечала, что мне думается, что у нашего правительства нет таких намерений.

Здание института было одноэтажным, но очень большим по площади. Я до конца нашего там пребывания так и не могла в нем толком сориентироваться и про себя всегда смеялась, что вот разведчик из меня никогда бы не получился. Все мое внимание, в основном, концентрировалось на научных экспериментах. До этого я всегда была рассеянной. Например, никогда не запоминала названий переулков, окружающих Малую Бронную, плохо знала Москву, в которой жила всю жизнь. В здании института поддерживалась идеальная чистота, дети некоторых сотрудников помогали за небольшую плату убирать широкие коридоры. В коридорах везде висели картины с изображением разнообразных растений, все-таки институт был ботаническим. Как-то, когда мы уже жили в Сан-Франциско, Джойс и Дэвид Хопвуды при очередном визите в Калифорнию, подарили нам небольшую картину с точным изображением луковичного растения. Она всегда напоминает мне мой замечательный визит в Англию в 1980 году. Идя по коридору на работу, все здоровались. Помимо перерыва на обед (ланч), два раза (в 11 и в 5 часов) все пили чай, в основном, с молоком. Кто-то проходил по лаборатории и распевал: tea time, tea time (время чая). И все шли с удовольствием выпить чаю, просто поговорить или обсудить полученные результаты. Меня эти перерывы как-то отвлекали, и я не всегда отрывалась от работы на чай. На ланч многие, в том числе и Кит, приносили бутерброды из дома. Я тоже старалась экономить на еде. Королевское общество, которое дало деньги на нашу командировку, не было очень щедрым, хотя, конечно, оно не могло учитывать, что мне надо было что-то из вещей привезти в Москву. Там уже начинался большой дефицит необходимых товаров.

Режим работы в лаборатории был напряженным. Работали с утра и вечером уходили домой поужинать. Добирались домой на велосипедах, редко кто на машине, а после ужина опять приезжали работать до позднего вечера. Семья Кита Четера растила четырех детей, старшую дочь Алису и трех сыновей. Хлеб (булочки из готового теста) пекли в духовке, овощи и ягоды выращивали в маленьком саду. Даже запасали кое-что на зиму в большом холодильнике. Жена Кита Джейн работала в школе, заменяя больных учителей. Остальное время посвящала детям. Как-то я спросила Кита, не тяжело ли им воспитывать 4-х детей, он удивился и сказал, что для них это удовольствие!

В семье Хопвудов было трое взрослых детей, которые уже покинули родительский дом. Всех приезжающих на работу в лабораторию чета Хопвудов традиционно приглашала в гости в начале и в конце их пребывания. Кроме того, каждую неделю, без исключения, в их доме проходил семинар по генетике, на котором делали доклады приглашенные докладчики. Семинар собирал много народу из отделов института и из соседнего университета. Каждый вносил небольшую сумму на легкие закуски. В доме Хопвудов на 1-ом этаже был большой зал и места всем хватало. Лаборатория Хопвуда была интернациональная, но при всем при этом мы с Валерием были все-таки персонами экзотическими, и нас часто приглашали в гости. Как-то раз ужинали в гостях у Джина Сено, который приехал в Англию с семьей из знаменитой американской фармацевтической компании Илай-Лили, и я подружилась с ним на долгие годы. Он был прекрасным, добрым человеком с большим чувством юмора, я тоже любила пошутить.

Мы потом часто пересекались с ним на международных конференциях и поддерживали дружеские отношения в течение почти 30-ти лет вплоть до его безвременной кончины. Побывали мы в гостях и у многолетней секретарши Дэвида Мэрибэс, которая много лет знала меня заочно, так как занималась корреспонденцией Д. Хопвуда. Они с мужем сами построили за городом комфортабельный дом с большим числом спален на втором этаже. Их мечтой было сделать из дома небольшой отель. Не знаю, осуществилась ли эта их мечта. Они оба уже были довольно пожилыми людьми. Опекала нас и заведующая прекрасной библиотекой института. Я была там частой гостьей. Она жила одна с дочкой 7-ми или 8-ми лет и чувствовала себя одинокой. Мы с ними несколько раз в выходные дни ездили на пикник на берег моря. Все там напоминало Прибалтику. Было еще холодно, но ее дочка бегала босыми ногами по воде. Были мы в гостях и у Мервина Биба, который недавно вернулся из Америки, проведя довольно продолжительное время в лаборатории Стенли Коэна в Стэнфордском Университете. Там и была совместно с отделом Хопвуда разработана методика трансформации ДНК в применении к актиномицетам. Реципиентом ДНК был «наш» штамм S.lividans 66. Так актиномицеты попали в семью микробных объектов генной инженерии. В скором времени Д. Зуаресом, коллегой из Испании, и Китом Четером были опубликованы в 1980 году две статьи с демонстрацией трансфекции штамма S.lividans 66 с помощью ДНК фага phiC31. Позже на одной из конференций в Германии я познакомилась с Зуаресом. Он какое-то время продолжал работать с фагом phiC31. Мы оказались с ним за одним столом на обильном банкете и славно пообщались. Больше я его никогда не видела.

Забыла сказать о главном. Мы в течение многих лет работы с генетически маркированным штаммом S.coelicolor А(3)2 продирались сквозь большие трудности при изучении взаимодействия фага с этим штаммом. Правда, и о штамме S.lividans 66 никогда не забывали. Приехав в Англию, я обнаружила, что все работы по трансформации и трансфекции ДНК осуществляются только с использованием штамма S.lividans 66, который мы когда-то послали в Англию. Этот штамм также стал и сам предметом интенсивного генетического изучения и в других лабораториях во многих странах. Как реципиент ДНК он обладал абсолютными преимуществами по сравнению со штаммом S.coelicolor А(3)2, и мы во все последующие годы работы, включая и работу в США, использовали его во всех экспериментах с ДНК. Однако штамм S.coelicolor А(3)2 оставался самым генетически изученным штаммом актиномицетов, на котором были сделаны крупные открытия, перечислять которые не входит сейчас в мою задачу. В частности, в нашей лаборатории был подробно изучен генетически феномен ограничения размножения фага phiC31 в штамме S.coelicolor А(3)2. На хромосоме S.coelicolor А(3)2 были картированы гены, функционирование которых приводило к ограничению развития фага в этом штамме. Этот механизм и поныне продолжает изучаться в генноинженерных экспериментах в ряде лабораторий Англии и США.

Я, конечно, из первых рук записала все тонкости осуществления опытов по трансформации и трансфекции. Это позволило быстро освоить их сотрудниками нашей лаборатории. Это, пожалуй, было главным результатом моего пребывания в лаборатории Хопвуда. Не помню, чтобы удалось сделать что-то интересное за такой короткий срок.

Правда, быстро получила фагочувствительные варианты штамма S.coelicolor А(3)2, необходимые для работы Кита. Он, в свою очередь, снабдил меня имеющимися в его коллекции первыми векторными вариантами фага phiC31. Поместили их в термос, забитый льдом, с широким горлом, который потом долго жил у нас дома. Поглощенная своей работой, я как-то не очень интересовалась, как идут дела у Валерия. Замечала только, что работает он немного, стал смотреть на меня как-то свысока, иногда даже говорил что-то резкое. Я, как всегда, сначала не реагировала, а потом пришлось все-таки с ним поговорить. Во всяком случае, работы с плазмидой SCP2 у нас в лаборатории больше не проводились, хотя данные, опубликованные в нашей совместной работе с Томом Трустом, казались мне вполне достоверными.

Как-то Дэвид подошел ко мне и заметил, что надо делать и какие-то перерывы в работе и они вместе с Джойс повезли меня в Кембридж. На обратном пути из этого признанного храма университетской науки осматривали и еще многие достопримечательности. Замки-музеи все-таки уступали великолепию многих дворцов, постпренных ещё во времена царской России.

Джойс, с которой мы впоследствии часто встречались, говорила мне, что в моем поведении при этом первом знакомстве чувствовалась скованность, особенно, если разговор касался политики. А на политические темы англичане говорили очень охотно. На самом деле я впервые почувствовала большую внутреннюю свободу и значительную разницу в стилях жизни в Англии и в СССР. Помню, как я запросто повязала на голову косынку по-деревенски на городской улице, чего не могла бы сделать в Москве, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Вообще, стиль одежды был очень простым и удобным. В. Москве еще не вошли в моду куртки, которые здесь носили все.

Однажды Кит пригласил меня на симфонический концерт, и я пошла туда в единственном длинном нарядном платье. Кит ничего мне не сказал, но я быстро почувствовала себя белой вороной. По пути подобрали Джейн, которая как и вся остальная публика была в куртке и в брюках. Двое их младших детей слушали очень внимательно. В 2004 году на юбилее у Кита двое молодых взрослых мужчин подошли ко мне, как к старой знакомой. У меня сохранилась одна единственная фотография, сделанная в лаборатории Д. Хопвуда во время нашего визита. Конечно, я не помню фамилий многих, кто там изображен, и, как всегда, не записала по горячим следам. Сидят в первом ряду Д. Хопвуд и Силия Брайтон (многолетний лаборант и соавтор К. Четера). Ещё две женщины на фотографии – я и Д. Вард. Слева в клетчатой рубашке Чарльз Томпсон, Д. Сено, В. Даниленко, за ним почти не виден немецкий коллега, с которым мы сидели за одним столом в комнате Четера и который помогал мне осваивать азы генной инженерии, за ним Тобиас Кейзер и Кит Четер.

В конце нашего пребывания в Англии должна была состояться интересная конференция. Я позвонила в институт с просьбой продлить наше пребывание в Англии на несколько дней и получила категорический отказ, когда институт запросил министерство. Тайком я даже всплакнула. Накануне отлета в Москву уезжали поездом в Лондон. Нас снабдили небольшими деньгами, чтобы переночевать в дешевом отеле, и билетами на спектакль, почти премьеру «Иисус Христос – суперзвезда». Театр был похож на сарай, все сидели в верхней одежде или она висела на спинках кресел. Многие актеры были в джинсах. Но музыка и исполнение были великолепными. Я везла с собой маленькую люстру в кабинет нашей квартиры. Лампочки, которые я к ней прикупила, казались мне очень дорогими, но они так и прослужили нам вплоть до конца нашей жизни в Москве. На пути в Москву в самолете с нетерпением ждала встречи со своей семьей, и жизнь вошла в привычную колею.

В мае того же 1980 года состоялась советско-американская конференция только по генетике актиномицетов у нас в Крыму. Доклады по основной тематике конференции были представлены, главным образом, сотрудниками нашей лаборатории. Я в последний момент перед отправкой самолёта в Симферополь, совершенно запыхавшись, вбежада в аэропорт Внуково. Перед выходом из дома я в спешке жарила Лёне котлеты на время, когда я буду отсутствовать дома. В аэропорту на секунду остановилась и подумала, кто же я на самом деле, в конце концов, мужнина жена или ответственный участник конференции. Однако, времени на такие раздумья уже не было, и я помчалась выполнять свои научные обязанности. Возглавлял американскую делегацию очень известный ученый в области бактериофагии G. Bradley (Г. Брэдли). Вот уж на этой конференции мы наелись полной «свободы». Такого еще не было на других международных конференциях, устраиваемых в нашей стране, на которых я присутствовала. В составе нашей делегации было несколько человек из нашего министерства, которые были очень довольны, что им удалось вырваться в такую необременительную поездку. Мы все были под неусыпным контролем с их стороны, что создавало для нас большое напряжение.

Американцы, конечно, сразу их всех вычислили и посмеивались. Джери Инсайн через много лет уже при встрече в Мэдисоне в 1992 году вспоминал об этих сопровождающих нас лицах. Поселили нас на государственной даче тогдашнего министра сельского хозяйства В. В. Мацкевича, расположенной в Никитском ботаническом саду, которая в это время года пустовала. Красота вокруг была необыкновенная. В. Никитском ботаническом саду все цвело; к морю, ещё холодному, но соблазнительному, спускались на лифте.

Американцы тоже искренне восхищались крымскими красотами. Все доклады синхронно переводились Юрием Георгиевичем Гаузе, сыном Георгия Францевича Гаузе, выдающимся генетиком, а впоследствии и многолетним директором института новых антибиотиков. Юра так переводил, что доклады выглядели гораздо лучше и логичнее, чем приготовленные самими докладчиками. От нашего института доклады сделали я, Таня Воейкова и, по-моему, Ирина Сладкова. Были также докладчики из института новых антибиотиков, Юрий Васильевич Дудник, директор института, и его сотрудники, а также сотрудники из института микробиологии АН СССР.

В состав Американской делегации входили Ричард Балтс, занимающийся внедрением генетических методов в селекцию продуцента тилозина, из крупнейшей американской фармакологической компании Илай-Лили, англичанин Мервин Биб, работавший в это время в лаборатории Стэнли Коэна в Стэнфордском университете, от которого мы живем в пяти минутах езды на автомобиле уже почти 10 лет, Джеральд Инсайн из Висконсинского Университета г. Мэдисона и еще несколько человек из крупных американских фармацевтических фирм. Вино лилось рекой. Никто не отказывался. Было впечатление, что наши сопровождающие все время были навеселе. Мне было не по себе. В конце конференции состоялся банкет в Ялте, и у меня сохранились записи наших гостей, написанные на меню мне и Норе Мкртумян, с трогательными прощальными пожеланиями. После конференции американская делегация летела в короткую увеселительную поездку в Сухуми и Тбилиси со всеми сопровождающими с нашей стороны лицами. Взяли еще только меня, наверное, потому, что я знала всю американскую делегацию и могла со всеми объясниться. Полет был коротким. Я думаю, что случайно в пассажирском салоне был слышен разговор летчиков с землей. Связь была постоянной и не прерывалась ни на одну минуту и никакой ненормативной лексики. В. Сухуми и в Тбилиси были уже совсем сплошные банкеты. Я расстраивалась, а американцы, казалось, относились к этому спокойно, ведь пили и ели на халяву, кто же откажется от хороших вин и вкусной еды?