Девочка, которая зажгла солнце

– Но это уже не имеет значения, правда? Сейчас ведь литература, верно? Предлагаю немного опоздать на увлекательнейший рассказ мисс Фридман и перекусить.

Хлоя невинно хлопнула ресницами и уже было развернулась в сторону лестницы, но Джек замер на месте и довольно холодно отчеканил:

– Я не голоден.

– Я тоже. Мне нужно серьезно с тобой поговорить.

– Ты угощаешь? – усмехнулся парень, и все же нехотя пошел вслед за блондинистым вихрем с ароматом легких цветочных духов, будто бросающим вызов отвратительной погоде за стенами школы. Какая-то странная неведомая сила заставила Джека двигаться, подтолкнула в спину, предвещая волнительно-важную беседу, хоть любопытство и покалывало кожу изнутри подобно десятку тонких иголок. Они уверенно шли через толпу несущихся в свои классы учеников, холодные, равнодушные и оба глубоко сосредоточенные на рождающихся в голове мыслях. Наконец, двери столовой приветливо распахнулись, и парочка расположилась за одним из дальних столиков, упрятанных подальше от общего прохода и вечного столпотворения голодных кричащих ртов. Хлоя впервые не могла найтись с фразой.

– Вы сказали, что угостите меня обедом, мисс Робертсон, – с хрипотцой произнес брюнет, выговаривая каждое слово как можно более загадочно и плавно. Если уж это глупая игра, он тоже имеет право нарушить некоторые правила.

– Разумеется.

Девушка встала из-за стола и направилась к длинному прилавку, который тянулся до самой кухни и перетекал в нее так же незаметно, как и вырастал в своем начале из бежевого цвета стены. Джек помнил, как в первый год пребывания в этой школе не решался есть перед другими людьми и подходить с подносом к двум-трем тарелкам и мискам, выбирая себе суп или полуостывшее второе (при одном только взгляде на которое мигом пропадал всякий аппетит). И какого же было его удивление, когда он взял свой первый обед и сел за свободный стол, стараясь не смотреть на проходящих мимо людей и как можно быстрее закончить ужасную трапезу – никому не было дела до уткнувшегося в собственную тарелку мальчика. Люди не стали смеяться или злобно показывать пальцем, словом, им действительно был безразличен юный Дауни – будто его и вовсе не существовало на свете, а в углу сидела тусклая тень и торопливо поедала бледные нити безвкусных макарон. Правда, он вряд ли сможет забыть ту секунду, когда

испуганно вздрогнул от раздавшегося неподалеку скрипа, и обернулся, увидев впившуюся в кекс белоснежными зубками девочку, чьи коричневые кудряшки тогда были заботливо уложены в аккуратную косу.

– Привет, – прочавкала она, и будто не замечая будто сыпавшихся с губ крошек, протянула ему липкую маленькую руку. Джек тогда долго всматривался в ее странный восторженный взгляд в попытке найти подвох или скрытый в нем намек на гадкую издевку, но нет – нескрываемый интерес так и сквозил в милом лице, просачиваясь змейкой через поля веснушек и растворяясь окончательно в приятной улыбке. Все это было так ему непонятно и странно, что он тут же выпрямился и недоверчиво спросил:

– Тебе что-то нужно? Зачем ты сюда пришла?

Однако, девочка ничуть не обиделась, а только непонимающе моргнула и ненадолго умолкла, не находя нужных слов. Затем нырнула с головой в огромный с виду рюкзак, доверху набитый учебниками, чьи корочки виднелись из-за язычка молнии, и усердно что-то искала, то и дело стряхивая со лба выбившуюся из прически витиеватую прядку. Дауни отложил тарелку и мог только молча наблюдать за происходящим.

– Мама посоветовала взять пару конфет и найти новых друзей, чтобы потом в течение года не чувствовать себя одинокой. Мне кажется, это глупости, но… хочешь?

Она все же выудила из сумки одну небольшого размера сладость в шуршащем фантике и скромно протянула сидящему перед ней парню, испытывающе заглядывая ему прямо в лицо. И Дауни после не мог сказать, что заставило его принять маленький подарок – не то ли самое чувство, предвещающее что-то хорошее и замечательное – но он не смог отказаться и с благодарностью взял угощение. Потом они некоторое время молчали.

Неизвестно, могли ли эти совершенно незнакомые люди увидеть перед собой отблеск будущей крепкой дружбы, которая проверялась временем и чувствами, терзалась, не решаясь перерасти во что-то большое, но по-прежнему оставаясь теплой и искренней; они лишь смотрели друг на друга и думали каждый о своем, взвешивая, оценивая и запоминая самые незначительные детали. Джек не думал, что важные вещи случаются в жизни вот так невзначай, без какого-либо предупреждения или знака. Простое знакомство может превратиться в незаменимую ничем привязанность, впустую брошенное слово – рассорить так сильно, как не способно сломать человека даже самое мерзкое действие или предательский поступок. Кажется, что мы проживаем один и тот же день в глупом ожидании чего-то значительного и великого, что перевернет будущее и озарит ярким сиянием, а в итоге все происходит так случайно, что это остается незамеченным в шумной суете будней, теряется и пропускается мимо, как несущественная и ненужная деталь настоящего… Вот только осознание, что именно из таких деталей и складывается это самое желанное будущее, приходит не сразу, и настоящий счастливец тот, кто понял простую истину не в последние часы перед смертью.

Но тогда и Дауни не понимал. Трудно объяснить ребенку что-то существенное, ведь в его голове вещи совсем другие, и мир совершенно иначе разворачивается перед детскими глазами. Все обыкновенное или самую малость радостное кажется замечательным, волшебным, будто такого больше никогда уже не случится, и нужно брать от события все, радуясь следующему с той же силой и восторгом. А ужасное представляется огромнейшей трагедией, разрешить которую никому невозможно – и потому мальчик в столовой увидел не просто щедрую сверстницу. Его чуткое сердце почувствовало исходящие от чужого человека лучи; решило, что эта девочка изумительна, и не теряться во взгляде ее доверчивых веселых глаз – самое большое безумие.

– С чего ты решила, что можешь вот так просто подойти к кому-то и купить дружбу кусочком шоколада? – уверенно начал Джек, желая посмотреть, что из его новой знакомой может получиться интересного в приступе злости. Он всегда так делал, и, как казалось раньше, единственный способ проверить человека – хорошенько его разозлить, чтобы приоткрылись дверцы чужой души, и выпорхнуло все самое сокровенное. – Неужели ты считаешь, что это все пустяк, который сегодня есть, а завтра закончится так же быстро, как растает полежавшая на солнце шоколадка? Тут совсем другое, понимаешь? У тебя, наверное, еще никогда не было такого друга, когда смотришь на него и всем сердцем любишь, хоть сам того не можешь в себе признать; с которым можно до самой поздней ночи есть мятные леденцы и болтать о глупых вещах, беззаботно смеясь даже ничтожным шуткам. Или взять и сделать глупость, но вместе, из-за чего будет казаться, что только вы на всем свете понимаете друг друга, и никто никогда не сможет этого изменить. Не было такого? У меня тоже… Но все равно когда-нибудь будет – так говорит моя мама. А у нее очень много хороших друзей.

Девочка могла встать тут же и броситься прочь в расстроенном выражении или накричать на Джека, прервав его прямо посреди чувственного рассказа, но… Она не стала. Только терпеливо выслушала до конца, смешно приподняв в задумчивости растрепанные бровки, подправила легким движением кончик косы и выдала после некоторого молчания:

– И все же ты взял конфету.

А затем рассмеялась так звонко и радостно, будто хотела этим смехом заполнить всю столовую, город и даже целый мир – утопить его в звучании своего голоса, чтобы каждый мог взять себе кусочек и попробовать с благодарной улыбкой. Ученики проходили мимо рядов со столами, оборачивались и крутили пальцами у висков, а она все смеялась, не в силах остановиться, а Джек удивлялся новой знакомой с каждой секундой все больше и больше, как невиданному раньше цветку или редкой бабочке.

Вдруг она бросила короткий взгляд на часы, коротко извинилась, и кудрявый вихрь умчался прочь за считанные мгновения, так, что мальчик едва успел крикнуть вслед убегающей короткое:

– Так как тебя зовут?

Голова ненадолго потерялась в толпе других таких же голов движущейся постоянно толпы, и Джек уже не надеялся на ответ, но вдруг коса показалась среди чужих плеч и спин, и вот уже девочка перекрикивает общий шум и снова заходится смехом, исчезая в человеческом потоке на этот раз окончательно:

– Кэти Джонс!

А мальчик долго еще сидел за этим самым столом, уткнувшись подбородком в сложенные замком руки, но мысли беспорядочно вертелись, словно желали броситься вслед за странной знакомой, но не могли, стиснутые клеткой из плоти и костей – им оставалось лишь метаться из стороны в сторону, и Дауни забылся внутри самого себя, не замечая происходящие вокруг вещи.

Лишь спустя пару дней ему предстояло узнать чуть больше об этой чудной девчонке – к примеру, то, что она находится с ним в стенах одного и того же класса, так близко, но в то же время недосягаемо. «Я не думал, что это делается так легко», – подумал он тогда, и сейчас эти слова пронеслись перед глазами повторно в виде небрежно выведенных каракулей. «Можно запросто улыбнуться, и весь мир на тебя взглянет с такой же улыбкой. Как она сделала это? Да и что вообще сделала? Всего лишь поделилась сладким – мало ли кто не может подойти к голодному с виду ребенку и угостить лишней конфетой, но… Здесь что-то было. Другое, необъяснимое для человека, но такое, что он чувствует где-то глубоко в душе и не может выразить никаким из известных способов; как фраза, которую произнести невозможно, потому что рот крепко зашит толстыми красными нитями; или птицы, рвущиеся сквозь ребра к далекому свету, разрывающие когтями плоть до кровавых рубцов, но не способные пробить тонкий слой кожи, и вынуждены по одной умирать в своей темнице. И я тоже это ощутил, вот только что именно – сам не знаю, как будто стал трехлетним и разучился разговаривать. Хотя, может быть дети потому и счастливые – им ни о чем не нужно переживать, нечего решать или обдумывать – для них все настолько забавно и просто, что хочется снова стать беззаботным ребенком и быть всеми горячо любимым. Все обожают маленьких детей, а большие уже толком никому не нужны, вот где ирония жизни».

– Ваш завтрак, мистер Дауни, – раздалось откуда-то издалека, и парню пришлось спешно покинуть мир иллюзий. Над ним нависала запыхавшаяся Хлоя, бережно прижимая к себе два наполненных доверху подноса. – А теперь вернемся к прерванному разговору, если ваше самолюбие удовлетворено.

Дауни посмотрел на поджаренную лепешку, политую каким-то непонятным с виду джемом ярко-желтого цвета, и лепешка взглянула на него в ответ со злобной насмешкой. Даже чай сегодня выглядел менее аппетитным и горячим, чем обычно – все решило сговориться против юноши и задавить его для начала морально, чтобы после без особых усилий одержать легкую победу над ослабленным и униженным существом.

– Почему так почтительно-вежливо, мисс Робертсон? – холодно спросил Джек, отправляя в рот первый кусочек, обильно политый сиропом. – Неужели вы хотите продолжить беседу в таком тоне? Неподходящий выбор для подобного места – нас могут понять неправильно.

– Мне не нужно, чтобы понял кто-либо еще. Пойми ты, и разойдемся как можно быстрее и по-мирному.

Снова повисла непонятная тишина, но никто не спешил вставлять спасительное слово или вмешиваться; оба молча и сосредоточенно жевали, хоть и были совсем не голодны. Джек подумал вдруг о том, что люди боятся каких-то глупых пустяков, вроде тяжелого разговора, перед которым долго собираешься с силами и мыслями, соскребаешь ногтями из внутренностей все то, что сейчас должно быть показано важному для тебя человеку, но… Стоит только извлечь нужное, как оно тут же рассыпается на тысячи кусочков, и говорить больше не о чем, а хочется только исчезнуть и взять обратно с десяток прошлых поступков и нелепо брошенных фраз. «Мы смешные», – заключил он, делая глоток крепкого чая без сахара и стараясь не скривить от отвращения лицо. «Выглядим так смело, будто прямо сейчас готовы сделать первое пришедшее в голову, вот только признаться в сокровенном не можем. Не уверен, что ей настолько нравится этот черничный йогурт, чтобы есть его с таким удовольствием. Ты боишься, но мне это не очень понятно. Ясно только одно – под этой наделанной резкостью и грубостью, одетой в обтягивающую кофточку с большим вырезом и подкрашенной искусственной кораллово-красной улыбкой, скрывается маленький, жмущийся от страха и робости ребенок. Он мечется внутри тебя, не дает ни секунды покоя, из-за чего ты иногда вздрагиваешь, мигом делая вид, будто прикусила язык или случайно обожглась кипятком; хочет рассказать мне все, что ты сегодня принесла, но эта самая девушка, облизывающая ложку от остатков десерта, ему мешает, сковывает кроху невидимыми цепями. Не будь глупой, Хлоя, я же вижу, ты выжидаешь. Главное, не переборщи с паузой».

Видимо, почувствовав на себе испытывающий взгляд Джека, Робертсон с издевкой спросила:

– Нравится обед? Или нужно было взять что-то другое? Там было огромное количество вариантов, но, по-моему – этот самый лучший.

Дауни хмыкнул, а девушка начала медленно мешать ложечкой нежно-фиолетовую смесь, иногда бросая косые взгляды на сидящего напротив, но не решаясь приступить к самой важной части совместной трапезы. Наконец, брюнет не выдержал; еще раз приподнес стакан с чаем к губам, делая еще один горький глоток, как будто это могло чуть придать ему уверенности, и тихо сказал:

– Не хочу врать, что мне приятна твоя компания, но… Мы ведь не просто обедать сюда пришли, верно? Если нет – тогда прими мою искреннюю благодарность, было действительно вкусно, ведь, кто знает, когда меня еще накормят овсяными лепешками за чужой счет. А если мы и вправду пришли для чего-то существенного, то я весь во внимании.

Хлоя подавила вырвавшийся случайно смешок и сделала глубокий вдох, наверное, один из самых глубоких за всю ее уже прожитую жизнь. Медовые глаза сначала несколько помутнели, блеснули темной медью, опасно, как у крадущейся лисицы, а после вновь смягчились и растаяли в мягком свете песчаного золота, спокойные, живые, немного настороженные и недоверчивые, но все же чистые. Девушка не стала больше тянуть (неизвестность, как жвачка, – говорила ей в таких случаях Рэй и всегда смешно надувала щеки, после ударяя по ним ладонями с обеих сторон, – лучше испробовать сразу и выплюнуть, если окажется гадкой, а если нет – жевать целую вечность, а лучше две, пока не исчезнет самый последний блеклый вкус) и начала таким же глухим голосом:

– Ты прав, конечно же. Мне есть, о чем с тобой поговорить. Это может показаться тебе глупостью, как наш обед, хотя я и вправду серьезно подходила к выбору блюда. Но речь не об этом. Оладья не должны так сильно занимать мою голову, и теперь я ничего не могу с собой поделать, – Хлоя испустила какой-то жалкий смешок и уткнулась головой в сложенные вместе руки. Часы на запястье возмущенно звякнули в неумолкаемом шуме заполненной столовой. – Думаю, ты уже догадался, в чем дело. В тебе самом, разумеется. Как там твоя нескончаемая депрессия, из которой ты вот уже который день не можешь выбраться? Благополучно закончилась?

– Отчасти. По крайней мере, сейчас я не хочу выколоть тебе глаза и сжечь всех этих галдящих и раздражающих меня людей, так что… можно сказать, да. И нет. Тебя это не должно касаться, Робертсон.

Джек почувствовал, что блондинка над ним насмехается, и с огромнейшим трудом продолжал удерживать себя в руках. Несмотря на то, что тело стало каменным и спина неестественно выпрямилась, а зубы сомкнулись в беззвучном напряжении – можно было на языке ощутить привкус порошковой эмали, убеждая себя в этой игре воображения; и все же парень умолял себя не сорваться и не испортить все, как в тот раз, когда расстроенная рыжеволосая девочка бросилась вон из духоты захламленной комнаты.

«Ты не будешь ничего ей говорить», – предупредил себя он, забивая рот едой в попытке отвлечься. «Поздно что-либо объяснять. Невозможно ведь человеку прочувствовать все то, что некогда пережил ты сам, и после винить его за непонимание и несерьезность. Если я скажу ей, что ночами гляжу в потолок, возвращаясь в счастливое прошлое, где у меня есть семья, преданные друзья и любимый дом – она не поверит. Или, что пару раз я брел по улице в неизвестность, уходил в непонятном самому себе направлении и долго смотрел на людей, небо и пытался найти смысл моего пребывания среди всех них, и каждый раз думал, что больше никогда не смогу так ошибиться – она наградит сочувствующим взглядом и больше ничего не скажет. Останется добавить, как недавно я задержался в ванной и не мог узнать собственного отражения, потому что зеркало показало какое-то чужое и измученное бессонницей лицо, серое и безрадостное (я даже закусил губу до нестерпимой боли, а успокоился, лишь когда у двойника изо рта тоже пошла кровь) – посчитает меня выдумщиком, оставив наедине с неприятными мыслями».

– Это не может меня не касаться! – неожиданно вскрикнула Хлоя, и ее подкрашенные бровки злобно изогнулись кверху. – Потому что не к тебе посреди ночи заявилась заплаканная девочка, умоляющая выслушать и просящая о помощи. Не ее ты видишь каждый день – растерянную, угрюмую, опустошенную внутренне, без привычной улыбки на губах. Ты ведь страдаешь. Тебе ведь настолько плохо, что ты чувствуешь обязанным выместить свое настроение на ком-то другом, верно? Из собственного переполненного кувшина разлить по стаканам и услужливо предлагать окружающим людям, искренне надеясь, что хоть один из них опустошит предложенный сосуд, а когда такой человек действительно найдется, готовый слушать тебя и разделить тяжелую душевную боль – отдашь все без остатка. Опрокинешь на него эту дрянную жидкость, переполнишь его самого до краев несмотря на слабые сопротивления и тихие отказы; ты уничтожишь его изнутри, только после этого чувствуя легкость и свободу. С благодарностью пожмешь несчастному руку и уйдешь прочь, даже не оглянувшись на него, не заметив, что человек дрожащими пальцами вцепился в сосуд и захлебывается этим мерзким вином, давится им в никем не слышимом стоне… Но тебе до него нет дела – ты в депрессии. Ты же ушел в себя, и это является беспрекословной отговоркой, так ведь?

– Слишком быстро несете чушь, мисс Робертсон, – оставил ее слова без должного ответа Джек и бросил многозначительный взгляд за спину девушки. – Прошу прощения, но я хотел бы отведать порцию новогоднего печенья – его здесь так вкусно готовят, лучше, чем где либо еще. А ты сможешь пока остыть и привести мысли в порядок.

Но не успел брюнет встать с места, чтобы за каких-то два доллара купить несколько десятков круглых имбирных печенюшек с шоколадными крапинками внутри, как парня дернули что есть сил за рукав рубашки и вернули на место. Хлоя сверлила его ненавидящим взглядом.

– Ты не уйдешь. Не вот так запросто, когда я потратила столько сил, пытаясь выманить тебя для этого разговора. Мне тоже хочется поскорее уйти, тем более, время обеда уже подходит к концу, но…

– Тогда говорите проще, миледи, – продолжал свою игру парень, облокотившись на спинку деревянного стула и внимательно следя за изменениями в мимике и жестах сидящей напротив. Он уже давно принял неизбежность, и теперь всячески злил девушку, пытаясь собственным хладнокровием и равнодушием вывести ее из себя и получить с этого хоть какую-то пользу. Однако, купленные ею оладьи все же смягчали ситуацию, а потому Джек решил немного поддаться. – У любого терпения есть предел, да и миссис Вуддс скоро покинет свой пост, и вместе с ней исчезнет мой шанс отведать чудесную выпечку.

Хлоя вскипела еще сильнее, чего Дауни, собственно, и добивался с самого начала. По правде говоря, его в бешеный восторг приводили такие девушки: взлохмаченные слегка, немного растрепанные (но эта небрежность даже казалась ему прекрасной); со вспыхнувшим на щеках румянцем, который они хоть и тщательно замазывают тонной пудры, а все же изредка самая чувственная краска души пробивается наружу и не остается незамеченной; наполненные злостью глаза… Именно глаза, которые разгораются бездумно, в одну секунду, будто чужая рука поднесла зажженную спичку к змейке разлитой горючей жидкости, и бензин в ту же секунду превращается в удивительное пламя, исчезающее только где-то за пределами черноты зрачка – и они вызывали в нем множество эмоций, и не было сил злиться или вступать в бессмысленный по своей сути спор. Парень готов был вечно говорить необдуманные глупости, только бы как можно чаще отмечать на чужих лицах подобные изменения.

Она думала, что тебя тронет притворная грубость, надеялась вызвать чувство сожаления или раскаяния, а ты, самый настоящий безумец, ждал истинной бури, сокрушительной, беспощадной, уничтожающей на своем пути все, что придется. А тебе и мало – человеку, бросающемуся в самый жар огромного костра, чтобы только слегка согреться и ощутить на мгновение блаженное тепло.

– Зачем ты поступил с ней так? Или скажи хотя бы…

– Как я с ней поступил? – не выдержал Джек, неосознанно повышая голос с каждым словом. – Неужели ты считаешь, что она вечно будет расти, как спрятанный в теплице под замком цветок? Боишься показать реальность – и вот, когда ей самой приходится впервые столкнуться с чем-то подобным, перебрасываешь на других собственную вину. Дети не всегда окружены счастьем, но если так – вряд ли я им искренне завидую. Ведь когда без привычки окунаешься в происходящее – кружится голова, может пойти кровь носом, все, что угодно; потому что ты не готов был к суровости и жестокости окружающего мира. Если в такие секунды с тобой случится несчастье, начнешь всем сердцем винить лежащий на дороге камень или блестящую на солнце лужу; предаст дорогой человек – разочаруешься в людях, уйдешь глубоко в себя и не пожелаешь поверить в то, что есть на этом свете другая любовь и другая дружба, ничем не хуже потерянной. Вот, в чем твоя ошибка, мисс «самоуверенность». Ты дала ей слишком многое, и вот, что из этого вышло.

Робертсон явно не могла найтись с ответом. Период гнева сменился жалкой растерянностью, такой внезапной после вспышки ярости, что Джек даже отложил недоеденную лепешку в сторону, усерднее всматриваясь в слишком быстро переменившееся лицо девушки. Ему стало теперь по-настоящему любопытно, что же еще она скажет, чем его упрекнет, когда сама никак не может выбраться из выкопанной собою же ямы.

– Ты не понимаешь, Джек, она еще ребенок… Нельзя было так… грубо… Как ты мог не подумать о последствиях?

«Я победил уже тогда», – думал спустя некоторое время Дауни, переигрывая произошедший в школьной столовой разговор раз за разом в небольшом кинотеатре собственного воображения. «И мы оба видели это, просто всячески не хотели признавать правду. Ведь так было бы неинтересно. И все же я победил – проткнул острым копьем ее хрупкое тельце, и вот зрители с невидимых арен разразились торжественными криками и аплодисментами, голодные до зрелищ и человеческих страданий. А я безжалостно склоняюсь над полумертвым противником, желая заглянуть в закатывающиеся глаза и сказать напутственное слово, наношу последний удар, навсегда останавливая биение горячего сердца, а затем привязываю тело к своей колеснице и объезжаю поле битвы с улыбкой победителя, в то время как бездыханный мешок из костей и плоти волочится следом и пускает в пыльную землю кровь».

– Я ни о чем не думал. Ни тогда, ни даже сейчас. Мне наплевать, устроит тебя такое?

– Но почему вы с ней…

– Да потому, Хлоя, что я нашел того самого человека! – Джек поднялся из-за стола, почти нависнув над девушкой и будто собираясь задавить ее этим, поглотить своей тенью, чтобы та, наконец, услышала спрятанную в выкриках тихую просьбу. – Рэйчел – бесценный друг, и я надеюсь, она об этом хоть самую малость догадывается. Наше кофе и мороженое, глупые шутки – оно все было для чего-то нужно, быть может, мне дали возможность почувствовать себя живым еще один разок, вот только… Никто не предупреждал, что возвращаться обратно будет так больно. ОНИ не сказали мне, можешь себе представить! Не посчитали нужным, поэтому я сам скажу. Передай Рэй, что так случается. Люди приносят в жертву что-то дорогое ради коротких мгновений счастья, хоть оно и не всегда того стоит. Просто… Сложно сделать такой вывод сразу, не испытав на собственном теле боль от принятого решения или очередной ошибки – у меня их более, чем достаточно, этих шрамов, и каждый иногда сводит кожу невыносимым зудом. Поэтому я стараюсь ошибаться как можно реже. Передай ей это и заставь все хорошенько обдумать.

Джек умолк на мгновение, видимо, собираясь добавить что-то еще, но сдался и опустил плечи, словно на них в одну секунду повесили огромные тяжелые мешки. Он был снова выжат; этот странный и бессмысленный разговор отнял слишком много сил и эмоций, и на смену беспричинному гневу снова пришла апатия, бездонная и такая пугающая, что лучше бы девушка бросила в ответ хоть одно только слово, одну-единственную фразу, способную взволновать, смутить и разрушить привычное безразличие… Но Хлоя только молчала, и невысказанные мысли обоих переплелись в головах, закручиваясь в различные витиеватые фигурки причудливой формы. Они, казалось, стали чем-то одухотворенным, почти живым, но недоступным человеческому глазу, а потому существовали в виде тонких прозрачных нитей, связанных друг с другом в огромную дышащую сеть – все сотрясалось в едва ощущутимом движении, невидимое и такое хрупкое.