Девочка, которая зажгла солнце

Мысли о потраченном зря времени не перестают меня обгладывать снаружи и изнутри. Я начинаю вспоминать о том, сколько слов и жестов было брошено мною впустую; все эти рукопожатия, улыбки, взгляды – ложь. А ведь каждому я уделил максимум своего внимания, вложил в них смысл и душу, то есть отдал часть себя другому человеку, а в итоге… Люди ушли и забрали все это с собой, не вернув ни капли обратно, хоть я и был настойчив. И что выходит? Время не вернуть, а ведь именно такие минуты незаметно складываются в дни и года, утекают между пальцев, а потом мы с удивлением смотрим на отражение в зеркале и думаем: «Куда я потратил все это? На такое количество купюр можно было купить все, что угодно. Где моя сдача? Почему никто ничего не предпринимает?» Следовательно, я сделаю один важный вывод, к которому потом, скорее всего, буду не один раз обращаться:

НЕ СТОИТ ТРАТИТЬ ВРЕМЯ НА НЕНУЖНЫХ ЛЮДЕЙ.

Неплохо написано, пожалуй, это могло бы стать отличным слоганом для какой-нибудь дешевой книжки по психологии человеческих отношений или о проблеме цейтнота. Нужно будет запомнить.

ОНИ неустанно твердят о том, что дело во мне, и изменилось мое сознание. Настолько часто в последнее время я слышу эту фразу, что она теряет свой смысл, оказываясь в голове – я чувствую, как она вертится внутри меня, расщепляется на отдельные части и тут же собирается снова, словно длинная нить жевательной резинки. И вкус уже едва ощущается на языке, а я все жую и тяну, желая получить максимум и понять, наконец, к чему эта фраза относится. Может со мной действительно что-то не так? Не могут быть виноватыми все люди разом. Значит, в чем-то есть проблема, и я понимаю это; ощущаю последствия какого-то переломного момента в моей жизни, но анализирую события и никак не могу найти дыру в этой цепочке.

Кэти и Роджер только смеются, плачутся за моей спиной и преподносят ситуацию так, как они хотят, чтобы я ее видел. Депрессивно-пессимистично, предполагая, что внутри у меня творится то же самое. Но это ошибка. Дело всего лишь в осени.

У меня внутри осень.

Да, я прекрасно наслышан об этих бреднях про сезоны, с которыми психологи и биологи сопоставляют определенные периоды нашей жизни – по-моему, глупо, разве нет? Только сейчас ничего другого в голову не приходит. Но я могу по-разному описать свое состояние, всячески поиграться со словами, а самую суть скрыть. К примеру,

мне настолько плохо, будто душу насквозь продувает ледяной ноябрьский ветер; грязь и сухие листья засыпают мои некогда прекрасные цветы, и теперь они лежат двумя разными слоями, как мертвое на живом; я чувствую, что угасаю, медленно умираю, как затихает к дождям лес или замолкают улетающие птицы; я уже ощущаю дыхание осени, она пожирает меня изнутри, как червь яблоко.

Или я просто скажу, что устал и чувствую себя паршиво. Большая разница.

В первом случае я похож на унылого писателя, которого поглотила депрессия и хандра, а теперь он сидит у окна с бутылкой бренди в левой руке и чертит дрожащими пальцами какие-то понятные ему одному рисунки. Во втором же – унылое бездушное существо, никем не понятое и всеми забытое.

Даже не знаю, что выбрать.

Конец записи (02. 11. 12)»

«Это снова я. Снова здесь, а значит, у меня опять что-то случилось, и ты единственный, кто может меня выслушать (по крайней мере потому, что я всего-навсего не оставляю выбора жалким клочкам бумаги, как бы грустно это не звучало). На самом деле не произошло ничего нового. Я просто глупец, который получает удовольствие, расковыривая собственные старые раны и глядя, как между красных рубцов появляются первые капли крови.

Но, если говорить откровенно, это место – единственное, куда я могу выкладывать все свои мысли. Иногда не о каждой мелочи хочется говорить – так занеси в дневник, делов-то; или что-то настолько тяжелое и громоздкое, что никак не укладывается в голове. Требуется взгляд со стороны, свежий и осмысленный, поэтому записи появляются здесь все чаще.

Мне больше некому рассказать. Они не слушают, понимаешь?

К слову, можно по пальцам пересчитать всех тех, кто мог бы помочь, но делать я этого, конечно же, не буду. О предателях-друзьях ясно все, а вот с маленькой рыжеволосой девчонкой куда сложнее. Гораздо сложнее, потому что ее действия и поступки не всегда поддаются логичному объяснению.

Она пугает меня своей настойчивостью, навязчивостью и безграничным оптимизмом. Этот человек, действительно, не грустит во время дождя, как это негласно принято в Бостоне, а смотрит фильмы под коконом из одеял и поедает горстями печенье, которое сделано заботливой старшей сестрой. Не расстроится, уронив учебники в лужу грязи, и вместо того, чтобы спасти испачканные вещи, громко рассмеется и измажет жижей все руки по самый локоть. Рэйчел странная, но, услышав что-то подобное в свой адрес, только скромно улыбается и как бы оправдывается: «Не одна я. Все мы странные по-своему». Только ни разу я не видел в этих зеленоватых глазах раскаяние или искреннее сожаление. Она либо по-настощему счастлива, либо очень неплохо притворяется – в последнее мне верится чуть больше.

Теперь даже Робертсон я не могу доверять полностью – не знаю, почему именно. Скорее всего, слишком странная эта ее бесконечная веселость и радость, слишком часто она смеется, чтобы я мог серьезно к ней относиться. Иногда мне и вовсе кажется, что ночью она просыпается с широко распахнутыми от какого-то внутреннего восторга глазами и бросается к окну; затем будит Хлою и, если та ворчит и не желает слушать, бормочет что-нибудь себе под нос и долго еще сидит так с детской улыбкой на лице. Как будто древний скульптор, создавая эту девочку, не удержал в руках тоненькое лезвие и черканул поперек щек, а когда вышло довольно милое создание с широкой линией губ, приподнятых кверху, довольно почесал лысеющий затылок и налил еще одну чашечку крепкого кофе. Да, уверен, так все и было.

Она относится к тому странному типу людей, которые способны полностью себя отдать и посвятить кому-то другому. Кажется, что если у тебя проблема, то эта беда автоматически становится и ее бедой тоже; она посвящает ей все мысли и силы, только бы сделать тебе лучше. Может ли это быть искренним? Неужели так до сих пор кто-то делает?

Я вряд ли когда-нибудь соглашусь с этим. Для меня всегда подобные вещи будут оставаться загадкой. Не поверю и в то, что ради какого-то одного человека можно запросто всего лишиться. Взглянуть на него со своего места на одной из полос сладкой и пахнущей карамелью радуги; перебраться по сахарным облакам вниз, несмотря на то, что руки так и затягивает мягкая вата, как можно ближе к земле, ощущая, будто чистый горный воздух становится все более противным и пресным. Доползти с трудом до самого конца, ни разу не оглянувшись на брошенный навеки под солнцем клочок счастья, и оказаться перед серо-зеленым болотом, заплывшим тиной и какой-то липкой травой. Сделать шаг в эту трясину, чувствуя, как жжет испачканная теплой жидкостью кожа ног, и протянуть утопающему руку, вырвав его из отвратительного плена. А после стоять на земле, пропуская между грязными пальцами мелкие камешки и песчинки, все еще сжимать чужую потную ладонь, глядя на покинутое место на небе, и плакать… только потому, что до безумия счастлив.

Потому Рэйчел кажется мне смешной и наивной. Она слишком часто предлагает свою помощь, каждый день спрашивает о записях в дневнике или личных мыслях, а я… Я говорю, что ничего этого нет, и со мной все в порядке.

Сегодня мы виделись очень недолго, но кое-что все же успело врезаться мне в память, и я выносил эту мысль до самого вечера, стараясь не спутать ее с остальными и не изменить ни единого услышанного слова. Помню, как Робертсон спорила со мной насчет счастья – она утверждала, что каждому дается одинаковое его количество, но мы сами решаем, что воспринимать как должное, а чему радоваться. И я не мог не согласиться, ведь ее речь была такой чистой и солнечной, что хотелось слушать вечно этот голосок и заснуть, чтобы он долго еще звучал в ушах.

Но потом все же обдумал ее слова и пришел к одной интересной мысли. Весьма любопытной для того, чтобы поместить ее сюда, именно на эту страницу. Я подумал о том, что это самое счастье у каждого свое, но и количество его тоже разное. У кого-то оно смешано с кровью почти что в равных пропорциях; вы прокалываете пальчик и получаете густую каплю, содержащую в себе что-то золотое и блестящее. И вам этого вполне хватает, но при необходимости можно и повторить процедуру, взяв чуть больше или меньше. А есть другие люди. Те, кто в отчаянии перерезают собственные запястья, превращая руки в кровавое месиво; они чертят одну линию за другой, а поверх нее еще пару десятков порезов, чтобы, обессилевшие и бледные, в этой огромной луже бардовой жидкости увидеть маленькую золотую капельку, такую желанную, но слишком дорого стоящую.

Догадываюсь, к какому типу я отношусь.

Рэйчел упорно твердит о том, что мое состояние сейчас слишком походит на преддепрессионное, а я и не знаю, как на это ответить. Иногда мне просто кажется, что не каждый понимает слово «депрессия» таким, какое оно на самом деле есть.

Но об этом как-нибудь в другой раз. Сегодня и так было слишком много написано.

Конец записи (03.11.12)»

«Я мог бы слезно извиниться перед самим собой за то, что не написал сюда ни единой строчки за эти пять дней, но у меня есть оправдание. Вернее, нет, но оно довольно сильно перекликается с предыдущим вопросом о внутреннем состоянии, и… я прогуливал уроки. О каком порядке может идти речь?

Но я делал это частично не по своей воле. Сначала Фредерик объявил, что его урок, к огромному сожалению, отменяется, а потому приходить нужно было только к часу дня. То есть появиться в стенах школы на пару часов, а затем со спокойной душой отправиться домой – это было бы слишком просто. Тем более, один из участников нашей футбольной команды убедил меня в том, что учеба не является главной целью этой и без того паршивого существования.

«Успеешь еще наплакаться над этими бумажками. Посмотри вокруг: это жизнь, парень, и она уходит без тебя», – с немного нахальной улыбкой сказал тогда Джон Картер и потрепал меня по плечу.

Следующие прогулы лежат только на моей совести. Но почему-то за них нисколько не стыдно – я не чувствую скрежета внутри или легкой дрожи, когда сбрасываю иногда доходящие до моего слуха звонки одноклассников; меня больше не пугают возможные угрозы Мэг и будущие побои от ее руки. Она слишком занята своими новыми отношениями и позволяет мне столько свободы, сколько вздумается попросить. Такой шанс упускать нельзя. Только не сейчас, когда на душе и без того гадко.

Не знаю, зачем я оправдываюсь таким глупым способом. Может быть прочитаю эти записи позже, когда пути назад точно не будет, пересмотрю исписанные небрежным крючковатым почерком страницы и подумаю про себя: «И вправду не виноват. Его можно было понять, у него были на то свои причины». Остается только терпеливо ждать этого самого момента в будущем.

В прошлый раз я так быстро оборвал начатое, что не успел поразмышлять о кое-чем важном. По крайней мере, именно ЭТО занимает сейчас все мои мысли.

Интересно, люди вообще задумываются о депрессии и печали, когда они им не подвержены? Может ли такое быть, чтобы человек лежал на кровати, укрытый пушистым одеялом, прижимал к себе другого, горячо любимого и обожаемого им человека и думал о таких вещах? Нет.

Потому что мы никогда не думаем о плохом, пока оно с нами не случается или не касается хоть немного.

Ты не задумаешься о смерти, пока твои родственники или иные близкие тебе люди не уйдут в лучший из миров. Никогда не вспомнишь о существовании депрессии как таковой, если находишься на шумной вечеринке в самый разгар веселья. В эти моменты такие мысли хранятся где-то далеко-далеко, в самых темных уголках нашего сознания, и выходят наружу только по ночам, в особенности, когда нам срочно нужно заснуть. Они медленно выползают из своих укрытий и поначалу ненавязчиво всплывают в голове, а затем и вовсе настойчиво вспыхивают перед глазами черно-белыми бабочками.

Так, будто все плохое из нас выходит только по ночам.

Но что можно сказать о депрессии? Уверен, если напишу это все сюда, то почувствую себя гораздо лучше. Только так я буду уверен, что полностью в порядке.

Это чувство многие видят и описывают по-разному, одухотворяют болезнь, делая чем-то прекрасным и недосягаемым. Ее также называют «болезнь мечтателей». И почти каждый подросток, корча грустное лицо, кричит что есть сил: «Поглядите, у меня ведь депрессия! Ну же, посмотрите на меня! Никто не хочет подойти ближе и хоть немного посочувствовать?»

Они не понимают. Не осознают, что это не наигранное состояние. Ты не будешь сидеть в теплом уютном пледе на подоконнике около дышащей жаром батареи; не удержишь в руках кружку с горячим кофе или какао, в котором плавают белоснежные зефирки. Это совсем иначе. Да, кажется, что пессимистичные мысли у окна или созерцание капель дождя, колотящих по стеклу и есть олицетворение такого состояния, но… Все куда хуже.

Это не сидеть часами на одиноко скрипящих качелях, засунув в уши провода с грустной музыкой; не гордо отказываться от ужина, обеда или завтрака, так, чтобы спустя пару недель просто-напросто растаять на глазах; не повесить табличку с надписью «мне плохо» себе на шею и не бродить с ней по городу, ловя жалостливые взгляды прохожих. Это по-другому.

Когда просыпаешься утром и не понимаешь, для чего проживать этот день или даже следующие за ними сутки. Когда пытаешься всеми силами отгородиться от задающего чрезмерное количество вопросов общества, убежать от него, скрыться, только бы не видеть и не слышать никого около себя. Отвергаешь друзей и близких, потому что не видишь в них опоры и не находишь должной поддержки. Когда лежишь всю ночь с раскрытыми широко глазами, а внутри тебя настоящая война, с болью и страхом – у тебя же в глазах всего лишь слезы и один ничтожный всхлип, случайно вырвавшийся из сдавленной груди. Так это на самом деле происходит.

Зачем я об этом пишу? Не знаю. Быть может для того, чтобы увидеть свое отношение к этому явлению и отметить, что со мной все более или менее нормально. Нормально ведь?

Вот только я не испытываю того морального удовлетворения, о котором мечтал во время создания этой записи. Думал, что, высказавшись и поделившись таким секретом, я почувствую душевный подъем или хотя бы некоторое облегчение, но… Ничего не произошло. Совершенно. Меня словно измазали какой-то плохо пахнущей грязью. Она повсюду – скользкая жижа между пальцами ног и рук, в волосах, склеивает пряди в единую тяжелую массу, забилась в уголки глаз и вызывает неприятное жжение и чесотку. Она и в горле, засела там зловонным комом и не желает проталкиваться ни обратно, ни в желудок, а только мешает делать короткие вдохи и разъедает шею изнутри. Эта грязь всего меня облепила, но пока что не до конца. Словно чьи-то толстые грубые руки в страшных мозолях берут все новую и новую порцию и втирают ее промеж ребер, лопаток, в живот и грудь, как бы пальцами вдавливая в ноющую кожу.

А я надеялся избавиться от тонкой подсохшей корочки, просто смыть ее чистой водой. Но не заметил, как покрылся еще сильнее. Как всегда в моей жизни.

Пожалуй, на этой волшебной ноте и стоит закончить. Так или иначе, я ничего не добился, расписав здесь все, о чем думаю: мне по-прежнему чертовски плохо, руки болят и покрылись следами от синих чернил шариковой ручки, а я все тот же Джейкен (правильно, Рэйчел?), только немного ушедший в себя и потерявшийся в этом странном мире.

Как изначально и было.

Конец записи (07.11.12)»

Глава 18

Джек вошел в комнату и обессилено рухнул на кровать, раскинув ноги и руки в позе морской звезды и усиленно всматриваясь в потолок. До такой степени напрягал глаза, что перед ними поплыли черно-белые круги, а вдобавок ко всему желудок протестующее замычал после только что съеденной за пару минут шоколадки. И теперь Дауни не мог найти в себе сил даже перевернуться на другой бок, чтобы смахнуть рукой стоящую на столе бутылку с водой, ухватить ее двумя пальцами и уронить себе на лицо, вскрикивая от неприятного удара и чувствуя, как вся вода заливается в глаза, уши и за шею. После чего по-прежнему лежать и не шевелиться, как ленивое животное в собственном маленьком болотце – не беспокоиться ни о чем, не напрягать ни единый мускул, а только растечься, насколько это возможно, и бездумно смотреть в белоснежный потолок, наслаждаясь пустотой в голове и мыслях.

«Наверное, я хотел бы быть морской звездой», – подумал Джек, замечая, что даже поток в его сознании стал более размеренным и плавным по отношению к уже привычному хаосу. «Ничего не делать, ни от чего не зависеть и вести пассивный образ жизни – тогда не нужны были бы друзья, семья, непонятно зачем выдуманные человеком чувства… Исчезли бы бесполезные эмоции и переживания, обязанности, проблемы, вытекающие из них… Да, пожалуй, я бы согласился пару деньков побыть глупым морским существом, чтобы потом меня сожрал какой-нибудь гигантский кашалот. И плевать, ведь, скорее всего, киты не едят морских звезд».

Дауни тяжело вздохнул и против своей воли начал думать о том, что по-хорошему нужно бы оставить в покое и не ворошить изо дня в день. Рейчел, которая каким-то образом раздобыла его телефонный номер, не переставала названивать по всяким пустякам; поначалу узнать, почему Джек не появлялся в школе и все ли с ним в порядке (а после парень машинально сбрасывал поступающие вызовы и ощущал гадкую тошноту внутри). Он никак не мог понять причины, по которой вел себя так мерзко и холодно или же просто не желал слышать этот навязчивый голос. Правда, вчера ему пришло довольно-таки необычное сообщение с записью голоса от чересчур настойчивой Робертсон, и, несмотря на страх и отвращение, он все же включил дорожку. Короткое, но тихое шипение прервал веселый смешок, и Джек сморщился от того, насколько звук врезался ему в уши:

– Привет, Джейкен, как ты там поживаешь? Говорят, у тебя не все в порядке с головой и настроением, поэтому я пришла к твоему дому и принесла с собой кое-что. Это подарок, я вчера весь вечер потратила на эти булочки, и мама сказала, что отнести парочку тебе будет прекрасной идеей. Но ты сам все увидишь, когда вернешься, а пока гостинец передан в надежные руки женщины, которая хмуро представилась твоей тетей. И, да, – чуть тише добавила Робертсон, и парень готов был поклясться, что она приложила ладошку ко рту и огляделась по сторонам, непонятно чего опасаясь, – она у тебя совсем не улыбается. Вот почему ты такой. Но не переживай, эта болезнь легко лечится парой шоколадных коктейлей и несколькими смешными историями! Теперь у тебя есть личный врач, мистер Дауни, можешь поздравить себя и хоть капельку приподнять уголки губ. Ты ведь почувствовал, как неожиданный прилив радости заволновал твое сердце?

Джек хорошо помнил, как вернулся в тот день из школы полностью разбитый и подавленный, но с твердым желанием внутри, которое давно еще поселилось там, но обрело свою истинную силу только сейчас. Он решил, что если проблема есть, нужно решать ее сразу же, не откладывая на потом и не позволяя ей превратиться в огромный и разрушительный снежный ком, который после захлестнет с головой так, что тяжело будет вздохнуть, а потому… не пошел на занятия снова, утешая себя мыслью, что делает все правильно. Так он не нарвется на недопонимание и гнев; не потратит впустую несколько часов своей драгоценной, стремительно несущейся вперед жизни; только так он сможет избежать встречи со ставшими ему ненавистными людьми. Но один такой человек все же умудрился как-то пробиться сквозь наспех выстроенную стену, и теперь Дауни сидел на полу, поджав под себя ноги, и впивался зубами в сладкую булочку, обильно посыпанную сверху крупинками мака, не чувствуя вкуса и аромата, а по-прежнему вслушиваясь в не замолкающую ни на минуту запись.

– Так вот, дело не в этом, парень. Если бы я хотела просто поболтать с тобой, то позвонила бы, но, кажется, со связью что-то не в порядке, и до тебя не доходят мои звонки. Получается, что и это сообщение ты можешь с той же вероятностью не получить… – растроенно завершила девочка, но уже спустя мгновение продолжала тем же веселым голосом, который, кажется, стал еще забавнее и замечательнее. – Тогда это будет обращение к космическому Джеку или правительству штатов, зависит от того, кто больше захочет меня слушать. Но буду рассчитывать, что все пройдет удачно, и ты получишь не только порцию сладостей в этот день. Что с тобой происходит, Джек? Я ни в коем случае не обзываю тебя странным и чем-то в этом роде, сам посуди, что в мире нормально и естественно, если не странные люди? Просто… ты меняешься, Джейкен, слишком быстро, отстраняешься все больше и больше, и я боюсь…

Запись на мгновение прервалась, и парень весь вытянулся вперед, сам того не замечая, в ожидании продолжения. Откусил очередной кусочек домашней выпечки, но так и не проглотил, потому как механический голос дрогнул, и послышался непонятный шорох:

– Боюсь, что не успею тебе помочь. Конечно же ты скажешь, что это глупости, у тебя все в порядке, и никакая помощь не нужна – я столько раз это слышала. Только это говорил обреченный человек, потерявший радость в жизни, мрачный и чем-то расстроенный. Хотя, нет, забудь эти слова, представь, что вовсе их не слышал. Мне уже пора, – снова послышался посторонний шорох и беспорядочная возня, после чего как будто издалека тихий вздох и короткое, – увидимся в школе. Дай знать, как надумаешь поговорить. Я всегда на связи, Джейкен, уже жду твоего звонка.

На этом запись оборвалась, и парень остался сидеть на полу в полной тишине, сосредоточенно жуя мак и думая над услышанными только что словами. Затем поднялся на ноги и сделал пару шагов по направлению к холодильнику. Замер перед прямоугольной белой дверцей и в нерешительности уставился на собственное, едва различимое на гладкой поверхности, мутное отражение.

«Почему они так со мной поступают?» – не в первый раз подумал про себя Джек, распахивая внутренности огромного хранилища еды и осторожно укладывая поглубже пакет с недоеденным угощением. «Кажется, будто никто из них не желает меня услышать. Они только без остановки твердят, что я изменился, что им больше нравился прежний Дауни, нежели стоящее перед ними теперь существо. Что я делаю не так? Это все похоже на одну смешную историю. Я подхожу к ним с протянутыми руками, изодранный и униженный, но все же решившийся на жалкий выкрик о помощи, а они смеются и говорят только: «Он страдает из-за потери матери. Близкий человек не сразу уходит из сердца, но время сделает свое дело. Нужно только немного подождать». Проходят месяцы, а рубашка на мне все такая же грязная и больше походит на склеенные клочки, чем на целостную вещь; эти люди видят меня снова и вздыхают: «Что случилось, Джек? Скверно выглядишь. Ты стал как будто совсем другим, что-то в тебе все-таки поменялось, просто ты этого не замечаешь. Мы пока не будем общаться с тобой, чтобы дать тебе шанс исправиться, хорошо? И главное помни: все это только для твоего же блага…» Я протягиваю грязные ладони во второй раз, но снова они тихо смеются, качают глупыми головами и уходят прочь, чтобы появиться чуть позже и застать ту же картину. Все это и вправду было бы забавно, если бы перекликалось не с происходящим в реальности, здесь, со мной, а с тем оборванцем-Джеком».

А чем ты от него отличаешься? – вставил свое никогда не дремлющий голос и умолк, избавившись от необходимости оправдаться.

– Быть может так оно и есть, – заключил Дауни и тут же дернулся от звука собственного сиплого голоса. Видимо, он успел подумать и для чего-то озвучил мысль вслух, поначалу не заметив этого, а после ужаснулся и вернулся обратно в спальню. Сел за рабочий стол, вырвал из некогда нужной тетради чистый лист в клетку и вывел на нем крупные, немного корявые на первый взгляд, как запинающиеся друг об дружку инвалиды, буквы:

прогулы в школе

ПОЧЕМУ

?

Пытаешься найти оправдание собственной лени? Что ж, похвально, ведь раньше мы прогуливали занятия без этой странной формальности. Но вот в чем вопрос: найдешь ли ты эти самые слова, сможешь ли перекрыть ими волнения совести? А ведь она у тебя есть – помнишь, как мамочка готовила медвежат и в шутку уговаривала тебя остаться дома в такой лютый снегопад, а ты все равно рвался что есть сил в школу и терпеливо отсиживал уроки, положенные второклассникам? Тогда она еще провожала тебя счастливой улыбкой, а когда ты вернулся, звери казались еще вкуснее, чем те, которые могли быть утром, забыл?

Дауни закрыл на мгновение глаза и попытался восстановить в памяти тот самый день, но понял, что единственное, оставшееся от него – это приготовленные Шарлоттой печеньки. В шутку все в семье обзывали их медвежатами, потому как формой они пусть отдаленно, но все же напоминали маленьких мишек. Но не это отложилось в глубинах сознания парня, не их точечки-глазки из карамели, не вылитый в форме лапок и носа темный шоколад – он помнил дивный запах, идущий от только что сделанных сладостей. И, сидя перед листом бумаги с выведенным снизу знаком вопроса, Джек как будто прямо сейчас чувствовал аромат песочного теста, ощущал на губах тот бесподобный и неповторимый вкус запеченного шоколада…