Завет Адмирала

Вадим Петрович Коростылев, в преклонных уже летах профессор с кафедры истории России был обнаружен Евгением в деканате исторического факультета. Перед дверью толпились будущие студенты: в помещении деканата на время приемной компании располагался штаб факультетской комиссии.

В Вадиме Петровиче еще ощущалась не остывающая страсть к исследуемой ряд десятилетий теме, и сам вид выдавал человека, отрешенного от земных проблем и неурядиц, полностью погруженного в мир гипотез, научных теорий и парадигм. И теперь, в летний период между занятиями, профессор листал толстенную книгу по истории со множеством закладок из цветной бумаги с лаконичными пометками. Профессор прихлебывал чай из чашки, продолжая неотрывно заглядывать на страницу открытой книги, отвлекшись на мгновение на вошедшего в деканат молодого человека. По всему было видно, что какая-то мысль еще не оформилась в голове ученого, свербела и не давала покоя.

Профессор между тем выглядел свежо в светлой рубашке с коротким рукавом и светлых брюках и, если бы не всклоченная прическа, требующая уже давно усилий парикмахера, задумчиво сосредоточенный вид и сверкающие, поднятые надо лбом очки, вполне сошел бы за дачника.

– Вадим Петрович, у меня к вам есть вопрос по вашей книжке, – начал диалог Евгений, несколько робея перед седым профессором.

– О! Вы читаете мою монографию по истории гражданской войны в Сибири!? Похвально, молодой человек! Но я, помнится, не давал нынешнему курсу ссылку на свою монографию.

Коростылев, продолжая разглядывать Евгения, поставил чашку с чаем на стол и стал нервно постукивать пальцами, выбивая дробь.

− Но позвольте, я вас не помню, молодой человек! Вы студент моего курса? – теперь уже несколько нервно среагировал на обращение профессор, внимательно и критически оглядывая Евгения, полагая очевидно, что это очередной прогульщик пришел выпрашивать зачет.

– Я не ваш студент, я учусь на геологическом факультете, но мне нужно уточнить кое-какие факты. Мне это интересно и нужно.

– Ну что же, коли нужно…, – профессор усмехнулся, перестал барабанить по столу, несколько удивленно вскинул разросшиеся кустистые брови и кивнув головой, ответил, что готов, так сказать − извольте, задавать свои вопросы, молодой человек.

– Вадим Петрович, меня интересуют события зимы двадцатого года и история с золотым запасом адмирала Колчака. Что Вы можете об этом рассказать? В частности, как планировался вывоз золота, куда его хотели поместить и как потом использовать?

– Да, брат, геолог, − тема не простая, − усмехнулся снисходительно Коростылев, давая понять, что так вот сходу такой вопрос не осилить. Несколько задумавшись, Вадим Петрович ответил:

−Немного об этом сохранилось документов. Но у меня есть кое-какие сведения и своя версия. Причем в книге о ней мало, что есть. Это так, – мои логически выстроенные, но мало доказуемые выводы.

Вот, что рассказал старый профессор студенту.

Часть золотого запаса была переправлена и помещена в банки Америки и Японии не только как оплата за оружие и снаряжение, но и как средства для поддержания тех, кто после поражения, которое стало очевидным в последние полгода гражданской войны, окажется в этих странах.

Было дано поручение Виктору Пепеляеву – председателю правительства, разработать механизм того, чтобы деньги, спрятанные в банках Америки и Японии, оказались надежно скрыты и выданы только тем людям, которые являются правопреемниками белого движения. С этой целью была разработана схема доверенных лиц, чьи подписи на векселях давали возможность получения денег. Таких лиц было обозначено в количестве трех. Это сам Колчак, Пепеляев и министр финансов или вполне возможно генерал Каппель, которые принесли присягу. Было достаточно подписи одного из этих лиц, учитывая высокую вероятность гибели каждого.

В то же время существовала вероятность гибели всех означенных в списке доверенных лиц, поэтому был в договоре с банком в США указан пункт, что деньги мог получить человек, оставивший на векселе оттиск специального перстня-печати и предъявивший для экспертизы саму печать, а также кодовое слово, которое также следовало прочесть на кольце.

У банкиров эти особые обстоятельства получения денег трактуются как условия вексель-тратта. При этом сам банк должен подтвердить согласие на выплату. Таким подтверждением является специальная пометка на лицевой стороне тратты – акцепт. Такой пометкой мог быть подтвержденный код или кодовое слово.

Что интересно, печать-перстень состоял из трех колец и только правильно соединенные части образовывали печать в виде овала в орнаменте с двуглавым орлом в центре. На перстне же, то ли изнутри, то ли снаружи можно было увидеть и прочесть кодовое слово. Части перстня были переданы трем доверенным офицерам ставки армии Колчака. Офицеры, возможно, друг друга и не знали. Было условлено о том, что в определенные даты они должны оказаться в банке и передать на хранение свою часть кольца. И вот когда эти части кольца соберутся воедино, каким-то образом должен сработать механизм предъявления векселей. Там что-то еще было про кодовое слово, которое придумал как пароль сам Колчак. Даже были версии, какое слово мог предложить адмирал. Знатоки, споря, чаще всего называли имя Ростислав. Как известно это имя сына Колчака.

Но это все очень поверхностно, а истинного механизма доступа к золоту мы не знаем. Да видимо уже никогда и не узнаем, шутка ли, − сто лет прошло! Тех людей уже точно нет на белом свете и ниточка, что ведет к банковскому вкладу, однозначно утеряна.

Изложив свою версию, профессор горделиво вскинул голову, ровно так, как он это делал, ожидая нападок оппонентов после научного доклада.

Научный спор, особенно в исторической науке бывает порой необычайно острым. И то верно, что история – продолжение политики и то, что историю пишут победители. От этакой парадигмы взгляд на исторические события бывает часто не только субъективен, но и часто преднамеренно субъективен и носит характер идеологического противостояния. Глядя на профессора Коростылева, становилось ясно, что историю пишут не только победители в политике, но и такие вот упертые в своей увлеченности ученые, которые легко оперируя фактами строят свою, порой только им понятную логическую линию, которая могла казаться им безупречной.

– Мы этот материал два года назад опубликовали в крутом американском журнале из базы данных Scopus. Так ссылок на эту статью, особенно в Америке, очень много сделано и до сих пор еще ссылаются. Сразу и индекс Хирша у нас подрос, запросы пошли на опубликование от иностранных журналов, в основном из США. Хотите дам ссылку? – горделиво поинтересовался профессор.

− Вадим Петрович, но зачем такие сложности с этим кольцом или перстнем? Какое-то ребячество, право, − несколько растерянно спросил профессора Евгений.

− Э, брат! Это нужно знать Александра Колчака. По своей сути это был абсолютно искренний в побуждениях человек, готовый на самопожертвование. И конечно он был романтик, любитель странствий, открытий. Но не пустого болтания по свету, а с конкретными научными и практическими задачами. Был он очень увлеченный человек, честный и преданный России. Но честолюбец и идеалист, вспыльчивый и горячий, что мешало ему порой в жизни. Характер был сложный, но порывы искренними. Вот, например, грезил Колчак открытием северного морского пути, постройкой крупного порта в устье Енисея. А будучи в Омске, в сложнейших условиях войны, тем не менее, отправил геологическую экспедицию на Таймыр, чтобы исследовать месторождения угля, с тем, чтобы дать возможность снабжать углем корабли на маршруте по северному морскому пути.

− Заметь, − как современно звучат эти его планы столетней давности.

− Колчак любил придумывать всяческие хитрые ходы еще со времен своего обучения в Морском корпусе, знал отлично физику и математику. Потом он был большим мастером плести хитроумные сети из минных полей, ведь был он по своей военно-морской профессии минером. И делал это искусно: и на Балтике, и позже в Черном море проходу не давал немецким и турецким кораблям. Сам многое придумал в минном деле – был, как сейчас бы сказали, новатором на своем поприще. Американцы и англичане не гнушались и отправляли своих офицеров учиться у Колчака и приглашали его к себе для работы и обучения минному делу. После революции американцы предлагали ему остаться и преподавать в военном колледже за очень высокое содержание. Мальчишеское в нем не выветрилось и после сорока лет. Был страстно увлекающийся и совершенно искренний в порывах человек. Думаю, что эта задумка его личная. И она, знаешь, не лишена смысла, так как Колчак понимал, что такие заметные фигуры как он и члены его правительства едва ли могут вырваться вместе из России. Вот и придумал наспех такой запасной вариант, чтобы дать шанс его сподвижникам иметь доступ к денежным средствам и поддержать себя и других офицеров, вынужденно покинувших Россию.

− Знаете, молодой человек, − продолжил, несколько задумавшись, Коростылев, − для меня история эпохи кардинального разлома в жизни нашего отечества важна от того, что хочется понять, как могла случиться дикая, совершенно звериная стычка, полная злобы, внутри одного народа. Конечно, случилась эта гражданская война не без «помощи» из вне и полагаю, что это влияние было ой, как существенным. Но нужно признать, что все условия для этого, к величайшему сожалению, мы создали сами, то есть та власть, что столетиями правила Россией. Но все же, как жаль ту патриархальную, но с огромным потенциалом развития Россию. Как бы было мудро не ввязываться в войну четырнадцатого года, а заниматься индустриальным развитием страны, продолжить реформы Столыпина, отказаться от невежества в управлении губерниями, дать дышать всем сословиям, угомонив чиновников, упорядочить их произвол. Для меня нет белых офицеров или солдат, нет красных командиров и красноармейцев. Для меня есть русские люди, россияне, граждане одной огромной богатейшей страны, которые вдруг встали и как под гипнозом пошли и стали убивать, а порой просто рвать на части друг друга.

− Полагаю, – Коростылев горестно вздохнул, − сломали в ту братоубийственную войну остов, хребет русской нации, выпустили дух из державы. Многие миллионы были убиты или умерли от голода, вынуждено бежали и стали частью другого мира. Страна лишилась наиболее образованных, активных, несущих культурный код, граждан.

− Насколько сложно понять цепь тех грозных событий, причину их, историческую закономерность, отбросивших страну назад, обрекая на череду тяжелейших испытаний, настолько и хочется в этом разобраться, дать оценку, чтобы хотя бы не дать случиться этому вновь.

− Вот и Вы, молодой человек, теперь вовлечены в это историческое расследование.

− Удачи! – напутствовал молодого человека старый профессор.

КАТАСТРОФА И ПРЕДАТЕЛЬСТВО БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ. СИБИРСКИЙ ЛЕДОВЫЙ ПОХОД

Поражения Сибирских армий вынудили Колчака с остатками правительства Директории покинуть Омск, оставив на растерзание красных худые заслоны и прорываться через охваченные волнениями восточные области Сибири, пролетарский Красноярск.

Две армии Сибирских войск Колчака отступали теперь на восток, двигаясь параллельными железной дороги курсами, и сохраняли боеспособность в отличие от армии генерала Анатолия Пепеляева, которая массово переходила на сторону большевиков.

Вторая армия под командованием генерала Каппеля двигалась вдоль Транссибирской магистрали, не имея возможности в полной мере воспользоваться железной дорогой: чехословацкие легионеры ревностно контролировали единственный путь из России.

Третья армия отступала южнее через Западно-Сибирскую тайгу по узким заснеженным дорогам. Тайга в зимнее время превратилась в ловушку, а отступление в условиях стратегического окружения: c запада преследовали войска двух красных армий, с востока был мятежный Красноярск, к которому стягивались отряды красных партизан; c юга простирались обширные территории, контролируемые партизанской армией Щетинкина, насчитывающей более тридцати тысяч бойцов с артиллерией и пулеметами; c севера простиралась необжитая глухая заснеженная тайга.

Выходило, что ощетинилась Сибирь против Колчака всем своим жестким естеством, неуступчивым характером.

Красные войска наступали, объявив тотальную мобилизацию и комплектуя свои армии путем активной агитации. Им это удавалось: манили посылами и призывами к расправе над теми, кто мешал получить обещанные блага и свободы. Не согласных и колеблющихся, слабо поддающихся на посылы, отправляли в сборные пункты и в регулярные части под конвоем. В случае неповиновения или дезертирства расстреливали без всякого суда.

Сибирская армия перемещалась, растянувшись длинной лентой бесконечных конных санок с двумя-тремя седоками в тулупах, с винтовками и баулами с провиантом и вещами. На узкой лесной дороге могли разместиться только двое саней в ряд, а если наезженный путь сужался, возникали пробки, обойти которые по глубокому снегу среди леса было невозможно. Приходилось останавливаться и ждать.

По мере продвижения людские потоки редели и крайне сложно было сохранять воинский боевой дух в такой-то неразберихе, отсутствии должного управления и снабжения: люди были голодны, плохо одеты и нуждались в самом необходимом. При вынужденных остановках, которые происходили постоянно, арьергарду приходилось спешно занимать оборону, чтобы прикрывать армию и многочисленные обозы с мирными жителями от наседающих войск красных.

Пути следования отступающих войск армий Колчака были завалены брошенными санями, артиллерийскими орудиями и обозными повозками, которые передовые части не смогли вывезти из-за катастрофической нехватки лошадей: животные массово гибли от переутомления, холода и голода.

У деревни Дмитриевка боевое арьергардное соединение Уральской дивизии, державшие более суток натиск красных войск, вынуждены были остановиться и расчищать завалы на заснеженной дороге. Пока растаскивали завалы, освобождая дорогу и утопая в снегу по пояс, застрявшие войска почти полностью полегли под огнем пулеметов и были добиты неуклюжим, через снежные топи, наскоком конницы красных эскадронов. Уставшие смертельно уральцы, голодные, без поддержки пулеметов и конницы были порублены и перемешаны со снегом. После дикой, с звериным оскалом на лицах, рубки, поле боя выглядело как снежное, с мелкой зыбью и волной море, на поверхности которого как бы плавали тела порубленных солдат и пенилась на закате волна с красным оттенком.

В котловине у поселка Успенского арьергард Ижевской дивизии белых обнаружил множество трупов, которые были брошены отступающими в обозе: хоронить не было ни времени, никакой-либо возможности. Большинство умерли от холода, ослабленные голодом и болезнями. Раненные солдаты и казаки лежали вперемешку с женщинами и детьми: лица и тех, и других были полны страданий. Тут же в беспорядке валялись трупы павших лошадей, обломки саней, сундуки и ящики со скарбом, брошенные артиллерийские орудия.

Войска были утомлены долгим пешим переходом. Кто-то, вконец обессилев, садился в стороне от дороги и оставался умирать, безучастный и совершенно опустошенный. Войска красных, наступая следом за отходящей армией, двигались порой в пределах узкой лесной дороги по телам сотен полузанесенных снегом людей, некоторые из которых были еще живыми. Умирающим не помогали, а в лучшем случае обходили стороной, оставляя погибать не под полозьями саней, а медленной мучительной смертью.

Тем не менее, войска сибирских колчаковских армий оставались еще боеспособными: огрызались боями на отходе, цеплялись за каждый изгиб дороги, за каждую деревню, пригорок или овраг, сдерживая напор красных. И было непонятно, что ковало этот боевой дух. Но продолжал стоять солдат и офицер Сибирской армии.

Поезда с Верховным правителем Колчаком едва успели проскочить город, как случился мятеж.

Начальник красноярского гарнизона генерал Бронислав Зиневич вдруг выступил с обращением к местным большевикам о том, что готов подчиниться их власти и встретил своих недавних соратников в штыки. Эта ситуация напоминала спланированную ловушку: отсечь Колчака с конвоем и золотым запасом России от основных сил, и таким образом попытаться влиять на политическую ситуацию.

Третья армия в первых числах января вышла из Западно-Сибирской тайги, сильно поредевшая и практически без артиллерии, которую пришлось бросить в лесу. Лишь восемь орудий вынесли на своих руках артиллеристы и солдаты Ижевской дивизии. Армия обошла захваченные красными Ачинск и, минуя стороной ощетинившиеся деревни, направилась к Красноярску, где соединилась с армией Каппеля.

Вдоль полотна железной дороги шли войска генерала Войцеховского, которому Каппель поручил выбить из города взбунтовавшийся гарнизон. Но успеха действия войск не имели из-за нерешительности и отсутствия сведений о противнике. Из Красноярска в сторону Дрокино, для преграждения пути, была спешно выслана полурота пехоты красноармейцев с пулеметами, которая заняла высоты к северо-западу от города верстах в трех от него. С лысой горы, что господствовала над долиной и рекой, все открытое в этих местах пространство простреливалось на многие километры.

На противоположном плато собралось несколько тысяч саней с сидящей на них белой армией, подошедшей с запада. Тут же при войске был верхом и командующий Каппель, его заместитель генерал Войцеховский и с ними несколько всадников из штаба.

Прогнать несколько десятков красноармейцев можно было обходом влево с одновременным нанесением прямого удара, о чем тут же был сделан приказ. Однако ни один солдат из саней выходить не пожелал, и все завершилось к ночи только бессмысленной взаимной пальбой без каких-либо последствий. С наступлением ночи, войска пошли в обход Красноярска. Другая часть подразделений прошла через город по его окраинам, не зная о ситуации в городе. Это привело к тому, что часть отступающих солдат, попала в засаду, и сдалась добровольно Красноярскому гарнизону, еще недавно входившему в состав Сибирской армии.

Части корпуса Каппеля также попали в окружение возле Красноярска, не получив во время сведений о том, что город контролируется предавшими их войсками, и с боем прорывались по окраинам, сминая заслоны красных и неся потери. В этакой неразберихе белые войска потеряли свой последний аэроплан, использовавшийся для разведки.

Аэроплан, что базировался на оборудованном под аэродром поле возле деревни Дрокино, взмыл в небо по приказу из штаба Каппеля для изучения обстановки вокруг города и пробыл в небе без малого два часа. Но когда пришлось возвращаться, аэродромное поле уже было захвачено отрядом красногвардейцев. При посадке летчик Ставрогин заметил подвох уже завершая пробежку, − вдруг увидел красные ленты на шапках солдат и сумел вновь поднять свою механическую птицу в небо. Но далеко не улетел: пулеметный огонь разметал обшивку, заглушил двигатель и аэроплан плавно скользя упал за Дрокинской горой. Ближе к упавшему самолету оказались войска белой армии, и летчик не пропал, а был вызволен из аэроплана.

Продырявленную огнем пулемета механическую птицу бросили, а летчик Ставрогин, прослезившись, вскинул на плечо кавалерийский карабин, что хранил в аэроплане на случай, если придется совершить вынужденную посадку, встал в строй и зашагал вместе со всеми, слившись с одноликой серой массой. Теперь, размеренно ступая шаг в шаг среди солдат, пилот Ставрогин отличался только тем, что мог представить, как бы он смотрелся с высоты полета над этой заснеженной и заросшей бесконечными лесами местностью среди смертельно усталых и выживающих на морозе людей, бредущих неизвестно куда и с какой целью.

Цель белого движения стала растворяться в этих белых бескрайних снегах сибирского простора, теряла актуальность под натиском красных войск и партизан.

Пушки тащить по заснеженной тайге без дорог было невероятно тяжко. Лошади уже не справлялись, также выбившись из сил без отдыха и добротного корма. Пришлось пушки бросить, а замки и прицелы от пушек утопить в реке. Шли теперь как бы налегке, оставив только самые легкие мортиры, которые можно было навьючить на коней. Корпус сохранял боеспособность и, сминая заставы красных войск, двигался по бездорожью, не встречая крупных сил противника.

Генерал Владимир Каппель, воспитанный благородным аскетом в семье потомственных военных, бодрил своих усталых солдат:

– Ребятушки, пушки мы добудем! Не теряйте духа, в этом залог нашей победы! Помните наставления фельдмаршала Суворова, который через Альпы перемахнул и даже без пушек вышел из окружения!

Верили ему солдаты. Знали, что не бросит и не подведет генерал, будет день и ночь думать, как выйти из сложной ситуации, победить и сохранить их жизни.

Перед Каппелем встал вопрос, куда двигаться дальше после Красноярска. Было решено спускаться вниз по Енисею и дальше двинуться по льду замерзшей реки Кан, в обход железной дороги и мест дислокации красных партизан. Кан река порожистая, а берега реки изобилуют родниками и минеральными источниками, что делало лед реки ненадежным. Часть офицеров, опасаясь застав неприятеля на тракте, настаивала, что следует двигаться по Енисею вплоть до Стрелки – месту слияния двух могучих сибирских рек, после чего идти на восток уже по Ангаре. Этот путь представлялся безопасным, но значительно более долгим.

В результате после кратких дискуссий войска разделились: генералы Перхуров и Сукин двинули своих подчиненных по Енисею до слияния с Ангарой и далее пошли в сторону Илима по Ангаре. Следуя этим долгим маршрутом практически избежав боевых столкновений часть армии вышла к Байкалу и преодолев его оказалась в Верхнеудинске в апреле. Каппель повел войска по льду Кана, стремясь не отставать от командующего и двигаться по более короткому маршруту вслед за ним.

Но как оказалось, опасения относительно состояния ледяного покрова реки были не напрасны. Несмотря на сильные, тридцатиградусные морозы, пороги Кана не замерзли, а по поверхности льда реки струилась вода из термальных источников. Это создавало огромные проблемы. Пороги приходилось обходить по заснеженной тайге, а двигаться по льду, по глубокому снегу, под которым стояла вода, было невероятно тяжело. Люди в пешем строю проваливались в снег до воды, промокали и тут же на морозе покрывались льдом. Мучались и лошади – выбивались из сил, резали себе надкопытные венчики о острые ледяные грани. Обувь тяжелела и идти в ней становилось тяжко до невозможности. Сани, проваливаясь до воды, тяжелели от намерзающего льда, примерзали, что требовало огромных дополнительных усилий. Снег валил сутками и настроение войск было удручающим от усталости и отсутствия ясности в перспективах изнурительного похода.

Именно во время этого перехода Каппель промок, отморозил ноги и тяжко больной, лишившийся в результате операции отмороженных ступней ног, продолжил путь в седле во главе армии, превозмогая боль и тяжелейшее свое состояние, поддерживаемый ординарцами, что следовали рядом неотступно.

Пятнадцатого января армия Каппеля овладела Канском и вышла на Сибирский тракт. За Канском две колонны Сибирской армии неожиданно соединились. Оказалось, что часть войск с обозами под командованием генерала Сахарова, пошла по более короткому маршруту вдоль Сибирского тракта и успешно прошла двести верст до города, не имея сведений ни о неприятеле, ни о армии Каппеля.

Такое соединение разбросанных отступлением войск позволило создать более боеспособное соединение: походное движение управлялось теперь более четко, появилось снабжение войск провизией. Численность армии составила около тридцати тысяч человек, и этот поток отчаявшихся было людей, теперь уверенно двигался по тракту и успешно вел бои против неприятеля. Появилась надежда возрождения боеспособного белого движения, но было понятно – сил пока хватало только на спасение.

Перед Нижнеудинском возникли боевые столкновения с отрядами противника, но оттеснив красных умелым натиском, двадцать первого января войска Каппеля вошли в город.

От пленных красногвардейцев Каппель узнал, что власть в Иркутске захвачена большевиками, а Верховный правитель выдан новой власти. Каппель собрал последнее в своей жизни совещание, лежа в кровати. Было решено атаковать Иркутск и отбить Колчака.

После Нижнеудинска вел армию генерал Войцеховский: Каппель скончался на марше. Тело своего воинского начальника преданные офицеры и солдаты не бросили, не захоронили спешно, а везли с собой долгие две тысячи верст и предали земле только в Чите, после броска через Байкал и леса Забайкалья. Но в Чите, через полгода, как только пришло время покинуть и этот город под натиском красных войск, тело генерала не оставили на поругание. Могилу раскопали, и гроб с телом доставили в Харбин, где вновь захоронили с воинскими почестями. И это был не последний путь воина: тело генерала уже в наши дни обрекло покой на Родине, на кладбище Донского монастыря в Москве.