На суше и на море. Том 1

После ужина и вечерней прогулки по двору вместе со старшим двоюродным братом, которому тайно было поручено, глаз не спускать с сорванца, наконец, удалось искупаться в ванне (в белом большом корыте). Удовольствие и благодать от пахучей чистой воды, от большущего махрового полотенца и выданного белого мягкого махрового халатика привели мальчика в восторг. Все эти роскошные вещи он видел впервые.

Но пик удивления мальчик испытал, когда его отвели в маленькую спальню в мансарде.

Широкая кровать с жестким пружинным матрацем и двумя огромными подушками, легким и очень теплым одеялом, предназначенная ему, привели его в восторг. Он немедленно испытал упругость матраца, прыгая на нем. Но мама его резко отдернула, объяснив, что не прыгать, а лежать и спать нужно на таком матраце. В комнате пахло хвоей. Мансарда была сделана из сосновых бревен, округлые контуры которых, были видны по стенам. Высокий желтый потолок подпирали толстенные арки тоже из сосновых, но струганных досок. Под потолком горели три лампочки в деревянном абажуре, такого же цвета, что и потолок. Над кроватью на стенке горела маленькая лампочка, ночник, розового цвета. В углу комнаты стол, небольшой шкаф, два стула и два табурета, рядом с кроватью тумбочка. Вся мебель из светлой карельской березы. Все сверкало чистотой и излучало приятный запах, тепло и уют. На полу, во всю длину кровати, установленной вдоль стены у большого окна, задернутого разовой шторой, лежала шкура бурого мишки, что вызвало очередной восторг мальчика. Он лег в эту сказочную кровать в сказочной комнате под самой крышей дома и долго не мог уснуть, после того как мама ушла, пожелав ему доброй ночи и, выключив люстру, оставила гореть уютный огонек ночника.

Теперь он ясно понял, что попал в другой мир, и что началась другая жизнь, совсем не похожая на прежнюю, на заставе в горах Памира.

Утром наш герой проснулся поздно. Его никто не будил, было очень тихо. В первое мгновение он не мог понять, где находится. Однако постепенно вспомнил весь вчерашний день и все связанные с ним приключения. Вставать не хотелось. Еще раз внимательно оглядел свою чудесную спальню и окружающую его обстановку. Привлекла его внимание медвежья шкура. Как было устоять перед соблазном пройтись по ней босым. Он встал, накинул мягкий халат на светло-желтую пижаму, в которую мама обрядила его перед сном. В комнате было прохладно. Мальчик подошел к окну и оттянул розовую штору.

В глаза ударил яркий солнечный свет первого весеннего дня. Окно выходило на восток. Из него открывался чудесный вид на Неман, припорошенный свежим ночным снежком и освещенный взошедшим утренним солнцем. Красота замерзшей реки, белизна припорошенных свежим снежком улиц и домов города, зеленых хвойных и белых лиственных деревьев, а главное сани, запряженные парой лошадей, ехавшие вдоль улицы, приковали внимание мальчика. Он стоял у окна, любуясь этим мирным пейзажем весеннего субботнего утра первого дня марта 1941 года. Дома никого не было. Почтенное семейство Стрелец в полном составе, включая и маму, отправилось в синагогу, где по старой традиции в субботу собиралась вся еврейская община города. Отдельно мужчины, отдельно женщины, каждые на своей половине. Елена Стрелец, давно уже утратившая в войну и революцию веру в Господа, все же пошла в синагогу, во-первых, чтобы не огорчить отца, который очень гордился приездом старшей дочери из России, а во-вторых, очень хотелось повидаться со старыми подругами из гимназии. И это ей удалось. В синагогах Европы традиционные богослужения не отличались ортодоксальной строгостью. Они после обычно коротких обязательных молитв переходили в гражданскую мирную беседу законопослушных горожан. Элька, в платье своей сестры Лизы, внешне ничем не отличалась от собравшихся здесь молодых женщин. Она не забыла языки идиш и польский, на которых они разговаривали, и только легкий акцент, появившийся за долгие годы жизни в России, отдельные интонации и тонкие штрихи поведения в синагоге выдавали ее длительное отсутствие в родных местах. С помощью своей мамы она узнавала гимназических подруг, теперь уже солидных молодых женщин, матерей семейств. Всеми была приглашена в гости, со всеми вела себя радостно и весело, но острое чувство одиночества не покидало ее во время этих встреч.

Здесь, в синагоге, она была совершенно чужой, не смотря на сильное желание вспомнить былые счастливые детские годы с этими же подружками, в этих же стенах. Она много раз мечтала об этой встрече за долгие годы скитаний по России, СССР, Средней Азии, и не находила сейчас свершения своих чаяний даже частично.

От маленькой Эльки не осталось почти ничего, в синагоге была Елена Моисеевна Стрелец, взрослая много повидавшая женщина, убежденный атеист, революционер, коммунист-интернационалист, гражданин Советского Союза – теперь ее истинной родины, которую она сама создавала и страстно любила.

А в это время в ее отчем доме ее шестилетний младший сын Зорюшка любовался у окна незнакомым, но очень красивым пейзажем утреннего Гродно, берегами Немана.

Он замерз, стоя босым на медвежьей шкуре, но этого не замечал, наблюдая необычную картину за окном. В комнату тихо вошла тетя Поля и окликнула мальчика. Он обернулся, открытая улыбка озарила его лицо, и, показывая на окно, сказал: «Красиво, почти как в горах».

Тетя Поля не знала по-русски, но по лицу мальчика все поняла и рассмеялась.

«Пора умываться и завтракать», – сказала тетя Поля по-польски. Теперь настала пора догадываться мальчику. Он последовал за горничной вниз в ванную комнату, умылся, переоделся в свое будничное платье и в кухне сел к столу. Здесь его ожидало еще одно открытие – керогаз, на котором тетя Поля быстро разогрела гречневую кашу с молоком и поставила ее в тарелочке перед мальчиком. Его превосходный аппетит порадовал горничную. Каша была буквально сметена, пришлось дать добавку. Затем чай с молоком и гренками. Такой завтрак ему мама часто готовила, и он удивился, что тетя Поля готовит точно так же. Ему и в голову не пришло, что мама копировала тетю Полю, которая в мамином детстве готовила именно такие же завтраки: каша и гренки.

Поев все с аппетитом, быстро без всяких уговоров, мальчик начал надевать верхнюю одежду для выхода на улицу, чем озадачил горничную. Она хорошо помнила вчерашнее ЧП с мальчиком и не знала, что делать. Но в этот момент вернулась мама, которая раньше всех покинула синагогу. Поблагодарив тетю Полю, мама взяла сына за руку, и они пошли обозревать Гродно.

Прежде всего, направились к центру. Здесь возвышалось двухэтажное здание бывшей мэрии, а ныне размещался городской совет депутатов трудящихся. Над зданием развивался красный флаг СССР. Мама вспомнила, как здесь на городской площади встречали в 1914 году царя Николая II. Тогда над зданием мэрии развивался царский триколор и двуглавый орел Российской империи. Странное чувство охватило маму перед знакомым зданием: и сожаление об ушедшем детстве, и гордость за участие в создании новой большой родины СССР, флаг которой гордо развивался теперь здесь, на ее малой родине. Она попыталась это объяснить сыну, но понял он ее чувства гораздо позже, много лет спустя, когда уже совершенно взрослым человеком вновь посетил эти места.

С городской центральной площади направились к зданию гимназии, где мама училась. Там и сейчас находилась школа. Мама с волнением, а сын с интересом вошли в школу.

Мальчику этот визит был особенно важен. В сентябре ему предстояло идти в первый класс. В хорошо знакомом здании маминой школы все сохранилось как 26 лет назад.

Но никого из старых преподавателей мама не нашла. Пыталась получить справки о них в учительской, но почувствовала очень прохладный прием сегодняшних учителей. И только когда она настоятельно обратилась к директору по-русски, тот заулыбался и на чисто новгородском русском объяснил ситуацию. Местная интеллигенция не признала новую власть. Весь состав учителей во главе с директором был отправлен в отставку и заменен поляками, проживавшими долгие годы или родившимися в России, безусловно, лояльными советской власти. О судьбе своих коллег-предшественников он ничего не знал. Мама прекрасно поняла, в чем дело, она ясно могла представить судьбу своих старых учителей. Ей было их искренне жаль. Но, «Лес рубят, щепки летят», – мысленно повторила она жестокие, крылатые слова товарища Сталина.

С сыном, в сопровождении директора они обошли здание школы. Мама показала классную комнату на втором этаже, в которой она училась в последний год перед эвакуацией. В коридорах висели на стенах огромные портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, хорошо известные мальчику.

После осмотра школы директор пригласил их в свой кабинет, угостил чаем. Они с мамой о чем-то долго разговаривали, пока сын был занят осмотром плодов детского творчества, выставленных в этом же кабинете. Когда мама рассказала директору, что и она учитель математики и физики, то немедленно получила приглашение поработать в школе, хотя бы временно, до отъезда в Союз. Учителей, да еще математики и физики, катастрофически не хватало. Мама дала согласие помочь становлению новой жизни у себя на родине, в своей родной школе. Ведь им предстояло прожить в Гродно до сентября.

После школы пошли к рядом стоящему католическому собору, остроконечный шпиль которого упирался ввысь. Шпиль украшал прямой католический крест. Величественное здание собора привлекло внимание мальчика. Высокие обитые бронзовыми листами ворота входа в собор были открыты. Он потянул маму внутрь храма. Мама на минуту задумалась и хотела сказать, по прежней привычке, что им туда нельзя. Но после паузы решительно повела мальчика внутрь. Она решила, что теперь можно посещать и католический, и православный, и иудейский храмы, как музеи. Ведь они атеисты.

В храме было полутемно, пусто. Скамьи для молящихся в центре зала, красивые картины из жизни и страданий Христа вдоль стен. На полу у стен надгробные плиты основателей собора и рядом их бронзовые изваяния. Но главное, что поразило мальчика, было в центре собора, под самым куполом. Оттуда, с высоты, на него смотрел грозный лик Бога-отца, излучающий свет.

Свет падал на образ Господа сверху, сквозь мозаичные узкие окна шпиля, освещая лик Господа так, что казалось, будто ОН излучает вечерний красноватый свет на очарованного ребенка. Мальчик долго не мог оторвать взгляд от лика Господа, пока мама не взяла его за руку и повела к алтарю, где стояли огромные подсвечники с горящими свечами. На мальчика здесь смотрело множество образов апостолов и святых, и каждый подсвечивался горевшими свечами. Было красиво и тепло. Его согревал какой-то внутренний свет, и мальчик, пораженный всем увиденным, блаженно улыбался. Мама не могла понять, что с ним происходит. Сын выглядел совершенно необычно, тихим, задумчивым и счастливым.

Но буйная энергия растущего организма взяла вверх над блаженным оцепенением. Мальчик пришел в себя и потянул мать к выходу. Когда они вышли из собора, мальчик спросил:

«Мама, а кто там светил мне с высоченного потолка?».

И получил неожиданный ответ.

«Сам Господь Бог», ответила мама неожиданно для себя самой.

«А разве Он есть?», опять спросил сын.

«Да. У них есть», ответила мать…

Домой пришли к обеду. Их уже ждали. Традиционно, после похода в синагогу все семейство собиралось за столом. Иногда приходили близкие и дальние родственники, друзья. Беседовали, пили чай, чинно обсуждая события за истекшую неделю. Дети развлекались по-своему, в своих детских комнатах. Сегодня к обеду пришло много гостей посмотреть на Эльку и ее сына, приехавших из Союза. Мама беседовала с родными и близкими, иногда представляла сына, которому вся эта чопорная публика порядком надоела. Он рвался скорее поесть и пойти погулять во двор к Неману, утренний вид которого его пленил. Но все что-то ждали и к столу не садились. Наконец, дедушка пригласил всех занять места за столом и уселся сам во главе.

Произнеся традиционную молитву, он представил вернувшуюся в отчий дом старшую дочь и ее сына всем собравшимся и попросил их помочь приехавшим адаптироваться к новой, для них, обстановке. Но велико было его удивление, когда в ответном слове приветствия собравшимся мама сообщила, что в понедельник она выходит на работу в школу, учителем математики и физики. Наступила напряженная тишина. Ведь собравшиеся взрослые хорошо знали об участи, постигшей старых преподавателей гимназии.

Затем мамин кузен дерзко спросил:

«Эля, ты послана из Союза на смену старым учителям гимназии?»

«Нет, я это делаю по доброй воле, пользуясь возможностью у себя дома помочь детям понять новую жизнь!» последовал твердый ответ в наступившей напряженной тишине.

Всем собравшимся стало ясно, что в помощи Элька не нуждается.

Она вернулась «не блудным сыном», а хозяином новой жизни, которую большинство из присутствующих не принимало.

Опять наступило напряженное молчание, которое нарушил глава семьи.

«Каждому человеку Господь Бог уготовил свой путь, и нам нужно уважать этот выбор», сказал библейского вида старый и мудрый дед Моисей.

Обстановка была разряжена этими словами.

Вновь наступила непринужденная атмосфера радостной встречи родных и близких людей.

Все это время словесной перепалки наш герой ждал, когда же, наконец, разрешат есть. Мама еще в поезде его строго наставляла, что в ее семье раньше самого старшего нельзя начинать есть. Вот он и ждал. И дождался. Субботний праздничный обед бабушке и тете Поле удался. На столе дымилась огромная фаршированная рыба, окруженная печеной картошкой. Мальчик знал и любил это блюдо. Мама его всегда готовила по праздникам.

Он быстро поел и вместе с другими детьми поднялся на второй этаж, в большую детскую комнату мансарды. Здесь в кругу своих старших кузенов и кузин он чувствовал себя стесненно. Языковый барьер и совершенно разное воспитание мешали быстро установить дружбу с этими аккуратными, спокойными и интеллигентными детьми. Мальчик не знал как ему с ними вести. Помогла Ривка, восьмилетняя дочь маминой самой младшей сестры Иды. Она сразу же решила взять опеку над своим младшим кузеном, особенно после его безумной выходки у реки, спуск к которой был детям категорически запрещен даже летом. Ривка была крупной девочкой на вид лет 11, с пышными светлыми волосами, сплетенными в толстую косу. Отец ее был поляк, от него она унаследовала голубые глаза и светлые волосы.

Когда Ривка увидела своего младшего кузена стоящим в растерянности в детской комнате, решительно подошла к нему и что-то убедительно стала ему говорить по-польски. Конечно, наш герой ничего не понял, но решительный вид большой девочки, с добрым смеющимся лицом, громко и прямо обратившейся к нему с незнакомыми словами, вызвал у него доверие. Мальчик попросил ее пойти вместе на улицу погулять.

Но на, сей раз, ничего не поняла Ривка, и они оба громко засмеялись.

К этому заразительному смеху присоединились все дети, находившиеся в детской комнате. И мальчик почувствовал себя легко и радостно. Так непринужденно и просто он вошел в мир детей своей новой родни.

С понедельника начались трудовые будни всей большой семьи Стрелец. Кроме дедушки, бабушки и тети Поли с раннего утра и до вечера из взрослых дома никого не оставалось. Дети все вместе в 8–30 уходили в школу, где трудилась теперь их новая учительница Елена Моисеевна, или тетя Эля.

Наш герой оставался один с дедом, бабушкой и тетей Полей. Утром после завтрака с кем-либо из них он шел гулять в город. Чаще всего гуляли с дедом. Дед всегда ходил очень прямо, высоко держа голову в традиционной широкополой черной шляпе, которую приподнимал, когда здоровался со встречными знакомыми. Иногда он останавливался побеседовать и с гордостью представлял своего внука от старшей дочери Эльки. Всегда в таких случаях нашему герою приходилось напрягаться, т. к. на приветливые вопросы встреченных знакомых деда он не знал, что нужно отвечать, не понимая их вопросов. Выход оказался простым. Мальчик громко и отчетливо здоровался по-русски, а все остальное объяснял дед.

Походы с дедом ему нравились, и казалось, что он понимал его рассказы об окружающих их домах, площадях, парках, о встреченных экипажах и людях, хотя дед говорил то на идиш, то по-польски. И когда дед говорил по-польски, мальчик лучше понимал. Этот язык был более близок к русскому, чем идиш. С каждым днем мальчику становилось проще и понятнее в новом городе, в новой стране.

К обеду возвращались из школы его кузены и кузины, и вся веселая компания детей усаживалась за стол, накрытый к обеду заботливыми руками бабушки и тети Поли.

Вторая послеобеденная прогулка совершалась с кем-либо из кузенов и кузин.

Если это был старший брат Давид, то они отправлялись в дальнее путешествие к маминой школе. Иногда встречали маму с тяжеленым портфелем полным тетрадок, который почти взрослый и сильный Давид всегда брал из рук тети, помогая донести его до дома.

Уже чувствовалось дыхание весны, хотя и бывали морозные ночи.

Но особенно веселыми для мальчика были прогулки с младшей кузиной Ривкой. Они дальше своего двора или дальше своей улицы не ходили, везде и каждый раз находили что-то новое и интересное. Поняв, что кузен немного понимает по-польски, Ривка старалась его научить говорить, как следует, и не коверкать польские слова на русский манер. Она всегда высмеивала его произношение и весело учила «пшекать». Кажется, ей это удавалось. Веселились и смеялись они от души по поводу и без него.

Вечерами мама часто до поздней ночи сидела за тетрадками, так же как дома на заставе.

Но иногда, они усаживались вдвоем, в комнате сына, и тогда он с глубоким вниманием слушал ее рассказы или чтение книг. Мама всегда была занята важными делами, и когда могла провести время с сыном, для него это был праздник.

Быстро летели дни и месяцы насыщенной жизни в гостях. Даже начали уходить куда-то в дальние уголки памяти воспоминания о родном домике на пограничной заставе в горах Памира, об отце и родных братьях, которых он плохо знал, так как они мало бывали дома, о детской многонациональной компании друзей по двору (заставе). Мальчик не заметил, как почти бегло начал говорить по-польски и понимать элементарные слова и фразы на идиш, как начал растягивать русские слова на западный манер.

В доме Стрельцов, как он их называл, ему все нравилось. Красивая однотонная мебель и полосатые разноцветные обои гостиной и спален, кухни и детской. Мансарда с бревенчатыми стенами и высоким брусчатым потолком, ванная и туалетная комнаты с горячей и холодной водой, прихожая со встроенными шкафами с зеркалами. Он и не заметил, как привык к этой комфортной обстановке, о которой еще не знали у него на родине подавляющее большинство людей. И однажды он спросил у мамы: «Мы здесь живем как буржуи?».

«Да, сын», – ответила мама, погруженная в проверку тетрадей.

«А мне здесь нравиться, только очень тесно и гор нет».

Мама взглянула на него пристально и пояснила:

«Живем хорошо, как буржуи, потому что буржуев здесь нет. Мы их выгнали».

Мальчик ничего не понял. Как можно жить хорошо, как буржуи, выгнав буржуев?

С раннего детства ему внушили, что «буржуи» – это плохо. С ними воевали мальчиш-Кибальчиш, папа и мама, но здесь, в этом доме ему было хорошо.

«И дедушка, и бабушка, и все его дяди и тети, и его кузены и кузины живут как буржуазины, а буржуями не являются?», – думал мальчик. Пока понять все это было трудно. Основ Марксизма-Ленинизма он еще не изучал. Но буржуйская жизнь ему явно нравилась.

Наступила весна. Все вокруг украсилось свежей молодой зеленью. Река освободилась ото льда и плавно несла свои полные темно-коричневые воды в Балтийское море. Стало очень красиво в укрывшемся свежей листвой городе белых домов с красными и оранжевыми черепичными крышами и куполами соборов.

С каждым днем становилось теплее и теплее. Уже все ходили в костюмах, сбросив зимние пальто и шубы, а самые смелые одевались совсем легко в рубашки и платья. Его прогулки с дедом, бабушкой и кузенами продолжались ежедневно с завидной точностью и пунктуальностью. Он уже понимал и прислушивался к разговорам на улицах и дома, взрослых и детей. Все чаще звучали тревожные слова: немцы, фашисты, война.

Однажды, во время прогулки по городу с дедом, в субботу, они зашли в странный храм, куда мама его еще не приводила. Купола этого коричневого храма не были украшены крестами. Перед входом в собор дедушка поцеловал какую-то золотую табличку с надписью и попросил сделать тоже внука. После небольшой паузы мальчик согласился.

Они вошли в темный, после яркого весеннего солнца зал, освещенный свечами.

В зале не было никаких украшений, картин, скульптур. На возвышении выделялась только кафедра, за которой стоял священник в черной одежде и в черной шляпе на голове, как у деда. На кафедре лежала большая толстая раскрытая книга. Его окружали одни мужчины. Женщин не было видно. Все были в темных одеждах с галстуками, в черных шляпах или в странных черных маленьких тюбетейках, как у узбеков, только поменьше и, сплошь черные. Все мужчины стояли в центре зала рядами вдоль скамей и с очень серьезным видом читали вслух на каком-то гортанном языке черные маленькие книжечки, которые они держали в руках. Язык, на котором читали мужчины, очень напоминал язык его родных в Ташкенте. Это бал древний еврейский язык иврит, забытый большинством западных евреев, говоривших на идише – плохом немецком.

Только еврейские священники, раввины, знали и говорили на иврите. На нем читали молитвы.

После яркого солнечного майского дня в этом мрачном соборе (синагоге) мальчику было тесно, душно и страшно. Хотелось поскорее выбежать на улицу. Однако дед не торопился уходить. В мальчике назревал протест. Свободный от всех условностей и религий наш герой громко крикнул:

«Эй, вы, зачем вы здесь молитесь, ведь Бога нет! А на дворе светит ярко солнце. Все идите на двор!».

Все обернулись к входу на звук звонкого детского голоса. Дед Моисей стоял на входе, держа за руку своего младшего внука. Хорошо, что внук свой страстный призыв прокричал по-русски. Почти никто и не понял его крамольных слов. Все сочли это за милую детскую шалость и улыбались симпатичному мальчику, пришедшему в храм с дедом Моисеем, которого все здесь знали и уважали.

Все обошлось мирно. Воистину, мальчик не знал, что творил. И суровый и милостивый Господь Израиля его простил. И потом, в течение долгой жизни мальчика, много раз ОН спасал его от больших бед и даже самой смерти.

Пролетел май, закончились занятия в школе. Стало очень тепло. Наступило лето, июнь 1941 года. Дети часто сами, под руководством Давида, или с кем-либо из взрослых ходили купаться на реку, на песчаную отмель. Вода в Немане была необычно теплой для мальчика, привыкшего к обжигающей ледяной воде горной реки. Он подолгу находился в воде, наслаждаясь ее ласкающей теплотой и песчаным пляжем.

В один из таких солнечных дней, когда дети баловались в воде и загорали на песке пляжа, неожиданно на пляже появилась очень взволнованная мама. В белом платье и туфлях на каблуках она не походила на пляжных отдыхающих, а ее деловая и быстрая походка выдавала напряженное волнение. Когда сын заметил маму, быстро приближавшуюся к ним, он сразу почувствовал ее волнение и побежал на встречу. Мама обняла его и строго сказала по-русски: «Немедленно собирайся, и идем домой». Он знал, что в таких случаях спорить с мамой бесполезно. Мама подошла к детям, обняла и расцеловала каждого из них, сын последовал ее примеру, вызвав недоумение у кузенов и кузин, особенно Ривки, которая сильно расстроилась. Но мама всем приветливо улыбнулась, помахала рукой и, наскоро попрощавшись, они очень быстро направились к дому Стрельцов. По дороге домой мама молчала и сказала только одну фразу: «Мы немедленно уезжаем домой. Папа зовет».

У дома стояла военная защитного цвета эмка. Большая редкость для Гродно того времени.

Все вещи были упакованы и погружены в автомобиль. Их ждал командир пограничник, знакомый им по поезду, и водитель. В доме были только дедушка, бабушка и тетя Поля, вся в слезах. Мальчику помогли переодеться в его комнате, и они с мамой спустились в гостиную, где стояли бледные и взволнованные старики. Мама и сын крепко обняли их, поцеловались. Тетя Поля наскоро вручила им сумку с едой. Все вышли в прихожую и через парадную дверь во двор. Мама взяла сына за руку, и они быстро пошли к машине. Но потом она остановилась, бросилась назад к неподвижно стоящим у входа деду, бабушке и тете Поли, еще раз их крепко, крепко обняла, расцеловала, и пошла к автомобилю, не оглядываясь, стараясь скрыть бегущие по ее щекам слезы. Эту сцену прощания, стоящих у входа дома стариков и обнимающую их мать, мальчик сохранил в памяти на всю жизнь.

«Эмка» рванулась с места и помчалась на вокзал. Все происходило так быстро, что мальчик даже не успел оглянуться и помахать рукой бабушке и дедушке, которых он видел в последний раз.