Комендантский час

– Здравствуйте, вы отец Григорий? – спросил я.

– Да, рад приветствовать в Свято-Никольском монастыре, – ответил он и взглянул на труп Яна Мостицкого, завернутого в ткань и покачивавшегося на лошади капитана.

– Как давно здесь находится этот монастырь? – спросил Виктор.

– Да лет семь, пожалуй. Самый северный монастырь в наших краях.

– Это капитан Сохачевский, он не местный. Я же знаком со здешними местами, но никогда не знал, что тут есть монастырь.

– Дальше нас точно уже ничего нету. Мы, если хотите, крайний рубеж всей Томской губернии.

– У нас к вам есть дело, отец Григорий, – сказал капитан.

– Это я уже пооонял, – вновь положив взгляд на тело Яна, протянул мужчина. – Раз так, то пройдемте в келью.

Мы слезли с лошадей, я снял свой карабин и повесил на спину.

Клирик бодро повел нас в свою комнату. Было видно, что он рад редким гостям. Лошадей же наших увели подозванные им ранее послушники. Предложив чаю и получив положительный ответ, он поставил самовар в столовой, вход в которую был в том числе и из его келии.

После этого он вернулся и присел на деревянную скамью, что растянулась аж на две стены и, судя по всему, служила ночью кроватью. Помимо скамьи, в кельи были стол, стул и огромный деревянный шкаф, уставленный ветхими фолиантами. На большом окне не было ни тюли, ни какой тряпки. И без того помещение было темным, подходящим только для затворников, на которых отец Григорий не был похож.

– Мы ищем одного человека – Людвика Мазовецкого. Это лях, что бежал из тюрьмы.

– Хорошо, но позвольте сперва полюбопытствовать: кто ваш немногословный спутник?

– Это Ян Мостицкий, – начал отвечать капитан. – Он составил компанию Людвику, которого мы теперь ищем.

– Вот оно что. Хотите и второго добить?

– Нет, хотели бы взять его живым, правда, он ранен.

– Значит, дороги не выдержит?

– Какая разница? – вмешался я. – Если вы знаете, где он или укрываете его, то это преступление. Не заставляйте нас применять силу, отец.

– Спокойно, спокойно, – улыбнулся Григорий. – Его здесь нет, а даже если бы и был, то я бы вам его не выдал. Однако же мы сделаем вот как: вы пойдете и проверите все кельи и храм, а я сделаю вид, что это вышло случайно, без моего ведома.

– Спасибо, отец, – сказал капитан и переглянулся со мной. В ответ я ободряюще кивнул.

Мы действительно прошлись по всему монастырю, но куда бы ни зашли – везде было пусто. Немногочисленных послушников наша активность не смущала, они даже оказывали нам помощь. Когда поиски были окончены ничем – капитан грозно топнул и воскликнул: « Боже, ну не сквозь землю же он провалился».

« А может и сквозь. Быть может, рухнул где-то по дороге, а мы его и не заметили, или проскакал этот монастырь, что тоже немудрено» – думал я в ответ.

Так или иначе, мы были огорчены. За то, что нашли лишь одного, Богдан Всеволодович выплатит только половину суммы, хотя важнее здесь репутация. Как-никак раньше таких оплошностей я не совершал.

Позже мы сидели с отцом Григорием в столовой и пили пустой чай.

– Знаете, отец, не понимаю я, как можете вы так вот жить, – начал я разговор, пока Сохачевский в расстроенных чувствах цедил второй стакан.

– Без молока?

– Нет, вообще вот так, – я показал руками наше окружение. – В том числе и без молока.

Отец Григорий рассмеялся.

– Знаете, я и в мирской жизни жил очень скромно, хотя потомственный дворянин.

– Я тоже потомственный дворянин, как и капитан, – сказал я. – Но привычки ваши мне все же чужды.

– Вкусы ваши не главное различие, – наконец заговорил Виктор, обращаясь ко мне. – Ведь вы, господин Бегин, только находитесь в поисках непреложных истин, а отец Григорий уже их нашел.

– Что правда, то правда, – ответил я.

– Ааа…. Так вы ищете Бога? – спросил у меня клирик.

– Нет, отец, я ищу Абсолют.

– А чем, позвольте полюбопытствовать, вас не устраивает вера?

– Я не хочу оскорблять ее своей неискренностью.

– Вот оно что, вы не верите.

– Можно сказать и так, – ответил я и опустил взгляд в стол.

– Не смущайтесь, я вас пониманию. Каждый ищет свой путь, свою дорогу.

– Значит, вы свою нашли здесь? – спросил Сохачевский.

– В монастыре? Надеюсь, что да. Хотя порой не покидает ощущение, будто я себя обманываю.

– В каком смысле? – спросил я.

– Я ведь тоже был военным. На Кавказе воевал и в Крыму. С детства думал, что для мундира рожден. А потом…. Не то испугался, не то надоело все. Ушел. Решил, что если не мое это, то Господь даст покой, буду жить в мире. Все думал, что не должно призвание человека в убийстве состоять.

– Выходит, нашли вы свой покой здесь? – спросил я.

– Как видите, – улыбаясь, сказал отец Григорий.

– А если что случится?

– Вернусь и буду служить, как сын мой. Он сейчас где-то за границей.

Не успел я поставить на стол только что осушенный стакан, как страшный мужской крик послышался откуда-то с улицы.

Втроем мы выбежали из монастыря и увидели, как двое послушников, что до этого набирали воду, тащили на руках окровавленное тело еще живого Людвика. Один из послушников нес за дуло мой револьвер. Преступник явно не мог идти сам.

– Мы его нашли неподалеку, – крикнул один из парней.

Отец Григорий хотел подойти и помочь, но я направил на него винтовку: « Не надо. Это наше дело».

Священник тут же опустил руки, удивленно глядя мне в глаза. Капитан достал револьвер и приказал отойти послушникам. Те, испугавшись, повиновались. Они аккуратно опустили Людвика на колени и принялись расходиться в стороны, ближе к монастырю.

« Ублюдок» – бросил капитан, ударив ручкой пистолета ляха по лицу.

– Ему ведь помощь нужна, что же вы делаете? – надрываясь, завопил клирик.

– Он убил офицера, и чуть не убил нас. Если сам сейчас сдохнет, то невелика потеря, – говорил Виктор, хватаясь за ворот окровавленной рубахи, торчавшей из-под хантской шубы.

Он увидел кулон на золотой цепочке, висящий на шее у Мазовецкого и, сорвав его, отбросил в мою сторону. Я же, удостоверившись, что отец Григорий не будет мешать, опустил карабин и стал подходить к капитану. В этот момент клирик взглянул на цепочку Людвика, что валялась в снегу перед ним, и широко раскрыл глаза.

– Вы сказали, он убил офицера? – спросил клирик потяжелевшим голосом.

– Да, за то его и отправили сюда.

– Как звали офицера, которого он убил? – спросил клирик, забрав мой пистолет у послушника, что держал его все это время.

– Евгений Анисимцев, – бросил я.

– А зачем вам это, отец? – спросил капитан и, обернувшись, увидел, что Григорий стоит и направляет на поляка мой револьвер, отобранный у послушника.

Клирик выстрелил прямо в голову преступника, а затем еще пять пуль всадил в уже лежащее на снегу тело. Я оглянулся на выстрелы и тут же отскочил в сторону. Когда в пистолете кончились патроны, я взглянул на мертвого пленника, а затем на лицо Григория. Он отбросил опустошенный пистолет и, заплакав, упал на колени. Мы недоуменно переглянулись с Сохачевским.

– Женя, сынок, – промолвил клирик сквозь слезы и подобрал с земли украшение.

В тот день это были последние слова отца Григория.

Мы завернули тело Людвика в ткань и положили его на мою лошадь. Решено было заночевать в монастыре, а утром выдвинутся в обратный путь. Экспедиция была завершена успешно, но странные чувства продолжали истязать нас. На следующее утро отец Григорий объявил послушникам, что покидает монастырь и возвращается на службу в армию. Он сообщил, что поедет с нами. Ни капитан, ни я не были против. Так странно и закончилась эта история. И этой историей я заканчиваю свою жизнь. Кто знает, может, кто-нибудь донесет когда-нибудь капитану Сохачевскому (хотя он наверняка уже носит другое звание), что его старый приятель так соизволил закончить свой путь.

Интересно, помнит ли Виктор Андреевич все то, что помню я? И если так, то с какими чувствами обо всем этом вспоминает?

***

Сладки воспоминанья о далеком!

Окинув взором прошлое порой,

Я вспоминаю, как в речах и склоках

Шел против мира целого войной.

И не смущало друга отреченье:

К чему счет людям? Истина за мной!

Попытки заглушить боль огорченья

Лишь испещряли душу пустотой.

И не было тонов, полу-оттенков –

Все ясно и без всякого терпенья.

Я тело доведу до омертвенья,

Но, миру вопреки, все ж буду прав!

Эх, где теперь то прежнее упрямство?

Погас запал, как жизнь среди могил.

Я злобой жёг судьбы своей мытарства

И крылья в пылу битвы опалил.

Теперь во мне молчит накал страстей,

А я, как птица, меж двух крайностей

Лавирую, стремясь не рухнуть вниз.

И этот путь, поверьте мне, тернист.

Я жалил ядом – нет теперь его.

Я непреклонен был – теперь в сомненьях.

И вроде проживал жизнь одного,

Но на три жизни было в ней мгновений.

Я каждой ставкой восхищал народ,

Я жил ва-банк, а как же жить иначе?

И разрушая прежний обиход,

Себя я изолировал, тем паче.

Как будто одержим, но без желанья.

Хоть часть меня была в том самом мне?

А может, одержимость, заклинанье

Господствовали в темной пелене?

Однако знаю: я жил не напрасно.

Жаль только лишь грядущую пору:

Всю свою жизнь пробегав сопричастным,

Я ненароком упустил судьбу.

Тонкое чувство

Вздымалась кружевом роса,

В лучах тепла волнуя дали,

Пока пернатых голоса

Остатки тиши прогоняли.

Просторы синие небес

Вдруг поседели в одночасье,

И окропленный влагой лес

Застыл в осанистой гримасе.

Пока бушует непогода,

Замолкли сизые поля,

Наполнилась тоской природа,

Поникла в слякоти земля.

Часть 1.

1862 год.

Пара верст пути оставалась карете до пункта назначения, когда она остановилась, чтобы высвободить страждущего свежего воздуха и твердой почвы под ногами молодого человека. Терзаемый глухой головной болью и приторно-сладким чувством тошноты, студент Императорского университета Святого Владимира опустил голову, приготовившись к худшему, но неприятные позывы в мгновение отступили под гнетом утренней степной прохлады.

« Фух, кажется, отпустило» – подумалось юноше, когда он решил оглядеться по сторонам.

Навязчивое желание избавиться от морской болезни, застигнувшей студента в Винницком уезде Подольской губернии, то усыпляло его в дороге, то заставляло нервно вглядываться в заоконный пейзаж. Последние часы поездки молодой человек как раз провел в беспокойном сне, потеряв на время ориентацию в пространстве. И вот он стоял на окраине неприглядной сельской дороги, наблюдая раскинувшееся пред ним земляное полотно, усеянное крестами и серыми надгробиями.

– Как вы, Генрих? – спросил соскочивший с кареты извозчик и принялся разминать запрелые от продолжительного сидения части тела.

– Мне нехорошо, – сухо констатировал юноша, не желая обсуждать детали. – Почему у кладбища нет никакого забора?

– А зачем? Оно всё ширится, такова уж суть погостов.

Генрих со сказанным согласился, незаметно кивнув.

– Что ж, немного тут осталось? – спросил он.

– Так минута буквально! Мы уже в Гнивани.

– Это хорошо, ладно, поехали.

Извозчик, услышав самое ходовое в его работе слово, тут же оживился и поспешил вернуться на свое место. Сплюнув едкую слюну, решил сесть в карету и Генрих, однако же дуновение протянувшегося по земле ветра обдало его ноги и обнаружило странный еле различимый вдалеке свист. Студент прислушался, но вдруг ветер стих и таинственный звук пропал вместе с ним.

– Ты слышал? – спросил юноша у везущего его мужичка.

– Ветер?

– Нет же, другое. Какой-то… какой-то звук.

– Вам показалось.

– Да нет же, у меня тонкий слух, я точно услышал.

– Господин Бауэр, если вы хотите еще немного подышать свежим воздухом, то я не против: спешить, собственно, некуда.

– Особенно вот этим, – ответил Генрих, махнув головой в сторону могил.

Вдруг ветер вернулся, а вместе с ним вернулся и странный ускользающий от неопытного уха свист. Юноша уловил его и тут же определил, что источник звука находиться на кладбище, но повернув к крестам свою голову, почувствовал, как ветер стремительно растворился в тишине и таинственный шум проделал следом тот же трюк.

– И опять! Ты слышал? – вопрошал молодой человек, но извозчик сохранял равнодушие.

– Быть может, где-то есть щель и ветер задувает в нее, делов-то. Так вы готовы?

Студент помялся еще чуток и, решив, что долгие дороги вредят его душевному покою, вернулся в карету, чтоб, наконец, завершить начатое.

Наступило 11 часов, когда карета, груженая тяжелым чемоданом и неприветливым путником, остановилась возле единственной в Гнивани церкви. Генрих, не будучи знатоком архитектуры или любителем православного зодчества, все же по достоинству оценил белоснежные стены куба храма и теплый желтый блеск его златой главы. Ступив на паперть, молодой человек увидел бедняка, просившего милостыню. Не желая слушать его речей, юноша старался скорее проскользнуть мимо нищего, не преминув подбросить в копилку последнего пару монет и скрывшись за дверьми храма до того, как несчастный примется рассыпаться в благодарностях.

« Службы нет» – тут же послышался из глубин прихода чей-то голос, подбрасывающий в воздух легкое эхо.

– Простите….эм, здравствуйте! Я не за тем, в общем-то, – наклоняясь вглубь незнакомого помещения, произнес студент.

Наконец ему навстречу вышел молодой священник с темной бородой, окантовывающей вытянутое лицо.

– Здравствуйте-здравствуйте. И за чем же вы тогда? – спросил поп, осматривая неизвестного.

– Я ищу Михаила Федоровича Митюкова, я его студент. Нездешний: приехал из Киева.

– То, что нездешний, – это видно. Что ж, помогу я тебе, хоть с Михаилом и знаком не близко. Гораздо лучше я знаю его брата – Петра Федоровича. У него-то твой учитель и останавливается, когда приезжает. А живут они в коричневом доме, что к кладбищу примыкает.

– Тому самому кладбищу? – спросил Генрих, показывая рукой в сторону, откуда сам только приехал.

– У нас оно одно. Петр Федорович сооружает гробы, тем и кормится. Он вообще мастер-плотник, но почему-то когда упоминаешь гробы, люди лучше запоминают. Он кстати и сторож на погосте.

Вдруг юноша со священником обернулись ко входной двери. Одинокий, но весомый стук привлек их внимание, а после было слышно, как на деревянную паперть поставили ( да так резко, словно бы уронив) что-то тяжелое. За отворенной наконец дверью показалась острая борода уже знакомого студенту бедняка, однако тот, попятившись назад, пропустил вперед себя двух молодых людей, груженных полезным грузом. Один нес туго завернутую в плотную ткань картину, местами перетянутую крепкими узлами. В высоту она была не меньше полутора метров, а ширина составляла около одного. Несущий ее парень с каштановыми волосами то и дело норовил сдуть пот, объемными каплями выступавший на его лбу. Следом шел рыжий хлопец, лицо которого выражало какое-то легкое веселье, хотя выпуклые сумки, повисшие на его могучих плечах, вовсе не казались маловесными.

– А, Ярик, Андрюша, проходите, можете пока все это поставить, чего спины рвать, – воскликнул священник, увидев старых знакомых.

Те, услышав слова служителя, опустили тягости на пол. Генрих же, заприметив характерные ямочки на щеках незнакомцев, заключил об их кровном родстве.

– Это, я так понимаю, свечи? – вновь заговорил поп, указывая на сумки.

– Да, Евгений Петрович, они самые, – подал наконец голос рыжий, и его бас срезонировал от голых стен храма.

После этого второй брат откинул слегка маслянистый клапан, и взору всех присутствовавших предстала аккуратно составленная гора тонких бледно-желтых церковных свечей, немного отдававших синевой.

– Замечательно! Прелестно! Вы такие молодцы, голубчики! – широко размахивая руками, восславлял труд двух братьев Евгений. – А это что?

Внимание попа переключилось на поставленную у стены картину.

– Икону новую написали, – будто бы стесняясь, пояснил парень с темными волосами.

– Икону? Ой-ой, а как же так? Я же говорил вам, что нету больше места, дорогие вы мои….

– Евгений Петрович, так ведь непростую принесли, – сказал Ярослав, лицо которого было усыпано веснушками.

И вновь, услышав голос, скорее всего, старшего брата, Андрей бросился развязывать громоздкие узлы. Когда оковы были сняты, оказалось, что на сакральном изображении виднеется лик Василия Блаженного.

– Так ведь…имеется уже у нас такая, голубчики, – словно бы растерявшись, говорил священник. – Та самая, единственная, что в пожаре уцелела

– Мы знаем, Евгений Петрович, но хотели ее нашей заменить.

– Вашей? А чего же так?

– Больно хотелось себе эту икону в дом, но нехорошо будет самим себе икону писать.

– Православие этого не запрещает, – тут же бросил поп.

– Конечно, но…просто как-то не по себе, что ли, – оправдывался Ярослав сразу за обоих.

– Мы бы свое искусство улучшили, если бы рядом образец достойный был, – нашелся вдруг младшенький.

– Эх, что же делать? Понимаете ли, ребята, нет у меня возможности платить за это, денег-то на новый приход изрядно истрачено.

– Дык мы же не продавать хотим, а обменивать.

– Что же получается, церковь вся будет в ваших работах? Нравится мне эта идея, конечно. Самобытно, кто заедет – вон, как молодой человек подле вас – тому объявить можно, что все дело рук местных мастеров.

При упоминании студента отец Евгений кивнул в его сторону, будто бы обозначив его в пространстве перед прежде равнодушными братьями. Те кивнули Генриху, а он кивнул в ответ.

– Но с другой стороны, ребятушки мои, я эту несчастную икону с самого Киева вез, она, считай, ценна уже этим.

– Евгений Петрович, может, тогда отдадим мы вам за нее и свечи, и свою работу? Нам ведь дальше учиться надо, а то мы все по памяти работаем, что непросто.

– Ох, нет, так дело не пойдет. Работа любая должна оплачиваться.

– Для нас Василий Блаженный – выше всяких оплат, – вновь заговорил Андрей с каким-то странным воодушевлением в глазах.

– Ладно, так и быть, забирайте. Но! – остановился вдруг священник, отводя глаза в сторону и хмурясь так, будто хочет что-то вспомнить. – За свечи я тоже заплачу, все по-честному, друзья мои.

После этого братья вновь подняли сумку и икону, чтобы отнести их в глубь храма. Генрих же собрался уходить, но перед самым выходом остановился и, немного растерявшись, попятился назад.

– Коричневый дом у кладбища, удачи! – повторил ему уже сказанное поп и пошел следом за Андреем с Ярославом.

– Благодарю! – бросил студент и покинул сакральное строение.

Коричневый дом, что, как и говорил священник, прилегал к кладбищу, представлял собой внушительных размеров бревенчатую постройку, выкрашенную в приятный древесный оттенок. Расстояние до кладбища, таящегося за недлинной стеной, все же позволяло чувствовать себя дома комфортно, тем более что окна выходили не на погост, а на заросший овраг, где тихонько притаилась местная речка.

Генрих, прибыв на место, вынул из кареты чемоданы и отпустил извозчика.

Калитка во двор была не заперта и держалась открытой благодаря гибкой ветке, привязавшей ее к цветущей яблоне. Около дома стоял сарай, видимо, приспособленный под мастерскую. Рядом с ним лежала неприкрытая куча дров. Юноша внимательно оглядывал все это, пока его не напугал голос, донесшийся из открытого окна.

– Здрасьте, помер кто-то? – вопросил пожилой мужчина с седой лохматой головой, одевший рубаху на голое тело.

– Эм…нет, здравствуйте!

– Да здрасьте, здрасьте. Чьих будете? – вновь вопросил старик.

– Я ищу Михаила Федоровича. Вы, наверное, его брат – Петр.

– Верно, а чего вам наш умник понадобился? Если зуб болит или какая другая хворь, то это не к нему, он у нас по болезням души.

– Я его студент, собственно, тоже собрался писать работу про психические расстройства.

– А, вон что. Ну, проходь, студент.

В просторных сенях юноша поставил чемоданы и вошел в светлицу.

Лысый мужчина с умиротворенным выражением лица сидел за столом и читал, иногда прерываясь на чай. Это и был профессор Митюков, о чем, собственно, говорила его аккуратная одежда, несвойственная работным людям. Его брат стоял рядом, занимаясь корзинкой сладостей для трапезы.

– Ваше имя? – бросил Михаил Федорович в сторону вошедшего юноши, не отрывая при этом взгляда от книги.

– Здравствуйте, профессор. Вы, наверное, меня не помните. Меня зовут Генрих….

– Не припомню таких, – сказал преподаватель, все так же не поднимая взгляда.

– Генрих Бауэр, – договорил студент, стоя смирно в проходе.

– Бауэр? – спросил Михаил Федорович, наконец оторвавшись от чтения. Его строгий взгляд был искажен толстыми линзами очков. – Конечно, я вас помню, Бенедикт. А чего это вы Генрих?

– Думал, так менее официально. У меня два имени, есть из чего выбрать.

– Оно, может, и так, – вступил вдруг в разговор Петр Федорович, выставляя на стол свежие ватрушки, – но Бенедиктом вас легче запомнить, так что пользуйтесь им, не стесняясь.

После этого плотник предложил гостю присесть за стол и отведать свежей выпечки. Студент не отказался, тем более, что как раз проголодался с дороги.

– Итак, с чем же вы ко мне пожаловали, голубчик? – начал расспрос профессор.

– Понимаете ли, Михаил Федорович, подходит время, когда нужно выбрать руководителя дипломной работы, а со мной ни один преподаватель категорически не хочет работать.

– Интересно, – озадачился вдруг лысый мужчина, – а по какой причине?

– Видите ли, обычно сфера моих интересов лежала в судебной медицине….

– Как же! Помню! Вечно вас к трупам тянуло. У нас же это дело не сильно развито. Нашли в воде, значит, утонул, нашли на пепелище – задохнулся.

– Вот-вот, но поскольку, как вы верно заметили, дело не шибко известное, то и людей квалифицированных по этой части у нас мало. Вот я и решил по болезням души писать работу, однако, и это у нас малоразвито, и те учителя, что имеют глубокое представление о сём предмете, посчитали, что я неспособен в него погрузиться. Но это не так! Мне сказали, чтобы я поезжал к вам и надеялся на чудо.

– Ага, значится, вы хотите в полете переобуться и сделать вид, что все года учебы посвятили уму-разуму человеческому?

– Нет, Михаил Федорович, я, правда, в этом вопросе очень осведомлен! А коллеги ваши как раз думают, что раз я с кадаврами имел обыкновение возиться, то и не способен про живых ни слова написать.

– Боюсь спросить, а хоть какая-нибудь основа у вас есть?

– Я почти закончил работу, она у меня с собой, – сказал Бенедикт, допивая свой чай.

– Значит так, молодой человек. Раз уж вы проделали сей путь, то я, конечно, просмотрю ваши наброски, но ничего не обещаю.

– Большего и не прошу, профессор.

– Я помню, что на моих предметах вы штаны просто так не просиживали, так что предчувствие мое хорошее.

– Спасибо, Михаил Федорович! Если вы вынесете положительный вердикт, то я с чистой совестью вернусь в Киев и буду заканчивать работу, дожидаясь вас там.

– Мы вернемся вместе, Бауэр. Отпуск мой уже кончился, если быть честным. Я жду лишь момента, когда к нам с братом заедет наша сестра, что живет в 10 верстах отсюда. Я Анну давно не видел, редко заявляется.

– А почему вам самим ее не посетить?

– Потому что Аннушка – замужем, и хотя это не звучит как проблема, – тяжело вздохнув, произнес Петр Федорович, – это проблема!

После этого он встал из-за стола и стал поправлять рубаху.

– Пойду обход делать, работа не ждет. А вы пока беседуйте, ученые. Кстати, молодой человек, раз уж вы остаетесь дольше, чем планировали, то можете разделить с моим братом комнату. Там чисто и есть еще кровать.

– Это бы сильно помогло, Петр Федорович, спасибо.

– Да что уж….

Сказав это, хозяин дома покинул свое жилище, а его брат воскликнул: « Чего же мы время теряем? Давайте сюда ваш шедевр».

С момента ухода Петра Федоровича прошло больше 30 минут. Бауэр сидел на том же месте и клевал носом, пытаясь не уснуть. Его преподаватель пролистывал страницу за страницей в полной тишине, но не преодолев и половины, стал поглядывать на часы.

– Непохоже на него, обычно этот обход длится меньше.

Юноша в ответ лениво потянулся и зевнул, как вдруг его напугал звонкий и тяжелый звук со двора. Михаил Федорович, тут же отложив бумаги, приблизился к открытому окну и увидел своего брата, роющегося в сарае.

– Что-то случилось?

– Случилось! Две могилы обвалились, даже и не знаю, что думать.

– Может, подмыло их?

– Так ведь дождя сколько не было.