Комендантский час

– Мда, – произнёс капитан и окинул взглядом комнату, в которой находился.

– Да, в точно такой же комнате…. Ну да ладно. Перебила как-то раз наш отряд конница казачья. Я был ранен в плечо, но сам живой остался. Бежал через болота, куда кони и сунуться боялись. Пару суток шел через эти топи. Это по весне поздней было. Мошкара заела, а рана серьезная. Думал, не дотяну!

Но вдруг набрел на меня грибник, Павлом его величали. Грибы для храма собирал; как потом оказалось, священником он был. В общем, помог он мне: к себе забрал, а потом с неделю ухаживал. Рана стала заживать. А под присмотром монахинь я вообще на ноги за считанные дни встал.

Как потом оказалось, спасали в храме том не только «красных», но и «белых». Мол, нейтралитет такой у церкви был. Прям как у местных, в этой деревне. Так вот. Меня в некоторые комнаты не пускали. Говорили, что там «белые» офицеры лежат. А в соседней со мной комнате, говорят, лежал аж какой-то генерал.

Ну да мне до него никакого дела и не было. Думал я только о сестрах, которые за мной ухаживали. Но им нельзя такими вещами заниматься. По крайней мере, до свадьбы. Они обетов никаких не принимали, простые девки, так что я их донимал. Одна мне особенно понравилась. Я смотрел на нее, но она будто не замечала на себе моего взгляда. Она была легка и непринужденна даже в сложнейшем уходе за ранеными, и при этом не чувствовала меня, хотя обычно, когда я смотрел на людей, они тут же замечали это. Тяжелый взгляд, доставшийся от отца, давал о себе знать.

Но она так мне шанса и не дала.

В общем, лежал я целыми днями, да в потолок смотрел. Иногда ко мне приходил сам Павел. Он-то мне и рассказывал, что далёк от всей политической жизни, и только лишь о мире в стране каждый день молиться. Я же не стал с ним дискутировать, хотя и считал, что мира молитвами не добиться. Но промолчал, ибо не хотел спасителя своего демагогией утомлять.

Как-то раз, обедая с ним за столом, он мне пожаловался на то, что продукты пропадают. Трапезничали мы обычно в комнате, сильно похожей на эту. Тоже иконы на стенах, да потолки расписные. То, говорит, у него яйцо пропадет, то яблоко, то кто-то вишни в саду нарвёт и убежит. Ну, я и решил священника поблагодарить и найти этого вора. Павел на самом деле об этом не просил, скорее, просто делился переживаниями. Понимал он, что за время в стране, а потому хотел ситуацию эту просто отпустить, но я не дал.

Вновь леску попросил и колокольчик. Ну и опять наладил свою систему, как на том пастбище, в Краснодаре. Уже через пару дней ночью услыхал звон. Схватил нож свой офицерский, рубаху, и побежал на улицу.

Понял я, что в сарае кто-то прячется, и направился туда. Захожу, а там, в углу, девчонка. Лет 12-13. Черноволосая, красивая, невинная.

– Ты кто такая? – спросил я. А она молчит.

Я нож подвинул ближе, и она вмиг стала разговорчивой. Рассказала, что зовут её Ирит. Уже потом я узнал, что Ирит с еврейского значит – цветок. Действительно, девчушка была красивой.

Рассказала она мне про семью свою. Его отца, адвоката, мужики до смерти забили. Он своих защищал на процессах и сам погромщиков искал. Спаслась она тогда и вот выживала, подворовывая у священника. А воровство в военное время – это тяжкое преступление, карающееся смертной казнью. Так что я должен был эту девчонку застрелить или повесить. Но слишком долго я терпел воздержание. Ирит так и манила своей беззащитностью.

Я приставил к её горлу нож и начал свое дело. Сказал, что если она издаст хоть звук, то я её прирежу. Примерно через полчаса я закончил с ней и опустил нож. Её маленькое, обессиленное тельце упало на солому, вдоволь расстеленную на полу. Осознав, что натворил, я побежал к себе в комнату. Собрав все вещи, кроме нашивки нарукавной, что в болоте оторвалась, я украл лошадь и поскакал на ней в сторону города. В итоге не прогадал я: в городе были наши. Так я и спасся от правосудия.

Сергей Семёнович посмотрел на отца, который явно над чем-то задумался.

– Ну что же, раскаиваешься в содеянном? – спросил рассказчика генерал.

– Нет. Она ведь все равно преступницей была, дык еще и жидовка. Я, считай, её пощадил и в живых оставил.

– Ну, коли так, то один Бог тебе судья!

– Это точно, – сказал капитан и поднял пистолет.

Приставив его ко лбу, он закричал и нажал на курок. Но судьба вновь обошла Самохина стороной.

Капитан засмеялся и, бросив пистолет, бодро вскочил со стула.

– Что тебя так веселит, сынок?

– Да забава наша с тобой, отец, уж больно увлекательной оказалась! Хочешь сказать, тебя это всё не возбуждает? Вся эта игра?

Утюжнов глядел на сына, и кровь в его жилах стыла.

– Из человечьего в тебе остался только облик. И жизнь твоя собачья испещрена грехом.

– Пускай так. Всё лучше, чем сидеть целыми днями в имениях, читая по-французски. Вы стали заложниками собственных принципов, собственной манерности и самолюбия. Не видели ничего дальше своего носа! Не видели голодных бунтов рабочих, не видели слез матерей, которые хоронили сыновей, погибших в войну. Легко сидеть перед камином в теплом доме и рассуждать о мире, который весь такой! – сказал Сергей Семёнович, ударив себя в грудь. – И я герой своего времени, а не ты!

– Ты говоришь, что я «заложник»? Ха, да кто бы говорил? Ты убивал людей, просто из-за того, что они не поверили в призрачную мечту о равенстве, о счастье и достатке для каждого ! Это ты находишься в плену у собственных непонятных идей и незаконченных мыслей. Не такие люди, как ты, строили Россию и не таким, как ты, её унаследовать! – сказал генерал Утюжнов.

– Думай, как знаешь. Вот только доиграем. Ваш ход, отец! – сказал с неким презрением капитан.

– Ну что ж. Мир, как известно, тесен. И тот генерал, что лежал в соседней с тобой комнате, в монастыре, это я. Меня, так же, как и тебя, подобрал отец Павел. Он нашел меня недалеко от того ручья, где я утопил Сашку.

Меня, как и тебя, выхаживали сестры. Откармливали, вот только не говорили, что ещё и красных крыс спасают, вроде тебя. Как-то раз прибыл наш отряд туда. Я удивился, когда увидел своего друга – атамана Кандратьева у ворот. Как оказалось, они искали некоего капитана красных, который уже много чего натворил. Было это поутру. Вдруг выбежал во двор к гостям отец Павел, а на руках держит маленькую девочку, в окровавленном платьице.

Занесли мы её в дом, а священник говорит, что в сарае её нашел. Позже девочка рассказала, что и кто с ней сделал. Мы вбежали в твою комнату и увидели ту нашивку. Тут всё и вскрылось. Ну а щадить тех, кто врагов наших спасал, есть глупость. Всех, кто был в церкви, согнали на задний двор. Пожалели только женщин. А вот священника и помощников приговорили к повешению. Я лично отцу Павлу петлю на шею вешал. Руки дрожали, но поделать я ничего не мог. Ему надо должное отдать. Спокоен был. Стоял смирно и молитву читал.

– Значится, ты своего же спасителя убил?

– Да.

– Что ж…. Чего только эта война не заставит сделать.

Семён Яковлевич тяжело вздохнул и поднял пистолет. Оставалось всего два хода. Если выстрела не случалось, то Сергей проигрывал. Если же случался, то проигрывал генерал. Обстановка становилась всё тяжелее, но генерал не собирался тянуть. Он нажал на курок…и выстрела не последовало.

Сергей вдруг сменил выражение лица. В его глазах читались тревога и отчаяние. Генерал схватился за лицо и заплакал. Прижимая холодное оружие ко лбу, он несколько раз глухо всхлипнул, а после залитыми крупными слезами старца глазами взглянул перед собой.

– Ну, вот и всё, сынок. Прости меня, – сказал Семён Яковлевич.

– Прощаю, отец, – сказал Сергей и быстрым движением придавил столом Утюжнова к стулу. Это сковало генерала, и он не мог высвободить руку. Тогда Самохин выхватил свой пистолет и выстрелил старику в голову.

Мгновение – и тело Семёна Яковлевича повалилось на пол. Тишина застыла над местом исповеди. Сын смотрел на бездыханное тело отца и чувствовал жгучий прилив стыда, радости и энергии. Эмоции распирали закаленное войной юношеское сердце. Еще никогда Сергей не ощущал себя столь могущественно, как сейчас. Эйфория от победы в игре со смертью захлестнула красного командира, и тот стоял, смотря на тело грозного родителя, смеясь.

В комнате вскоре появились духовники, которые, при виде трупа генерала, замерли в изумлении.

– Готовьте припасы, теперь это наша деревня, – сказал капитан и отправился на выход. На столе же остались лежать 5 патронов, револьвер, сгоревшая свеча и пачка сигарет.

Крайний рубеж

Когда я пишу эти строки, моя рука дрожит так, будто вот-вот начнётся эпилептический припадок. Тремор застал меня врасплох, да так, что я позабыл вовсе о том, с чего хотел начать.

В общем, это и не важно.

Дело вовсе не в этой записке, а в том, что за ней последует. А это неотвратимо. Бумага, что вы читаете, – лишь фантик отчаянного поступка, которому общество редко находит оправдание. Меня зовут Александр Бегин, хотя вы, пожалуй, в курсе. Вряд ли вы, правда, в курсе, что моя настоящая фамилия Альшевский, но это и неважно. Трудно признаваться в этом читателю, но я больше не в силах совладать с собственной зависимостью.

Вы спросите: « Стыдно ли мне?» И я отвечу: « Нет».

Не потому, что считаю морфий злом, которое невозможно одолеть. Не потому, что нахожу в собственном прошлом оправдание для своей жалкости. Нет, просто до того, как признаться вам в собственной слабости, я признался в ней себе. Поверьте, это трудно. Особенно когда о себе ты более высокого мнения, чем другие. За то время, что я мирился с очевидным, возымел свое действие странный эффект: полная атрофия стыда. По-видимому, я все-таки нашел себе оправдание в богатом на события прошлом. И это единственная причина, по которой здоровый сон вновь вернулся ко мне.

Сейчас я сижу в гостиной своего дома и смотрю на последнюю преграду, отделяющую меня от желаемого… а возможно, и необходимого. Я гляжу на тяжелые свинцовые шпингалеты, туго сидящие в ответных планках снизу и сверху от оконной рамы. Когда я завершу свой рассказ, окна будут открыты и я выпрыгну с третьего этажа прямиком на пыльную тропинку Садового бульвара. Перед этим я приму концентрированную дозу своего любимого дурмана. Уверен, это добавит предсмертным видениям немного волшебного безумства.

Как видите, я сочинил себе не самую плохую погибель. Не обижать ведь себя перед финалом.

Тем не менее, я бы хотел рассказать вам одну историю, что, быть может, прольет чуть больше света полиции на причины произошедшего со мной. Хотя молва все равно со скоростью ветра разнесет весть о покончившем с собой наркомане, что перед смертью добровольно принял участь затворника.

Что ж, пускай.

Я не хотел быть наркоманом и уж точно не виноват в беспомощности нынешней медицины. Алкоголизм лечится опиумом, зависимость от опиума – морфием и так далее. Один доктор честно поделился со мной: « Мы ведь лечим зависимость, а не душу». Чистая правда! Душу вы лишь калечите….

Прошло много лет со времен, когда я по воле службы много путешествовал и многое видал. Я бы рассказал вам историю об одном мертвом остроге и приключившихся в нем страстях, но слыхал, что кто-то уже поведал ее широкой публике до меня. Я не расстроен. В конце концов, это не последняя интересная история, что я знаю.

Это случилось во времена, когда Сибирь уже считалась многими обжитым местом. В 1865 году в Томске, о котором я еще упомяну позже, не было ни одной железной дороги, и люди перемещались по давно объезженным путям, а зимой – зачастую по замершим рекам. Я прибыл в небольшой городок, название которого уже навсегда кануло в бездну моей памяти. Он ничем не отличался от других населенных пунктов, куда ссылали всех врагов русского государства. Из особых деталей припоминаю разве что огромное количество арестантских полуказарм для политических заключенных, среди которых было немало поляков. Заметно выделялись среди них ксёндзы, некогда провоцировавшие соотечественников на организованную борьбу и ныне ожидавшие отправки в монастыри.

Меня провели в здание администрации, где меня встретил любезнейший окружной начальник. С Богданом Всеволодовичем я был знаком не первый год, однако, разговор был сухим: чувствовалась усталость городского главы от новоявленных преступников, места которым не хватало. При нашем разговоре в кабинете присутствовал молчаливый молодой человек, которого мне представили позже.

– Александр Аркадьевич, рады, что вы прибыли так скоро, – начал разговор Богдан Всеволодович.

Он широко улыбнулся, и мне представились ямочки на его лице. Одни обрамляли кончики губ, другие же рубином украшали щеки.

– Нынче работы мало, не сезон, – ответил я, закинув одну ногу на другую.

– Что ж, дело, которое я хочу вам поручить, убедит вас в обратном. Два дня назад у нас бежало двое заключенных: оба поляка, оба политические, как вы, наверное, поняли, но, прошу заметить, оттого не менее опасные. Одного зовут Людвик Мазовецкий, а второго – Ян Мостицкий.

– Эти идиоты решили бежать зимой? – удивился я, уставив пристальный взгляд на своего нанимателя.

– Да, в краю, что им не знаком вовсе, – ехидно подняв одну бровь вверх, ответил начальник.

– И их вы зовете опасными? По-моему, опасность они представляют лишь для себя.

– Господин Бегин, дело серьезное. Они бежали на север, а там у нас поселений мало.

– Раз уж они подались на север, не проще ли будет предупредить полицию в близлежащих населенных пунктах и ждать? Либо они замерзнут насмерть, либо сами придут к вам в руки.

– Они вооружены, Александр Аркадьевич. Мы не можем разглашать всех деталей биографий этих господ, но поверьте, они важны для нас и просто так отпускать их в надежде на благоприятствующую погоду я не намерен.

– Я понимаю, – уловив серьезный тон начальника, произнес я и скрестил руки на груди.

– Так же мы принимаем в расчёт сложности, что могут возникнуть, поэтому в этот раз, вопреки принятым нами правилам, советуем не брать разыскиваемых живыми.

– Вы серьезно? – сказал я, будучи вниманием своим прикованным к услышанным словам.

– В данном деле нам требуется, скорее, охотник за головами, чем представитель закона. Впрочем, сейчас это одно и то же.

– Правильно ли я понял? Вместо того, чтобы сопровождать и охранять вашего человека, – я кивнул в сторону помалкивавшего мундира, – я поучаствую в убийстве особо опасных преступников?

– Вы сопроводите нашего человека, а затем, по желанию, поучаствуете или же воздержитесь от….

– Нет, воздержание – это не про меня, – засмеялся я, перебив Богдана Всеволодовича.

– Для вас это больше приключение, чем работа? – взглянув на меня недоуменно, спросил доселе молчавший юнец.

– Одно другому не мешает, однако, кое-что расскажу: когда перед вами стоит трудная задача, стоит воспринимать ее решение как игру. Так будет легче.

– Разыскать в ледяной пустыне двух негодяев – столь сложная задача?

– Во-первых, не пустыне. Как я понял, эти безумцы двинулись в сторону тайги. Во-вторых, они негодяи лишь с точки зрения нашего государства, но не своего, не так ли?

– У нас одно государство, господин Бегин, – яростно промолвил офицер.

– Как угодно. Да и главной нашей задачей будет не поимка беглецов.

– А что же, Александр Аркадьевич?

– Первостепенно, выживание. А там уж – как получится. Забавно, что вы знаете мое имя, а вас мне так и не представили, – сказал я, взглянув на Богдана Всеволодовича.

Тот в свою очередь посмотрел на молодого человека: «Что скажешь?»

– Я согласен, – ответил тот, смотря на меня оценивающе-подозрительно.

– В таком случае, разрешите представить вам, господин Бегин, капитана армии Виктора Андреевича Сохачевского.

– Виктора Андреевича? – переспросил я, пожимая руку напарнику.

– Все верно, – улыбнувшись, выдал капитан.

– Так вы – сын Андрея Сохачевского? Генерала?

– Да, так и есть…. Хотя я не люблю говорить об этом на службе.

– Ну, разумеется, – улыбнулся я и, отвернувшись, сморщил лицо.

– Вы, господин Бегин, будете в подчинении у капитана Сохачевского, – произнес глава администрации.

« Конечно, у генеральского сынка отчего ж не побыть на побегушках?» – подумал я и усмехнулся.

Еще немного обговорив детали, мы сошлись во мнении, что выступать надо как можно раньше. Начальник округа объявил, что на сборы отводится час. После этого капитан пожал руку Богдану Всеволодичу и покинул кабинет.

– Раньше я возглавлял наши экспедиции и без труда находил беглецов, – начал я говорить, когда дверь за напарником захлопнулась.

– И некоторых даже живыми. Хочешь этим себе цену поднять? – злорадствовал мой наниматель.

– Понять, что происходит. Почему меня дают в подчинение какому-то юнцу?

– Этот юнец старше тебя в звании.

– Я в отставке уже больше 7 лет.

– Тем более.

– За те годы, что я работал на тебя, ты так и не проникся ко мне ни каплей доверия?

– Саша, послушай, мне на голову свалились несколько тысяч заключенных. В губернии нет такого количества казематов, поэтому я раскидываю их по тюрьмам, арестантским полуказармам, ксендзов отправляю в монастыри, и работы еще много.

Сбежали особо опасные заключенные, и поскольку ты не в армии, а всего лишь частный наемник, я не могу поведать детали биографий Людвика и Яна. Поверь, это товарищи непростые и тебе понадобиться помощь, но кого я могу дать? Людей и так не хватает, – Богдан Всеволодович поднялся с кресла, – а тут на голову еще свалился этот Сохачевский. Горячий парень, хочет проявить себя, был на Кавказе. Он составит тебе хорошее подспорье.

Начальник подошел ко мне и похлопал по плечу.

– Хорошо, раз так – то я сделаю все, что в моих силах, – произнес я, кивая.

– Спасибо. А теперь иди и собирайся.

– Я уже собран, пойду подремлю.

После этого я пожал Богдану Всеволодовичу руку и покинул его кабинет.

В тот день не спалось. То был дурной знак. Мой дядя учил, что бессонница – признак давно нечищеной винтовки. Мол, судьба подсказывает – проверь оружие, пригодится.

Так я и поступил. И пускай раньше карабин Шарпса меня не подводил, я принялся твердой рукой стирать пороховой нагар с казенника, не боясь переусердствовать. Вторым моим спутником, помимо вышеупомянутого карабина, был револьвер Ремингтон 1858 года, который мне привез из Америки мой старый друг, участвовавший там в войне. Пистолет также был начищен и заряжен. После того, как оружие с провиантом были сложены, я пообедал и вместе с капитаном выехал на поиски.

Ясная морозная погода сулила добрую поездку, однако, порой она любила в этих местах резко меняться, будто потешаясь над уповающими на неё путниками. Пар бил из лошадиных ноздрей, рассеиваясь в казавшемся ледяным монолитом воздухе. Прикрыв лицо шарфом, я смотрел на дорогу сквозь белую решетку заснеженных ресниц.

– Александр! – вдруг окликнул меня попутчик, державшийся позади.

– Чего? – спросил я, не поворачивая головы.

– Откуда мы знаем, где искать этих типов?

– Они пойдут по редким следам, что приведут их к знакомым мне поселениям.

– Какова наша нынешняя цель?

– Маленькая деревня Приобье.

– И каковы наши шансы застать бежавших именно там?

– Я бы сказал, что шансы высоки. Еще более вероятно, что мы найдем их по дороге, остывшими.

– Звучит здорово.

– Не то слово!

Мы ехали в молчании на протяжении получаса, когда Виктор вновь заговорил со мной.

– Почему вы ушли из армии? – спросил он у меня.

– А почему люди вообще оттуда уходят?

– Даже не знаю. Возможно, надоедает выполнять чужие приказы.

– Надоедает, это верно. Но не настолько, чтобы с этим завязать.

– Тогда почему вы завязали? Со службой-то?

– Это служба завязала со мной. Скажем так, я плохо себя вел.

– Вас выгнали?

– Можно и так сказать.

– А почему уехали в Сибирь?

– Потому что между смертью от ударов шпицрутенами и поездкой сюда я выбрал второе.

– Вы были сосланы? – удивился Виктор.

– Возможно. А может, я просто сбежал.

– Для чего?

– Хотел повидать новые места.

Тишина вновь воцарилась на широчайшем пространстве, где лишь изредка встречались припудренные сосны и ели.

– Я могу рассказать вам, что натворили эти двое, – снова начал разговор капитан.

– Да ну?

– Они убили одного офицера – Евгения Анисимцева.

– Это и был тот великий секрет?

– Судя по всему, у них было задание: забрать некие документы у Анисимцева, однако он оказал сопротивление, и его убили.

– Почему их не повесили за убийство?

– Документы так и не нашли.

– А что в них?

– Черт его знает, но ими интересуется Третье отделение, а это не шутки.

– Если все так, то почему разрешили их живыми не доставлять?

– Хлопот с ними больно много. Обстановка в лагерях и так накалена, а такие… хуже спичек для керосина. При побеге они сильно ранили охранявшего их офицера. Они жестоки и готовы на все. Начальство посчитало, что было ошибочным решением посылать их сюда в надежде получить новые сведения.

– Вместо того, чтобы заставить их говорить, мы должны заставить их замолкнуть….

– Верно, замолкнуть навсегда. Кстати они свои вещи украли при побеге. Если захотите, сможете забрать их. Я никому не скажу.

В этот момент я остановился и глянул на капитана: « А ты чего такой добренький?»

– Вы не подумайте, я только хотел сказать… что вы можете на меня рассчитывать.

– Но сказал ты другое.

– Я… я лишь хочу поладить с вами.

Я оценивающе взглянул на Сохачевского.

– В городе ты казался более уверенным в себе.

Виктор испуганно сглотнул.

– Понимаете…, там и вести себя полагается по-другому. Все-таки отпрыск генерала, нужно быть бравым и серьезным.

– А выходит надменно и заносчиво.

– Что ж…. – обернулся в сторону капитан. – Спасибо за честность.

– Не за что, – сказал я и повернул лошадь вперед.

– Так за что вы были сосланы? Или от чего бежали? – повторил вопрос Виктор.

– Ах да, – произнес я и сунул руку в кобуру на своем поясе.

Вынув пистолет, я развернул коня и направил дуло на раскрывшего рот Виктора.

– За то, что разбалтывал государственные тайны.

Широко раскрытые глаза капитана пристально глядели на меня через мушку крепко сидящего в руке револьвера. Он боязливо поднял руки, ожидая дальнейшего развития событий. Неподвижно простояв так с полминуты, я, наконец, опустил пистолет. Сдернув с лица покрывшийся тонким слоем льда шерстяной шарф, я громко засмеялся, вздымая огромные клубы пара к небесам.

– Видел бы ты свое лицо, парень, – еле выдавил я сквозь смех.

В тот момент капитан опустил руки и, почувствовав себя глупо, тоже искренне засмеялся. Немного успокоившись, я сказал: « Если ты хотел мне понравиться, то тебе удалось». После этого я убрал обратно в кобуру ледяной ремингтон.

– В самом деле? – решил уточнить Виктор.

– Да. Быть может, когда я сниму с трупов все ценное, тебе тоже что-нибудь достанется.

– Хорошо, – улыбнулся капитан, – только я у мертвецов не ворую.

– Не люблю таких людей, как ты, – сказал я в ответ.

– Суеверных?

– Непрактичных.

Остаток дня мы провели в пути и уже к вечеру въехали в Приобье. Церковь и россыпь новеньких избушек – более привычен для здешних мест был лишь заснеженный пейзаж.

Местные не помогали незнакомцам: жили охотой, рыбалкой и торговлей с хантами. К заезжим относились, скорее, холодно и без какого-либо интереса, если только ты, конечно, не привозил каких-нибудь интересных вестей. У меня таковых не имелось, но в Приобье оставался старый друг, что заведовал единственным в округе питейным заведением. Туда мы с капитаном и направились.

В трактире « Охотник» было немноголюдно: пара компаний, сидящих за сдвинутыми вместе столами, и несколько одиночек, медленно цедящих пиво под аккомпанемент пьяного хохота местных завсегдатаев. За барной стойкой сидел и при плохом свете читал книгу высокий лысый мужчина с черной бородой, немного подкрашенной сединой. Когда мы вошли, он даже не оторвал от книжки взора.

Я попросил капитана присесть за свободный столик и подождать меня, а сам направился к хозяину.

– Что, всё делаешь вид, будто читать умеешь? – спросил я, встав перед старым знакомым. Тот тут же отвлекся и, взглянув на меня, заулыбался.

– Черт возьми, Александр, приятная встреча!

После этого мы крепко пожали друг другу руки.

– Виталя, я здесь по делу, но сначала…у тебя есть еда?

– Ты про горячее? Да, картошка с мясом уже доходит, вон сколько голодных, – хозяин кивнул в сторону подпитой публики.

Я оглянулся и увидел, что большая часть гостей была уже не в том состоянии, когда имеют место потребности в еде. Усмехнувшись, я взглянул на бородача.

– И так всегда, – промолвил он. – Приходят, заказывают еду, время ожидания коротают за водкой, а в итоге потребность в еде отпадает.