Убогие атеисты

– Спасибо, – вынужденно благодарит она и пробегает взглядом по тексту. Быстро пробегает. Прямо-таки марафонец. – И какой у этого всего смысл? – у девушки суховатый голос, совсем не такой, как у Чмо. И каре у неё уложено ровно.

– Хочу заставить людей улыбнуться, – смущается Чмо.

– И как? Удаётся? – щурится она.

– Пока нет, но у меня есть одна полезная привычка. Когда у меня что-то не получается, я пробую ещё раз, – признаётся мальчишка в своей кофте, покрытой катышками.

– Бывают ситуации, когда второго шанса не предоставляется, – замечает подъездная собеседница.

– Бывают ситуации, когда его не замечают. Или просто не хотят замечать. Ленятся или ставят на себе крестик, – парирует Чмо.

Девчушка и впрямь примеряет улыбку, уже поднимаясь по лестнице. На душе Чмо делается светло и ясно. Он на верном пути. К смерти.

Муха

Фитоняша с грустью хлебает бульон, в котором плавают макароны «паутинка яичная». Фитоняша беспокоится за свою форму. Уменьшается продолжительность её репетиций. Мышцы противятся. Фитоняше тесно в их теремке. Фитоняше больно, что ей негде выступать. Фитоняше грустно, что у неё нет яркого гардероба и косметики. Фитоняшу терзают лишения. Фитоняшу злит Чмо, которого становится слишком много. Который везде. Он словно стремится стать главным героем не только в своей, но в их с Готом жизнях. Это возмутительно. Это раздражает. Душный чопорный диктатор.

Некогда девушка двигалась, как шарнирная кукла. Мерцала в хаус-музыке и метала молнии энергии. Но потом она познакомилась с Фотоняшей.

Боль трётся о женскую голень. Лижет кожу, выпрашивая есть. Язык её шершавый, словно пилка для ногтей. Но Фитоняше нечего предложить. Всё, что есть – это паутинка яичная в пресном бульоне. Такое чувство, что скоро у Фитоняшы случится вынужденная анорексия. Девушка почти в отчаянии. Неясно, откуда в ней взялось столько усталости и безнадёги. После чего они всплыли на поверхность? Что послужило спусковым крючком? Холодный приём на улице? Предательство Гота, разорвавшего её чувства? Трудно решить. И то, и другое.

Фитоняша мечтает свалить из социальной хаты и обрести независимость. Выбраться из ямы для отбросов общества. Яма эта, как братская могила. Безымянные живые трупы. Обречённые на лишения. Фитоняша не готова складывать руки. Но как ей пробиться к свету?

Побег из гото- и фитошенка

Гота отравляют разнесённые в пух и хлам плакаты. Он разочарован в своём художественном мастерстве. Всё, что он создаёт – беспонтовая и бесполезная херня.

Вскоре возвращается Чмо. Щёки и нос его красные, словно строки. Мальчишка сбрасывает кеды и без стука вваливается к Готу. Пылает энтузиазмом, но, завидев мёртвые произведения искусства, чуть не падает в обморок.

– Что ты натворил?! Это же вандализм! Это преступление! Ты не имеешь права! Я думал, что мы заодно, а ты ведёшь себя как слабак! Эгоист! – моментально схватывается он.

И слёзы срываются, точно наркоманы. Готу жалко, что его глаза не застыли от холода, не превратились в лёд. Гот обесточен.

– Не посыпай мне голову пеплом, – сипит он.

– Будь добр нести ответственность! – как девчонка, голосит юноша.

– Это мои картины! И я сам решаю, отправлять их в утиль или вешать на гвоздик! – оправдывается Гот.

– Но ты ведь знаешь, как священно я отношусь к искусству! Знай, что ты не картины порвал, а мою душу! В клочья! – шмыгает.

Гот искренне недоумевает, почему Чмо так задевают его поступки. Гот чувствует себя глубоко порочным человеком. Вначале порвал любовь Фитоняши. Теперь душу Чмо. И это при том, что в его намерениях не было и семени злого умысла.

– Заткнись! – лопается терпение Гота. – Пойми, что я не мог оставить их в живых! Просто не мог! Я страдаю! Мне плохо! Пойми, что я творю не ради культуры, а ради себя! Но это не просто терапевтическая сублимация! Это восстание из пепла! Я мечтаю добиться высот, чтобы показать, чего стою! Чтобы меня заметили! Чтобы обо мне ещё узнали. Чтобы гордились, что мочились в тот же писсуар, что и я! – кричит Гот. – А выходит, что я не стою ничего. Какими бы выразительными ни были картины, никто их не поймёт. Никто меня не оценит. Я не нужен миру.

– О, Гот… – сочувственно смаргивает Чмо. – Ты хорошо пишешь. Но, видишь ли, любой славы тебе будет мало. К горизонту нельзя приблизиться. Любой компенсации будет недостаточно.

– Спасибо. Я не нуждаюсь в психиатре, – отрезает Гот. Он не заказывал анализ своих суждений.

– Почему ты всегда меня гонишь? – старается перевести стрелки Чмо. – У меня такое чувство, что вы только и желаете избавиться от меня! Думаешь, это не ощущается? Ан нет! Я догадываюсь, как вы жаждете от меня отделаться! От сопляка, которого слишком много. От навязчивого болтуна. Может быть, мне действительно сгинуть в этом нерадивом городе, чтобы вас подкосило моё отсутствие? – прибедняется.

– Мы тебе не мама с папой. Мы тебе ничего не должны. И нам всё равно, рядом ты или нет. Не такой особенный, чтобы тратить на тебя внимание и заботиться о том, чтобы от тебя отделаться. Не возомни о себе слишком многое. Самомнение людей не красит, – нарочито больно делает Гот. Жалит. И внутри торжествует подлость.

– Ах так!.. Ах так! – теряется Чмо, оглядываясь по сторонам. Видно: мальчишка хочет уколоть в ответ, да в его руках нет оружия. Поскольку равнодушного невозможно подбить ни ответным пренебрежением, ни гадостью. Как Чмо ни распнётся, он не затронет Гота. Тем не менее он произносит: – Тогда я уйду!

Блудный сын

Чмо слишком самоудверенный. Чмо наматывает слёзки на кулачок. Чмо боится оказаться пустословиком. Боится не подтвердить свою горячность. Импульсивность. Твёрдость решений. Поэтому он выбегает за дверку в холодных, как сердечко Гота, кедах на такую же холодную улицу.

Серьёзное небо готово превратиться в тяжёлую мокрую тряпку. Но Чмо нарочито не спешит остывать. Он рвётся на волю. И чем быстрей, тем он несчастней, тем его поступок громче, тем его рана кровавей. Чмо топчет асфальт, заворачивает в скромные дворики, от которых остались одни заброшенные поля с турниками. Кое-где уже лежит снег, и трава похожа на укроп в окрошке.

Когда на глазоньки Чмо попадаются золотые груди куполов, он думает остановиться и заглянуть в церквушку, дабы отметить свою брошенность и ненужность. Подтвердить свою беспризорность. Но тихие пустые залы требует некой медлительности и спокойствия ума, и Чмо не решается заглянуть помолиться Боженьке, да и молиться ему особенно не за что. И неловко – своими словами. Поэтому Чмо избегает Боженьки.

Постепенно Чмо замедляется. Потому что перед ним расплывается маршрутик. Нет чёткой пунктирной линии и крестика в конце. Чмо неловко возвращаться домой и признавать свою нелепость, несамостоятельность. Лучше побыть аскетиком пару дней и дождаться, когда за ним явятся друзья и вернут его в квартиру на мягкий матрасик.

У Чмо нет никаких средств для автономного существования. Ни документиков, ни кушаний, ни водички, ни блокнотика с карандашиком. Только тонкая одежда и пара свёрнутых купюр номиналом в пятьдесят рублей. Чмо робко захаживает в минимаркет, где покупает бутылочку аквы, пару шоколадок и булочку. Несёт провизию в ручках. Неудобно нести. И со стороны, наверное, он производит впечатление дурочка. Но всё это не имеет значения. Чмо садится в автобус, покупает билетик, такой же несчастливый, как он сам. Для везения не хватает всего одной единички, и оттого билетик особенно зловещ. Он словно насмехается над ним. Последние денежки спущены, и теперь можно только ехать вперёд, ни о чём не думая. До самого конца.

Небо покрывается синяками. Вечерняя прохлада вместе с сердечком колотится внутри, и в груди Чмо что-то дрожит, трясётся, словно в зоне турбулентности. Зубки не клацают, но в горлышке непроглоченный сгусток вибрации. Чмо жалко самого себя, бедного мальчика, кинутого всеми.

Вскоре тьма становится почти осязаемой, настолько вязкой и густой, что её можно резать ножом, как чизкейк, политый шоколадным глянцем. Только фонари спасают от абсолютной слепоты. Но фонари эти заманчиво опасны, словно лампочки удильщиков на океанском дне. Одно неверное движение, и невидимое чудовище сцапает тебя и утащит в водоворот событий. Вдалеке гудит дорога, мерцает бледно-жёлтыми огнями фар. Лампочки дорожной гирлянды вспыхивают и тут же теряются в призрачной дали.

Чмо протыкает ноготками плёнку, в которой завёрнута сдоба, и медленно откусывает мякиш. Жуёт, не чувствуя вкуса. Запивает, чтобы не всухомятку. После трапезы предстоит решить, где скоротать ночь: на лавчонке или в подъезде с претензией на отопление. Поскольку Чмо всё-таки относится к Человеку Разумному, он успевает забежать в согретое изнутри здание. Там он минует пару лестничных пролётов. Ступеньки покатые и сырые. Чмо садится у стенки цвета вен. Попе твёрдо и всё ещё холодно, порой раздаётся гудение лифта, свет то гаснет, то загорается вновь.

Вначале мальчик озирается по сторонам, боясь, что его заметят и выгонят вон, но вскоре понимает, что такой угрозы нет, успокаивается, запихивает руки в карманы, где податливо чавкают растопленные шоколадки, и пытается склеить обрывки снов в сплошную ватную дрёму. Но огрызки сновидений то выбрасывают его обратно в реальность, то крупой рассыпаются в затылке.

Прятки

Фитоняша устраивает кастинг каждому движению. Она ставит хореографию, стараясь, чтобы танец не походил на импровизацию. Чтобы он был оригинальным и значимым. Чтобы нёс смысл. Не должно быть лишних вращений, декоративных взмахов и прочего мусора. Танец должен быть рациональным, а каждая поза – оправданной и понятной.

Её отвлекает очередная ссора двух олухов. Почему они просто не могут оставить друг друга в покое? Зачем лезть друг другу в трусы? На этот раз склока заканчивается тем, что Чмо хлопает дверью. Не просто хлопает – аплодирует. Девушку бесит его мнительность. Сколько можно выпячивать себя? Свалил – пусть и уматывает, она точно не станет его возвращать.

– Да ради бога! – вдогонку кричит Гот. – Проваливай!

Фитоняша увеличивает громкость музыки, чтобы изолироваться от происходящего, но весь творческий настрой уже сбит. Никто не захочет уплетать вкусный торт, когда именинник внезапно для всех вышагивает из окна. Никто не захочет заниматься сексом, когда узнаёт, что сопостельник тебе изменяет.

Вот и Фитоняша скисает. Поникшая, вырубает надоевшую мелодию и подходит к Фотоняше. Жалуется ей на свою участь.

Девчонки болтают до позднего вечера, пока их пижамную вечеринку не нарушает крысоволосый парень с Болью на руках.

– Уже смеркалось. Что-то мне волнительно за него, – извиняющимся тоном говорит он.

– Не маленький. Нечего реагировать на его психи, – твёрдо решает Фитоняша.

Тем временем Боль пикирует на пол и с любопытством обнюхивает иконостас…

…Ночью Фитоняше тревожно. Ощущение проблемы комкает воздух и наваливается на грудь, не позволяя расслабиться. Совестно щеголять во снах, когда твой почти друг – или кто-то вроде друга – бредёт в потёмках. Оказывается, совесть просыпается тогда, когда ей снятся кошмары. Кошмары, в которых Чмо сбивают автомобили, в которых он теряется и исчезает навсегда.

Но разве не об этом девушка мечтала? Разве её не отягощал этот наивный ребёнок? Неужели всё дело в привычке и негласной ответственности? Фитоняша вынимает Фотоняшу из-под подушки и с наслаждением отмечает её сочность. Но наслаждение это ограничено, сжато, словно оно непозволительно. И любуется Фитоняша украдкой, будто совершает преступление.

На следующее утро они с Готом отправляются прошаривать улицы и опрашивать прохожих – увы, без фотографий, что, в общем-то странно и дико, когда у них дома куда не глянь найдётся фотокарточка. Фитоняшу опять жалит чувство вины, как будто её тыкнули носом в свой эгоизм. В свою самовлюблённость.

– Вы не встречали парня, который читал стихи? – рассеянно спрашивает Гот.

– Какие стихи, дубина? – шпыняет его Фитоняша. – Думаешь, в таком состоянии он стал бы ораторствовать?

– Ты права, – с грустью оседает Гот. Ему приходится скорректировать список вопросов, и теперь его интересует преимущественно одежда и внешность. – Светло-русые кудри, не слишком высокого роста, – бормочет Гот, но проплывающие мимо люди лениво ворочают головами, даже не желая покопаться в памяти и сверить портрет.

Парочка весь день бегает по дворам, лазает по окрестным местам и вылизывает город, но не берёт след. Никто не видел Чмо. Потому что ангелов не видят.

Разочарованные и уставшие, на одной силе воли движутся домой, где их ждёт одна Боль. Чёрная и голодная.

– Мне кажется, что он ушёл из-за меня, – внезапно сообщает Гот в прихожей. – Он столько раз ластился ко мне, так искал моего расположения, а я мнил себя слишком занятым и поглощённым собой, чтобы тратить время на назойливого сопляка. Наверное, это было слишком обидно и небрежно, – вздыхает.

– Слушай, ты ничем ему не обязан. Ты ему не отец, чтобы беречь его хрупкую душу, – резонно утешает его Фитоняша, хотя ещё вчера сама посыпала голову пеплом.

– Знаешь, этот грёбаный квест похож на детскую игру в прятки! Там ещё вожатый повторяет всё время, заканчивая считать «Кто не спрятался, я ни виноват». А если спрятался? Значит ли это, что я виновен? – терзается Гот. Видно, что эту лирическое сравнение он вынашивает не первый час.

– Ерунда! И вообще, думала, ты не любишь пафос. Куда подевалась твоя циничность? Из-за этого малолетки мы весь день угробили на поиски! Не хватает только карты сокровищ! Между прочим, о нас этот слюнтяй даже не подумал! Что мы будем метаться и дёргаться. Он даже телефона не взял, и как нам с ним связаться? Тоже мне бедняжка! – раззадоривается девушка. Гневаться всегда легче, чем обтекать страхом и сожалением.

– В чём-то ты, конечно, права, но ведь нельзя от него отмахнуться просто так. Это ведь не игрушка. И не учёба. А человек. Живой человек! – Гот уже вытирает стену спиной, съезжая на пол.

– Ну, не факт, что ещё живой… – незримой булавкой колет его Фитоняша.

– Издеваешься? – поднимает голову Гот.

– А чего я сюсюкаюсь с тобой? Я, между прочим, отлично понимаю, чего не выдержал мальчишка. Подозреваю, ещё недолго – и я свинчу бог знает куда! Потому что твоя зараза на всех нас расползается! Только твои чувства уважительны! А наши несерьёзные чувствишки, будь то любовь или жажда признания, слишком мелки для тебя! Ты лишний раз упьёшься превосходством, чем войдёшь в положение и попытаешься понять! – заведённая, танцовщица не может остановить потоки слов, которые нельзя удержать ни одной гидроэлектростанцией. Любую плотину сметёт, как щепку.

Несчастный Гот морщится и хватается за уши. От напряжения вены его надуваются, напоминая нитки тампонов. Следующая лавина упрёков смывает его, и слабый представитель мужского пола уползает в свою комнату с Болью, зажатой под мышкой.

Обида

Когда с момента исчезновения Чмо минует неделя, Гот впервые пишет реалистичный портрет. По крайней мере, пробует написать, так как никаких других изображений после себя Чмо не оставил. После него сохранились только стихи, упакованные в блокнот, точно вещи в коробки, пыльный Матвейка и коллаж из стикеров «Iove is…», на которых написано:

«Любовь это… быть далеко, но мысленно рядом».

Или:

«Любовь… это преодолевать ваши различия».

Или:

«Любовь это… принимать друг друга со всеми недостатками».

Или:

«Любовь… это неспособность долго дуться».

Гот понимает, что он совершенно не умеет любить.

А ещё после себя Чмо оставил Боль. Вернее, он её подарил. Гот чешет пушистый подарок, подавляя желание свернуть ему шею, чтобы выместить свою злость на ком-то более слабом. Чтобы взбунтоваться и подтвердить свой протест. Мол, не нужен ему никакой подарок. Ему нужен Чмо. Но раз его нет, то пусть получает свой презент обратно. Пусть давится им и знает, что Гот не нуждается в его подношениях. Бедная кошачья шкирка потрёпана, точно Боль только что выдернула свою голову из капкана. Пальцев.

Гот проводит рукой по ворсу медведя и зажмуривается, вспоминая, как когда-то – ещё недавно – всё было хорошо. Готу нетерпимо хочется отшлифовать прошлое. Если бы он только знал, что рухнет в неизвестность, то схватил бы Чмо за запястье и не отпустил.

А что если его уже и вправду нет в живых? Ему ведь некуда идти. По-хорошему следовало бы подать заявление о розыске в полицию, но предстоящая волокита удручает Гота, и он всё ещё надеется, что блудный сын явится или попадётся на глаза, когда Гот будет раздавать листовки с приглашениями вступить в секту.

Глупо. Вяло. Пассивно. Зато надежда теплится. И иллюзия бережётся.

Гот множит свой рисунок на принтере и увенчивает им столбы, объявления на которых никто никогда не читает…

…С каждым днём раздражение Гота возрастает в геометрической прогрессии. Разочаровываться в других, особенно в друзьях, больно. Пытаешься торговаться и всячески оправдывать предателя, чтобы его не ненавидеть. Но в конце концов сдаёшься. И ненавидишь. Терзания полностью сменяются праведной злостью.

Теперь парень соглашается с Фитоняшей, у которой этот процесс прошёл гораздо быстрей. Внутри рисовальщик пригревает глубокую обиду, и, если Чмо всё-таки вернётся, то только за заслуженной местью. Гот бросает поиски.

Гордость

Чмо просыпается от того, что чьи-то пальцы, словно клыки, впиваются в его плечико. Встрепенувшись, парнишка разувает глазки, и глазки наталкиваются на худющую брюнетку, чьи чёрные с золотыми вкраплениями ногти не короче самих пальцев, которые, в придачу ко всему, утяжелены громоздкими перстнями. На голове пышный абажур кудряшек, которые пружинками окружают шею. Одета незнакомка в ярко-жёлтый плащ с широким ремнём, на котором поблёскивает пряжка в виде черепа.

– Малы-ы-ыш, что ты делаешь под моей дверью? – ахает она тягучим жеманным голосом.

Голос липкий, как клейкая лента, который словно путает и вяжет тебя. Если его изобразить в виде линии, то полоска получится толстой и выпуклой.

– Прошу прощения, – пищит Чмо, пытаясь понять, как растопить окоченевшие ноги. Подогнутые, они никак не желают разгибаться.

– О, так ты вроде тре-е-езвый, – искренне удивляется гнусавая. – Я уж было подумала, что ты какой-нибудь нарком-а-а-ан.

– Нет, просто я не знал, где мне переночевать, вот и забрёл сюда. Извините ещё раз, – оправдывается Чмо, решая расколдовать вначале руки, покрытые застывшим шоколадом.

– Так ты бездо-о-омный? – мычит жирно накрашенная дама.

– Что-то типа того, – смущается он, и на его щеках магическим образом тоже появляются румянец.

– Бедня-я-яга, – тянет собеседница, должно быть, соображая, нести ли найдёныша в бюро находок.

Но, наверное, добрая тётя принимает мальчишку за подкидыша и потому любезно отмыкает дверь. Связка ключей обильно украшена брелоками, так что пучок безделушек правильнее назвать брелоки с ключами, нежели ключи с брелоками. Пушистые хвосты, блестящие алмазами кресты, малиновые губы и прочая дребедень трясётся с каждым поворотом.

– Тогда проходи ко мне. Отогреешься хотя бы и поешь чего-нибудь, – не предлагает, а, скорее, заставляет хозяйка.

И Чмо, отчего-то ощущая себя нашкодившим, почти на четвереньках пробирается на порог. Там он поднимает себя на ходули, негнущимися пальцами пытается расстегнуть ветровку.

– Ох, малыш, я бы тебе помогла, но у меня, – выдерживает паузу, – но-о-огти, – поднимает свои когти вверх, как бы оправдываясь.

Губы её, черешневые, как у кукляшки «Bratz», поджимаются, а брови жалостливо тянутся друг к дружке. Наконец, Чмо справляется с замочком, распутывает шнурки кед и растерянно следует за проводницей.

– Вот здесь ванная. Можешь погреться, – указывает на дверь с жуткой надписью «кап-кап» вожатая.

– Мне неловко, – зачем-то встревает Чмо, и его слова звучат, как жалоба.

– Что ты?! Всё для удобства го-о-остя! – приторно восклицает экскурсовод. – Поверь, душка, меня совершенно нечего стесняться, – кривляется брюнетка, запихивая Чмо в «кап-кап». – Славно поплавать тебе! – зловеще желает женщина, втыкая синеюю затычку в слив и врубая настолько горячую воду, что она превращается в пар, не успев достигнуть дна.

Вскоре ванная наполнятся жидким паром, и гостеприимная женщина как по волшебству достаёт бело-розовую бомбочку. Острием ногтя распарывает слюду и бросает содовый шар в домашний гейзер. Шар тут же начинает бешено вращаться, растворяясь, как таблетка «АЦЦ», и окрашивая воду в цвет малинового киселя. Вскоре он нисходит до крохотной пилюли, всплывает вверх и распадается до конца.

– Так-то. Полезай, – довольно обтряхивает ладони от невидимого талька скуластая почти красотка.

Чмо сконфуженно стягивает водолазку, несмотря на то, что как раз собирается лезть в воду. Оставшись голышом, забирается в кафельную скорлупку. И только погрузившись в кипяток, парнишка понимает, как замёрз и как нуждается в душе. Скрепя зубами, думает, что черти варятся примерно в таком же бульоне.

Уже через несколько минут пульс его учащается, удушливая жара вскруживает голову, и мальчик заставляет себя не засиживаться, чтобы сохранить последние крохи приличия, но если первое впечатление, какое произвела девушка, верно, то Чмо лучше поплескаться подольше, желательно заливая пол и поднимая смерч пара.

Когда Чмо выкарабкивается на коврик – мха? – дверь отворяется, и внутрь просачивается кисть и часть локтя, на котором сверкает целый рукав браслетов.

– Я приготовила чистые шмо-о-тки для тебя. Выбрала самые подходящие, – уведомляет заботливая пятипалая конечность, после чего прижимает комплект из малиновых штанов и леопардовой блузы к его груди.

– Эм… спасибо, – криво улыбается он, придирчиво рассматривая яркие тряпки, отчего начинает дёргаться глазик.

Чмо буквально на физическом уровне испытывает отторжение, но другого выхода не остаётся, и он облачается в вульгарный наряд. Блузка оказывается даже велика, а лосины, если бы не были растянуты до безобразия, пришлись бы в пору. Некоторое время Чмо стоит, не решаясь покинуть заведение «кап-кап», но потом собирается с духом и робко выковыривает себя наружу.

– Загляденье! – причмокивает брюнетка, разглядывая его, как платье, висящее на плечиках. Только сейчас Чмо отмечает, что его помощница выше его на полторы головы. – Тебе очень идёт! – любуется она.

– Правда? Спасибо, – вяло соглашается Чмо.

– Спасибо скажешь, когда пое-е-ешь, – мило улыбается бестия, которая умудряется находиться сразу везде.

В следующую секунду когтистая лапа тащит голодного мальчика за стол. В тарелке, слава богу, нет экзотических ухищрений. Обычное подпалённое мясо и картошка с корочкой угольного цвета. Чмо ест, скорее, со страхом, нежели с аппетитом, что, в общем-то, только ускоряет процесс. Кудрявая брюнетка сидит напротив, положив подбородок на сцепленные кисти рук.

– Спасибо, – благодарит Чмо, не проглотив, разве что, кость.

– Чудесно! А теперь расскажи-ка о себе, душка, – участливо интересуется визави.

– Ну, – не зная, куда положить взгляд, начинает мальчишка. – Я пишу стихи и… и… ну, наверное, всё…

– Стихи-и-и! Как интересно! Мне ещё не доводилось встречать бродяг, пишущих стихи! Как же тебя угораздило? – искренне хлопает накладными ресницами любознательная личность.

Отчего-то Чмо хочется провалиться сквозь стул, пол, землю и всё, что под землёй. Срамная одежда, предложенный завтрак-обед, кухня с чёрными шторами и посудой…

– Я поссорился с друзьями, – начинает Чмо.

– Друзья-я-ями? – зачем-то переспрашивает мадам. – У тебя есть… кхем, были друзья? – исправляется она.

– Да, мы жили в одной квартире, чтобы сосуществовать, но они не ценили меня, и я ушёл, – коротко пересказывает Чмо, после чего следует закономерное и вяжущее «О-оу». Протяжное. Объёмное.

– Как это гнусно с их стороны! – хмурится женщина, и от её недовольного вида пробегают мурашки.

– Ну, а вы… чем занимаетесь? – сводит тему Чмо, заодно проверяя, правильно ли он обращается к этой инопланетянке.

– Я? Гадаю, – скромно выпячивает грудь вперёд гадалка. – На смайликах, музыке, сердцебиении, ушной сере, крови, лобковых волосах и срезанных ногтях, – поспешно добавляет.

От перечня материала, с которым она работает, Чмо чуть ли не лишается съеденного завтрака-обеда.

– Ого! – только и выдавливает он, усиливая глотательный рефлекс, чтобы затолкать поднявшуюся по горлу пищу обратно вниз.

– Хочешь, тебе погадаю? – пробуждается профессиональный интерес.

– Я и так многим обязан, да и вообще ещё не готов узнать свою судьбу. Я её это… побаиваюсь, что ли, – спасается Чмо.

– Понимаю, душка. Но когда-нибудь ты решишься, – «утешает» его ворожея.

– Угу, – почти шарахается Чмо, после чего проклёвывается молчание, и чета безмолвно сидит друг напротив друга. Чмо ёрзает от неудобства и встаёт, чтобы отнести тарелку в раковину, однако лосины уж слишком подчёркивают непристойные выпуклости. – Ах, я бы сама помыла, но, понимаешь, у меня же… но-о-огти, – опять вздыхает бестия. Чмо моет за собой посуду, пока она продолжает сказ: – Раз ты остался без крыши над голово-о-ой, то живи у меня. Будешь помогать с уборкой, обучишься гаданию… И вообще, я запрещаю тебе возвращаться! Это будет слишком унизительно. Ты должен знать себе цену. Твоё возвращение будет названо «приполз на коленях», а тебе зачем их самодовольная победа? Тем более когда я готова обеспечить тебе жизнь в достатке, душка.