Кукушка на суку. Акт первый

– Спасибо.

– И Марина Юрьевна Сухарецкая очень просила вас перезвонить. Настоятельно просила – в любое время дня и ночи, – доложила она всё тем же таинственным голосом.

Марина Юрьевна – это помощник режиссёра и администратор съёмочной группы. Очень колоритная, беспардонная, нахрапистая, властная дама с потасканными жизнью лицом и фигурой, в которых угадывалась старая дева.

– Дать номер телефона?

– Спасибо, я знаю.

Сухарецкая ответила сразу и коротко:

– Завтра в одиннадцать я тебя жду в фойе театра. Не придёшь, пожалеешь. Можешь всю ночь не спать, но, чтобы в одиннадцать был, как штык.

Пришлось перезвонить Жанне и попросить приехать пораньше.

Утром, оставив наряд девушки в номере, мы вдвоём вошли в фойе театра. Марина нарисовалась молниеносно. Без обиняков и предисловий она обратилась к Жанне:

– Девочка моя, я заберу у тебя Федора Константиновича на минутку.

Отведя меня в сторону, она негромко поинтересовалась:

– Ну, кобелино, кого это ты к нам привёл?

– Это Жанна, моя девушка. Почти невеста.

– Невеста, говоришь? Очень хорошо, – она имела способность при разговоре смотреть прямо в глаза, не меняя при этом вкрадчивой тональности. – Тогда контрольный вопрос на засыпку. Как её фамилия?

Я не ожидал такого допроса и ненадолго завис:

– Э-э-э… Степанова.

– Угу, Иванова, Петрова, Сидорова. Так я и знала. Ты её где-то уже по приезде в Москву подцепил.

Я даже поперхнулся от такой беспардонности:

– Марина Юрьевна! Я что-то не припоминаю, когда давал вам какие-либо брачные обещания.

– При чём тут я? Твоя примадонна мне каждые полчаса названивает. Солнце моё, ты почему не отвечаешь на её звонки?

Я немного разволновался и выговорился, чеканя каждый слог:

– Это не ваше собачье дело.

Но она меня оборвала, без всяких обид и эмоций на лице:

– Моё, мальчик, моё. Ты в нашей группе. И пока проект не закрыт, дорогуша, мне до всего есть дело.

– Но это здесь при чём?

– Всё при чём, всё при том, – она сняла волосок с моего костюма и дунула на него, отправив в воздухоплавание по просторам вестибюля. – Не изображай из себя идиота. Тебе это не к лицу. Я привыкла отвечать за всё. Ты не один в проекте. И пока инвестор с нами не рассчитался по полной программе, ты, Солнце моё, должен вести себя прилично. Позвони ей и успокой. А я со своей стороны никому не скажу, чем ты тут занимаешься. Значит, так: бери прямо сейчас телефон и звони. Чтобы я всё видела и слышала.

Я решил отвязаться от назойливой тётки. В чём-то она была права. Нельзя засовывать голову в песок. Но уж больно мне не хотелось вспоминать, что я любовник Королевишны и многим ей обязан. Все мои мысли, желания и чувства уже были поглощены интересом к Жанне. Я достал телефон. Он ещё на Ленинградском вокзале был переключен мной на беззвучный режим и благополучно забыт. Ого! 54 входящих звонка! 25 непрочитанных сообщений. Предчувствуя неприятные разбирательства и унизительные оправдания в присутствии посторонних, я неожиданно струсил и вместо номера Королевишны нажал номер матери:

– Привет, любимая. Извини, что давно не звонил. Здесь такая круговерть. Вечером премьера – ни минуты покоя. Суета страшная. Замордовали! – я сердито посмотрел в сторону администраторши. – Короче, всё хорошо, не волнуйся, я тебе позже перезвоню. Ну всё, целую. И я тебя.

Нагло уставившись на Марину, я вопрошающе мотнул головой:

– Всё? Или ещё что-то?

– Молодец! – она сделала шаг ко мне и стала поправлять костюм. – Хороший прикид. Тебе к лицу, – и практически без интонационного перехода продолжила: – Лимузин подъедет к отелю ровно в 15:00.

– Лимузин? Да от отеля до театра три минуты ходьбы. Мы пешочком дотопаем.

– «Пешочком» на пенсии будешь ходить, – она непринуждённо поправила бабочку на моём горле, – а пока ты будешь делать всё, что я тебе говорю. Ровно в 17:00 лимузин подвезёт вас к театру.

– Вот нафига это?

– Что?

– Мы целых два часа будем торчать в этом катафалке?

– Зачем торчать? Покатаетесь по Москве. Подышите свежим воздухом в парке. Но точно в назначенное время вы должны причалить к крыльцу этого очень культурного заведения. Ты меня понял?

– Понял, – буркнул я в ответ. – Всё?

– Нет, не всё. После премьеры запланирован твой выход на сцену.

– Я знаю.

– Ты стой и слушай спокойно, пока я говорю. Не дёргайся. Вполне возможно, что зрители начнут тебя расспрашивать.

– О чём?

– Обо всё, Феденька. Обо всём. О твоём жизненном пути, о биографии, где родился, женат или нет, какие у тебя сексуальные ориентиры и так далее. Так вот, если спросят, как ты попал на съёмочную площадку, что ответишь?

– У-у-у…

– Вот именно, Солнце моё, на этот вопрос ответить трудно. Значит, так: скажешь, что шёл по набережной Мойки и тут я к тебе пристала: «Молодой человек, хотите сниматься в кино?» И далее можешь плести как ты умеешь, всё, что в голову взбредёт. Ясно?

– Ясно.

Ясно. Мне стало ясно, что Марина Юрьевна уж очень ответственный чел в нашей съёмочной группе. И ей на самом деле до всего есть дело.

– Могу идти?

– Ещё секундочку, – старая дева наконец улыбнулась по-доброму. – Она в таком виде придёт?

Я вздохнул с выражением лица уставшего от суеты значимого человека и медленно достал айфон, на экран которого вывел фотографию Жанны, в красных туфлях на высоком каблуке и в вечернем платье.

По виду Сухарецкой трудно было определить, произвело на неё впечатление платье Жанны или нет. Но она тут же меня озадачила:

– Шея голая и декольте большое.

– Вам это не нравится?

– Мне всё нравится, Солнце моё. Но это непорядок.

– В смысле? – у меня в голове болезненно замельтешили мысли о разного рода табу. – Это запрещено?

– Напротив, это поощряется. Но это неприлично, когда декольте не прикрыто брюликами. Нужно колье.

– Оно, наверное, бешенных денег стоит.

– Не сомневаюсь. Вот тебе адресок одного ювелирного магазинчика, – она сунула мне в руки визитку, – скажешь, что это я тебя прислала. Подберёте твоей девице что-нибудь достойное. Да не жмоться. Твой бюджет от этого не пострадает. Только завтра к обеду, не позже, слышишь меня, часам к двенадцати, ты, Солнце моё, должен вернуть колье назад. Надеюсь, не потеряете. Если что, я вас из-под земли достану и всё до копейки вытрясу вмести с кишками и мозгами. Вот так вот, любвеобильный ты наш.

Она это сказала так веско, что я нисколечко не засомневался в реальности её угрозы. Вот он оказывается какой современный типаж феи, отправляющей Золушку на бал.

Далее всё пошло по накатанной колее. Лимузин прибыл вовремя. Он отвёз нас на Поклонную гору, где мы возложили цветы. Нас, одетых по-праздничному, все воспринимали как жениха и невесту. От этого заблуждения на душе было необычайно весело и легко. Я даже заплатил мужику в жилетке за голубей, которых мы дружно выпустили в небо.

Ковровой дорожки перед входом в театр, естественно, не было. Но на крыльце стояла небольшая толпа, в которой угадывались представители прессы. При нашем появлении, все расступились, и мы торжественно проследовали внутрь здания. Несколько объективов дружно запечатлели наш проход. Такое внимание было достаточно приятным. Я взглянул на Жанну. Она машинально прижималась ко мне. Но её лицо не выдавало никакого волнения. Молодец! Держишь марку!

Фойе было забито под завязку. Везде стояли сервировочные столы, заваленные яствами. Официанты сновали тут и там, предлагая на выбор: коньяк, вино или шампанское. Неизвестно откуда вынырнула Сухарецкая:

– Девочка, не отставай! – крикнула она, схватила меня за руку и потащила к режиссёру нашего фильма, стоявшему в окружении незнакомых мне седовласых мэтров отечественного кинематографа.

– Вот он, – подтолкнула она меня в центр круга.

С минуту меня разглядывали, словно витрину бакалейной лавки.

– Что ж, молодой человек, давайте знакомиться, – протянул руку совсем уже седой дядька в роговых очках.

Дальше неинтересно. Меня подводили к той или иной группке завсегдатаев подобных мероприятий и представляли людям, явно уверенным в том, что они светочи российской культуры. Через полчаса мне это порядком надоело. Думаю, что Жанне тоже. Поэтому звонок, приглашающий к просмотру, был как нельзя кстати.

Фильм мы смотрели, сидя в первом ряду. Мне было забавно. Я не представлял, что получится из всей этой суеты на съёмочной площадке. В принципе, неплохо. Но себя на экране видеть было откровенно стыдно. Мне казалось, что я страшно фальшивлю и слишком наиграно произношу текст. Единственный эпизод, за который не пришлось краснеть – это когда я раненный и измученный, что надо признать очень натурально получилось, выползаю из ледяного плена на берег. Но Жанне понравилось всё. Она сжала мою ладонь и, чуть наклонившись, взволновано прошептала:

– Молодец! Просто талант.

– Ты в самом деле так думаешь? – я склонил голову в её сторону.

– Я не думаю, я уверена, – и она в знак подтверждения ткнулась в мою щёку влажными горячими губами.

Титры «конец» ознаменовались громкими продолжительными аплодисментами. Многие встали. Кое-где слышны были крики «браво». В одном из этих криков явно угадывался прокуренный голос Сухарецкой. После финальной порции оваций вся съёмочная бригада вышла на сцену и поблагодарила зрителей коллективным поклоном.

Я думал, что никто из сидящих в зале не захочет общаться со мной. Кто я такой? Пока явно никто. Но после режиссёра на сцену пригласили меня. Удивительно, но я совсем не волновался, уставившись со сцены в огромный зал.

Допрос был устроен нешуточный. Пришлось рассказать о себе всё. Или почти всё. В жизни я никогда вслух не проговаривал свою биографию. Она оказалась достаточно скудной и неинтересной. Вариант попадания на съёмочную площадку, подсказанный Мариной Юрьевной, тоже был мной озвучен. Я уже собрался уходить, когда одна из молодых зрительниц спросила:

– В заделе фильма вы сидите с гитарой в палатке и поёте. Это ваш голос звучит?

– Да, голос мой. Сначала хотели наложить фонограмму в исполнении профессионального певца, но как я понял…, вернее, я только сегодня увидел, ещё вернее – услышал, что в фильме оставили моё дилетантское исполнение.

– И на гитаре вы сами играете? – не унималась девушка.

– Да, и на гитаре я.

– А можете сейчас вживую эту песню исполнить?

Я вздохнул:

– С удовольствием, но я не привык петь без инструмента.

Неожиданно для меня по залу прокатился смешок.

– Нет, правда. Боюсь, что моё акапельное пение оставит в ваших душах слишком неизгладимое впечатление.

Смешок усилился.

– Спойте, спойте, просим, – крикнул женский голос из середины партера.

– Ну, если вы так просите, – я прочистил горло и стал мысленно настраиваться, чтобы правильно воспроизвести мелодию.

Смех усилился до шума бури. Ничего не понимая, я вопрошающе двинулся вперёд, как бы обращаясь к залу: «Что-то не так?»

Смех волнами отливал вглубь зрительного зала и возвращался вновь. Наконец девушка, задавшая вопрос о песне, встала и крикнула:

– Обернитесь!

Оказывается, сразу, как только зрительница заговорила о песне, из-за кулис за моей спиной вышла Сухарецкая, которая в одной руке держала гитару, а в другой стул. Если я когда-нибудь стану режиссёром, первое, что сделаю —приглашу Марину Юрьевну своим замом.

Пришлось спеть:

– Я исполню не те песни, что звучали в фильме. Вы всегда имеете возможность послушать их в интернете. А сегодня мне очень хочется познакомить вас с творчеством одного замечательного русского поэта и музыканта. Его давно нет в живых. Он не известен всей стране, но тот, кто его знал, навсегда полюбил его творчество. Среди этих людей и я. Михаил Долгополов был другом моего отца. Он часто приходил к нам и пел свои песни. Именно дядя Миша научил меня играть на гитаре и привил любовь к музыке. Начну с простого:

Как хорошо было в старой квартире!

Вот бы вернуться, начать все с начала.

В маленькой комнате, три на четыре.

Где до утра шестиструнка звучала,

Как мы любили, как счастливы были

В маленькой комнате, три на четыре.

Птицы с утра на окошко слетелись.

Все пополам, перемножено на два,

Мы просыпались и целовались.

Мы есть друг у друга – другого не надо…

Что говорить, как мы счастливы были

В маленькой комнате, три на четыре.

Но что же случилось, что же сломалось?

Ордер в кармане, ключи от квартиры.

В стареньком домике что-то осталось,

В маленькой комнате, три на четыре.

Вещи забрали, но что-то забыли

В маленькой комнате, три на четыре.

А вслед за этим на «бис» я исполнил ещё несколько песен: как дяди Миши, так и собственного сочинения. До этого дня, я даже в пьяном угаре не мог представить, что простые песни, сочинённые мной от нечего делать, могут быть так хорошо приняты публикой.

По окончании премьерных мероприятий, нас повезли в ресторан. Там все быстренько накидались под тосты о «неизмеримых и неповторимых талантах» режиссёра, продюсера, автора сценария, композитора, звукорежиссёра, операторов, монтажёров, актёров и так далее. Думаю, если бы здоровье позволило, они дошли бы до водителей. Жанна слегка попивала шампанское, а я мусолил одну и туже рюмку коньяку. Сегодня мне хотелось быть в здравом уме. Естественно, из-за Жанны. Зато в танцах мы с ней оторвались по полной. Особенно когда ресторанная исполнительница, кстати, слишком талантливая для этого заведения, исполнила песню Агузаровой «От Москвы до Ленинграда». Я умел танцевать рок-н-ролл. Не просто умел – отлично танцевал. Мне было всего четырнадцать, а соседке Ксюхе – семнадцать. Я был рано созревшим, высоким, ладным парнем, а соседка Ксюха была хромой, несчастной девчонкой. Она занималась танцами: бальными, эстрадными, народными. Участвовала в соревнованиях самого высокого уровня. Её напарника Ярика я тоже хорошо знал и втихаря завидовал ему белой завистью: он каждый день держал за талию самую симпатичную девчонку из всех, кто в то время успел попасться мне на глаза. Беда пришла, когда её никто не ждал. Маршрутка выскочила на встречку, как раз под огромный мусоровоз. Выжили только узбек-водитель и Ксюша. Повезло? Несомненно. Вот только с ногой беда. О танцах пришлось забыть. Ярик тут же растворился за горизонтом и больше не появлялся на пороге своей партнёрши. Каждый день я гонял гири и вертелся на турнике в твёрдой надежде когда-нибудь разукрасить его наглую противную рожу. Ксюху же непрерывно колбасило. Несколько раз мне довелось видеть её откровенно пьяной. Однажды, когда мы ехали в лифте, я решился заговорить с ней о ноге… Короче, это долгая история. Скажу только, что я почти два года занимался с Ксюшкой танцами. Она меня обучила всему, что умела сама. А моя задача состояла в том, чтобы загрузить её по полной программе. Я не давал ей ни одной свободной минутки. Дело продвигалось медленно. Очень медленно. Но результат был: она уже совсем перестала хромать. Только я и мать Ксюхи могли заметить что-то еле уловимое в её движениях, выдающее травму. Надежды на триумфальное возвращение Ксении в «большие танцы» постепенно сбывались. Но тут она умерла. Это было скоротечное жестокое время. Неожиданно травмированная нога начала болеть. Диагноз неутешительный: рак. Не хочу вспоминать. Совсем не хочу. Но и не могу не вспомнить…

Ксюхи больше нет, а великий танцор, кровь которого текла в её жилах, переселился в меня. Реинкарнация состоялась. Мало кто в наше время умеет танцевать классический рок-н-ролл. Но Жанка танцевала свободно, от души, полностью отдаваясь ритму. Она легко взлетала высоко вверх, протыкая каблуками небо. После Ксюшки у меня никогда в жизни не было такого талантливого партнёра. Жанна легко выполняла не только кики, степы, буги и твисты, но и элементы акробатического рок-н-ролла, такие как сальто, лассо и пируэты.

Глядя на наш зажигательный танец, Леонид Маркович, продюсер «Мёртвой петли», пьяно утёрся салфеткой, встал и поднял бокал с виски:

– Молодцы! Молодцы, ребятки, порадовали старика. Давно хотел снять что-то подобное «Грязным танцам». Валера! Ты как? —обратился он к главрежу нашего фильма.

– Я? Я только «за». Будет сценарий – снимем всё что вашей душеньке угодно.

– Вот это правильно! Моей душеньке будет угодно снять «Грязные танцы». Ритуля, нарисуешь сценарий?

– Запросто, – Маргарита Евгеньевна, та самая «фея с ноутбуком», осклабилась деланной улыбкой.

– Под них ваяй! – указал он пальцем на нас. – Красавцы! Научились наконец театральные ВУЗы России готовить истинно талантливую молодёжь. Мы с такими ребятами всех Оскаров соберём! За сбычу мечт!!! – и он плеснул в горло изрядную порцию алкоголя.

Нас разбирал смех, когда, запыхавшись от непрерывных танцулек, мы вывалились на улицу подышать прохладным воздухом тихого московского вечера.

– Так что, Жанночка, ты теперь в нашей обойме! Сам Беркович записал тебя в главные героини будущего проекта. «Театральные Вузы России…», —начал я передразнивать продюсера, но не удержался и согнулся пополам, сотрясаясь от смеха.

«Главная героиня будущего проекта» заливалась хохотом так, что не могла собраться и ответить мне нормальным человеческим языком. Но она не успела ничего сказать.

Неожиданно перед нами нарисовались три крепкие фигуры. Парни не выглядели шпаной или искателями ночных приключений, но тем не менее я сразу почувствовал неладное и перестал смеяться.

– Ты Фёдор Лемешев? – спросил один из них.

Я промолчал. А с чего я должен объясняться поздно вечером с неизвестными мне субчиками? Какие могут быть разговоры? Меня явно собирались бить. Я сжал кулаки и дотронулся до плеча Жанны, пытаясь отвести девушку за свою спину. Но она, в отличие от меня, не почувствовала опасность и предельно просто сказала:

– Да, это он. А что вы хотели?

– Взять автограф, – засмеялся один из них и тут же с подскока сильно пнул меня в колено.

Я рухнул, как сбитая городошная фигура. И быть бы мне избитым ногами этой троицы, но Жанна, словно тигрица бросилась на мою защиту, колотя парней ногами и кулаками. Я тут же вскочил и со всей дури врезал в нос того, который говорил об автографе.

– На! Кто ещё хочет автограф? На! – и второй парень вылетел из контактного круга.

Но кулак третьего разбил мою губу. Губки у меня не маленькие и кровушки в них полным-полно. Бежевый бархат моего модного костюма моментально окрасился кровавой юшкой. В это время раздался чей-то залихватский свист и парней как ветром сдуло. Я повернулся, чтобы посмотреть, кто свистел. На крыльце стояла Сухарецкая, держа во рту свёрнутые бубликом пальцы. Вдогонку убегающему трио она исполнила позывной, который в народе ещё называют «дай, дай закурить, дай, дай, дай-дай-дай».

– Я думал, что это Соловей-разбойник пришёл к нам на помощь. Марина Юрьевна, есть что-то на свете, чего вы делать не умеете?

– Я не умею бить кулаком в морду. Но у тебя неплохо получается.

– Если бы, – я указал на залитый кровью костюм.

– А мне показалось, что ты занимался боксом.

– Нет, не занимался. Хотя однажды дружок заманил в секцию. Но когда тренер увидел море крови, выбежавшей из моей губы, схватился за голову и сказал: «Парень, это не для тебя. Не приходи больше».

– За костюм не беспокойся. Мы стрясём с Вовчика двойную цену.

– С какого «Вовчика»? – не понял я Сухарецкую.

– С того самого, которого мы снимали в «Петле» до твоего появления. Я узнала среди нападавших Севку, его дружка. Он с ним как-то раз появлялся в поле моего зрения. Не сомневайся, я душу из него вытрясу.

Я и не сомневался – уже хорошо уяснил, что этой женщине всё по плечу. В таком шокирующе окровавленном виде я не захотел оставаться в ресторане. Попрощавшись со всеми, мы ушли в отель.

Эпизод двенадцатый

Полёт в стратосферу

– Я в ванную, – улыбнулась Жанна, оставив меня в двусмысленном положении.

Через пять минут она вышла в джинсах и кофте, в которых приехала утром.

– Возьми, – девушка протянула мне колье. – Не забудь завтра вернуть.

Я взял из её рук украшение. Бриллианты блестели. Они были прекрасны. Но не красота колье завораживала меня, не давала отвести взгляд.

– Не смотри так, – Жанна немного смутилась. – Всё, прощай.

– Ты так просто уйдёшь? – вопрос был задан тихо и спокойно.

– Да. Уже поздно. Проводи меня до такси, – также тихо ответила она.

– Уходишь?

– Ты мне обещал. Ты помнишь?

– Помню.

– Я тебе ничего не обещала.

– Жанна! – мой голос постепенно набирал эмоции.

– Что?

– Не уходи.

– Назови мне хотя бы одну причину, по которой я должна остаться.

– Есть такая причина. Я уверен, что она очень веская. Но для того, чтобы ты осталась – их должно быть две. Две причины! Моя и твоя.

– Лемешев! Фёдор Константинович, вы немного перебрали, поэтому несёте что-то невразумительное.

– Невразумительное? Можешь смеяться. Можешь в дальнейшем тыкать в меня пальцем и смеяться, но чёрт возьми! – под конец этой фразы я уже плохо контролировал себя. Слова сами срывались с губ: – Я в тебя втюрился, слетел с катушек, обалдел, охренел, сошёл с ума. Если ты этого не видишь – то ты слепа. Но я не виню тебя. Я готов ждать, надеяться, верить. Возможно, что ты думаешь, что я говорю словами. Нет! Это ложь! Я говорю не словами – сердцем, – словно заворожённый я говорил, говорил, говорил. И никак не мог остановиться. Не знаю почему, но не мог. Мне хотелось высказаться, открыться перед ней: – Я впервые полюбил. Раньше я считал, что секс – это и есть любовь. Нет, не о том. Не о том. Но, как? Как мне тебе рассказать, что я сейчас чувствую? Я не могу без тебя. Не могу!!! Разве это непонятно? Только не пугайся! Я не псих и не маньяк. Я пытаюсь высказать то, что чувствую. Я не сошёл с ума. Я здоровый человек. Нет! Я больной! Я болен тобой! Я не хочу, чтобы ты сейчас уходила! Это сумасшествие. Просто я тебя люблю. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

Признаваясь в любви, я старался обуздать свои эмоции. Обуздать, чтобы не испугать ту, без которой мне не жить. Но эмоции разрывали меня. Разрывали сердце, разум. В этот миг на меня сошло озарение: «Теперь я точно знаю, что такое любовь. Это полная шиза, сердце в лоскуты, адреналиновый коллапс. Я, словно, только что родился и ничего не помню, что было до Жанны. Мне больше ничего не надо! Только она! Жанна! Башку снесло. Плевать на башку, на всё плевать – лишь бы она была со мной. Любовь – болезненное состояние. Оно по живому режет сердце, жилы, мозг. То, что в этом мире воспринимают за любовь – гораздо приятней и спокойней. Но чёрт возьми! Мне выпал этот удел! Этот выворачивающий душу наизнанку, такой болезненный, но такой невероятный умопомрачительный удел! Я влюбился! Я пищу, визжу, я слетел с катушек! Но я счастлив и рад этому уделу. Бог меня не забыл. Он одарил меня высшим счастьем на земле. Счастьем познать это болезненное состояние».

Я был счастлив. Наполовину счастлив. Для полного счастья мне не хватало её:

– Жанна, я не хочу. Не хочу. Не хочу, чтобы ты уходила. Я хочу, чтобы ты не уходила из моей жизни никогда! Не уходи. Я люблю тебя. Люблю. Жанна…

Она не улыбалась, не возмущалась и не рвалась на волю. Выслушав моё пространное признание, девушка подошла ко мне вплотную и взглянула снизу вверх – разница в росте у нас сантиметров двадцать. Смотрела долго и упорно, словно пытаясь прочитать на моём лице все ответы на свои вопросы. Наконец покачала головой и стала говорить тихо, почти шёпотом:

– Фёдор, Фёдор…, господи, что за странное имя. Ты невероятный человек. Ты просто омут. Омут самой быстрой полноводной реки. Ты страшный человек. Страшный тем, что в тебя невозможно не влюбиться. Ты страшно талантлив, страшно красив, страшно умён. Господи, почему ты до сих пор ничей? Или чей? Не обижайся. Я просто хотела сказать, что всему своё время. У нас ничего не выйдет. Ты опоздал, уже поздно. Понимаешь – поздно! Прости меня. Прости и не обижайся на отказ. Я оказалась слишком податливой, слишком мягкой – раз согласилась на эту авантюру. Дура. А ведь я понимала, что всё закончится именно так. Дура. Почему? Почему ты не появился в моей жизни хотя бы год назад? А теперь я не могу. Не могу я! Ты понимаешь или нет? Чёрт тебя бери. Понимаешь? Не могу я переступить через себя, через свою совесть, через свою… Ты просто дьявол, посланный для испытаний моих чувств. Я не могу! Не могу. Я ухожу.

– Уходи.

– Уходить? – она внезапно нахмурилась.

– Да.

– Ты, правда, этого хочешь?

– Да. Вернее – нет. Хотя – да. Я не хочу, чтобы ты принимала необдуманные решения. Уходи.

– Я пошла.

– Уходи, но помни, что в этом мире есть человек, который тебя любит.

– Лучше молчи. Я ухожу.

– Любовь. Это чувство, даётся человеку только один раз в жизни.

– Сволочь, гад, садист! Зачем ты надо мной измываешься?