
Полная версия
Грани выбора. Сила характера против силы обстоятельств
Подойдя к стоянке, он обнаружил, что машины Николая ещё нет. Александр рыча, набрал его номер:
– Ты где?! Давай быстрее, я на стоянке жду! У нас времени в обрез!
– Так ты скажи, что случилось? Я уже подъезжаю, но здесь небольшая пробка.
– Давай быстрее, едрит твою кочерыжку! – Александр выключил телефон и, закинув за спину рюкзак, побежал навстречу.
Пробежав метров пятьдесят, он почувствовал, что задыхается. Остановился, тяжело дыша.
Машина Николая медленно подъехала, уткнувшись колесами в бордюр.
– Ну и что случилось? – Николай вылез из машины и уставился на Александра.
– Багажник открывай и поехали домой. У меня паспорта с собой не оказалось. Корочки от паспорта есть, а паспорта нет. Верка, наверное, вытащила. Нам за полчаса нужно вернуться. – Александр говорил спокойно, буднично, будто ничего сверхъестественного не произошло, только серость лица да тяжелое дыхание выдавали его состояние. Крупные капли пота выступили у него на лбу.
Николай в удивлении свистнул:
– Ну и дела твои, Господи.
– Да не Господа это дела, не Господа. Чёрта дела это, чёрта. Ай да мать, – Александр кинул рюкзак в багажник. – Погнали, Николай, погнали.
Открыв дверь, Александр нагнулся. Вдруг что-то острое вонзилось в сердце. Раз, затем ещё, так, что он задохнулся, неестественно выпрямился. Боль, резанув, пронзила левую ногу. Ноги его подогнулись, и он рухнул на асфальт, тяжело ударившись головой о бордюр.
Единственное, что потом вспоминалось, это истошный крик Николая:
– Са-а-шка-а-а!
Хорошо, что машина скорой помощи оказалась в аэропорту. Инфаркт миокарда не позволил Александру повоевать в Новороссии. Лёжа на больничной койке под капельницей, он многое передумал и пришёл, для себя, к неутешительному выводу: «На всё воля Божья в мужской жизни, но есть ещё воля любящих жён. Против их воли воля Божья иногда пасует».
Вглядываясь в сияющее лицо жены, он тяжело шевелил губами:
– Радуйся, радуйся, вот выберусь, я тебя… я тебя… Чуть мужа не ухайдакала. А всё трындела, что по любви за меня… вышла… сколопендра.
Её глаза лучились, полные любви и нежности:
– Саша, самое страшное уже позади. Ты, главное, выздоравливай. Домой придёшь, а там… сам решишь. Тут Кирюша вчера звонил. У него всё хорошо. Говорит, что устроился в Донецке и у них там тихо, редко стреляют… Он ополченцам помогает, город от мусора они очищают… Одно говорит неудобство, носки да бельё нижнее не может каждый день менять и водой приходится холодной умываться.
Выйдя из больницы, через некоторое время Александр почувствовал, что как-то сник, постарел, что ли. Ему стало казаться, что он стал ниже ростом, даже не ниже, а как бы помельчал. И это состояние и тела и духа было ему в тягость, порой невыносимо. А в области солнечного сплетения возникло ощущение стыда. Это щемящее чувство саднило, но не давало ответа: вскипает оно от того, что он не поехал воевать, или наоборот, что он собирался это сделать. Иногда ему казалось, что люди с осуждением смотрят ему вослед, бывало, он оглядывался, стремясь удостовериться в обратном.
Сейчас он сидел в машине и вспоминал о случившемся, домой идти не хотелось. Да и что там делать в этих пустых хоромах. Строил дом для большой семьи. Мечтал, что внуки будут бегать по комнатам и радовать его своим смехом. Дочь же, выйдя замуж, решила жить отдельно, и они оказались в доме втроём. А теперь и сына нет. В доме стало пусто, неуютно, неприветливо.
Жизнь его мелькала различными сюжетами из прошлого. Память скакала в воспоминаниях, то сваливаясь в глубокое детство, то выныривая в ближнем десятилетии, а то замирая в днях прошедшего месяца. И чем стремительней накручивались сюжеты из прожитого, тем горше становилось у него на душе:
– Жизнь, ты моя, жизнь, сплошная череда неверно принятых решений.
Да, со своими делами, работой он не заметил, как выросла дочь. Только на её свадьбе у него мелькнула мысль: «Господи, а была ли его Надюша маленькой?»
Он вспомнил её первоклашкой с огромными бантами на голове, едва выше своего футляра от скрипки. Выпускной вечер в лицее. Молодая, красивая девушка. Институт, замужество и вот уже он дед. Как пролетело время.
А сын, Кирилл, рос каким-то несобранным и нескладным. Вечно в его комнате был беспорядок. Одни увлечения неожиданно трансформировались в другие. То занимался фехтованием, а то раз и перешёл в секцию бокса. Через три года неожиданно в столовую заявился в кимоно и убеждал мать, что это японская борьба борьба интеллектуалов, что, мол, бокс последние его здравые мысли выбил. На что Александр, усмехнувшись, заметил: «Оно и видно, здоровых мыслей нет». Два института поменял, так ни один и не закончил.
Последние четыре года Кирилл занимался стрельбой. Выполнил норматив кандидата в мастера спорта по пулевой стрельбе, участвовал в соревнованиях и весьма успешно.
Александр брал его на охоту и видел, как Кирилл радуется каждой убитой утке или зайцу. Но прошлой осенью, на охоте на уток, случился инцидент, о котором Александр и сейчас вспоминает с неохотой.
Зайдя на катере в камыши, они с Кириллом затаились и ждали утиного перелёта. Кирилл с жадностью всматривался в верхушки камыша, то и дело вскидывая ружьё, но утки пролетали далеко от их засады. Не выдержав, Кирилл громким шёпотом заговорил:
– Пап, пап, давай немного выйдем из камыша. Утки вдоль того берега летят, видят они нас, что ли?
В это время над ними с шумом пронеслась пара уток. Кирилл вскинул ружьё, но утки, словно почувствовав опасность, метнулись в разные стороны. Кирилл выстрелил дуплетом. Селезень, срезанный дробью, камнем шлёпнулся на гладь воды, так что водные круги дошли до них, а утка, перевернувшись в воздухе, упала далеко в камыши.
И вдруг раздался крик. Жалобный крик раненой птицы. Утка кричала в камышах, как маленький ребёнок, которому больно, очень больно. Её резкие вскрики над речной тишиной словно взывали о помощи.
Кирилл в недоумении уставился на отца:
– Пап, что это она? – Александр взял в руки вёсла.
– Как что, Кирюш, она ведь живая и ей тоже больно. По-видимому, дробинка ударила в какое-то чувствительное место, вот она и плачет от боли.
А утка кричала, захлёбывалась, тяжело вздыхала, по-детски всхлипывала, словно призывая кого-то. Может быть, она звала к себе селезня?
Пока они пробирались сквозь камыши в её направлении, Александру самому становился невыносим крик раненой птицы. И когда он, наконец, её нашёл, то увидел её раскрытый, перебитый клюв, подломленное крыло, но не содрогнулся от жалости к птице, а с яростным облегчением свернул ей шею и в неестественной тишине побрёл к катеру. С силой загребая воду сапогами, Александр разбавлял образовавшуюся тягостную тишину шумом воды, так было легче идти.
– Вот, отмаялась сердешная. – Он бросил утку к ногам сына. Тот от неожиданности попятился.
– Пап, поехали домой.
– Так охота только началась, слышишь? – Он приподнял голову, прислушиваясь. – О! О! Ещё! – Эхо доносило выстрелы охотников. И, словно в подтверждении его слов, прямо над ними с шумом пронеслась стая уток. Они молча проводили их взглядом. Сын даже не сделал попытки выстрелить.
– Кирилл, ты чего? – Александр с усмешкой посмотрел на сына. – Ты это брось. Это же охота, так Богом заповедано. – Но Кирилл не слушал. Он смотрел в тёмную гладь реки и думал о чём-то своём.
Охота не удалась, они даже не остались ночевать, погрузив катер на прицеп, вернулись домой.
С наступлением зимы Александр попытался взять сына на охоту, по первому снегу, на зайца, но Кирилл отказался. То же самое произошло и весной. Всякий интерес к охоте у него пропал. А тут взял и поехал убивать… людей, что с парнем случилось?
Александр не стал загонять машину в гараж. Тяжело выбравшись из машины, он набрал номер жены:
– Аллё, Верунь, ты где?
– Дома, где же мне ещё быть?
– Как дома? Смотрю, в окнах темно. Я думал, ты ещё не пришла.
– А зачем свет? Дома я одна. Вот лежу на диване… в темноте.
– Ты знаешь, завтра Кирюшка возвращается. Мне сообщение пришло.
– Знаю, мне тоже пришло. Саша, заходи домой. – Александр увидел, как словно в цепной реакции начал загораться свет в окнах. Это жена прошла по всем комнатам первого этажа и включила свет.
После отъезда сына она не могла находиться в доме с тёмными комнатами. Она говорила, что если горит в комнатах свет, то ей чудится, что в одной из них находится Кирилл, и ей от этого спокойней на душе. А сегодня одна в тёмном доме, значит, возвращается покой в семью.
2
Александр поднялся на крыльцо, оглядел двор. Мелькнула мысль, что собирался переложить брусчатку, но так и не прикоснулся. Всё во дворе словно замерло с отъездом сына, даже миникультиватор, брошенный у молодого кедра, так и стоит сиротинушкой всё лето, а надо бы убрать.
Два молодых кедра, посаженные по углам двора, за двенадцать лет вымахали больше десяти метров, ещё немного и начнут приносить первые орехи.
Как же давно это было. Дочь с сыном что-то колдовали с кедровыми орешками, потом появились маленькие росточки, они их рассадили в горшки и носились с ними словно с маленькими детьми. А потом вот настояли, и каждый посадил своё дерево и ухаживал за ним. Зимой закутывали в тряпьё. В один год Кирилл замотал ствол своего кедра старым пальто и каждый вечер перед сном бегал смотреть, не холодно ли ему. Сейчас кедр смотрит со своей высоты и, наверное, тоже знает, что скоро его хозяин приедет.
Александр задрал голову, пытаясь разглядеть макушку дерева, но не увидел. Будто тягостная дрёма, обволакивающая его всё это время, стала рваными кусками слетать, сползать с него, показывая ему иной мир его жизни. Легкие лепестки радости нежно касались его сердца, вызывая в нём чувство умиления. Ему захотелось плясать. Он вдруг ударил ногой, затем другой, рванул руки кверху и пошёл кругом по крыльцу, выбивая чечётку, ударяя руками по бёдрам и груди.
– Эх! На-а! Эх! На-а! Едрит твою кочерыжку! – и вдруг неожиданно для себя, ведомый какой-то неведомой силой, пустился вприсядку. – Опа-на! Опа-на! Хрен вы нас возьмёте!
Он не видел, как из окна столовой на него смотрела жена. Как её восторженные глаза наполнялись слезами, и они катились ручейками по щекам. А она их смахивала пальцами и смотрела, смотрела на мужа.
Александр с остервенением хлестал себя ладошками так, словно и вправду сбивал с себя что-то не нужное ему и чуждое. Неожиданно остановился, тяжело дыша, осмотрелся по сторонам. Жена отшатнулась от окна, передником вытерла оставшиеся слёзы и, улыбаясь чему-то своему, пошла накрывать на стол. А он же, устыдившись своего минутного состояния, даже удивившись себе, в недоумении качал головой, бурча под нос:
– Во выдал, как в двадцать лет. Ладно, хоть жена не видела, а то подумает, что рехнулся.
Зайдя в дом, он направился к умывальнику помыть руки.
– Саша, Саша, новости из Новороссии! – жена выглядывала из столовой, – Донецк показывают. Фашисты опять бомбят город.
Александр подошёл к двери, облокотился на косяк, вслушиваясь, о чём говорит военный журналист.
Телекартина взрывов и комментарий к происходящему были для него так явственны, что казалось, будто это ему говорят и журналист, и диктор, будто ему напоминают о том, что война идёт без него. И кто знает, не случись того злополучного миокарда, может быть, своим присутствием он повлиял бы на тамошние события и война бы уже закончилась. А теперь что?
Он вспомнил, как из вот такого телевизионного репортажа узнал о судьбе своего сына. После отъезда Кирилла прошло больше двух месяцев. Они иногда перезванивались или обменивались сообщениями. Сын много не рассказывал. Говорил, что в Донецке его встретили хорошо. Жив, здоров, не голодает. Есть где поспать, помыться. Поставили на довольствие. Для большей убедительности в правдивости своих слов Кирилл пригласил поговорить с родителями своего командира, успокоили. В общем, дорогие мама и папа, картина маслом, ваш сын в полном порядке и бояться за него нечего. Разбирает завалы, тушит пожары, помогает жителям города выживать в условиях военного времени.
Всё бы хорошо, но не верились Александру эти телефонные сказки. Отцовским сердцем чувствовал он, что-то не договаривает Кирилл, что-то таит от него и от матери.
Субботнее утро того дня было каким-то вялым. В пятницу вечером к ним в гости приехал Николай со своей женой. Попарились в баньке, побултыхались в бассейне, немного выпили и засиделись до полуночи. Жены ушли в другую комнату, а они, запьянев, ворошили политику и политиков. Разговор вёлся о Донбассе, Новороссии, Украине.
Николай горячился:
– Ты думаешь, я бы не поехал воевать? Я бы поехал, если бы на Украину напала Польша или Германия или НАТО. Я бы дня дома не остался. Украинцы – наш братский народ. Наши деды воевали с ними рука об руку против фашистов. А сейчас что? – он уставился на Александра. Александр тоже вопросительно посмотрел на него. – Пусть они со своими бандеровцами сами разбираются. Они же не лезли к нам, когда у нас власовцы наш… чёрный дом с танков расстреливали. Не лезли. И у нас власовцам америкосы помогали, и что? Власовцам наплевать было на Союз, Россию им бы хапнуть, урвать, а там, трава не расти. Вот так по-ихнему и вышло. Развалили, растащили Союз, разворовали и пришипились по республикам первые секретари обкомов, чтоб им гнить заживо. Что скажешь, не так? – он опять уставился на Александра. Тот скривился, словно от зубной боли.
– Николай, да хватит тебе. Зарядил власовцы, власовцы. А где у нас памятник Власову, а? Нет, тю-тю.
– Тю-тю, – передразнил Николай. – Это сейчас пока тю-тю, придёт время, Власов вместо Ленина стоять будет, а народ наш всё это схавает. Потому, как народ наш, что дитя безвольное и бесправное и вдобавок безмозглое. Каждый в отдельности думает, что его это не коснётся. Хрен вот вам, не отсидитесь.
В семнадцатом Россию проорали, в девяностом Советский Союз проспали. Синкопа, одним словом, а не народ. Да и труп мирового вождя, – он тяжело махнул рукой. – Сашка, давай выпьем за наших жён. Что бы мы делали без них? Знаешь, если бы не моя Люська, хрен бы я инженером стал. Как вспомню, сколько она со мной мучилась. Эх, из-за меня аспирантуру бросила… Сашка, это ведь только мы такие… убогие. Труп главного убийцы русского народа, убийцы Царя, могильщика Православной России лежит на главной площади государства. Во-о, маразма какая, а ты – Новороссия. – Он опрокинул рюмку в себя одним глотком и, не закусывая, продолжил:
– Ты думаешь, кто-то даст создать русское государство, пусть даже вот такое мизерное, – он сложил указательный палец с большим, а потом перевернул в фигу. – Вот даже такого не дадут русским. Не затем они уничтожали русских и Россию, чтобы заново дать возможность русским создать свою государственность. Это чукчам, пожалуйста, татарам, да ради бога, башкирам с удовольствием. А у иудеев-то вообще аж два государства… А вы скулите, русская весна, русская весна… Скоро вам всем русская зима будет.
– Ладно, Николай, я смотрю, тебя понесло совсем не в ту сторону.
– А чё не в ту сторону? Мой Лёшка тоже намылился в Новороссию. В тихушку котомку собрал и вперёд, вначале строевым шагом, а потом на полусогнутых. Ладно, я успел перехватить. Отобрал деньги, документы.
– Да ну? – Александр откинулся на кресло и поправил на себе простыню.
– А вот тебе и ну – баранки гну. Кирилл твой для него сейчас герой. Я бы ему всыпал да боюсь, не справлюсь. Боевым самбо занимается. Так что мне сейчас с ним ухо востро надо держать.
Наша ребятня рвётся защищать Новороссию, а чё наше правительство не сформирует батальоны из украинцев, их, говорят, у нас в России больше миллиона, а? Сформировали бы, вооружили батальоны «Киевская Русь» и вперёд на защиту Украины от бандеро-натовских оккупантов. Ты зачем на меня так невнятно смотришь или я что-то не то говорю?
– То, то говоришь, пойдём, окунёмся, – Александр сбросил с себя мокрую простыню. – Или ты уже не в состоянии плавать? Тогда пойдём, погреемся.
– Нет, Сашок, я вот рюмашку коньячка на посошок хлопну и домой. А вообще, я тебе скажу, Россию погубят банкиры и торгаши. Попомни мои слова.
– Послушай ты, Нострадамус пьяный, ты пророчествуй да знай меру. Не дай Бог, твоя болтовня сбудется.
Гости остаться ночевать не захотели, вызвали такси и уехали.
Утром Александр, мучимый жаждой и естественными позывами, встал пораньше. Проболтавшись между туалетом, ванной и столовой, он решил посмотреть телевизионные новости. Но, поскольку вечеринка не пошла ему на пользу, он, поискав в холодильниках что-нибудь солёненькое, водрузил на стол банку
с солёными огурцами. Расслабившись в предвкушении утоления жажды, Александр налил в бокал рассол. Припав воспаленными губами к краю бокала, он в то же время всматривался в экран телевизора и вслушивался в слова диктора.
Репортаж шёл с переднего края боевых позиций Донецка. Камера давала крупный план ополченцев, затем шли картинки разбитой бандеровской техники, затем разбомбленные, горящие дома, города, плачущие женщины, дети. Александр так и не выпил из бокала, поставил его на стол. На душе стало невыносимо пакостно.
– Сейчас несколько слов скажет ополченец с позывным «Стелс», – на экране промелькнули вооруженные люди в балаклавах и ушли, словно в вечность. Остался один военный. Он сидел будто манекен, только что сошедший с обложки боевого журнала «Братишка». Лицо было спрятано под маской, только напряженные глаза внимательно всматривались в камеру. На коленях у него лежала снайперская винтовка. Он бережно сжимал её левой рукой, а правой нежно поглаживал цевьё. Всё в его амуниции было подогнано и к месту. Он поправил винтовку, заговорил чуть простуженным голосом:
– Я здесь уже два с половиной месяца. Воюю и стараюсь, чтобы фашистская нечисть не устанавливала свои бандеровские порядки на земле Новороссии, – этот родной голос, пусть чуть с хрипотцой, Александр бы узнал из тысячи голосов. Любимые глаза сына с лёгким прищуром, правый наклон головы при разговоре энергией радости ударили горячей волной в самое сердце. Александр вскочил с места и заорал, что есть силы:
– Ма-ать! Ма-ать! Иди сюда! Сюда! Кирюшу показывают! – рванулся к ней навстречу, но нога в шлёпанцах предательски поскользнулась на скользкой плитке, он потерял равновесие. В смятении ухватился рукой за скатерть, скатерть не удержала его, и Александр всей своей массой повалился на пол, таща за собою всё, что было на столе. Страшный грохот упавшего тела, звон разбитой посуды, скачущие огурцы перед глазами, истеричный крик жены:
– Са-ашка! Что с тобой! – ничто не смогло отвлечь Александра от экрана телевизора.
– Гэ-эк, – выдали от удара легкие. – Вот блин, мать, Киру нашего показывают.
– Са-ашка! Что с тобой? – жена подлетела к нему, упала на колени и подхватила руками его голову.
– Киру, Кирилла нашего по телевизору показывают, вон, вон, с винтовкой, – он лежал и показывал рукой на экран.
Жена ойкнула:
– Сынулька, Кирюшка. А чё он говорит?
– …вначале был под Славянском, сейчас с Моторолой. Мы в мобильной группе…
– А кто это рядом с Кирой?
– Тихо ты, мать, слушай, – здесь картинка сменилась. Опять оператор показывал разбомбленные дома, взорванные мосты, убитых людей. Говорил, говорил, говорил.
А они так и сидели посередине своей комнаты, всматриваясь в экран телевизора с надеждой, что, может быть, ещё раз покажут их сына. Жена непроизвольно гладила голову мужа, перебирала волосы, лаская их, и прижимала к своим коленям. А он тёр ушибленное колено, не мигая смотрел на меняющиеся картинки экрана, понимая, что мгновенное свидание с сыном состоялось.
– Саша, а какая такая матарола? Я не расслышала.
– Не расслышала она. Не надо было орать: Сашка, Сашка, что с тобой? Моторола – командир у них, вроде бы… я сам не понял. Только твоя сирена в голове звенит: Сашка, Сашка. Вот что он ещё говорил?
– Так я испугалась. Я подумала с тобой опять приступ.
– Приступ. Говорил, надо палас на плитку постелить. Скользко тут у нас. Коленку вон расшиб. За тобой бежал, чтобы ты Киру увидела.
– А скатерть зачем стащил?
– Мать, отстань, а? Захотелось мне стащить, так вот и стащил. Слава Богу, наш уборщик территории объявился, жив и здоров. Пожарник, едрит твою кочерыжку. Принеси лучше рассола капустного, а то я сейчас умру от избытка чувств.
– Не умрёшь. Вчера не умер, а сегодня и подавно. Николаю позвони, узнай, как он там. Может и его Люська рассолом отпаивает. Больно уж он вчера взвинченный ушёл. Опять, небось, про политику судачили. Расскажи ему, что мы нашего Кирилла по телевизору видели. Я, правда, только глаза и узнала, а что говорил, убей, не помню.
Они, кряхтя, поднялись. Жена, оглядев столовую, усмехнулась:
– Ну, Сашка, ирод. Посмотри, что ты наделал. – Он же в ответ обнял жену, чмокнул в губы:
– Не ругайся, мать, жизнь прекрасна во всех её проявлениях. И знаешь, мать, я ведь только тогда узнал, что такое счастье, когда на тебе женился.
– Да? – жена в удивлении заглянула в его глаза. Он же лукаво усмехнулся:
– Да, да, мать, но было уже… поздно.
– Ах ты, ирод…
Тут раздался звонок телефона. Жена сняла трубку:
– Доброе, доброе… ой! Не может быть! Батюшки! – Она прижала трубку к груди. Александр в волнении уставился на жену. Сердце залихорадило:
– Верунь, что случилось.
– Люся звонит, Люся. Лёшка их сбежал в Новороссию. Николай там рвёт и мечет.
– Да-а, – Александр сел на стул. – Этого и следовало ожидать. Господи, как я его понимаю. Ох как понимаю.
Сейчас, стоя в дверном проёме и смотря новости из Новороссии, он думал о том, какой тяжелый груз растворился в его сердце. Нет, не свалился, а растворился в его сердце этот груз и живёт внутренним переживанием об убитых и тревогой за живущих. Тревогой за людей, живущих в том огне человеческой несправедливости, взращенной непониманием или злым человеческим умыслом. Он тяжело вздохнул:
– Слава Богу, сын возвращается.
– Саш, чего ты сказал?
– Тетеря ты у меня, говорю, глухая. Слава Богу, говорю, что Кирилл завтра возвращается.
– Да, да. Слава Богу, – жена несколько раз перекрестилась. И посмотрела на божницу с Богородицей.
А ведь всего-то два месяца назад ни одной иконы в доме не было. Сейчас же во всех комнатах по иконе.
3
Ужинали молча. Вернее не разговаривал Александр, а жена лепетала что-то о своём. Перебирала, кого пригласить на встречу с сыном, что приготовить. Поставить ли тесто для пирогов сейчас или перенести это мероприятие на утро, что сынулька, наверное, там на сухомятке совсем от домашней пищи отвык.
Александр неторопливо жевал, иногда поглядывал на жену и не перебивал её. И только когда она в списке гостей забралась за двадцать человек, он откинулся на спинку стула, заговорил:
– Мать, ты что суетишься? Какие гости? Пригласим Николая с Люсей, может, их Алексей, что через Киру передал, и хватит. Там Кирилл сам решит, кого приглашать? А стол накрыть надо. Чтобы были его любимые треугольники, груздочки…
– Сашка, треугольники с груздочками больше ты любишь.
– Ну, мать, что я могу поделать, если наши вкусы с сыном совпадают. А в отношении гостей? Пусть отдохнёт с дороги, от войны, а там посмотрим.
Спать, как никогда, легли рано. Жена отвернулась от Александра, уткнулась в стенку и засопела. А он лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок, прислушивался к шорохам дома и ему слышалась музыка. Она была необычна своей мелодичностью, ничего подобного он раньше не слышал. То ли звуки флейты или скрипки звучали то торжественно, то печально. Он напрягал слух, даже один раз приподнял голову, вслушиваясь, откуда исходят завораживающие звуки, но, так и не определив, забылся сном.
Проснулся от того, что горячее тело жены перелезало через него. Он такого бесцеремонного обращения к себе допустить не мог. Всё его мужское самолюбие, всё его мужское естество воспротивилось неуважительному действию жены. Он нежно обнял её, не пуская.
– Сашка, пусти, – зашептала жена в самое ухо. – Вставать пора, а то опоздаем, ну, ирод приставучий.
– Не опоздаем, радость моя, не опоздаем.
– Ах ты, хитрец, то мать, то сколопендра, а тут – радость моя.
– И не только радость моя, но и солнышко моё…
Выехав в сторону аэропорта, они попали в пробку.
– Сашка, я говорила тебе, что опоздаем, а ты нет, нет, в самый раз приедем.
– Мать, а ты зачем так долго спишь? Встала бы пораньше, мы бы пораньше и поехали.
Когда до аэропорта осталось с полкилометра, запел телефон Александра. Он переключил его на громкую связь:
– Да, да, Кирюша, мы подъезжаем.
– Пап, мы здесь, на стоянке. К терминалу не подъезжай.
– Хорошо, сын, хорошо. – Он отключил телефон и выразительно посмотрел на жену. – Он сказал «мы». Кто это «мы»? Может быть, они с Алексеем прилетели?
Жена в недоумении пожала плечами: