Дневники Сузурри

– А по-моему она просто привлекает к себе внимание! Ей нечего предложить мужчине в плане внешности, вот и хочет казаться необычной, идет на всякие ухищрение. А тут не перед кем выделываться. Наконец, ты и увидел ее истинное лицо.

И какой ответ я хотел получить от своей девушки? Странно было изначально задевать эту тему.

Ближе к вечеру следующего дня мне позвонил обеспокоенный Дмитрий в поисках Матильды.

– Я думал она у тебя, что-то с работы задерживается. Телефон свой, разиня, дома оставила. Ладно, попробую позвонить ей на работу.

– Ты только мне сообщи, когда она найдется.

Почему-то я не волновался, уверенность, что с ней все в порядке не покидала меня. И даже, наоборот, я испытывал некую радость от поступка Милы. Наконец, она сделала что-то наперекор своему мужу. Вскоре отзвонился и сам Дем, сообщив о поимке сестры в парке возле дома. Просто гуляла.

Спустя пару недель я узнал, что Матильда вновь начала рисовать, и Дмитрий, похоже, смирился с этим, взяв с нее слово: вначале работа, а потом развлечение. Я был рад оказаться для Милы катализатором, вернувшим ее к жизни. 'Ловушка для разума' все-таки сработала.

Глава 13

Весна вступала постепенно в свои права, и вот уже ветер казался не таким порывистым, а все больше теплым и ласковым. Природа вокруг расцветала, разнося по городу сладкий аромат цветущей вишни и сирени. Роман был окончен, оставалось внести небольшие правки, о чем я в первую очередь после редактора, сообщил Миле и попросил ее отпраздновать это со мной. Мне натерпелось узнать, справился ли я с заданием, донес ли в тексте все то, что чувствовала сестра. И, конечно, было интересно, чем она сейчас живет, что рисует. Неделю я названивал и уговаривал встретиться. Матильда отнекивалась, ссылаясь на занятость, пока я, не слушая протестов, просто не поставил перед фактом, приехав к ней домой в выходной день, заранее зная, что Дмитрий умотал в город по каким-то своим делам и не будет нам мешать.

На удивление встретила Мила меня в хорошем расположении духа, приподнятом настроении и мы долго болтали, обсуждая рукопись, которую она уже к этому времени умудрилась прочесть. Миссия, возложенная на меня сестрой, оказалась выполненной блестяще, Мила была довольна и не уставала расхваливать, постоянно повторяя, что я хорошо уловил суть отношений между главными героями.

– Может, все же напишем твое имя как соавтора? – опять попытался я.

– Нет, нет, это только твоя заслуга. Я вот когда-нибудь нарисую к ней иллюстрации, и мы с чистой совестью накалякаем меня на обложке.

– Ну что ж, как скажешь. А покажи-ка мне, что ты последнее сотворила.

– Я мигом, – крутанулась она на пятке вокруг своей оси и убежала куда-то. Но вскоре вернулась, неся в руках разрисованный планшет, и водрузила его на подоконник.

– Вот, – с гордостью сестра представила мне свой новый рисунок. На нем была изображена самая обычная ваза с синенькими цветами. Ничего сверхъестественного. Правда, ваза какая-та искривленная. Может тайный смысл именно в этом?

– Эм, что это? – растерянно спросил я, тщетно пытаясь отыскать послание в ее рисунке.

– Это ваза! – восторженно пропела Матильда.

– Я вижу, что это ваза. Но я тебя спрашиваю – ЧТО ЭТО?

– Тебе не нравится, – сестренка как-то съежилась и помрачнела. – Значит, никому не понравится, – вздохнула она.

– Ну, ваза-то так себе, если честно. Я просто не понимаю, зачем надо рисовать вазу?

– Все художники рисовали вазы или фрукты. Это же нормальное, правильное искусство. Вазы, фрукты и еще, о, люди! Люди совсем не выходят, – она обреченно опустила руки, теребя край своей футболки.

– Ладно, пойдем по-другому, – я прищурил один глаз и встал в важную позу, изображая критика. – Что хотел сказать художник? – Матильда растерянно заморгала и, попятившись, плюхнулась на диван.

– Откуда я знаю, что хотят сказать художники, рисующие людей и вазы. Я не художник. Я бездарность, – и начала тереть глаза в попытке сдержать слезы.

Я присел рядом и обнял ее.

– Малыш, ты обманщица, каких свет не видывал. Можешь поплакать, я никому не скажу. А взамен требую поставить в известность, что толкнуло тебя рисовать вазы. Это опять он?

Она разрыдалась, уткнувшись мне в предплечье. Что-то пыталась промямлить, но ее слезы не давали мне понять, что именно. Я глубоко вздохнул от досады, что не могу ничего сделать. Просто сидел рядом и гладил ее по плечу, которое остро врезалось мне в ладонь. У меня возникло ощущение, что сестра еще сильней похудела.

– Ты ела сегодня? – попытался я ее отвлечь.

Она отстранилась, переключив внимание из внутреннего мира во внешний. Я будто ясно услышал этот щелчок во время перехода из одного состояния в другое.

– Я.., я не помню. Кажется, я пила чай сегодня. Ты голоден, наверное? Давай я тебя покормлю, пойдем на кухню.

– Мышь, я тебя как старший брат накажу! Четыре вечера, а ты только чай пила за весь день? А ну, быстро на кухню, вазорисователь мой.

Новый титул, нареченный с моей легкой руки, заставил ее улыбнуться. Мы прошли на кухню и, пока Мила разогревала чайник да доставала яства из холодильника, я окинул взглядом помещение. Внимание привлекло ведро с мусором, заставив удивленно замереть на долю секунды. В кульке валялись куски разорванной картины.

– Что это?

– А, ерунда, – нахмурилась сестра.

Я встал со стула и полез вынимать обрывки. Матильда кинулась было меня останавливать, но я нервно оттолкнул ее. Она не удержала равновесие и шлепнулась рядом. Процедив сквозь зубы прощение, я разложил собранные куски. Картина была в красных тонах, на ней не вырисовывалось ничего конкретного, но взгляд утонул в алых линиях. Я видел явственно пламя, которое не просто горело, он пожирало все вокруг. Что-то шевельнулось в душе, заставив невольно сглотнуть подступивший ком. Этот огонь ясно ощущался во мне, он горел в горле, плавил мозг, заставлял вибрировать каждую мышцу. Матильда воспользовалась моим оцепенением и тут же сгребла все кусочки, сминая их до неузнаваемости.

– Фигня, фигня, я же говорю, – слезы опять потекли по ее щекам.

Я резко схватил сестру за руку и заставил посмотреть на себя.

– Откуда ты это взяла? Да остановись ты! Это я, мне же можно рассказать.

– Я, я не знаю, – сквозь всхлипывание, но уже успокаиваясь, попыталась объяснить Мила. – Прости, я иногда забываю, что ты друг. Думаю, это адский огонь или что-то в этом роде. Я не могу описать ощущения, просто я там когда-то была и вдруг это вспомнила, – Матильда помолчала, но она знала, что для меня этого мало и придется объяснять все. – Я, я чувствую агонию и боль, – тихо прошептала она, – понимаешь, не в физическом смысле. Я чувствую агонию и боль вот тут, внутри. Моя душа горит и мучается, и ей вторят сотни таких же мучеников. Это наказание за нашу несовершенную жизнь, за ошибки, за податливость страстям и минутным прихотям. Мы вместе поем эту горькую балладу, омывая слезами раскаленные раны. Я проснулась с этим и поняла, что должна нарисовать всё, что чувствую, во что бы то ни стало, иначе это не уйдет из меня. Иначе я сама сгорю в этом водовороте кошмара. Но когда Дмитрий увидел – наорал, сказал, что я больна и мне надо лечиться. Что это не искусство, а ерунда, и если я хочу хоть что-то в этом мире значить, мне надо рисовать как все, иначе он покажет меня психиатру.

– Уходи от него! – со злостью произнес я. Эта фраза сама слетела с моих губ. – Уходи.

– Нет, нет, нет, – затрясла она головой, и вновь принялась оживленно сгребать клочки, неуклюже засовывая их в пакет. – Он прав. Я ничего в этом мире не значу, а он научит меня быть нормальной и значить.

– Дура, – еще больше разозлился я, – для кого-то ты значишь больше чем просто жизнь. И именно такой, ненормальной, если хочешь!

– Для кого это интересно? – грустно усмехнулась Мила. – Ты всегда так держишься за мою болезнь. А не думал, что мне самой тяжело так жить? – она помолчала, глотая слезы, потом взглянула исподлобья на меня и вновь грустно усмехнулась: – Конечно, Дмитрий прав, я для тебя хлеб, в твоих интересах сохранять меня нестабильной. А я, может, устала. Устала видеть и слышать это все. Ты знаешь, каково это быть видящей? Чувствовать чужую боль, метаться в чужой агонии, проживать чужие жизни? Я схожу с ума от одиночества, потому что просто не могу этим ни с кем поделиться, меня никто не понимает. И никогда не поймет! А Дмитрий принимает хотя бы и пытается мне помочь, в отличие от тебя.

– Ну и оставайся со своим Дмитрием, – выкрикнул я, окончательно психанув, и стремглав выбежал из дома. Я находился в каком-то шоке, к которому примешалась досада и злость от ее непонимания. Сестра всегда оправдывала меня, мои поступки, знала, чем я мотивирую их, наши мысли плыли на одной волне, сколько бы лет разлуки между нами не стояло. Я ведь действительно ее люблю и хочу только одного – чтобы Мила была счастлива. Но благодаря ее мужу, все мои поползновения вывернуты наизнанку, создавая иллюзию, будто я использую такое состояние.

Я сел на мотоцикл и выжал из него всю мощь. Впервые, я не задумывался о своей безопасности, впервые мне было все равно. Если сестра считает меня предателем, то мне уже нечего бояться, а уж тем более щадить ее чувства. Гнев, злость, бешенство, все разом обрушилось и обуревало меня. Мысли путались, и одна фраза, будто молот беспощадного Бога, звучала в голове, голос Матильды повторял: 'я для тебя хлеб'.

Но я всегда предлагал этот хлеб делить на двоих. Сколько раз умолял просто переехать ко мне. Я бы содержал ее, и пусть бы она посреди ночи рисовала свой ад, и словом бы не попрекнул. Нет, ей во что бы то ни стало хочется быть нормальной, как все. И даже скорей всего не ей самой, а ее придурашному мужу. Матильда стала всего лишь его послушной марионеткой, теряя свою неповторимую индивидуальность. И ради чего? Он за все то время, что они вместе, ни разу ласково ее не назвал, ни разу не похвалил. В его взгляде никогда не было и намека на нежность. Все разговоры о нем самом: какой он умный, красивый и талантливый. Нарцисс чертов! Была бы моя воля, я раскроил бы ему череп.

Значит, этого хочет на самом деле Матильда – быть тенью инженера по строительству мостов? Вот пусть с ним и остается, раз не ценит, что я могу ей предложить! Значит и вправду она сумасшедшая, и нет ничего в ней загадочного. Права Катерина – все выпендривается, выделывается, я сам придумал этот идеальный образ и гонюсь за ним.

Очнулся от своих мыслей я уже дома, сидящим на кухне и мрачно глядящим на разогретую пиццу, поставленную передо мной Кэт. Она обеспокоенно глядела на меня.

– Что? – грубо спросил я.

– Ты…, ты не похож на себя, – она запнулась. – Милый, что случилось? Мы хотели с тобой пойти в кино, помнишь?

– А теперь перехотели, супружеский долг, во! – бросил я ей. Катерина медленно осела на стул и захлопала наращенными ресницами.

– Я не понимаю, – уставилась она на меня. – Где ты был? Книгу не приняли?

Книгу! Я же должен был встретиться сегодня с издателем. Быстро встав и обшарив карманы куртки, висевшей в коридоре, я обнаружил десять пропущенных вызовов, восемь из которых от моего редактора. Надо позвонить, извиниться, но не сейчас. Не хочу ни с кем говорить. Катерина вышла в коридор за мной и вновь спросила, что случилось.

– Ты меня пугаешь, – запричитала она, – у тебя взгляд звериный. Что произошло? Что значит супружеский долг? Мы же так давно никуда не ходили вместе.

Я глубоко вздохнул и постарался себя успокоить. Катерина не виновата в моем душевном состоянии, а я не вправе обрушивать на нее свои переживания. Или все же вправе? Мы же должны делить и горе и радость? Нет, все-таки не вправе, внутренний сторож меня остановил. Да, именно так бы меня остановила Матильда, она всегда твердила, что близкие люди очень многое терпят от нас и с ними надо быть аккуратными и ласковыми. Матильда! Везде она, всю жизнь меня учит, но старший брат – я! Сам знаю, как мне необходимо поступать. Злость опять заполонила все мое существо, мне хотелось крушить вокруг, уничтожать, бить посуду и расшвыривать вещи. Ненавижу ее! Ненавижу! Она мне всю жизнь поломала! Я почувствовал прилив сил.

– А пойдем в это чертово кино, хера там, – я начал натягивать куртку.

– Ты не кушал, и еще очень рано. И мне надо привести себя в порядок, – начала суетиться Катерина, но от моего взгляда тут же переменилась: – Но я быстро, быстро.

Я сплюнул и ушел на балкон курить. Постепенно стало возвращаться спокойствие, а с ним и обычные мысли. Больше всего меня интересовало, как я доехал и поставил ли байк в гараж? Вообще, черт возьми, где я его бросил? Спустившись вниз, я с удивлением обнаружил, что автоматом всё сделал как положено и даже накрыл мотоцикл чехлом. Это заставило меня усмехнуться. Мой мозг, оказывается, тоже способен на некоторые выкрутасы. Когда я зашел домой, Катерина уже стояла на пороге в красном платье и выбирала туфли под него. И, неизменно, поинтересовалась, какие ей обуть лучше. И хоть мне было все равно, я указал на первые попавшиеся, сделав вид, что тема для меня не безынтересна.

– Эти тебе очень идут.

– Да, эти красивые, но жутко неудобные, – закивала головой Катерина. – Надену вон те.

Я привык. Женщины всегда спрашивают, и если ты не подтверждаешь их вариант, то они находят вескую причину не согласиться с тобой и сделать по-своему. А если тебе случайным образом повезет угадать мысли, то для женщины ты становишься царем и богом часа на полтора, а может быть и до следующей ночи, пока она вновь не попросить тебя помочь ей с выбором.

До сеанса оставалось еще около двух часов, и мы присели в уличном кафе недалеко от кинотеатра. Катерина без умолку что-то говорила. У нее появилась новая идефикс, заключавшаяся в том, что она точно знает, как писать. Вот уже вторую неделю моя девушка без остановки талдычит, что мы отличный тандем и она сможет привнести, наконец, ту изюминку, которую по ее словам не хватало моим книгам. Вот от этого я и не люблю долгих отношений. Рано или поздно кто-то из партнеров начнет подминать под себя второго. Улучшать его, ломая личность, пока в один прекрасный момент не заявит, уходя: 'раньше ты был другим'. Как там у женщин принято? 'Воспитывать мужа' – таким опытом моя мать втихую делилась с сестрам.

Еще к этому мы прибавим патологическое стремление догнать и переплюнуть соседей в роскоши, чтобы не отличаться от остальных. И дом получше, и машину попрестижнее, и шубу, можно такую же, но со стразами, и неважно, что зимы как таковой нет. Может это и не плохо, но я выбрал другой путь, другие приоритеты. Думая о закате отношений с Катериной, я невольно поморщился. Она все-таки держалась дольше всех, и я успел привязаться и к постоянному порядку в квартире и к ежедневному сексу.

– Ты совсем не слушаешь, – голос Катерины звучал обиженно, она дернула меня за руку. – Может, расскажешь что случилось? Я ведь не посторонний тебе человек.

– С Матильдой поругался, – вздохнул я. – Она считает, я использую ее болезненное состояние.

– Ой, как жаль, – Кэт наигранно всплеснула руками. – Но я уверенна, скоро все забудется, и вы помиритесь.

– Наверное, – неуверенно согласился я, – наверное.

– А что случилось, почему она так сказала?

– Дмитрий ее надоумливает. Он вбивает ей в голову, что она сумасшедшая, и что надо быть нормальной. А она, глупышка, верит.

– А давай посмотрим правде в глаза, она же действительно ненормальная, – Катерина подавила смешок, – это любому ясно. Ты посмотри на нее, у нее рожа безумная, даже ее тело говорить об этом, что-то ест твою Матильду изнутри. На нее взглянешь и сразу понятно – человек душевно болен.

– Не смей так говорить о ней! – от злости у меня потемнело в глазах, и я сжал со всей силы руку Катерины. – Не смей, слышишь! Ты не знаешь, что ей приходится переживать каждый день!

– Ладно, ладно, успокойся, – испуганно затараторила в ответ Катерина. – Я не хотела ее обижать. Просто у тебя как пелена перед глазами. Ты за свою Матильду и меня убить готов. Раскрой глаза, вы давно выросли. К чему такое чудачество? Может быть, в детстве, это было позволительно, но теперь? На кого она похожа? Она же девушка, но эти постоянные штаны, какие-то футболки. Ей уже двадцать шесть, ни детей, ни работы нормальной. Все воображает себя художником! Да я лучше ее рисую во сто раз. Если я захочу и не такое могу!

– У нее есть цель, и она идет к ней, – злость еще не отпускала меня, но туман в глазах постепенно рассеивался. Мне стало интересно, что еще скопилось у моей девушки в душе, и я решил развить эту тему.

– Пфф, быть художником – это, по-твоему, цель?

– Я тоже не родился писателем, ты думала об этом когда-нибудь?

– Но твое писательство приносит тебе деньги и не малые!

– Я занимаюсь творчеством не из-за денег, и если бы это не приносило мне доход, я все равно продолжал бы этим заниматься, понимаешь? А твоя цель какая? Купить себе еще одно красное платье?

– Это глупо сравнивать тебя и ее. Одно дело, когда к двадцати трем все получилось, и когда к тридцати уже не получается. К тому же, купить платье – куда нормальнее цель, чем мнить себя особенной и требовать к себе какое-то другое отношение. И если ты не заметил, так, между прочим, я вообще-то хочу нормальную семью создать с тобой, детей нарожать, жить в большом доме. Вот эта цель, по-моему, достойная, а не все эти метания.

– Думаю, не в этой жизни, – просто ответил я и, встав из-за стола, направился домой.

– Евгений, постой, постой, – придя в себя от такого поворота, завопила Катерина. – Я не то сказала, прости! – она попыталась меня остановить, хватая за локоть. – Ты куда? Ты бросаешь меня?

– Да, – твердо ответил я. – Ты не тот человек, кого я хочу видеть рядом. У нас слишком разные взгляды на жизнь, – какие глупые стандартные фразы. Мне хотелось сказать совсем другое.

– Ты идиот? – искренне удивилась Катерина. И делая акцент на каждом слове добавила: – Ты бросаешь меня?

– Да.

Она рассмеялась:

– Ты опять шутишь или разыгрываешь сценку из своей книги? Для правдоподобности, да? Ты не можешь меня так просто бросить.

– Могу. И бросаю. Вещи заберешь завтра. Возвращайся к родителям.

– У тебя крыша потекла, как у твоей обожаемой сестренки, – истерично расхохоталась Катерина. – Ты еще очень пожалеешь, что сделал это! Я тебя прокляну, будешь плакать, на коленях ко мне приползешь! Ха! Мне хоть не придется терпеть тебя еще один день и еще одну ужасную ночь! Пусть Матильда тебе готовит жрать и ублажает в постели!

Слова Катерины нисколько не удивили, я всегда подозревал что-то такое. Слишком сладко, слишком наигранно было все, да и сама Кэт походила больше на куклу. Достаточно долго она все это терпела. Отравленная ревностью, изо дня в день доказывая превосходство по каким-то своим странным правилам игры. Как всегда не вникнув в суть. Если бы ты могла глядеть в корень, ты бы не вела себя так. Бедная, бедная Катерина. Я пожал плечами и пошел, ее слова меня не зацепили за живое и не дали должного эффекта. Катерина желала словесного поединка, проявления чувств, но у меня не было ничего такого. Ты дарила мне свое время, я дарил тебе свое. Мы в расчете. Быстро сообразив, что угрозы ни к чему не приведут, моя бывшая девушка поменяла оружие. Она начала плакать и завывать.

– Ну почему, Женя, почему? Чем я не такая, я же пыталась быть для тебя лучшей.

– Из всех, что были мне доступны, ты и была самая лучшая, поэтому продержалась так долго, – вздохнул я. Мне не хотелось говорить с ней, но супружеский долг обязывал отдать последнюю каплю. Кто-то или что-то внутри подсказывало, что так поступать нехорошо. И я добавил еще пару банальностей: – Это не твоя вина, это я не такой, прости. Ты будешь хорошей женой кому-нибудь другому, кому будут нужны дети, дом и спокойная жизнь к пятидесяти годам.

– Но я хочу быть твоей женой, я люблю тебя, ты же знаешь! – в отчаянии вскрикнула Катерина. – Люблю!

Отчего-то мне стало больно. Мы никогда не говорили о любви с ней. И вот теперь, слыша эту заветную для многих фразу, я не мог ответить тем же. Может быть месяц, неделю назад – расплескался бы взаимностью. Но я почувствовал, будто очнулся от какого-то дурманящего сна и увидел, к чему катился все это время. И мне не понравилось увиденное. Понимая, что причиняю сейчас сильную боль человеку, который год делил со мной постель, я ничего не мог поделать, чтобы предотвратить это. Если бы она делила со мной этот год жизнь, возможно, я не смог бы уйти. Но она просто существовала рядом, не пытаясь даже понять меня, как это делала Матильда. Матильда, это имя как 'ловушка для разума', выплыло в моей голове.

– Прости, – только сказал я и еще быстрей направился к дому, ускоряя свой шаг.

Матильда! Хватит бежать от себя! Пора уже, наконец, признаться, что я люблю ее не просто братской любовью. Что это нечто большее. Больше, чем простое переживание за счастье и жизнь сестры. Что она давно часть меня. Не прошло бы и дня, чтобы я не думал о ней. Я ведь тоже болен, черт возьми, болен ею.

Глава 14

Помню тот день, когда впервые осознал это. Мне было девятнадцать. Я отдыхал в кругу семьи на летних каникулах. Родители куда-то уехали, взяв старших сестер с собой. Неудобный диван, покрытый колючим, вязанным руками матери покрывалом, принял меня в свои объятия, но не давал сосредоточиться на книге, которую я намеревался прочесть за лето. Матильда собиралась на дискотеку со своими подругами. Тогда она еще с удовольствием посещала различные мероприятия, полные народа, умела непринуждённо смеяться, а болезненные приступы были редки. Сестра крутилась возле большого, с человеческий рост зеркала, что стояло напротив моего ложа. Она примеряла то одно то другое, никак не приходя в соглашение с собой, что же именно надеть. Отбрасывала подобающие такому случаю наряды и вздыхала. Мила всегда вначале выбирала платья, которые ей очень шли, обтягивали изящную фигуру, подчеркивали стройные ноги, но почему-то вслед за этим ей непременно казалось, что она слишком худа для такого, поэтому надевала джинсы, джемпер и кеды. Исподлобья я наблюдал за этим мельтешением, втихую забавляясь зрелищем. Но потом Матильда выпала из поля моего зрения и довольно долго не появлялась. Зудящее беспокойство заставило отложить книгу и пройтись по комнатам. Дверь в ванную оказалась приоткрыта, выпуская из щели узкую дорожку света. Без задней мысли я заглянул туда. Мне и в голову не пришло, что Матильда могла принимать душ или заниматься чем-то таким, чего мне не следовало видеть и знать. Сестра сидела возле раковины, забравшись на тумбу практически полностью. Она опиралась спиной о зеркало и красила ногти на пальцах ног, напряженно пыхтя. На ней были только простые трусики и короткий топик, прикрывающий ее маленькую, еще не совсем развитую грудь. От Матильды пахло чем-то таким удушливо сладким, отдаленно напоминающим земляничное варенье; я не мог понять, чем конкретно, но запах этот дурманил и манил, замутняя разум, заставляя проснуться все мое естество. В замкнутом пространстве ванной комнаты он достиг такой концентрации, что шагнув в этот туман, я потерял волю и рассудок.

Мила подняла голову и улыбнулась.

– Женька, скажи, как лучше, в один цвет выкрасить или чередовать?

– Ты про что? – оторопел я, пытаясь смотреть ей в глаза. Но контролировать себя было сложно. Кровь ударила в лицо, пульс участился, а коленки предательски затряслись.

– Ну вот же, смотри, – она вытянула ножку, открыв свое молодое, гибкое тело мне на обозрение.

Я не сдержался тогда. Резко схватив ее под коленкой протянутой ноги и сделав широкий шаг, я навис над ней, едва удерживая равновесие. Свободной рукой упираясь в тумбу, на которой сидела Матильда, я уткнулся лбом в ее лоб. Она опешила и слегка отклонилась назад. Огромные серые глаза смотрели с непониманием, смуглое от природы лицо моментально побледнело, губы задрожали. Грудь вздымалась от учащенного дыхания. Тогда впервые я почувствовал ее страх, который тут же передался мне, принося извращенное наслаждение. Упиваясь такой близостью, я отчаянно боролся с собой, сопя как разъяренный бык. Матильда, напротив, старалась не дышать. Минуты две, застыв в такой позе, мы просто молчали.

– Женя, – выдохнула, наконец, шепотом из себя Матильда. – Что ты…

– Испугалась? – здравый смысл взял верх и, улыбаясь через силу, я резко развернулся и ушел.

Она потом очень долго извинялась передо мной. Всё оправдывалась, что никак не привыкнет к моему новому статусу, что я уже не ее милый братик, а взрослый парень и что мне тяжело контролировать свое мужское эго. Как всегда придумала за меня оправдание. А я очень долго жалел, что не сделал этого – не поцеловал ее. Я и сейчас жалею. Случая не представилось больше. Если бы можно было вернуть все вспять и повторить, я бы не остановился тогда. И плевать на последствия, оно того стоило. Матильда – это все что мне нужно в этой жизни. Думалось, со временем такое увлечение пройдет, что это просто гормоны шалят, но нет, с тех пор минуло десять лет, а я все так же желаю обладать ею, как никем и ничем другим. Я посещал психолога, который долго рассказывал о подсознании, стремлении к близости таким образом, патологии сексуального восприятия и прочей ерунде. Меня даже заставили пропить курс лекарств, потому что влечение к родственникам – это уже симптоматика. Мне ничего не помогло, я продолжал сходить с ума, но, чтобы избежать участи подопытного психиатрической медицины, изобразил чудесное выздоровление, закопав эти проблемы глубоко в подсознании.