Дневники Сузурри

– Послушай, – я, наконец, понял, что так долго меня мучило, и беспокойный вопрос сформировался в сознании: – А ты сама хоть раз любила?

– Конечно, – закивала с готовностью моя спутница, – много раз. Я и сейчас люблю! Эту жизнь, это небо, свое дело праведное. Конечно, я любила, и люблю, и всегда буду любить. Разве можно оставаться бесчувственным глядя на это великолепие?

– Я не про то спрашиваю, – сердито взмахнул хвостом. – Я тебя спрашиваю о любви к живым существам.

Ангел улыбаясь, пожала плечами, как бы извиняясь за свою непонятливость. И эту странность за ней я тоже давно приметил. Она частенько пользовалась таким интересным приемом, если чувствовала, что сделала или сказала что-то не то. Смотрит в глаза и наивно, по-детски пожимает плечиками, зная, что в такие минуты на нее невозможно сердиться.

– А, про это, – потянула Милен. – Почти в каждом своем земном воплощении. И меня не мучило всё то, о чем ты говоришь. Конечно, бывало, и ревновала, и страдала, и сексуальные желания были. Всё было. И именно поэтому, пройдя через это, я продолжаю утверждать, что любовь – прекрасное чувство, Божий дар, а не проклятье Сатаны!

– Понятно, – обреченно вздохнул я, понимая, что лучше бы не знал ответа. – Почему я его не видел? Познакомишь?

– С кем? – удивилась Мила и посмотрела на меня с непониманием.

– С любимым, с кем еще! – против моего желания слова вышли слишком резкими, а Милен напротив рассмеялась.

– Так они же все того, фьюить.

– Что значит фить?

– Ну что, дальше пошли. Я только с двумя или тремя встречалась здесь, в Реальности. С одним мы даже поддерживаем дружеские отношения, почти как у нас.

– Черт, Милен, ты можешь изъясняться понятнее? Я тебя спросил о любви, а не о земных гормональных перепадах. Ну сколько можно издеваться? А теперь я тебя еще раз спрашиваю, – и четко выговаривая каждое слово, повторил свой вопрос: – Любила ли ты когда-нибудь? Ты, твоя Суть, не в ходе решения Судьбы? Так что после смерти, вспоминая себя, желать вновь быть рядом, несмотря ни на что? Не дружба!

Окончательно рассердившись, я нервно задергал хвостом, на что Мила поджала губы и приняла серьезный вид.

– Не злись на меня, милый Сузурри, – она положила свою ладошку на мое бедро, чем вызвала болезненный озноб по всему телу. – Я не хотела тебя обижать. Если ты имеешь в виду, встречалась ли мне родственная душа, то нет, не встречалась. Вот так, чтобы на подвиги и свершения, нет. И мне от этого немножко грустно, потому что одиночество похоже на пустоту этого космоса. И если бы у меня не было тебя, я бы наверное, все так же продолжала спрашивать Вселенную: есть ли у нее друг? Также ли она одинока? Тоскует ли? А сейчас мне просто нравится сидеть с тобой тут и наслаждаться этим видом. Гляди, вон там что, спиралевидные галактики?

Я взял ее ладонь в свои руки, чтобы не чувствовать приятных болезненных прикосновений и не понимая зачем, вдруг, поднес к губам и поцеловал. Запаниковал тут же, но быстро успокоился и не подал виду.

– Да, моя милая Мила, и они прекрасны!

А она даже не взглянула на меня, как будто я всегда целую ей руки, а только положила голову мне на плечо и вздохнула:

– Да, вот так. Красота!

– Тебе нравится все красивое?

– Конечно, кому не нравится!

– А некрасивое, как думаешь? Может понравиться кому-нибудь?

– Только больному на всю голову, – усмехнулась Мила. Ей было неудобно, я чувствовал, как ангел елозит головой о мое плечо, пытаясь покомфортней примоститься. Я подвинулся поближе, всей стороной тела ощущая холод, но уже не такой сильный, как раньше. Милен сняла защиту.

Довольно долго мы сидели и молчали. И если до этого меня грело странное желание мстить, то сейчас, пребывая в каком-то тоскливом унынии, я начал остывать и это сказывалось губительно на моем теле, но совсем не хотелось прерывать такой момент.

– Я для тебя некрасивый, да? Эти рога, непослушный хвост, совершенно безобразное лицо, ведь так?

– Сузурри, ты чего такой сегодня? – взглянула исподлобья Милен. – Дело же не во внешнем облике, красота идет изнутри. Плохо тебе, да?

– Плохо, – впервые в своей слабости признался я.

– Ну пойдем, пойдем. Как-нибудь еще сюда меня приведешь. А то я впервые вижу розового демона.

Я не стал сопротивляться и телепортировал ее в Обитель, а сам отправился отогреваться к себе.

Бывать в космосе для нас стало привычкой. Она не могла долететь так далеко на крыльях, похоже Бог не желал отпускать своих детей от места служения, может быть боялся, что они начнут размышлять и сомневаться. А я имел возможность мгновенно переносить нас в любую точку мироздания, даже, наверное, и через черную дыру. Иногда, в таких путешествиях, я не мог сопротивляться ангелу, и мы подглядывали на другие планеты за чужими подопечными. Но я строго-настрого запретил ей вмешиваться.

Глава 7

Стрелки щелкают: тик-так. И мне кажется, из-за такого частого наблюдения за звездами я и сам перенял у Милен привычку размышлять и философствовать, перестал остро реагировать, если кто-то в окружении оказывался, по моему мнению, не прав. Многое стало просто неинтересным.

Тик-так щелкают стрелки, заставляя время измываться надо мной, делая мгновения долгими, разлуку невыносимой, а предвкушение встречи мучительным. Милу заперли в лечебнице и назначили курс терапии. Теперь она больше похожа на бездушную куклу, послушно выполняющую заветы врачей. Зато, больше не плачет, только смотрит пустыми глазами вокруг и не понимает ничего. Дем все еще навещает ее, но заметно отдаляется. Теперь у него появилось утешение. Катерина, поддерживающая их семью в первое время, неожиданно становится той третьей, которую в шутку искала Мила. Что же, Дмитрий тоже проигрывает ставку Судьбе, отвернувшись от предназначения. И это наполняет мою Суть злорадством – ему придется пройти еще одно перерождение. Пожив в шкуре человека, я вспомнил, что это такое, испытывать отчаяние и душевную муку, и мне обидно за Милу, она всегда с этим справлялась сама, хотя и жила бок о бок с ангелом. Уж он-то мог облегчить эту боль таким же образом, как она помогала остальным, как помогла мне однажды. Сейчас, я чертыхаюсь на себя за невнимательность. Ведь нас ждала долгая счастливая жизнь, мы могли умереть в один день, чтобы воссоединится здесь, на Пороге Обители моего Отца. Но мне не хватило осторожности, потому что я всё забыл, потому что, покидая Место, все живущие теряют память.

Я оказался в ее Обители один, Мила где-то пропадала. Легкий ветерок плавно качал ветви, уже сплошь усыпанные розовыми цветами. Он подхватывал случайно оборванные лепестки и, убаюкивая, проносил по всей поляне, заставляя пришедших сюда покрываться нежным розовым цветом.

Я прилег на траву и, положив руки за голову, вгляделся в небо. Маленькие облака, пушистые, как будто сделанные из ваты, неспешно плыли по яркому голубому небу. Значит, мою кроху что-то волновало. Безмятежность ее Духа канула, и не было больше никакого спокойствия. Я лежал, и мне чудилось, будто моя Мила танцует на этих облаках, что-то напевая и смеясь. Ее золотистый смех, легкий, прямой, искренний бил меня в самый центр, в саму мою Суть и от этого было невыносимо сладко и больно одновременно. Я чувствовал себя счастливым, но с этим безумно боялся. Чего? Наверное, будущего. Что однажды уже не буду этому радоваться, что однажды пресыщусь и мне надоест ходить сюда, стыть на ее ветру, а Мила будет все так же танцевать и смеяться, не замечая этих перемен, не замечая отсутствия меня. Как будто и не было на ее Пути никакого демона. И эти накатывающие волны сводили с ума. Мне то хотелось обнять первых встречных чертей и подарить из них Миле букет, то становилось жутко тоскливо, и я готов был прыгнуть в самый холодный океан. Интересно, а есть ли у нас, у небесных созданий своя Судьба? Интересно, а способна ли тесная дружба перерасти в нечто большее? Я никогда не слышал, чтобы в аду говорили про любовь, будь то любовь между похотливым суккубом и демоном, или же среди ангелов. Все мы умели любить, но это не то чувство, что испытывал сейчас я. Да и в сущности, что такое есть любовь? Я всегда считал это простой физической реакцией в мозгу, заставляющая людей продолжать свой род, но теперь мне так не казалось. Я давно одержим ангелом, давно хочу сделать ее своей. Чтобы думала только обо мне, касалась только меня, принадлежала мне без остатка, по собственной воле, чтобы я не боялся ее внезапного желания уйти, чтобы, в конце концов, отдала свои крылья в обмен на возможность быть со мной. Одержимость эту можно считать любовью?

Я не заметил за своими размышлениями, что Мила давно сидит рядом и смотрит на небо со мной. Я обвил ее за талию хвостом.

– Ты сегодня что-то тиха, и ветер.

Она молча пожала плечами и, улыбнувшись мне, вздохнула. Розовый лепесток задержался на ее подбородке и скатился вниз под тунику, заставив заиграть мое воображение. Мила рассмеялась и попыталась выковырять его оттуда.

– Давай, я сделаю это? – хвостом я потянулся под юбку, но получил шлепок рукой.

– Жулик, – прищурила глаз Мила, – не смей даже думать, потом достану.

– Подаришь его мне? – заигрывая, я подмигнул.

– Сузурри, – уже настойчивей одернула Милен.

– Где была?

– С братьями заболталась.

– И о чем же? – спросил, против воли, грубо я.

– Так, помощь нужна была небольшая, – рассеянно пролепетала Мила. Но я видел, что она сейчас находится не со мной, что ее мысли все еще летают где-то в их разговорах.

А вот это мне уже совсем не нравилось. Ее братья! Их общение выводило меня из себя.

Это ее сочувствие ко всем, меня оно раздражало. Я должен быть центром внимания Милы, только я! Ни с кем ее делить я не собирался, даже с братьями. Меня приводило в бешенство одна только мысль, что ангел проводит еще с кем-то время. Непроизвольно я сжал ее сильней, от чего она наморщилась.

– Ты что? – с обидой произнесла Мила, и ветер усилился.

– Задумался, это непроизвольно.

– Для чего тебе хвост? – взяв его в руки, она нежно провела по треугольному наконечнику. – Такой мягкий и приятный на ощупь.

– Это мой половой орган, – со всей серьезностью заявил я, и заметил, как тело ее поразила брезгливая холодность, но она совершенно не подала виду, а, только, аккуратно, держа двумя пальчиками, размотала себя и положила хвост на траву рядом.

– Мила, я шучу, – усмехнулся я, обмотал ее за лодыжку, уложив кончик повыше колена. – Правда шучу. Хочешь глянуть на настоящий? Он тоже мягкий, приятный на ощупь, а Тина говорит еще и вкусный.

– Сузурри, ты иногда невыносим! – покраснела Мила, и нахмурила брови. – А Тина, кто она такая?

– Тина? Суккуб мой.

– А, – махнула головой Мила, все еще не осознавая значения слов, но вдруг поняла и от обиды прикусила нижнюю губу с такой силой, что показалась капля красной крови и на глазах навернулись слезинки. – Суккуб?

– Ты же не думаешь, будто я веду праведную жизнь? Я все-таки демон, любитель плотских удовольствий. А ты мне этого дать не желаешь.

– Я вот никак не пойму, – всхлипнула мой ангел, но продолжала держаться. – Ты меня всегда обманываешь, искушаешь. Какая цель наших встреч? С одной стороны, ты хочешь меня погубить, я знаю, это твоя натура. Но делаешь ты это всё не из коварства, ты просто не умеешь, не знаешь, как по-другому. С другой стороны, я же вижу, что ты искренен, что не притворяешься, когда мы вместе смотрим на звезды, ты терпишь холод и остаешься со мной, и потом, ищешь для меня что-то новое всегда. Так чего же ты хочешь? – на этой фразе она не выдержала, и слезы градом покатились из ее глаз.

– Ты чего? – оторопел я, не понимая, к чему этот разговор. – Я тебе противен? Мне уйти?

– Знаешь, это, наверное, не правильно, что мы делаем. Наверное, нам не надо видеться. Ни к чему хорошему такое безответственное поведение нас не приведет.

Порыв ветра заставил дерево скрипнуть, обрывая своей яростной силой лепестки с веток, обдавая меня холодным потоком, пробирающим до Сути. Я гордый, навязываться не в моих правилах. Не сказав ни слова, щелкнул хвостом и отправился к себе. Не хочет – не надо, я ее не заставлял. Ко мне вернулось обычное мое состояние – злость, досада, ненависть. Я вновь ненавидел ангела. Отвергнуть меня? Как она посмела! Сидя у себя в кресле, я шипел от бессилия и бешенства. Но всё это вскоре, сменилось необычными для меня унынием и тоской, стало невыносимо отвратительно существовать. И уйти от своих мыслей мне решительно было некуда. Тину я давно не призывал, задолго до этого разговора мне приелись такие утехи. Я попытался скинуть напряжение, встал и подошел к мученику, что сидел в клетке. Он беспокойно принялся озираться и, трясясь всем телом, заламывать руки.

– Милый прекрасный демон, оставь меня. Я сделаю все, что пожелаешь.

– За что тут? – спросил я безразлично.

– Домашнее насилие. Жену побивал. Но она была невыносимой занудой, ты меня должен понимать. А я, я веселиться любил!

– А чего тогда женился?

– Как чего, по любви конечно! Но я ж не знал, что ей нужно со мной сидеть на диванах, что она будет радоваться только совместным прогулкам. А мне общество нужно! В кабак сходить с пацанами, в сауну, ну и выпивать. Куда же без этого! А она как с катушек съехала, начала пилить, и пилила, пилила. Ну, однажды, не выдержал и надавал ей тумаков. А она присмирела. Вот так и привык.

– Понятно.

– Ты меня понимаешь? Вот здорово! Значит, отпустишь?

– Нет. Побуду твоим мужем, – зевая, констатировал я. – Ща, только выпью для пущего эффекта.

Взяв со стола кубок, я сделал солидный глоток вина.

– Послушай, а мне капельку, а?

– Жене пить разрешал?

– Как можно!? Она же женщина!

– Вот и тебе не положено, – уже допивая, хвостом я схватил его за горло и затянул покрепче, так что человек принялся отчаянно сопротивляться. – Сколько был в браке?

– Я порядочный, – он тщетно пытался разжать руками мою хватку. – Ты не так меня понял, отпусти, прошу!

– Сколько ты был в браке, – четко выговаривая каждое слово, спросил я, сильнее затягивая петлю.

– Двадцать лет, двадцать счастливых лет совместной жизни. Самых лучших в моей жизни, – прохрипел грешник.

Я поднял его под самый потолок клетки, выдернул оттуда и с размаху бросил на каменный пол, отчего тот свернулся калачиком и зарыдал.

– Я все понял, – промямлил он, – не буду больше, никогда, вот те крест! Отпусти меня, я раскаялся.

– Что ты! Нас с тобой ожидают двадцать счастливых лет совместной жизни. А ты в первый же день сдался? – усмехнулся я, хватая его за лодыжку, и поволок по полу наружу. – Насиловал?

– Ч-ч-что?

– Жену свою насиловал? По принуждению?

– Нет, нет, нет! Никогда, не волочи меня, прошу. Я пойду, куда скажешь!

– Врешь сволочь, – я опять размахнулся, стукнул его о каменный пол и приподнял. – Не нравится на месте жены? – человек, раскачиваясь, висел в воздухе верх тормашками. Лицо его было изуродовано, сплошь залито кровью, перепачкано слезами и соплями.

– Не нравится, но я же сказал, был не прав, каюсь. Могу пойти помолиться и свечку поставить. А, вообще, не положено, меня и отпевали, и перед смертью я исповедовался!

– Ха! Ты думал, что исповедуешься и тебе все сойдет с рук? – я расхохотался. – За свои поступки нужно нести ответственность. И сейчас тебе воздаться по заслугам.

Я телепортировался в Лавовую Долину и, стоя на кромке обрыва, держал за волосы мужика прямо над кипящей лавой.

– Ну, выбирай, продолжим играть в пьяного похотливого мужа и его нудную жену или все же классическое горение в геенне огненной?

– Классика, классика! – заорал грешник, боясь, что я притронусь к его драгоценной невинности. – Лучше погреться.

Я нагнулся и окунул его с головой в кипящий поток. Подержал там недолго и поднял.

– Ааааа, – орал мужик. – Ты что, психопат? Так и убить можно!

Это меня рассмешило, и я принялся окунать его, вновь и вновь повторяя процедуру, пока мне не надоели его однообразные крики. Раскрутив над головой за волосы, я забросил грешника прямо в середину бурлящего озера.

– Приду к тебе завтра, если не забуду, – крикнул на прощание.

Долгое время я старательно выполнял свою работу, пытаясь уйти от собственных мыслей. Было невыносимо, какое-то странное чувство, какая-то тупая боль, заставляющая задыхаться, застряла в легких и никак не получалось ее прогнать. Я бежал от себя привычным способом, все глубже окунаясь в жестокость, пьянство, похоть. Я уже не слышал крики подопечного, таскал его всюду, отдавая на растерзание суккубам и другим демонам. И во время мимолетных просветов, когда трезвел и отчаяние наваливалось с новой силой, мне казалось, как за поворотом или скалой мелькали кончики белых крыльев, что выводило меня из себя и окунало с новой силой в неконтролируемое бешенство, и я готов был выть, вместе с остальными павшими.

После затяжной попойки, я очнулся у себя в кресле. На полу валялись разбитые кувшины, мои собутыльники в обнимку с голыми суккубами, какие-то грешники, черт знает как оказавшиеся здесь. Видимо, кутили мы долго и выпито было много, раз я практически ничего не помнил. Я отупел в этом разнузданном веселье и задыхался от жалости к самому себе. Но что-то меня пробудило ото сна. Что-то заставило вздрогнуть и проснуться. И не просто открыть глаза, а, наконец, отрезветь, сбросить пелену. Я услышал голос и это был не Отец, единственный кому я внемлю в любое время и в любом состоянии. Нет, Отец не звал меня, звала меня Милен.

– Сузурри, – вновь услышал я зов, жалобный и дрожащий, – приди, умоляю.

Я встал, пошатываясь, и замотал головой, в попытках стряхнуть остатки пьяных видений. Мне не казалось, я четко слышал – мой ангел звал меня.

– Иду, – откликнулся я и, щелкнув хвостом с такой силы, что образовалась трещина на каменном полу моей Обители, перенеся к ней.

Ветер уже бушевал, бедное дерево, едва выдерживающее такие порывы, стояло почти голое, и листья и цветы разметались по поляне. На небе проносились черные тучи, а Мила стояла в центре, с опущенными крыльями и, закрыв ладонями лицо, плакала. И мне стало еще невыносимей. Обычно, я бы радовался торжеству своей правоты, но не сейчас. Больше не было в моей Сути обиды и досады. Мне было по-настоящему больно видеть ее такой. Я подошел и, не отдавая отчета своим действиям, обнял ангела.

– Ну, ну, чего ты, кроха? – бормотал я, совершенно не понимая, что необходимо делать в такие минуты. За свою жизнь мне не доводилось никого утешать. Что говорить, раньше такое бы и в голову не пришло. Но сейчас я поступал интуитивно, подавшись эмоциональному порыву. – Малыш, ну что ты, я здесь, я пришел, не надо плакать больше, прошу.

– Сузурри, – она взглянула на меня, и я впервые увидел ее такой. Заплаканные глаза, красный вздернутый носик и в кровь искусанные губы. Мой ангел был так слаб, так уязвим, а я позволил себе оставить ее. – Сузурри, прости меня.

– Ну, брось, я и не думал сердиться, ты чего? Я просто сделал то, что ты меня попросила. У нас же уговор.

– Прости, прости. Дело не в уговоре, нет, – она обняла меня, впервые за то время, что мы проводили вместе, и прижалась крепко-крепко, ознобом проходя по моему телу своими прикосновениями, как будто боялась, что я могу исчезнуть. Разжигая своими объятиями тот огонь – внутренний, странный, очистительный – что я испытывал только рядом с ней в минуты уединения. – Просто я запуталась, я уже ничего не понимаю. Мне с тобой тяжело, мне горячо и страшно, мысли, одна ужасней другой, постоянно лезут в голову. Но, – ее глаза забегали по моему лицу, пытаясь понять, что я чувствую в этот момент, – но без тебя еще хуже. Без тебя просто невозможно. Наверное, наверное, я люблю тебя.

Эти слова сорвались с ее губ, словно непослушные дети, родные, но упрямые в своих стремлениях. Она хотела оставить эту тайну себе и не смогла удержать. А я же мгновенно вознесся, понимая, что, наконец, добился своей цели. Самодовольная улыбка упорно кривила губы, я не мог ее контролировать.

– А теперь представь, что это не взаимно, – я победоносно вздернул подбородком и увидел на ее лице страх. Я никогда не видел до этого, чтобы Мила боялась. Теперь же не просто отпечаток на ее лице исказил мимику, теперь этот страх передался мне, проникая во все закоулки Сути. Она ослабила объятия и попыталась отступить, но я крепче прижал ангела к себе. – Я просто сказал, представь. Это еще не значит, что все именно так. Мне без тебя тоже очень плохо, моя милая Мила. И если бы я не любил тебя так же, то не расслышал твой зов, не примчался бы сюда сразу же.

– Сузурри, – всхлипнула Мила и вновь прильнула ко мне. – Сузурри, ты жестокий демон.

– Знаю, – улыбнулся я, – знаю. Но тебе это явно по вкусу.

Ветер стих, тучи ушли, наступила звонкая тишина, а мы еще долго стояли, не разжимая своих странных объятий. Теперь я уверен – демоны тоже способны любить.

Глава 8

Стрелки щелкают: тик-так. И мне казалось тогда, что я не смогу пережить еще один такой разрыв. Неосознанный побег от собственных чувств, это, в сущности, большая глупость. Я окончательно уверился, что Любовь все-таки порождение моего Отца, проклятье Дьявола, делающее способными на жестокие поступки, застилая глаза ревностью, спутывая мысли и размывая грани между красным и белым.

Тик-так щелкают стрелки, заставляя время смеяться надо мной, показывать мне язык, дразня своим беспристрастием ко всему происходящему. Времени нет дела до того сколько его отпустили тому или иному. Мы дорожим каждой секундой, а оно даже не подозревает о нашем существовании. Милу выписали. Лекарство сделало ее равнодушной ко всему, но оставило жить. Она сейчас у родителей, бродит как приведение по дому или подолгу, закрывшись у себя, лежит на кровати, рассматривая фотографию Евгения. Но больше не плачет. Это хорошо.

– Я принес тебе подарок, – улыбаясь, я протянул Милен цветок, на корнях которого свисал ком удобренной пеплом земли.

– Милый Сузурри, он прекрасен! Где думаешь его лучше посадить?

– У входа, конечно, он быстро вырастит и будет защищать тебя.

– Защищать? От кого? – удивился мой ангел.

– Не знаю, от нежеланных гостей, от других надоедливых поклонников.

Мила засмеялась.

– Поклонников? У меня только один навязчивый и очень милый поклонник, и от него я не хочу защищаться, мне приятно такое общество, – я нахмурился, настороженно вглядываясь в ее лицо, ничего ли не изменилось с последней встречи, а она еще заливистей захохотала. – Я про тебя, дурашка!

– Не, ну а вдруг? – усмехнулся я, делая вид, что шутил. Мне надо как-то научиться жить со своей ревностью.

Мы высадили цветок возле входа в Обитель, вместе. Мне вдруг понравилось созидать. Видеть, как с твоей помощью создается что-то новое. Это подпитывало гордыню. Вовсе не обязательно гневаться или ненавидеть, чтобы оставаться горячим. Теперь я стал тщеславным и самодовольным, и эти чувства на порядок выше, чем обычная злость, делали мою кровь еще более жгучей.

Я принес цветок-мухоловку, что приспособились расти возле скал в Лавовой Долине. Когда он разрастется, то покроет вьющимися колючими лианами все вокруг.

– Сама не поранишься? – вдруг спохватился я.

– Постараюсь, – ангел посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Почему ее взгляд стал так подолгу задерживаться на моем лице, я не понимал, но мне определенно нравилось такое назойливое рассматривание.

– Что?

– Ничего, – Мила покраснела и спрятала взор, прикрывая его пушистыми серебристыми ресницами. И все в ней прекрасно: и волосы, и ресницы, и серые глаза, и полные губы. И эта скромность, робость, слабость. Я всегда думал, что ангелы сильны и заносчивы, что пройдя такой тяжелый Путь, они никогда не ощущают смятения, твердо стоят на ногах. Искушения отработаны, и ничем невозможно их пробить. Но моя милая Мила не такая. Тысячная, рожденная из звездной пыли, прошедшая все девять кругов мытарств, осталась мягкой и податливой, робкой и нежной. Цветком в адском пепле, прекрасная в своей наивности. Теперь мне совершенно ясно, почему она облюбовала женскую оболочку, такой была ее Суть, иначе не возможно себя выразить. И в качестве силы она выбрала меня – могущественного, познавшего все пороки демона, олицетворение мужской Сути. Чтобы изведать другую сторону жизни, Милен пошла окольными путями, не ведая, куда они, в конечном итоге, ее заведут.

Я взял ее за руку и прикоснулся губами к нежной коже.

– Вкусная, как земляника, – сладко запел, заставляя ее вновь смеяться.

– Какой же ты все-таки мастерский искуситель!

А ведь если бы я был ее Создатель, я бы пожирал Милу целиком каждый вечер и каждое утро создавал, чтобы вновь вкусить ее не приедающуюся пряность. Если бы я был ее Создатель, я бы держал ангела подле себя, не позволяя реализовывать даже свое предназначение. Милен круглосуточно сидела бы у меня в ногах и выполняла все мои прихоти, зная, что на ужин будет съедена. Покорность, вот чего мне хотелось видеть в ее нежном взгляде. Но в тоже время я хотел добиться страсти, той жгучей, что колотила в моей Сути. И эта двойственность ощущений продолжала давить на меня, заставляя поступать нелогично, сводя потихоньку с ума, хотя я не знал, может ли демон лишиться холодного расчета и вытворять несвойственные ему вещи. Я уже не сопротивлялся своей странной одержимости прикасаться к ней, целовать руки, вдыхать пьянящий аромат волос. Как магнитом, ангел притягивала к себе, а мне хотелось еще большего. Но и она уже не противилась, позволяя себя трогать огненными руками, и сама иногда целовала и в щеку и в плечо, как-то наивно и по-детски, потому что не умела и не знала, как это делают демоны. Не было в ней той пылкости, что я хотел видеть.