Живу. Зову. Помню

а мне чудится

блеск золотых эполет,

что носила

вчерашняя Ника.

Негэнтропийность

Мы – на шаре,

над нами – сфера,

а за ней -

другие миры.

Эх, заманчивая химера -

быть аналогом «черной дыры».

Я вобрал в себя все пространства

бывших, будущих, здешних времен,

одного не приму – постоянства:

с энтропийным покоем

конец обручен.

Смещение

Смерч клубящийся -

на-небо тянет,

водяная воронка – на дно.

День и ночь на волне расстояний

нас уносит туда,

где Оно – наше прошлое -

призраком глянет,

или «завтра» -

явиться должно.

Мы всегда смещены друг за другом,

видя профиль и видя фасад,

так и мчимся разорванным кругом

вверх и вниз,

и вперед и назад.

Весна

Улицы – кашеобразны,

мышино – машиноподобны:

воздух – и грязный и праздный,

и мысли назойливо дробны.

Обрывки разбросаны ветром,

затоптаны ржавым ботинком,

собачьим завшивленным фетром

воняют бродячие динго.

Весна -

хоть стреляйся, хоть плюйся

бесцельна, пуста, безотрадна.

И я – уже вновь не влюблюся,

и нету дороги обратно.

Ломаюсь -

боюсь надломиться,

вздымаю глаза в поднебесье,

но вижу унылые лица,

но слышу убогие песни.

Весна -

отрицанье былого.

Но хочется верить весною

и выкрикнуть громкое слово

«Земля»-

что привиделась Ною.

Зажглась звезда

Зажглась звезда -

одна на небосклоне,

ничтожная в сравненьи с фонарем -

как бриллиант в серебряном кулоне,

ограненный морозным январем.

В ней схожесть есть с едва замерзшей льдиной -

как ярок свет,

как холоден тот свет -

нет страсти под сияющей личиной.

О, приходи,

живительный рассвет.

Утес

В объятьях страстных волн

утес угрюмый ожил,

и брызги-поцелуи

взметнулись к небесам.

Нездешний мир ночной,

сребристостью умножа,

в органе звезд

ударил по басам.

Вечный обмен

Из книжных знаков возникает мысль

как отраженье всех явлений мира.

На ней как на крыле

ты подымись

над плоской крышей собственной квартиры.

И там в потусторонней высоте,

феномены сменив на ноумены,

поймешь,

что жизнь дана тебе затем,

чтобы в процессе вечного обмена

с природной окружающей средой,

и с миром социума, с ноосферой

ты разумом и духом

как святой водой

смывал с себя остатки Люцифера.

Стихи – не есть гармония

Стихи – не есть гармония,

они – явленье образа,

всегда – непредсказуемы

как блики от луны,

сияющей над озером,

как вечное без тормоза

«Великое Дыхание»

пра-жизненной волны.

Стрежень

Не из Земли вышел Я

и уйду не в Землю, а в Небо.

Земле достанется мой прах,

мое физическое тело,

а сам я растворюсь в парах

космического беспредела.

Но я всецело – не умру,

и когерентным словом прежним

вас проведу я по-утру

в тумане жизни -

главным стрежнем.

Ойкумена

Мир, в котором живу, -

многомерен.

Было, есть или будет когда -

все возможно,

во всем,

я уверен,

отразится моя колгота,

отразятся мои ноумены,

как во мне -

мира скрытая стать.

И на звездах свои ойкумены

нам придется опять воссоздать.

Рождество

Мы отмечаем Рождество

не как рождение Христа -

ведь миром правит естество,

а не направленность креста.

К тому же

крест как знак святой

был много ранее рожден

как символ встреч Огня с Водой

в языческой дали времен…

(а православие – лишь тень

язычества в одежде слов…).

Мы отмечаем этот день

под русский звон колоколов

как пробужденье естества

от летаргического сна:

спешит зиме взамен весна

под старым знаком Рождества.

7.01.99.

У озера

Падают листья в озерную гладь,

сосны своим отраженьем любуются,

облачки в небе лениво целуются,

рыба и та перестала клевать.

Что это? -

то ли нирвана сошла,

всех осенила ленивой покойностью:

землю,

замаливающую покорностью

тысячелетья прошедшего зла;

флору и фауну,

солнечный свет

впитавших в себя в бесполезной обильности;

душу,

погрязшую в будничной пыльности;

вечер грядущий и новый рассвет.

Будет таким же он? -

думаю, нет,

вновь колесом как обычно завертится.

Даже с трудом

да и то не поверится,

в то, что мгновенья прекраснее лет.

Клев

Я гляжу

на молчащий поплавок,

жду

хотя бы случайный клевок.

Ну а вечность мимо течет,

ей мои проблемы -

не в счет.

У нее – безнадежные дела -

землю эту уберечь ото зла.

Мир утратил определенность

Мир утратил определенность,

как комар в паутине бьется,

и недавняя отдаленность

ныне болью своей отдается.

Лик вчерашнего херувима

нынче видится козьей мордой,

и глядит златозубый Фима

на прохожих с улыбочкой гордой.

Мы – прохожие в этом мире,

потеряли себя в разливе,

в кубатурной своей квартире

никогда нам не стать счастливей.

Нам бы выплеснуться наружу

внеземным когерентным светом,

и тем самым очистить душу,

став работником и поэтом.

Эйдос жизни

Как просто верующим жить

и без сомнения служить

нерукотворному Творцу,

влекущему нас всех к концу.

Апокалипсис.

Он грядет.

Да, мир сегодняшний умрет,

но эйдос жизни будет жить.

Ему и следует служить.

Годы – года

Отшумели воды.

Схлынула вода.

Пролетели годы,

но…грядут года.

Тому воздастся

Тому воздастся,

кто соединит

мир ересей

и мир желанных догм,

кто в прожитой расплывчатой тени

отыщет ключ в грядущий экодом.

В нем в каждой келье -

личное очко,

чтобы смывать свой собственный понос,

в нем личным узко щелистым зрачком

интерферентно будет зрим прогноз

того,

что сбудется

со всеми и со мной,

того,

что станет кладбищем ума,

того,

как развернется шар земной -

мои хоромы

и моя тюрьма.

Наступят в прошлом,

будущем ли дни,

когда зерном

мой разрешится тлен,

и новый Вождь мечтой соединит

всех,

кто сейчас

не в силах встать с колен.

Мы не умеем расставаться

Мы не умеем расставаться

и даже с тем,

чего уж нет -

все помнится,

чего за двадцать

и вновь по двадцать дважды лет,

свои возможности не меря,

смогли изведать и познать,

вдохнуть, почувствовать, поверить,

а после…

все к чертям послать,

себе оставив для развода

не сами страсти и дела,

а подсознательное фото…,

чтоб память все уберегла.

Уже забиты все ячейки,

а мы, не очищая их,

плюсуем денежные чеки

и акции компаний – чьих?

Зачем?

Мы что – сыны Гобсека,

чтобы на дивиденды жить.

Замуровать бы дверь отсека,

куда б все прошлое сложить,

и вновь с наивностью ребенка,

чей мозг от предрассудков чист,

внимать,

как мир материй тонких

свой исполняет акафист.

Любите крыши, Буделяне

Любите крыши, Буделяне.

Они подстать местам святым.

На этой городской поляне

растут подлунные цветы,

здесь звездный аромат весомей

и меньше гари будних дней,

луна, открыв свое лицо мне,

приветливее и родней.

Избавившись от груза тени,

ступаю смело на карниз,

бреду по царству сновидений,

не опасаясь рухнуть вниз.

Здесь лес антенн фильтрует вести,

плохие отгоняя – «кыш».

Давайте, буделяне, вместе

любить тепло подлунных крыш.

Таинство

Не все доступно разуменью.

Природа таинства хранит

как радиацию – гранит,

как сперму прошлую – каменья.

Пройдет один, другой зон,

воспрянут жизнью минералы;

но, видно, некий есть резон,

чтоб таинство -

не умирало.

В вагоне

Душно и тряско в вагоне,

стены трещат и скрипят,

и пассажиры

как кони загнанные храпят.

Мне бы на воздух из клетки,

в свежую звездную ночь;

время подобно рулетке -

не отпускает нас прочь.

В стороны брошены руки,

жаром пылает лицо.

Мы в заколдованном круге -

царствует … колесо.

Сутолочь

Нет, не бывает у круга конца

Жизнь многолика

как дщерь и старуха.

Понтий и Иешуа -

два близнеца,

вечная сутолочь

тела и духа.

Проблема круга

Инь-ян,

Ормузд и Ариман,

добро и зло -

как я и тень

неотделимы друг от друга.

Кто начал:

ветер или вьюга,

первичней что:

иль ночь иль день,

небесный свод иль океан -

О, вечная проблема круга.

Кроссворд

Взирая по ночам на небосвод

как в отраженье собственной души,

пытаюсь я в мерцающей тиши

свой динамичный разгадать кроссворд.

Но в перекрестье строчек и столбцов

не нахожу ответа для себя,

какое у истории лицо

и какова грядущая судьба.

Над моим изголовьем

Над моим изголовьем

на черном панно

журавли среди лотосов

машут крылами.

Может быть, это – мы

в том забытом «давно»,

перестав изъясняться друг с другом

словами.

Дрейф

Все реже и реже

я плаваю в озере слов.

Беззвучной листвою

усыпана водная гладь,

безмолвьем таясь,

глубина поглощает весло,

и лодка, запутавшись в лилиях,

в дрейф залегла.

Уста мои сомкнуты

горечью красных рябин,

ознобом травы,

испытавшей изморози гнет,

и сбоем в работе

моих кровеносных турбин,

всеобщей неясностью,

что же нас в будущем ждет.

Истаю

То, что слаще белого хлеба,

то, что выше звездного неба, -

горизонты моих желаний,

беспредельные дали души -

вырвусь к ним из бытийного склепа.

Мне грядущее тем уже лепо,

что в его сверхобъемном плане

ни о чем не придется тужить.

В параллель мировому стрежню,

перестав быть вчерашне-прежним,

я вольюсь в многоликую стаю

и фотоном любви истаю.

Дар

В любом из нас

есть чувственная сила.

Она, от нетерпения дрожа,

иных – в постель клала,

меня же – возносила

в незримые созвездья миража.

И оставляя в забытье рассудок,

я ощущал распахнутой душой,

как тайный мир,

нам некогда чужой,

сплетая день и ночь как инь и ян,

в объятьях суток,

становится для всех землян

к их чувствам чуток,

даруя всем и мне

прикосновенье чуда.

Сюжет рыбацкий мне знаком

Сюжет рыбацкий мне знаком:

я силы берегу,

а время – трачу,

слежу за отраженным поплавком,

надеясь не на труд,

а на удачу.

Пусть рыбка золотая принесет

не новую старуху, не хоромы,

не банковский валютный счет,

не виртуальный мир на сидиромах.

Мои желанья

во сто крат скромней,

мне более чем у других -

не надо.

Имущества и слаще и срамней

гармония с природой -

мне награда.

В ночи, когда Человек

В ночи,

когда Человек

лучше видит самого себя,

скрипя,

ключи

отворяют дверь в Незнаемое.

Мое тайное -

становится явным,

случайное-

главным,

крайнее -

данным

в своей нужности.

В сущности

этим и занимается поэзия,

грезя

о несбыточном.

Но если быть точным,

то грезы -

это самая что ни на есть Реальность

Суть жизни -

не криальность,

а стремление к негэнтропии,

к утопии.

«Жизнь -

это и есть преодоление Утопий»*

__________

*О. Уайльд

Мчась по кругу

Мчась по кругу,

повторяю

наяву я и в бреду:

прошлого – не потеряю,

новое – приобрету.

Бифуркация – рожденье

новой сущности -детей,

станет центром притяженья

и началом продолженья

древнемудростных идей.

Зло

как тень добра

отрину

и с орбиты сброшу вниз -

будет райская витрина,

а не суетная жизнь.

Но не стану манекеном,

повторюсь самим собой -

и в потомках будут гены

полновесной жить судьбой.

В юности – жаждешь действовать

В юности -

жаждешь действовать,

в старости -

ищешь суть.

В рай на автобусе рейсовом

нас не отвезут.

Только лишь тропами горными

можно наверх взойти,

только виденьями горними,

только мыслями гордыми

можно себя найти.

Циклоида жизни

Циклоида жизни

бросает то в холод, то в жар,

то-наверх,

то – вниз,

возвращая в исходную точку.

А мне – как попасть

на орбиту далеких Стожар,

стартуя фотоном с Земли в одиночку,

чтоб там,

задержавшись на несколько местных минут,

продолжить свой путь сквозь Галактики

дальше и дальше,

разорванный круг

превращая в спиральный маршрут,

не все понимая,

но вовсе не чувствуя

фальши.

Уходим-остаемся

В каждом из нас

есть поэт и художник,

сыты трудом мы,

а творчеством – живы.

Если уходим,

то прахом ничтожным

мы удобряем грядущего нивы;

но остаемся в земной ноосфере

замыслом нашего вечного ралли,

чтобы потомок,

в наш разум поверив,

дальше раскручивал

мудрость спирали.

Поставьте на могилу мне плиту

Поставьте на могилу мне плиту

с изображением двойной спирали:

когда-нибудь

я вновь сюда приду,

пройдя сквозь все космические дали,

скажу потомкам:

Здрасте… вот и я…

Все повторимо…

кроме Бытия.

Арктида

Мы – из Арктиды.

Там ныне царит океан,

и лед как экран

глушит голос былой ойкумены.

О ней ничего не рассказывал вещий Боян,

о ней в «Житиях»

ничего не прочли игумёны.

И все-таки

вновь пролетая над этой страной,

я чувствую:

что-то

незримо в меня проникает,

в душе прорастает

лежавшее долго зерно,

и листья и корни

истоки и устье смыкают.

Когда-то

отсюда, из этих первичных краев

как птицы на юг,

в неизведанность мы устремились,

нас гнал

любопытства извечный таинственный зов,

мы счет не вели

позади остающимся милям.

Пройдя сквозь Сибирь,

разбрелись вдоль Яксарт*– Сырдарьи,

арийским трудом

создавая сады и посады.

В Урарту и Индии

древние наши цари

кормили людей

освященным кусочком прасада**.

Позднее пасхальным назвали его куличом,

вобравшим и душу и плоть от далекого предка,

с которым в едином слиянье

плечо о плечо

живем,

вспоминая свое изначалие редко.

Другая же ветвь наших предков,

пройдя сквозь Таймыр,

ушла за Урал,

поселясь в скандинавских фиордах;

а рядом

лениво лежал атлантический мир,

разбуженный много позднее

моторами Форда.

На новой волне

повернули норманны на Русь,

туда же

с востока проникли арийские россы.

Так кто мы:

славяне иль тюрки -

сказать не берусь,

одно только знаю:

сродни нам

морозы и росы.

Но Родина – это не дом, где рожден человек,

а край,

где мы предками нашими

зачаты были.

Как будто морзянкой вещает не новый Певек,

а шлет нам Арктида

свои изначальные были.

__________

* Яксарт – др. назв. р.Сырдарья

** прасад – священное кушанье (санскрит)

Прародители

Лемурийцы и атланты -

фотороботы идей,

эфемерные гиганты -

прародители людей.

Вы – реальные химеры,

первопахари Земли,

из далекой ноосферы

сущность Homo принесли.

Пусть у вас иное тело,

третий глаз горит во лбу,

вы

подвигнули на дело

всю звериную толпу.

Вы

структурой укрепили

хаотичный род людской

и народы наделили

страхом, радостью, тоской.

Увлекла нас суть земная,

праисторию затмив -

мы все реже вспоминаем

тот космогеничный миф.

Отрешившись от мистерий,

чтим лишь нынешний момент.

Но когда-то в новой эре

наш затонет континент,

и цепляясь друг за друга,

будем в новый лезть ковчег,

чтобы по большому кругу

возвернуться в новый век.

Катаклизмами убиты

Катаклизмами убиты,

вы оставили свой след.

Континентов новых плиты

стерегут вас много лет.

Уберечь вас, ох, непросто -

душу звездам передав,

под луной

большого роста

зреет скопище из трав.

В стеблях горестной полыни

дух ваш – жалом из змеи.

Предо мною вы и ныне -

прародители мои.

Встреча поколений

Закрыв глаза от внешних впечатлений,

я вижу, что живет внутри меня –

возможность встречи разных поколений –

от космоса до… кетменя.

Над полюсом

За окошком – белое наличье,

Арктики торосистая гладь.

Перед этим северным величьем

невозможно ерничать и лгать.

Здесь узлом сошлись меридианы

над одною из полярных клемм,

и звучит космическим пиано

здесь начало всех земных проблем.

Время здесь не меряют часами,

компас от неведенья затих.

Только я, опершись вниз глазами,

чищу белизной полярной стих.

Там, где стынут столетние льды

Там, где стынут столетние льды,

где торосы

как кариатиды

держат небо,

под толщей воды

проступает дыханье Арктиды.

Бог, Россия И Я

Бог,

Россия

И Я -

треугольник вопросов,

и пытаюсь найти

триединый ответ.

Средь небесных высот

и полярных торосов

затаилась История

в памяти Вед.

Чем дальше уезжаешь от Москвы

Чем дальше уезжаешь от Москвы,

тем глубже окунаешься в Россию.

И суета, к которой я привык,

стихает под небесной жаркой синью.

Умаян ширью костромских полей,

в тени лесов сусанинских блуждаю,

под колокольный звон монастырей

историю грядущим упреждаю.

Расстояния – это связь

Расстояния -

это связь

не между двумя точками,

а между явлениями,

протекающими во времени.

Расстояние между одиночками –

огромно.

Я не люблю возвращаться

Я не люблю возвращаться,

с прожитой тенью общаться -

лучше по кругу идти,

чтобы судьба обвенчала

завтрашний день и начало

пройденного пути.

Вязь

Хаос, расчлененный на монады, -

это ль не начало бытия,

это ль не родимые пенаты,

те, откуда вышли ты и я.

Долог путь, делясь и умножаясь,

группируясь в классы и ветвясь,

изгибаясь, но не унижаясь,

ткать живую мыслящую вязь.

Мы-прошли,

и человечьим роем

поднебесье все оплетено.

Что же дальше для себя откроем,

где прорваться в космос нам дано,

чтоб преодолев галактик тренье,

перейти стремнину Леты вброд

и узреть в четвертом измереньи

точку возвращения вперед.

Черти

Где-то в земной тверди,

нанизанные на вертел,

проворачиваются черти

в образе нашей смерти.

Кто они -

дух наш праздный,

просачивающийся осмос

или осадок грязный,

не унесенный в Космос;

обликом с нами схожи –

как фотография в раме -

или иною рожей

выглядят в голограмме.

Им не помеха – порода,

нагроможденье каменьев,

такая у них природа

вращательного проникновенья.

С нами они играют

в односторонние прятки

и каждодневно карают

укором и кротким и кратким,

шамкают ртом беззвучным,

входят-уходят без трений;

с нами они неразлучны -

наши подземные тени.

Японские пророчества

Если небо померкнет -

луна осветит Фудзияму.

Если туча ночное светило закроет,

ты внутренним оком

увидишь дорогу к священной горе.

Горе тем,

кто внимая пророкам,

манны ждут

и мосты над ущельем не строят;

им мучительно нравится

в яме

быть до смерти,

а мне надо кверху -

скорей.

Ноттингем

Забвение воюет с черепицей,

и стены держатся в осаде лет.

Собор над городом

как каменная птица,

как связь времен хранящий амулет.

Как гулко здесь под сводами столетий

шагать по плитам мраморных могил.

Здесь крестоносцы выросли как дети,

и здесь их бог навек угомонил.

Под ногами – Париж

Под ногами – Париж

мокрым зеркалом вычурных крыш,

серой Сеной,

которая -

как ни пытай -

не откроет

на дне замурованных тайн,

Александровский мост

с золоченной когортой коней,

и солдатский погост -

пантеон знаменитых теней.

Я на верхней ступени

ажурного чуда стою.

подо мною -

по Сене

в белооблачной пене

времена молчаливо снуют.

Суровые скульптуры Вигеланда

Суровые скульптуры Вигеланда

мне истину открыли до конца,

что красота не в том,

насколько ладно фигура скроена

и светел цвет лица,

не в том, насколько поза нарочита,

не в целомудрии под фиговым листом.

О, человек,

ты в камне мной прочитан -

склоняюсь пред обычным естеством.

(г. Осло)

Гранитные люди сурового взгляда

Гранитные люди сурового взгляда -

они охраняют свой жизненный ствол.

Их главным достоинством,

высшей наградой

и было и будет -

хранить естество.

Фаллос

Переплетенье обнаженных тел,

образовавших вздыбившийся фаллос -

безмолвные начало и предел,

что мифом и трудом воссоздавалось.

А ныне только северный гранит,

рукою человеческою выклан,

в себе все лики бытия хранит,

какими их запечатлел Vigeland.

Вот разъяренный мальчик копит гнев -

ему судьбою тяжкий рок положен,

а рядом пара безмятежных дев

душой резвятся, тел своих моложе.

И юноши – в преддверье трудовом,

играючи, наращивают силу.

В природном облаченьи рядовом

они равны Гераклу и Ахиллу,

но их удел – не подвиги, а труд;

не им поют воинственные трубы,

из памяти истории сотрут

их имена – безвестных лесорубов.

Но больше, чем героям, им дано

суровой правдой жизни насладиться,

и женщины – уж так заведено -

готовы с ними воедино слиться.

Блаженные Мария и Юдифь,

Надежда, Магдалина и Гертруда,

объятьями любви объединив

весь мир, вы – равно и порок и чудо.

Налиты груди радостью греха,

из каменных сосцов сочится млеко,

как полноводна женская река,

вспоившая потомкам человека.

И та река свивается в спираль,

то наверх нас возносит, то – обратно.

А на дворе – морозистый февраль,

и фаллосу под снегом – безотрадно.

Как безотрадна и сурова жизнь,

где мыслям недосуг, чего хотим мы.

Но друг на друга крепко опершись,