Игры настоящих мужчин. Юмористические рассказы

       Прошло несколько месяцев. Как-то вернувшись с морей, мы сидели в курилке у контрольно-дозиметрического пункта, грелись на солнышке и дымили сигаретами.

– Кореша, глядите, никак наш «годок», – сказал кто-то из ребят, ткнув пальцем в пространство. И точно. По асфальтированному покрытию, тянущемуся вдоль лодочных пирсов, в сторону КДП неспешно шествовал наш герой.

       И – «ба!». На его плечах золотились старшинские лычки.

       При встрече выяснилось, что он теперь служит на подсобном хозяйстве в качестве ветфельдшера, где, наконец, нашел свое призвание.

       Так что, никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь…

Случай с коком

– Саня, ну не надо, – вяло обороняется от крепких объятий   смазливая девица  в  тонкой  репсовой  униформе.

Мордастый Саня, в короткой белой курточке  и  черной пилотке на башке,  что-то мычит    и усиливает натиск.

– О-о, – томно стонет девица, чувствуя,  как настойчивые руки  шарят за пазухой.

– Абрамов!  – орет кто-то с верхней палубы, потом звенит трап,  и на двери запертой изнутри каюты дергается рукоятка.

– Твою мать, – шипит  Саня,  отпуская  свою пассию,  и щелкает запором.

За дверью стоит   матрос в ватнике.

– Чего надо?!

– Консервированную картошку в банках привезли, – шмыгает тот носом. Куда грузить?

– Ир, обожди секунду, я щас, – оборачивается Саня к девушке,    выходит из каюты и задвигает дверь.

        Саня Абрамов, старший кок на  недавно спущенном на воду, подводном крейсере.

        А Ира, одна из малярш, работающих на нем в заводе. Том самом, который эти крейсера   делает. Ночью ожидается очередной  выход в море, и  на корабль грузят продукты.

– Так, – говорит Абрамов,  спустившись вместе с матросом в трюм. – Вот сюда и складывайте эти гребаные  банки.  Мудаки, не могли свежей привезти.

– А че мы?  – обижается  матрос. Это все интендант.

– Ладно, – бурчит Абрамов и спешит обратно в каюту.

– О-о-о, – вновь начинает стонать  Ира  в умелых руках кока.

        Возню  прерывает  громкий стук в дверь  и начальственный голос, –   открывай!

– Интендант, сука, – шепчет  девице Саня,  и  щелкает замком.

– Значит так, Абрамов, – говорит слегка заплетающимся языком возникший на пороге мичман. – Я  на склад, за деликатесами, остаешься за старшего. Ты все понял? И громко икает.

– Ага, понял, –  с готовностью кивает чубатой  головой кок.

        Как только он возвращается в каюту, в трюме  раздается  дробный грохот и чей-то вой.

– Ящик упустили, падлы, –  сокрушается Саня. – А давай  пойдем в провизионку, а, Ир?  Там  тихо и все такое.

– Давай, –  прыскает в кулак малярша и хлопает  ресницами.

        Через минуту они стоят  в аппендиксе коридора  за одной из ракетных шахт, и кок звенит ключами.

– Тэкс, –  проворачивает он запорный клинкет,  тянет  на себя глухую дверь и щелкает рубильником. – Заходи.

        В небольшом, сияющем белой эмалью  помещении, под потолком, на крючьях, висят  несколько  замороженных  говяжьих туш,  у  переборок  сложены многочисленные ящики и коробки, а посередине  стоит разделочный пень, с всаженным в него громадным топором.

– Во! – стопорит за собой рычажный запор Саня. – Как в лучших домах! – и подмигивает подруге.

        Та, ежась,   смотрит на  наросший   по углам иней.

– А это ничего, – перехватывает взгляд девушки кок. – Щас   погреемся. И достает из одной коробки  початую бутылку «Старого замка», а из второй несколько шоколадок «Аленка».

– Ах, как экзотично, – шепчет  девица и влюблено смотрит на Саню.

Потом они делают по нескольку глотков из горлышка, жуют шоколад и целуются.

– Ну что, давай? – тяжело дышит кок в пунцовое ушко.

– Давай, –  нежно мурлычет Ира и лезет рукой ему в штаны.

        ..аршему  .атросу   ..рамову  ..рибыть в  ....альный! –  неразборчиво доносится снаружи.

– А? Чего? – отлипает от девицы Саня и непонимающе пялится  в подволок.

– Старшему матросу Абрамову прибить в центральный! Кок, твою мать!!!  – через минуту более явственно разносится по громкоговорящей связи.

        -У-у-у, курвы! –  едва не плача вопит   Саня  и  бросается к выходу.  –  Ирочка, я щас! – оборачивается он к подруге, потом чмокает дверь, и слышно как в замке проворачивается ключ.

– Ты где, билат, лазиш, а?! – встречает кока в центральном разъяренный вахтенный офицер,  грузин по национальности.   – Бигом в кают-кампанию, к камандыру!

– Есть! – вякает  Саня и  чертом прыгает в люк.

        В офицерской кают-компании, вольготно устроившись в креслах,  за столом сидят командир с незнакомым адмиралом  и пьют чай с   сушками.

– Прошу разрешения, – осторожно просовывает голову в дверь кок.

– Давай – давай, Абрамов, заходи, – благодушно гудит  командир.  – Расскажи-ка нам,  как ты завариваешь такой  вкусный чай, –  и кивает на подстаканник.

– Чай? –  таращится  на адмирала Саня и непроизвольно сглатывает слюну.

– Ну да,  – значительно отвечает тот  и утирает    платком  выступившую на лбу испарину.

        В  течение нескольких минут  Саня на автомате излагает  рецепт и методику приготовления своего напитка, а затем вытягивается  и тупо пялится на начальство.

– Молодца, –  цокает языком адмирал. – Порадовал. А почему он у тебя только старший матрос, а?  – вопросительно косится на командира.

– Понял, Лев Алексеевич – с готовностью отвечает тот.– Сегодня же исправлю.

– А теперь садись  старшина, с нами, – кивает адмирал на свободное кресло. Вестовой, еще прибор и чаю!

        Примерно через час, обласканного Саню отпускают, и он, все еще не веря, что пил чай с  адмиралом и теперь старшина, в прострации лезет наверх, подышать свежим воздухом.

– Сань, ты чего? – спрашивает его один из дымящих у обреза   на пирсе  моряков.

– Дай, – протягивает   руку кок и  жадно сосет сигаретный бычок.

– Ты ж не куришь!? – удивляется кто-то.

– Это я от переживаний, – приходит в себя Саня  и рассказывает как пил чай с адмиралом.

– Ну, ты молодчик! –  весело гогочут приятели. – С тебя причитается!

– Само собой, –  расплывается в улыбке кок. – Завтра же и проставлюсь.

Внезапно его  лицо меняется, Саня  бледнеет  и  рысит к  лодке.

– Да, забрало чумичку, –  сплевывает в воду рыжий матрос. – Давно не видал, что б он так бегал.

        Пролетев восьмиметровый тубус  шахты и  центральный пост, Абрамов метеором проносится  по отсекам, скатывается по трапу и  приникает ухом к  запертой двери провизионки.  За ней мертвая тишина.

– Все, кранты, – шепчет Саня,  и, вставив дрожащей рукой ключ в замок, дважды его проворачивает. Потом  открывает дверь  и деревянно переступает комингс.

        В мертвенном свете ламп, на  деревянном стеллаже, скрючившись сидит Ира и, втянув голову в воротник курточки,  звонко клацает зубами.

– Ты   г-г-де  б-был, к-коз-зел? – шепчут побелевшие губы.

– Ч-чай с адмиралом пил, – тоже заикаясь, отвечает Саня.

        Затем раздается дикий визг,  в глазах кока мелькает серия вспышек,  и  девица пулей   вылетает наружу.

– Эх, Ира, Ира – тяжело вздыхает Саня и присаживается на корточки.

– И откуда он взялся, этот  гребаный  адмирал?

Примечания:

обрез – половина металлической бочки.

подволок  – потолок в корабельных помещениях.

комингс – металлический порог

чумичка  (то же, что и половник), жаргонное название коков.

С легким паром

Удобно устроившись  в кресле вахтенного и забросив ноги на направляющую балку, я  с интересом читаю «Караван PQ-17» Пикуля.  Второй час ночи, на лодке тишина  и убаюкивающее гудение  дросселей  люминесцентных ламп.

        Внезапно у кормовой  переборки раздается резкий зуммер отсечного телефона,  я встаю, и направляюсь туда.

– Не спишь? – раздается в трубке  загробный  голос Витьки Допиро. – Пошли на дебаркадер, помоемся.

– Идет, – говорю я, и вщелкиваю ее в штатив.

        Помыться стоит, тем более что  мы готовимся к очередному выходу в море и целыми днями  принимаем на борт   различное оборудование, приборы, расходные материалы и продукты.

        К тому же я  подвахтенный, а рядом с  лодкой, у причала, пришвартован заводской дебаркадер  с отличными душевыми для гражданских спецов.

        Достав из бортовой шкатулки у торпедных аппаратов  казенное полотенце, мочалку, шампунь и мыло,  я   сую все в защитную  сумку от противогаза, набрасываю ее на плечо  и спускаюсь на нижнюю палубу.

        Во втором отсеке,  у пульта химического контроля,  работают   две молоденьких малярши, а рядом  пританцовывает и скалит  зубы, сменивший меня, вахтенный  носовых отсеков, Славка Гордеев. Помимо обхода отсеков, в ночное время мы обеспечиваем  все огнеопасные работы, которые ведутся на лодке.

– Видал?  – подмигивает мне  Славка  и  вожделенно пялится на обтянутый комбинезоном, пышный зад одной из девиц.

Я ухмыляюсь, молча показываю ему большой палец  и  ныряю в люк третьего.

        Там меня уже поджидает Допиро, с такой же сумкой.

        Мы взбегаем по звенящему трапу в центральный пост, где  в окружении светящихся датчиков и мнемосхем скучает  вахтенный офицер, и просим разрешение подняться наверх.

– Давайте, – значительно кивает  тот головой,  и мы  исчезаем в шахте люка.

Наверху россыпи звезд, начался отлив и  пахнет морем.

        Сойдя по узкому обводу на трап, мы минуем караульную будку,  с  стоящей у нее «вохрой», с  наганом   в кобуре,   и ступаем на  широкий, заасфальтированный причал.

        Несмотря на  глубокую ночь, завод работает. В  огромных, высящихся вдали цехах,  мерцают вспышки  сварки,  слышны  звон металла, грохот пневмомолотков и урчанье электрокаров.  Родина укрепляет свой ядерный щит.

        Миновав стоящую позади нас в ремонте лодку, мы  подходим к  ярко освещенной коробке дебаркадера. На нем расположены  всевозможные мастерские и  подсобки, в числе которых  шикарная душевая  для  заводских рабочих.

        Отдраив нужную нам дверь, мы спускаемся вниз и попадаем в обширную   раздевалку. В ней, в ярком свете плафонов,  белые шкафчики у переборки,  мягкие маты на палубе и низкие длинные  скамейки по периметру. Из-за неплотно прикрытой двери душевой, слышен шум воды, неясные голоса и выбиваются клубы пара.

– Во, кто-то уже моется, – говорит Витька и мы раздеваемся.

Потом я тяну на себя тяжелую дверь, мы переступаем высокий комингс,  и обширная душевая оглашается  пронзительным  визгом.

Там, в молочном тумане, мелькают несколько розовых тел, в нашу сторону летят мочалки.

– Ух ты-ы! – восхищенно гудит  Витька, и тут же  получает одной в лоб.

– Пошли отсюда! – орут из кабинок девицы,   стыдливо прикрываясь руками.

– Да ладно вам, – утирает с лица  мыльную пену  Витька. – Матрос ребенка не обидит! Ведь так, Валер?

– Ну да, – отвечаю я, и мы, посмеиваясь,  семеним по кафелю в другой конец душевой.

        Соседки,  что-то бубнят, потом хихикают  и, поддав напоследок пару,  по одной выскальзывают за дверь.

– Хорошо помыться, мальчики! –  весело кричит последняя.

– И вам не хворать, – бубнит Витька, намыливая голову.

        Через полчаса, изрядно  напарившись и ополоснувшись напоследок, мы  возвращаемся  в пустую раздевалку,   в изнеможении опускаемся на скамейки.

– Хорошо, – говорит Витька, тяжело отдуваясь. –  А у нас в Сибири, бабы между прочим, с мужиками моются.

– Иди ты?! – не верю я.

– Сам иди, – хмыкает приятель.  –  В деревнях.

        Потом мы обсуждаем забавное приключение, хохочем и направляемся к своим шкафчикам.

– Твою мать! –  выпучивает глаза Допиро.  Рукава его  робы и штанины, завязаны   мокрыми узлами.То же самое и с моей.

– Вот сучки, – шипим мы с Витькой, пытаясь  развязать узлы. Но не тут-то было, они затянуты намертво.

        Следующие полчаса,  матерясь и действуя зубами,  мы  все-таки  приводим робы в рабочее состояние, напяливаем  их на себя и спешим назад.

– Кто это вас так изжевал, коровы, что ли? – весело интересуется вахтенный офицер и с интересом пялится на наши робы.

– Ага, товарищ лейтенант,  с сиськами,  – кивает Витька, и мы ссыпаемся на нижнюю палубу.

– Ну что, как говорят с легким паром, – бормочет Витька, когда,  добравшись до каюты, мы  заваливаемся в койки.

– И тебе не хворать, – зеваю я, и мы проваливаемся в сон.

Примечание:

дебаркадер – плавучая пристань, выполненная в виде судна.

День счастья

– А давай сегодня рванем в самоход, –  предлагает Витька, наблюдая,  как я швыряю за борт  оставшийся от обеда  кусок хлеба. На него сверху пикируют бакланы и устраивают шумную драку.

– Не, – говорю я, – не пойду.   И  швыряю второй.

       В прошлый раз нас едва не отловил базовый  патруль,   и загреметь на «губу» у меня нету ни малейшего желания.

– Ну, как знаешь, –  вздыхает Витька, ловко отщелкивая сигаретный бычок в  сторону качающихся  на воде птиц.

       Через час, немного вздремнув, мы  спускаемся по крутому трапу на  пустынный причал, строимся  и,  гремя сапогами, направляемся  вдоль  залива, в сторону  виднеющегося вдали  морзавода.

– Прибавить шагу!  – изредка бухтит шагающий сбоку  строевой старшина Жора Юркин, на что мало кто обращает внимание. За последние дни, готовясь к очередному выходу в море, команда здорово вымотались, и на то есть причины.

       Кроме  нас,  на ракетоносец необходимо принять  почти сотню заводских специалистов,    представителей различных  закрытых НИИ и военпредов. Всех их  следует возможно комфортно разместить  и  каждодневно питать   по нормам морского довольствия.

       А посему, с раннего утра и до поздней ночи,  под ласковые  речи помощника    и интенданта, команда  загружает провизионки, холодильники и трюмы,   всем необходимым для плавания.

       Тут и мороженые говяжьи и свиные  туши, горы деревянных и картонных ящиков со всевозможными консервами, шоколадом  и вином,  тяжеленные мешки с мукой, сахаром и крупами, а также всевозможные «расходные» материалы.   Все это мы получаем на складах, доставляем к лодке,  спускаем  вниз и растаскиваем по отсекам.

       Сегодня последнее усилие –   после обеда осталось   загрузить  тонну какой-то аппаратуры,  полсотни фанерных  «самолетов», для тех, кому не досталось места в каютах, а заодно пару грузовиков с картофелем и   капустой.

       К вечеру, помывшись в душе  на стоящем рядом дебаркадере, мы  с чувством выполненного долга возвращаемся  на плавбазу. Бачковые  получают на камбузе ужин, накрывают раскладные столы  и все, рассевшись по боевым частям и службам, активно работают ложками.

Потом, мы выходим наверх,  дымим сигаретами на юте, и гадаем, что случится в этот раз, накануне выхода или в море. Как правило, в такие дни   происходят занимательные истории.

       Однажды, весной,  захворал какой-то важный спец из «Рубина»,  и  вместо него на выход прислали  хорошенькую женщину. Наш командир отказался идти  в море и потребовал специалиста-мужчину.  Разразился большой скандал, но «кэп» уперся и мужика все-таки нашли.

       В другой раз, уходя на глубоководные испытания, мы забыли на берегу доктора,  он догнал лодку уже в море  на каком-то катере  и   карабкался по шторм-трапу  на надстройку, с чемоданчиком в зубах.

       А пару недель назад, на ракетных стрельбах, какой-то «блатной»  начальник  из Москвы,  в силу незнания правил пользования,  был контужен  в гальюне содержимым его баллона, вылетевшим оттуда под давлением в полторы атмосферы.  После этого он долго отмывался в душе и  сожрал у доктора почти весь валидол.

       Предавшись столь приятным воспоминаниям и накурившись до одури, мы строимся  на вечернюю поверку на верхней палубе,  потом спускаемся в кубрик, вооружаем свои подвесные койки  и укладываемся на тощие, застеленные маркированными  простынями и колючими одеялами, пробковые матрацы.

– Руби вольту!  – орет дневальному из своего угла Жора,  просторный кубрик погружается в    синий полумрак  ночного освещения.

       В трубах отопления  мелодично булькает вода и шипит пар, в отдраенные иллюминаторы веет  запахом моря и осенней прохладой,  где-то за переборкой привычно шуршат крысы,  и мы погружаемся в сон.

       Среди ночи всех будит  грохот ботинок  на трапе,  яркий электрический свет и громкая команда «Подъем!»

       Под  люком стоят  наш дежурный офицер,  незнакомый   лейтенант  и два  курсанта из местной школы мичманов, с   якорями на погонах и красными  повязками на рукавах бушлатов.

– Всем   построиться  на среднем проходе! – хмуро бросает  дежурный.

       Через несколько минут,  натянув штаны, мы стоим  вдоль коек и недоуменно взираем на непрошенных гостей.

– Так, смотри, – кивает лейтенант  одному из патрульных. У курсанта обиженное лицо и здоровенный фингал под глазом.  Он нерешительно идет вдоль строя,  заглядывая нам в лица.

– Нету, – оборачивается   к офицерам и  шмыгает носом. – Тот был  старшина 1 статьи   и в бушлате.

– Юркин, Марченко, – тычет пальцем   дежурный. – Оденьте    бушлаты.

       Жора с Лехой недовольно бухтя идут к вешалке, напяливают  свои бушлаты и возвращаются в строй.

– Не, – отрицательно вертит головой курсант. – Не они.

– Ну что, все? – скептически смотрит дежурный на лейтенанта.

       Тот молча кивает головой, и патрульные неуклюже   лезут наверх.

– Товарищ старший лейтенант,  а в чем собственно  дело? –  интересуется кто-то из строя.

– А в том,  что какой-то  раздолбай накидал банок патрулю и смылся – недовольно отвечает  дежурный.  – Найдут,  пойдет под трибунал. Ясно?

– Чего яснее, – гудит стоящий рядом  Володя Зайцев. – Патрулей бить нельзя. И все смеются.

– Ладно, разойдись, всем спать, – смотрит на часы  дежурный  и тоже поднимается по трапу.

       Шеренги распадаются,  мы снова забираемся в койки, и  дневальный вырубает свет.

– Ну, вот вам и новая история, –  зевает  Димка Улямаев. – А фингал у  будущего    сундука классный.

– Интересно, откуда тот  старшина? –  интересуется    Серега Антоненко.

– А хрен его знает, – отвечает мой сосед  Витя Будеев. Нас на этой  коробке  рыл пятьсот,  а на косе еще бригада подплава.

– Ладно,  кончайте базар, всем спать, –  бурчит Юркин,   все замолкают

       Утром, после завтрака,  когда мы встречаемся на юте с ребятами из других экипажей, выясняется, что у них тоже  был  шмон.  Патрулям предъявляли всех  матросов и старшин, но те так никого и не опознали.

– И поделом  этим  чмошникам, – говорит кто-то. Что б не борзели.

       Курсантов  местной школы мичманов, которая  в простонародье   именуется «шмонькой», мы сильно не любим  и в увольнениях с ними всегда происходят стычки. Теперь на носу очередная, и это  бодрит.  Помахать кулаками на флоте любят, а причина для драки всегда найдется.

– Главное чтоб  увольнения не зарубили, – скалятся штатные умельцы. – Мы им еще накидаем банок.

       Через  пару недель мы возвращаемся с моря и  в субботу готовимся в очередное увольнение. В кубрике царит веселое оживление,  мы отпариваем  шипящими  утюгами клеша и   драим до зеркального блеска ботинки.

– Да, давненько я не был в городе, –  полирует  асидолом  бляху на ремне Витька.

– Так уж и давно, –  фыркает  сидящий напротив  Юркин, и  кубрик сотрясается от хохота.

       А через час, получив увольнительные и благоухая «Шипром», мы веселой толпой скатываемся с трапа.  Впереди целый день счастья.

Примечания:

сундук  – мичман (жарг.)

"Рубин" – название закрытого КБ в Ленинграде.

коробка – корабль, судно (жарг.)

Увольнение

  Весна. Эстония. Атомный учебный центр Палдиски.  Здесь проходят переподготовку экипажи атомных подводных лодок Северного и Тихоокеанского флота и в том числе наш, готовящийся к испытаниям ракетного крейсера нового поколения. С утра до вечера мы корпим в   классах, на  «циклах» и полигонах,  где военные умы Центра   вбивают в молодые  головы необходимые знания и навыки.

       В  середине мая  отцы-командиры  отпускают  нас в первое увольнение в город.

От всех боевых частей и служб по одному человеку – старослужащему, от минеров меня, как единственного представителя срочной службы.

       Одетых в  форму «три», благоухающих одеколоном счастливцев отводят на плац перед КПП и вместе с моряками  из других экипажей, тщательно  осматривают. Десяток флотских стиляг, в непомерно широких клешах и зауженных форменках, офицеры   возвращают назад для переоблачения, а с остальными проводится инструктаж о правилах поведения в городе. Из него следует, что нам запрещено пить, курить, нецензурно выражаться в общественных местах, а также вступать в конфликты  с местным населением и представителями других родов войск.

       Затем следует команда «Вольно, разойдись!», и около сотни моряков радостно вываливают за   ворота части.

       Погода на все сто, в карманах есть немного денег – платят нам намного больше, чем сухопутным бойцам  и мы свободны, как ветер, до двадцати трех.

– Полный вперед! –   командует Жора Юркин, взблескивая на солнце старшинскими лычками и сдвигая   на затылок щегольскую бескозырку. Нас ждут великие дела!

       Для начала, весело балагуря и переругиваясь, мы направляемся в городской парк, где с интересом разглядываем памятник борцу с царским режимом Салавату Юлаеву и интересуемся у  Сашки Мингажева, не его ли это предок.

– Не-е-е, – щурит узкие глаза Сашка. Он   был башкир, а я казах.

       Затем  минуем центральную аллею, где молодые мамаши катают в колясках младенцев,  выходим на главную  улицу города с нерусским названием   Лауристини  и направляемся к Дому офицеров.

        Там, в кубическом современном здании, находятся ресторан для офицеров, кинозал, буфет, и один из танцевальных залов, который  нам разрешено посещать.  В нем уже подключают аппаратуру и настраивают  электрогитары несколько  чубатых моряков с бербазы.

– Жорка, Сашка! Здорово черти! – внезапно  раздается сбоку, и  к нам подходят трое   рослых старшин. Они оказываются сослуживцами Юркина с Ханниковым по прежней службе в Заполярье.  Следуют веселые возгласы, смех и объятия, после которых выясняется, что теперь парни служат на ТОФе и после автономки,  как и мы, проходят переподготовку  в Центре.

– Такую встречу надо вспрыснуть! –  заявляет один из тихоокеанцев, с бумажным пакетом в руке.

       Не сговариваясь, идем через город в сторону залива, благо наши новые друзья уже неоднократно бывали в увольнении и все здесь изучили. По дороге сбрасываемся и в небольшом магазинчике, по их  рекомендации  покупаем несколько бутылок эстонского ликера «Вана Таллинн».

       Я удивлен, что столь крепкие ребята потребляют дамские напитки, но как самый молодой в компании, помалкиваю.

На берегу залива пустынный пляж, где мы и располагаемся у громадного, поросшего мхом валуна, являющегося местной достопримечательностью. Из принесенного с собой пакета   извлекаются яблоки, печенье и пару стаканов.

– Посуду позаимствовали в буфете,– смеется конопатый старшина с необычным именем Клавдий.

        Откупориваем высокие, выполненные  в виде башенок бутылки, поочередно пьем за встречу. Ребята одобрительно крякают и смачно хрустят яблоками.

       Когда очередь доходит до меня, понимаю мудрость старослужащих. Ликер  терпок, душист и по крепости не уступает водке. На наклейке указана плотность – 45*.

       Завязывается оживленная травля, перемежающаяся тостами. Затем мы раздеваемся и пытаемся искупаться, но ничего не выходит – вода в заливе чертовски холодная. Зато можно загорать, что мы и делаем.

       Обращает на себя внимание нездоровая бледность  тихоокеанцев. По сравнению с ними мы намного смуглее.