Игры настоящих мужчин. Юмористические рассказы

Валерий Ковалев

Игры настоящих мужчин. Юмористические рассказы

Не служил бы я на флоте, если б не было смешно.

(из морского фольклора)

Игры настоящих мужчин

После очередного возвращения с моря, а это было накануне воскресенья, замполит нашего подводного крейсера Башир Нухович Сокуров, дабы поднять боевой настрой моряков, организовал в экипаже соревнования по перетягиванию каната.

       Этот вид спорта культивировался на флоте издавна и по популярности стоял тогда на втором месте после забивания козла. Были сформированы две команды, в одну из которых включили личный состав БЧ-5 (механиков), а во вторую мореходов из так называемых «люксовых» подразделений, куда входили минеры, радиометристы, химики и прочая флотская аристократия.

       В качестве приза командование выделило ящик сгущенки. Победившей считалась команда, трижды перетянувшая противников.

       Боцмана притащили мягкий швартов,    растянули по пирсу и намалевали там разграничительную линию.  Затем с разных сторон за него ухватились атлеты и по знаку замполита стали тянуть в разные стороны. Поскольку с каждой из них действовало по два десятка крепких парней, можно представить, какова была тяговая сила. Швартов натянулся как струна и с переменным успехом медленно полз то в одну, то в другую сторону. Все это сопровождалось восторженными криками и улюлюканьем многочисленных зевак с нашей и соседней лодки.

       Большинство прочило победу команде люксов, в которой находились все корабельные швартовщики во главе с экипажным силачом Ксенженко.

       Однако ни тут-то было. Поднаторевшие в таскании кабелей при приеме электропитания с берега, механики оказались сильнее. Через несколько минут канат неумолимо пополз в их сторону. Этим маслопупы не ограничились и по знаку командира БЧ-5 рванули канат в сторону. Часть люксов повалилась на пирс, а остальные, во главе с матерящимся Ксенженко, были утянуты за роковую черту. То же самое повторилось еще дважды и механики уже предвкушали победу, когда выяснилось следующее. В то время как мы тупо тянули канат, хитрые механики особо не напрягались, ибо находящийся с их стороны конец оказался закрепленным за одну из "уток" пирса. Проделал это трюмный из числа болельщиков, по кличке «Желудок». В результате победа никому не досталась, хотя сгущенку у нас и не отобрали.

       Кстати, этот трюмный был весьма оригинальным кадром. За давностью лет фамилию я его запамятовал, но отлично помню, что был он москвичом и внешностью напоминал херувима. На этом все его достоинства исчерпывались. Малый отличался ленью, отвращением к воде и небывалой прожорливостью. Но если с первой корабельные  начальники худо-бедно справлялось, водобоязнь и чувство голода, у Желудка были неистребимы. Он никогда не умывался и постоянно что-нибудь жевал. Когда экипаж следовал в баню, грязнуля прятался и туда его тащили принудительно. Мыли тоже общими усилиями, награждая зуботычинами. В то же время аппетит  Желудка  мы всячески развивали, ибо он служил предметом своеобразного развлечения.

       На   флотилии  между корабельными обжорами регулярно устраивались негласные соревнования, проводившиеся, как правило, на камбузе. В течение зимы наш "Гаргантюа" со значительным перевесом победил нескольких соперников из лодочных экипажей других дивизий  и был допущен к встрече с местной знаменитостью. То был кок-азербайджанец с базового камбуза. В отличие от тощего Желудка весил он больше центнера и об аппетите сына гор в матросской среде ходили легенды.

       По условиям соревнований, победителем считался  тот, кто быстрее съест все то, что перед ним поставят.

      Встреча состоялась после ужина в   варочном цехе, когда мы стояли в камбузном наряде, при большом стечении желающих поразвлечься.

     Весь день Желудка держали впроголодь, и он закатывал истерики. Однако, как только их с коком усадили за стол и перед каждым поставили по полному бачку котлет, успокоился и сразу же проглотил половину из них. Причем это были не те жалкие полуфабрикаты, что продаются сейчас, а настоящие флотские котлеты – сочные, из настоящего мяса и величиной с небольшой кулак.

     Размеренно двигающий челюстями кок усилил их ход, но было поздно. С невозмутимым видом Желудок заглотал все оставшееся в его посудине, затем сыто рыгнул и продекламировал,  "Еще бокалов жажда просит, залить горячий жир котлет!" После чего прямо из соска выдул целый чайник компота и ангельски улыбнулся. Азербайджанцу ничего не оставалось, как признать свое поражение.

       В казарму мы возвращались затемно, гордые победой и бережно ведя под руки что-то жующего сонного победителя.

Воришки

       Северодвинск. Беломоро – балтийская ВМБ. Бригада строящихся кораблей.

       Наш экипаж завершает государственные испытания атомного подводного крейсера нового поколения, а между морями обретается в порту, на древней плавбазе «Иртыш».

       В один из таких дней, нас с Витькой Допиро вызывают к помощнику командира, который сообщает, что мы назначаемся вестовыми в офицерскую кают- компанию, или как говорят на местном «эрго» – гарсунами.

       Эта новость нас не особенно радует, и мы пытаемся отказаться под разными предлогами.

       Но помощник непреклонен и уже на следующий день, облачившись в белые курточки, мы с приятелем кормим наших офицеров и мичманов в кормовой кают – компании плавбазы.

       Это обширное помещение размером примерно в сорок квадратных метров, с длинным массивным столом в центре и вращающимися креслами вокруг. Вдоль его стен тянутся мягкие кожаные диваны, в углу стоит пианино, на иллюминаторах бархатные занавески. Рядом с кают-компанией небольшая подсобка (гарсунка), в которой хранятся бачки, термосы, столовые приборы и всякая дребедень, необходимые для кормления офицеров и мичманов.

       Понемногу освоившись на новом поприще, мы внезапно уясняем целый ряд выгод для себя. Во – первых, по утрам не нужно бегать на зарядку. Во – вторых, после кормлений остается прорва свободного времени. В третьих – мы становимся обладателями множества  продуктов, которые не поедают офицеры. Это масло, сыр, печенье и колбаса. Короче для нас с Допиро наступили золотые деньки.

       Мы всласть отоспались, питались в основном деликатесами и здорово набрали в весе. Как всякий уважающий себя «гарсун», с помощью умельцев с плавбазы Витька сделал себе несколько флотских наколок и отпустил усы. Один раз в неделю нас увольняли в город, где за полученные от интенданта деньги мы покупали для офицерского стола различные фрукты и сладости. Почти всегда оставалось и на бутылку портвейна, которая неспешно распивалась в укромном месте.

       После ужина, занеся ребятам в кубрик что-нибудь из продуктов, мы уединялись в кают-компании, где Витька овладевал искусством игры на пианино, а я с увлечением читал «Морские сборники», которые выпрашивал у офицеров. Однако вскоре наша райская жизнь нарушилась.

       Стали пропадать вареные яйца, которые мы каждый вечер получали на завтрак для офицеров и мичманов. Хранились они в подсобке, в стоявшем на палубе большом лагуне. Ключи от нее были только у нас. За ночь исчезало до десятка и никаких следов.

       По утрам, обделенные полагающимся им по приказу Главкома продуктом, командиры начинали брюзжать и выражать нам свое недовольство, требуя этот злосчастный эмбрион. Причем делали они это не от скупости, а из принципа, положено – отдай.

       И неважно, что зачастую яйцо не съедалось, оставаясь сиротливо лежать на тарелке. Оно должно быть выдано. Такой вот порядок.

       Несколько раз мы выходили из положения, выпрашивая недостающие яйца у коков на камбузе, однако кражи не прекращались. Неуловимые воры продолжали разрушать наше благополучие.

       Ими оказались крысы. В один из поздних вечеров, мы как обычно сидели в кают-компании. Виктор проявлял отснятую накануне фотопленку, а я, сидя на диване и дымя папиросой, размышлял, как изловить вора. Свет у нас был вырублен, а в подсобке горел. Внезапно там послышался какой-то шорох и у стоящего на палубе лагуна, до верху наполненного яйцами, появилась огромная крыса.

       Я легонько толкнул приятеля в бок и указал пальцем в сторону подсобки. Поводив усатой мордой по сторонам, грызун ловко взобрался на лагун и носом столкнул с него одно яйцо. Затем спрыгнул вниз, обхватил его лапками и опрокинулся на спинку. Тут же откуда-то появились еще две крысы поменьше, которые зубами ухватили ворюгу за хвост и потащили его в дальний угол подсобки.

       Там вся компания носами затолкала яйцо за отставший плинтус и вновь вернулась к лагуну. На наших глазах крысы проделали эту операцию еще несколько раз и исчезли, как только почувствовали неладное. Плинтус мы тут же укрепили и долго обсуждали увиденное.

       То, что эти грызуны очень умны, не новость. Однако, чтобы дать такое представление, нужен и богатый опыт. Не иначе, как та крыса была ветераном судна, может быть еще с военных времен.

       После этого случая кражи прекратились, но было поздно – «хлебных» должностей нас лишили и вновь водворили на лодку. Чтоб служба раем не казалась…

Наколки

– Во-во, именно так и малюй, – встряхнув вороным чубом, затягивается беломориной Жора Юркин и  стряхивает пепел в иллюминатор.

        Высунув кончик языка,  и сощурив прозрачные глаза, экипажный художник Витька Бугров, макая в пузырек  с  черной тушью  умыкнутое у штурманов стальное перо «рондо»,  изображает на   листе  кальки  свой  очередной  шедевр.

        На  нем  силуэт атомной  подводной лодки, на фоне «розы ветров» и земного шара,      а внизу, витиевато выполненный  вензель «КСФ»

        Потом все это будет перенесено  на предплечье очередного клиента, обколото  тремя, связанными вместе иглами  и станет подтверждением его славной службы в подплаве Северного флота.

        Этот самый клиент  и мой ближайший друг Витька Допиро,  сидит напротив Бугрова, шевелит кошачьими усами  и с интересом пялится на шедевр.

– Слышь, Бугор, – уважительно обращается он к художнику. –  А ты можешь    изобразить кочегара, как у боцмана на жопе?

– Могу, Витек, могу, –  мечтательно бормочет тот и  принимает от Жоры дымящийся бычок.

        У боцмана, мы видели в бане, на левой ягодице выколот  забавный кочегар в тельнике, в руках у которого исчезающая в определенном месте кочерга, а на правой, вырывающиеся оттуда клубы пара. При ходьбе все это приходит в неповторимую гармонию  и вызывает у зрителей неописуемый  восторг.

        Наколки  на всех флотах мира  существуют со времен Колумба, и наш, Северный, не исключение. Они есть у многих офицеров, мичманов и  даже   адмиралов. Не так давно   на лодке побывала комиссия из Москвы, возглавляемая Главкомом,  и на пальцах одного из сопровождавших его адмиралов было выколото «ВАСЯ».

– Ну, вот и все, –  удовлетворенно хмыкает Бугор, и мы с интересом  рассматриваем  его очередное творение.

– Молоток! –  хлопает художника по плечу Жора  и, аккуратно свернув кальку, передает ее Витьке.

        На следующий вечер, после ужина, мы втроем – Жора, Витька и я,  идем в плавбазовскую  баталерку.  Там нас уже ждем местный спец по наколкам  – Степка Чмур.

– Ну че, принесли?  –  вопрошает он и кивает на стоящие у стола «банки».

Мы молча усаживаемся, Витька поочередно извлекает из-за пояса   наполненную доверху плоскую флягу с «шилом», а из кармана,   исполненный Бугром рисунок.

– Тэ-экс, поболтавв руке посудину,  разворачивает Степан кальку. – Путевая трафаретка. Колем?

– Ну да, –  солидно кивает  Жора, а Витька   с готовностью стягивает  с плеч робу вместе с тельником.

        На выпуклой груди, справа,  у него уже красуется Нептун с  русалкой, наколотые еще в учебке, а на правой, хорошенькая головка девушки.

        Между тем Чмур готовится к операции, и  на столе поочередно возникают  многоцветная шариковая ручка, плоская жестяная коробка с иглами и   флакон с  синего  цвета густой жидкостью.

– Личная рецептура, – свинтив с него крышку, сует Степка флакон в нос Витьке. – Жженая резина, спирт и чернила.

– А я   от нее, того,  не гигнусь? –  с сомнением нюхает   тот  смесь.

– Не ссы, Витек, – подмигивает ему Чмур. – Все будет  как в лучших домах ЛондОна! Садись-ка  ближе.

        Верить Чмуру можно. Добрая половина плавбазовских щеголяет мастерски исполненными  им  наколками,  и  у Степана  нет отбоя от ценителей  художественной росписи.

        Допиро  с готовностью усаживается рядом с мастером, тот хватает его за руку и, поглядывая на рисунок, быстро воспроизводит его синей пастой  на  левом предплечье.

– Ну, как?

– Глаз – алмаз, – пододвигаемся мыс Жорой  ближе и цокаем языками.  Давай, Степ, запыживай.

        Насвистывая какую-то мелодию, Чмур  достает  из ящика стола индивидуальный пакет, отрывает кусок бинта и обильно смачивает его спиртом. Потом то же самое проделывается с иголками,  и таинство начинается.

– Т-твою мать, – шипит побелевшими губами  Витька, и на его лбу выступает пот.

– Ниче, – строча макаемыми во флакон  иглами по контуру рисунка на руке, -тянет Чмур.

Из возникающих проколов струится  кровь, которую, время от времени, он промокает   бинтом. Зрелище не для слабонервных,  и мы с Жорой закуриваем.

– И мне, – хрипит Витька, и я даю ему несколько раз затянуться.

        Минут через пять  Степа  откладывает иглы в сторону,  дает Витьке немного отдохнуть и тоже тянет из пачки сигарету.

– А вот вам  военный анекдот, – окутывается он дымом. – Наш боцман рассказал.

        Притаскивают, значит  в госпиталь после боя моремана. Конец осколком оторвало. Кладут на стол, врач зашивает, что осталось, а операционные сестры, видят на обрубке наколотые  буквы  «..ля».  Приходят после операции в палату и интересуются «товарищ краснофлотец, а что у вас на пипке было написано? Валя,  Оля или  Юля?»

Тот посмотрел на них и говорит – там было написано  «Привет ивановским ткачихам от   моряков Севастополя».

        -Га-га-га ! – корчатся все от смеха, и Жора давится сигаретой.

Потом таинство продолжается.

        Спустя  час работа завершена,  и на багрового цвета  Витькином  предплечье, красуется синяя наколка.

– Да,  сделано путем, –  после тщательного осмотра констатирует Жора.

– Какой разговор, – пожимает плечами  Чмур, и еще раз протирает спиртом свое творение. Через пару дней опухоль спадет, и все будет в ажуре.

        После этого мы разливаем  остатки   в  извлеченные Чмуром кружки, разводим   водой из крана и «обмываем» наколку.

        На следующее утро у Витьки поднимается  температура, и мы тащим его после подъема флага в корабельную  санчасть.

– Докололись, мать вашу! –  возмущенно орет на нас  лодочный врач Алубин, и, осмотрев  больного,   сует ему горсть таблеток. – Пей!

        Впрочем,  орет он не совсем искренне. У старшего лейтенанта  тоже имеется наколка. Причем  весьма импозантная и  выполненная цветной тушью.

        Затем док что-то черкает в журнале приема,  определяет  Витьке  один день постельного режима, а мы уходим на лодку.

        В следующую субботу, в окружении  прочих интеллектуалов, Допиро целеустремленно «забивает козла»  в кубрике, к Чмуру отправляются еще два клиента, а  великий художник Бугров, в окружении почитателей его таланта,  живописует  на кальке, готовящегося к претворению в жизнь кочегара.

Боевое содружество

Погожее  летнее утро. Синь залива под солнцем, легкий туман над водой.

       На обширном пустом причале, у высокого борта плавбазы, стоит военный, крытый тентом грузовик  и короткий строй моряков, во главе с мичманом. Напротив – молодой лейтенант со значительным лицом.

Лейтенант – командир штурманской группы, мичман – старшина команды, а шестеро   матросов  их подчиненные.

       По приказу старпома   группа  занаряжена в командировку в Архангельск, для получения  на базовых складах  штурманского оборудования.

– Слушать меня, – грозно обводит всех  глазами лейтенант. – В пути не курить, похабных песен не орать  и  вести себя достойно. Ясно?

– Я-ясно, –  тянут моряки, переминаясь с ноги на ногу.

– Тогда, все в машину, – смотрит офицер на часы и вместе с мичманом  направляется к кабине.

       Через минуту, урча двигателем,  грузовик  катит в сторону КПП, а из кузова скалятся веселые  рожи.

– Хоть Архангельск поглядим, – гудит  старослужащий, штурманский-электрик    Серега Корунский  и достает из кармана пачку «Примы».

– Ага, – поддерживает его приятель – боцман  Вовка Осипенко  и тянет из пачки сигарету.

       Остальные  довольно подпрыгивают на лавках и пялятся по сторонам.

Вскоре  Северодвинск остается сзади, грузовик набирает ход и,  ровно гудя мотором, несется по трассе.

– Жизня, – восхищенно шепчет  рулевой-сигнальщик  Иван Лука, выглядывая из кузова и озирая зеленые окрестности.  – Щепка на щепку лезет.

– Кому что, а голому баня, –  бросает кто-то из моряков и все хохочут.

       Через час,  замедлив ход, грузовик въезжает в Архангельск, направляется в сторону железнодорожного вокзала, а от него  в сторону расположенных  в  небольшом лесу складов.

– Вот курва, а мы думали в городе, – недовольно брюзжат моряки,  когда, миновав КПП с якорями на воротах, машина  въезжает на  их территорию.

– Значит так, – говорит лейтенант, когда все выгружаются. –  Всем ждать меня в курилке, – тычет   рукой в сторону  небольшой площадки  с вкопанной под сосной бочкой и    лавками. – Осипенко,  остаешься  за старшего.

       После этого они с мичманом идут в сторону  административного здания, а моряки  направляются к бочке.

Там, на лавке,  со скучающим видом сидит мордастый старшина  и что-то тихо насвистывает.

– Звидкиля,  причапали ? –  лениво интересуется он и сплевывает на песок.

Когда узнает, откуда, – уважительно кивает головой  и  пожимает всем руки.

– А мы ось тут, припухаемо, –  кивает на  разбросанные меж сосен склады. – В обслузи так сказать.

– В город как, часто пускают? –  интересуется Славка Гордеев.

– Та почитай кожный день, – пожимает плечами старшина. Увэчери морэ на замок и впэрэд.

– Клево устроился, – подмигивает своим  Серега Алешин.  – Типа  «люблю море с берега, корабль на картинке».

Те толкают друг друга локтями и дружно гогочут.

– Слухайтэ, хлопци, а у вас жетоном «За дальний поход»  нельзя разжиться? – интересуется мордастый.  Скоро ДМБэ, а у мэнэ  нэма.

– А цену знаешь? –  переглядываются  Корунский с Осипенко.

– Ну да,  четвертной.

– И пол кило шила, с закусью, – поднимает вверх палец  Осипенко. Найдешь?

– Якый разговор, –  расплывается в улыбке старшина. Я ж  старший   баталер.

       В это время из здания появляется мичман  и машет морякам рукой.

– Так, где нам тебя искать?  –  встает с лавки  Корунский.

– Он у той  халабуди, –  кивает старшина  на виднеющуюся за соснами   бетонную постройку с плоской крышей.

– Добро, –  отвечает Серега, и все идут к мичману.

       Затем вместе  с ним они получают  на ближайшем складе несколько зеленых ящиков и шкатулок, несут их к машине и бережно загружают в кузов. Вскоре появляется лейтенант    и сообщает, что  нужно будет задержаться на пару часов. Нету какого-то начальника  ведающего выдачей хронометров и биноклей.

– Корунский, – бросает он Сереге.  – Перекусите тут сухпаем, а мы с мичманом съездим в город, пообедаем.

       Когда начальство выходит за ворота,  моряки извлекают из кузова  армейский сидор с продуктами, Осипенко  раздергивает   горловину  и достает  оттуда  пачку  галет и две банки – с тушенкой и соком.

– На, братишка, подрубай, – вручает их шоферу. – А заодно присмотри за ящиками.  Идет?

       Молодой матрос, судя по виду первогодок,  сглатывает слюну и с готовностью кивает головой.  А вся компания, вернув сидор на место,  направляется в сторону  склада  за соснами.

       Там прохладно, пахнет новым сукном, и  за обитым  жестью прилавком сидит  мордастый,  с  развернутой  «На страже Заполярья» в руках.

– О, швыдко вы! – откладывает он газету в сторону и, заперев наружную дверь, приглашает всех в подсобку.

– Хорошо живешь, –  окидывают гости  уютное помещение, сплошь заклеенное  полуголыми красотками,  с  немецким «Грюндигом»  на  столе, тумбочкой  и  диваном  у стенки.

– Так де ваш товар? – говорит старшина, когда все усаживаются.

– На, –  говорит Корунский и  протягивает ему  блеснувший эмалью наградной жетон.

– С лодкой,  – довольно бормочет хозяин  и тщательно его осматривает.

После этого, спрятав жетон в карман, он извлекает оттуда новенькую двадцатипятирублевку,  отдает ее  Сереге  и  поворачивается к стоящей рядом тумбочке.

       На столе появляется  бутылка  спирта, несколько граненых стаканов, шмат посыпанного крупной солью сала, пару луковиц  и белый кирпич хлеба.

– Держи, – протягивает старшина  Гордееву  большую медную кружку, – налей вон воды из-под крана.

       После этого спирт разводится в нужной пропорции, каждый выпивает свою долю и закусывает.

– Хорошее у тебя сало, хлебное, –  с  видом знатока констатирует Осипенко.

– Ну да, полтавское – кивает  баталер, земляки угостили.

– А до вокзала  отсюда можно  как-нибудь поближе пройти?  – интересуется  Лука, разливая остатки спирта.

– А чего ж нельзя, –  ухмыляется старшина. Прям за моим складом, в заборе, лаз. А  за ним, скрозь деревья, тропка  до  железной дороги.   Оттуда  до вокзала минут десять.

– Ну, как, сходим? –  вопросительно смотрит Лука на Корунского с Осипенко. – Пока начальства нету.

– Отчего ж, – берут те свои стаканы, – непременно.

       Минут через пять, вытянувшись цепочкой, вся компания  направляется по зеленой тропинке в сторону виднеющейся за деревьями  железнодорожной  насыпи.

– Серый, а Серый – спрашивает у Корунского Алешин. – А отчего на складах и в баталерках  всегда одни хохлы?

– Хитрые  потому что, – цвиркает слюной Корунский.  – Вон и наш  боцман, – кивает на Осипенко. – Почти все сало умял.

– Да пошел ты, –  беззлобно огрызается тот. – Топай лучше быстрее, а то плетешься как вошь.

       На вокзал моряки попадают со стороны перрона  и с удовольствием глазеют по сторонам. А посмотреть есть на что.

       Прям напротив  центрального здания, на главном пути, отсвечивая на солнце новенькими вагонами, стоит  поезд «Архангельск-Москва», у которого суетятся  пассажиры.

       У одного из вагонов  слышен звон гитары,  смех и молодые голоса. Большая группа, судя по всему студенты, в стройотрядовских курточках, разукрашенных  взевозможными значками и надписями, готовится к посадке.

– Ты смотри, сколько девчат, –  переглядываются моряки и подходят ближе.

При их появлении, окруженный почитателями  патлатый гитарист  задорно ударяет по струнам

              Салага я-а, салага я-а,

              На гражданске был стилягою,

              А теперь зовусь салагаю!

орет он в сторону  моряков  и студенты радостно гогочут.

– Никак  он это про нас, а Серый? –  оборачивается    Осипенко к Корунскому.

– Эй ты, композитор, кончай эту лабуду! – басит  здоровенный Кондратьев и тяжело ворочает шеей.

              Чубчик мой ристакратический,

              Сбрит машинкой электрической,

              Туфли были мелажевые,

              Дали сапоги керзовые

надрывается  певец, а двое вихляющихся рядом парней тычут в моряков пальцами и  по очереди пьют  из бутылки.

       Мишка, выпиши ему, –  кивает  на патлатого Корунский.

       Кондратьев делает шаг вперед, гитара взлетает в воздух  и с треском насаживается на башку  поющего.

       -А-а-а!– орут студенты,  и завязывается драка.