Маскарон. Роман

Подозрение, сплетня или оговор считались достаточным основанием для обвинения. Чтобы узаконить деятельность инквизиции, любое преступление – убийство, кража и так далее соединялось с ересью. Личность свидетелей не устанавливалась, а их показания, как правило, не доводились до сведения обвиняемого. Ватикан позаботился обо всем: еще в 1254 году папа Иннокентий IV своей буллой гарантировал анонимность свидетелей. Причем против еретиков допускались свидетельства кого угодно, в том числе лиц, чьи показания на прочих судебных процессах не рассматривались. Так, суды инквизиции принимали показания лиц, осужденных за лжесвидетельство, лишенных гражданских прав, малолетних детей и даже отлученных от церкви!

Мало того, если свидетель отказывался от своих показаний, его преследовали за лжесвидетельство, но его показания сохраняли силу! Кроме того, для полноты картины, свидетелям запрещалось давать показания в пользу обвиняемых, адвокаты, как правило, к участию в процессе не допускались, а судьями были сами же инквизиторы. Нетрудно понять, чем завершались подобные «суды»!

Аня читала «Дело фрау Анны Ханзен» дальше.

18 июня: Отказалась признаться. Подвергнута бичеванию.

20 июня: Подвергнута пытке тисками для больших пальцев. Призналась.

Ну, еще бы! Выдержать такую пытку мало кто может. Тут признаешься в чем угодно: в том, что ты оборотень и ешь маленьких детей, что вызываешь бурю, засуху, неурожай, и так далее. Причем, так называемая «предварительная пытка» чаще всего даже не упоминалась в отчетах, так как пыткой вообще не считалась, и несчастная, доведенная истязаниями до самооговора, считалась «признавшейся добровольно».

Теоретически, пытки допускались лишь в крайнем случае, но на деле использовались постоянно. Хотя, по закону, пытка не могла быть повторена, в реальности это совершенно игнорировалось. Так, распространенной практикой было проведение трех кругов пыток – их называли «сессиями».

В ходе допроса каждый обвиняемый должен был назвать имена «сообщников» или тех, кого он подозревал в ереси. Никакие апелляции не рассматривались. Наконец, вся собственность осужденных конфисковывалась.

«28 июня: Анне Ханзен зачитали ее признания», – продолжала читать Аня.

«30 июня: Добровольно подтвердила свои признания». Приговорена к смерти.

«4 июля: Оповещена о дате казни».

«7 июля: Обезглавлена и сожжена».

Скорость бамбергских судов была впечатляющей даже для того времени. Это был настоящий конвейер. Самый тяжелый период начался в 1609 году, когда князем-епископом стал фон Аусхазен – одиозная фигура, один из самых ретивых охотников на ведьм, который за время своего правления с 1609 по 1622 год сжег более 300 человек. Самым страшным был 1617, когда было сожжено 102 «ведьмы».

Однако «подвиги» Аусхазена совершенно бледнеют при сравнении с итогами деятельности его преемника – Готфрида-Иоганна-Георга Фукса фон Дорнхайма, прозванного «Ведьмовским епископом» – он спалил не менее 600 человек, причем он не считался даже с императором!

Люди разбегались из Бамберга кто куда. Многие бежали либо в близлежащую Богемию, либо в Регенсбург – ко двору императора. А те, кто мог себе это позволить, даже в Рим. И именно в это время погибла та, кого Аня искала – ее далекая прародительница, ее «Пра».

Она отложила «Дело Анны Ханзен» в стопку уже просмотренных, устало прикрыла глаза и откинулсь на спинку стула. «Еще один, последний судебный отчет, и на сегодня хватит», – решила Аня и горько усмехнулась: «На сегодня, говорите. Ох»… Она чувствовала, что этого ей хватит на всю оставшуюся жизнь.

Открыв глаза, она взяла следующую папку. Когда она ее раскрыла, взгляд сразу выхватил имя: Агнесса. Аня почувствовала, как ее словно ударило током, сердце гулко застучало. «Агнесса»… Но ведь именно так звали женщину, о которой говорил Серж, когда они с ним в Шамборе сидели в машине под проливным дождем. Аня помнила это так, будто это было вчера. Серж тогда сказал Ане, что она очень похожа на некую Агнессу, которая жила в Бамберге и которая, по его словам, «умерла, погибла»; и добавил: « очень давно». Неужели…

– «Я на нее похожа», – подумала Аня. – «Так может, это значит, что мы в родстве? И та женщина, о которой говорил Серж, это и есть ее «Пра»?

Такое сходство через поколения случается, Аня это знала. Так кто эта Агнесса Штробль? Ее «Пра», или же их не связывют никакие родственные отношения?

Логика и здравый смысл подсказывали, что вероятнее второе, и вряд ли это ее «Пра»: слишком уж быстро она ее нашла. «Такие скорые находки в архивах маловероятны, – размышляла Аня. – Но ведь не исключены»! Так что же? Это «пустышка»? Ложный след? Или..? Интуиция молчала. Но было что-то еще, что не говорило «нет». Это «что-то» зашевелилось где-то глубоко-глубоко в душе, и она не могла его точно назвать. Может быть, это было именно то, что называют «голосом крови»?

И вдруг она вспомнила слова бабушки, когда та, незадолго до своей смерти, рассказывала двенадцатилетней Ане семейное предание. Бабушка сказала, что имя сожженной было утеряно, так как рассказ этот всегда передавался в семье из уст в уста и никогда не записывался. Но известно, что имя было не немецким, а латинским и, как выразилась бабушка, «с каким-то смыслом». «Это было «говорящее имя», – добавила она.

«Агнесса! Ведь это имя латинского происхождения», – подумала Аня, – «и оно действительно „говорящее“! „Agnessa“ по-латыни значит „агница“, „овечка“. Невинное создание, приносимое в жертву. Да, это имя со смыслом». Аню охватило волнение. Что это? Пустой номер или еще одно указание на «Пра»? Последнее ничем не подтверждалось, все это вполне могло быть совпадением. Факты не говорили ничего определенного – сведений было слишком мало. Интуиция продолжала молчать. Но угнездившееся в глубине души «что-то» оставляло надежду.

Обратившись к лежащему перед ней документу, Аня прочла: «Инквизиционное дознание по делу фрау Агнессы Штробль, супруги бургомистра, обвиняемой в колдовстве и малефиции7».

«Супруги бургомистра, вот как»! – раздумывала Аня. «Городской патрициат. Может ли эта женщина быть моей „Пра“? Ведь в семье всегда говорили, что наши предки в Бамберге были ремесленниками. Правда, теперь уже я точно знаю, что они были купцами, и лишь много позже обеднели и занялись ремеслом. Но все же – бургомистр! Это очень круто. Значит, что? Тупиковая линия»?

Но оставались сомнения. История про ремесленников, указывающая на принадлежность к «трудящимся», должно быть, была придумана в советские времена, от греха подальше. На самом же деле ее предки в Бамберге, вероятно, принадлежали к высшим слоям общества. Аня верила, да, наконец, просто чувствовала, что это так. Чувствовала и надеялась это подтвердить.

«Это только начало». – сказала она себе. «Здесь еще очень много вопросов».

Она вновь обратилась к тексту.

«19 августа 1609: фрау Агнесса Штробль заключена по подозрению в ереси, колдовстве и малефиции».

Дальше пошел уже привычный кошмар. Но Аня почти сразу, едва ли не с первых строк, почувствовала, что тут присутствует нечто неординарное: такое, что придает этому делу исключительный характер.

Глава 3

ПЯТАЯ СТУПЕНЬКА

Сначала все шло вроде бы по обычной схеме.

«20 августа: Отказалась признаться. Подвергнута бичеванию.

«21 августа: Упорно отрицает вину. Повторно подвергнута бичеванию. Затем растянута на лестнице».

Уже тут обратил на себя внимание один момент: слишком уж интенсивный ход пыток и допросов, чрезмерное усердие палачей. Даже для бамбергских судов это было чересчур быстро. Складывалось впечатление, что инквизиторы находились в цейтноте и потому торопились, стараясь сломать Агнессу как можно скорее. Куда они спешили? Что так подгоняло их?

Чего они только с ней не вытворяли»! К услугам заплечных дел мастеров был широкий «ассортимент» истязаний – уж в этом не было недостатка! Было из чего выбирать.

Аня, верная своему методическому подходу, сделала выписку, составив краткий перечень.

Пытки, применявшиеся инквизицией в Бамберге :

Основные :

– тиски для больших пальцев;

– ножные тиски;

– порка, как вариант порка в подвешенном виде;

– лестница;

Дополнительные и особые пытки :

– колодки с железными шипами (эта пытка могла длиться до шести часов);

– страппадо (усовершенствованная пытка сдавливанием);

– сильное трение шеи веревкой (шею протирали до кости!);

– погружение в ванну с ледяной водой;

– сжигание волос под мышками и в паху (часто с намазыванием их серой);

– «стул для молитв» – доска с остро отточенными деревянными колышками, на которой пытаемый стоял на коленях;

– кормление соленой селедкой, при котором не давали воды

– горячие ванны с добавленем извести

Когда Аня перечитала этот список, ей стало нехорошо. Очевидно, она побледнела, и мужчина-архивариус это заметил и подошел к ней.

– С вами все порядке? – с тревогой спросил он.

Аня слабо улыбнулась.

– Да, все хорошо, спасибо, – ответила она, превозмогая легкую дурноту.

– Вы читаете отчеты судов инквизиции уже несколько часов, – продолжил мужчина, явно не поверив Ане. – Это материал, читать который в таких объемах небезвредно для душевного и физического здоровья. Я настоятельно рекомендую вам на сегодня ограничиться уже прочитанным.

Аня хотела было объяснить собеседнику, что нащупала кое-что интересное, но в последний момент удержалась от этого.

– Я почитаю еще пятнадцать минут, – сказала она. – Хочу дочитать один документ, а затем последую вашему совету. Спасибо.

– Ну, смотрите.

Аня промолчала и вновь обратилась к тексту. Весь «основной список» пыток был применен к Агнессе, но и на второй день сломить ее палачам не удалось. «Как Агнесса могла все это вынести»? – задала себе вопрос Аня. – «Что поддерживало ее»?

Анино внимание привлекла к себе фигура главного дознавателя – некоего брата Ксаверия. Он был не из числа местных инквизиторов, а прибыл из Рима и был наделен особыми полномочиями. И хотя прямо это не говорилось, но из некоторых фраз можно было заключить, что он был доверенным лицом самого генерала Ордена иезуитов Клаудио де Аквавивы.

22 августа инквизиторы приступили к «прокалыванию». Этот трюк заключался в том, что у обвиняемой искали на теле «клеймо дьявола», которое тот якобы ставит на тех, кто заключает с ним договор. Обычно таковым объявлялось какое-нибудь родимое пятно. После чего это место прокалывали.

Дело в том, что то место, где находилось «клеймо», считалось нечувствительным к боли, и если при прокалывании этой точки обвиняемая не реагировала или слабо реагировала на боль, ее виновность считалась доказанной. При этом прокалыватели нередко прибегали к мошенническому приему: рукоятка иглы делалась полой, и в момент прокалывания игла убиралась в рукоятку, не касаясь тела. Естественно, обвиняемая ничего не чувствовала и не вскрикивала от боли, и на этом основании признавалась виновной и приговаривалась к смерти. Если же родимых пятен не находили, то «клеймо дьявола» попросту считалось невидимым и таковым назначали любую точку тела. И вот, к Агнессе тоже решили применить эту процедуру. Дальше начиналось изложение ее хода, но тут был как раз конец страницы.

Аня перевернула лист и опешила: вся его обратная сторона была замазана чернилами. Было видно, что под этим черным слоем находились какие-то записи, но не более того. А дальше не было ничего, за исключением листка бумаги с машинописным текстом, сообщающим, что «остальные документы дознания в отношении фрау Агнессы Штробль изъяты для приобщения к делу о внутреннем расследовании».

Так как ксерокопировать документы было нельзя, Аня переписала в свою тетрадь и это странное уведомление. «Кто и когда изъял остальные листы дела? Почему? – эти вопросы занимали сейчас Анины мысли. – Когда и кем было составлено машинописное уведомление? О каком „внутреннем расследовании“ идет речь? И самое главное: куда ушли документы, и где они сейчас»?

– Как видите, – сказала Аня архивариусу, сдавая ему обратно документы, – я последовала вашему совету. – И она улыбнулась.

Ответной улыбки она не удостоилась. Вместо этого, архивариус окинул ее хмурым взглядом.

– Завтра мы не работаем, – сухо сказал он.

– Я знаю, – лаконично ответила Аня, недоумевая, чем он так раздражен. – Я уже здесь закончила.

В глазах архивариуса промелькнуло удивление.

– До свидания, – попрощалась Аня холодным формальным Auf Wiedersehen вместо дружелюбного Tschüss8, и отправилась домой.

По дороге она заглянула в тот зал, где работала фрау Вайгель, с тем чтобы еще раз поблагодарить ее за помощь, но той на месте не оказалось.

– Ее здесь нет, – ответила Ане та самая коллега, которую фрау Вайгель два дня назад просила ее подменить.

– Она сегодня не работает? – уточнила Аня.

– Нет, – коллега помотала головой.

– Но она будет в понедельник?

– Я не думаю.

– То есть? – опешила Аня. – Она уходит в отпуск?

– Что вы хотите? – спросила коллега вместо ответа. – Может быть, я могу вам помочь?

– Нет, благодарю. До свидания, – пробормотала Аня, почувствовав острую тревогу. Под ложечкой засосало.

Вдруг она опять ощутила на себе чей-то взгляд, и опять на нее смотрели откуда-то сзади и сбоку. Она быстро обернулась, но увидела лишь, как на ее глазах повернулась ручка только что закрывшейся двери.

На ватных ногах она вышла на лестничную площадку, оказавшись прямо перед лифтом. Зажегся световой сигнал, и дверцы раздвинулись. Стоявший поблизости молодой мужчина знаком предложил Ане первой пройти в кабину, но она, помотав головой, отказалась, сказав:

– Спасибо, я пешком.

На лестнице было безлюдно, что было совершенно естественно. Люди ленивы, и, по крайней мере, девяносто пять человек из ста предпочтут лифт. Но Аня насторожилась, боясь довериться окружающему пространству. Резные лестничные перила и узкие, крутые ступеньки в старом здании архива, в сочетании со слабой освещенностью, создавали ощущение, что ты идешь каким-то тайным ходом. В голове начали всплывать все те ужасы инквизици, о которых она сегодня прочла. Не давала покоя мысль: «Что же произошло с Агнессой? Почему она попала в эту мясорубку?»

Спуститься предстояло на два пролета, а там уже вестибюль, где наверняка будут люди. Вздохнув, Аня двинулась вниз по лестнице. Она миновала один пролет, а затем начала спускаться по второму.

Едва она ступила на этот пролет, как почувствовала себя как-то странно: словно она тут уже была, и не раз, хотя до этого она по лестнице архива не ходила, а всякий раз пользовалась лифтом. Чувство необычности происходящего усиливалось по мере того, как она спускалась, и когда она достигла пятой снизу ступеньки, ее внезапно бросило в жар, все вокруг смазалось и искривилось, а затем завертелось перед глазами с невероятной скоростью, и свет люминесцентных ламп померк…

Очнувшись от минутного помрачения, Аня осознала, что все еще стоит на лестнице и держится за перила, но чувствовала она себя как-то странно, словно не узнавая саму себя. Посмотрела на свою странно длинную зеленую бархатную юбку и надетую под нее белую нижнюю юбку с красиво отделанным подолом. Потом бросила взгляд на бархатную с блестками парчи куртку и ее рукава-буфы с декоративными разрезами на них и, наконец, на руки, унизанные перстнями с разноцветными камнями. Все было как будто, как всегда. Но вместе с тем она испытывала удивление и сомнение, словно что-то с чем-то не сходилось. Она – Аня? Кажется, ее зовут как-то иначе. Но как именно? Странно. А где-то на донышке сознания вяло шевелилась мысль о каком-то архиве, описи, фонде. Что это такое, Аня не вполне понимала. Но, парадоксальным образом, ей казалось, что она должна это хорошо знать. И еще записка. Там было что-то важное…

– «Женщина уловляет дорогую душу мужчины»9 – сказано в Писании. И это поистине так, – донеслись до нее слова, произнесенные мужским голосом.

Аня осмотрелась. В лестничном павильоне она была одна. Внезапно она сообразила, что голос доносится через стену, к которой примыкает лестница.

– Женщина – вот главный мирской соблазн: со времен Евы и до сего дня! – продолжал тот же голос.

– Низменное существо, созданное для искушения…

– Вы правы, монсиньор. Ее мысли заняты мирским, она тянет мужчину в болото греха и в конечном счете в ад. Они через одну ведьмы. Инквизиции предстоит еще немало трудов. Женщину надо смирить, вытравить из нее этот дар соблазна и обратить к небу.

От этих слов Аня вздрогнула и стала прислушиваться к разговору.

В доме епископа ей случалось бывать не единожды: под его патронажем она, вместе с несколькими другими женщинами из богатых патрицианских семейств, по воскресеньям и церковным праздникам занималась благотворительностью.

Вот и сегодня, в праздник Тела Господня, был один из таких случаев. Так как епископ был занят, она, закончив дела, прямиком направилась домой. При этом ей нужно было спуститься по лестнице, ведущей из верхних помещений на первый этаж.

Лестница, насчитывающая одиннадцать ступенек, примыкала к стене, по другую сторону от которой находился кабинет епископа фон Аусхазена. Иногда на лестницу доносилось говоримое там, но из благовоспитанности она никогда не вслушивалась, а напротив, старалась быстро, не останавливаясь, спуститься по ступенькам, тем более что те обрывки разговоров, которые она невольно успевала услышать, не содержали, как ей казалось, ничего интересного. Но на этот раз слова, достигшие ее ушей, заставили ее остановиться тут. Именно на пятой ступеньке, если считать снизу, слышимость была наилучшей, и Аня знала бы это, если бы обращала внимание на подобные детали.

– А разве талант даруется не Всевышним? – донеслось до Ани: очевидно, она, задумавшись, пропустила две-три реплики. – И талант этот служит делу Единой Святой Католической Церкви. Так же как и дарования Тинторетто и Веронезе. И божественный дар Тициана.

– Разумеется, Ваше Преосвященство.

«Вот как»! – поразилась Аня. – «В доме кардинал»! – Она стала слушать более внимательно.

– Святая Римская церковь, – продолжал голос, в котором Аня узнала голос епископа, – смотрит на эти вещи совсем не так, как лютеранские еретики, отказывающиеся от искусства, от его колоссальных изобразительных возможностей! От его великой силы воздействия на умы и чувства и его способности проникать в мрачные бездны человеческой души, в ее самые темные интимные тайники. И потом, отказаться от этой красоты, этого великолепия! Поистине, это верх безумия.

– Но так и должно быть. Известно: «Кого Юпитер желает погубить, того он лишает рассудка». И они, себе на погибель, следуют внушениям Сатаны, который ведет их. Темны пути нечистого, но ясен конец – пламя преисподней.

– Храни нас Бог, Ваше Преосвященство.

– Храни нас Бог, – новый, третий голос, показавшийся Ане знакомым.

– Говорят, брат Ксаверий, что вы бывали в лютеранской кирхе. Это правда?

Теперь Аня вспомнила его – монаха-иезуита, с неделю гостившего в доме епископа.

– Да, монсиньор. Членам Общества Иисуса порою доводится, ради вящей славы Божией, жить и действовать в самых неожиданных и необычайных обстоятельствах, в том числе и обретаться среди врагов Господа.

– О да, я знаю. На Общество Иисуса ныне возлагаются большие задачи и большие упования. Орден сейчас – главная опора Церкви в этих тяжелых обстоятельствах, когда еретическая зараза охватила пол-Европы! На него наши надежды. Я имел удовольствие встретиться с монсиньором де Аквавивой, с которым мы обсудили эту тему. Кстати, не могу не сказать, что он дал Вам чрезвычайно высокую оценку и подтвердил, что Вы пользуетесь полным его доверием. Но я помешал вам ответить толком на вопрос монсиньора епископа.

– Мне было лестно слышать то, что Вы сказали, Ваше Преосвященство. Отвечая же на вопрос монсиньора епископа, я повторяю: «да». Я бывал в лютеранских кирхах, и не единожды.

– На что это похоже, брат Ксаверий?

– Если Вам, монсиньор, доводилось бывать в амбаре, то Вы знаете, на что это похоже.

– О Господи!

– Это называется «дешевая церковь», так?

– Да, Ваше Преосвященство.

– И что же, там голые стены?

– Именно так, монсиньор.

Аня попыталась представить себе, как выглядит лютеранская кирха. Пустые стены: ни картин, ни скульптуры – вообще никаких изображений. Как странно! И правда, как в амбаре.

– Лютер ведь заявлял, что помещать картины и статуи в храмах это идолопоклонство. Не так ли?

– Совершенно верно, Ваше Преосвященство. Кстати, голландские еретики и бунтовщики в своей сатанинской ярости уничтожили великое множество ценных картин и статуй.

– Новые вандалы.

– Да, Монсиньор. Лютер говорил, что изображения мешают, отвлекают от главного – от Бога, от Иисуса Христа и что молиться кому-либо, кроме Всевышнего – это язычество. Они отвергают все, что не имеет опоры в библейских текстах. Как Лютер это сформулировал еще на имперском сейме в Вормсе в 1521 году: «Sola fide, sola Scriptura, sola gratia Dei».10

– Но все те изображения, что простецы видят, придя в храм, это Библия в картинках для них. Благодаря этому, они знакомятся с Писанием. Ведь подавляющее большинство прихожан неграмотны и незнакомы с библейскими текстами.

– Лютеранские и прочие еретики возражают и на это, монсиньор, говоря: «Так научите их грамоте! Пусть они сами читают Писание».

Услышав эти слова, Аня в душе не смогла с ними не согласиться, подумав, что это вполне разумно, и что, пожалуй, стоило бы так и поступить.

– Спаси и сохрани нас, Господи, от подобного! Не хватало еще только того, чтобы все читали Писание, да еще и каждый обладал бы священством. Ведь это катастрофа! Это крушение христианства, отход от его основополагающей картины мироустройства: во-первых, паства – малые сии, простые чистые души, боящиеся Бога и помышляющие лишь о спасении души, не смущаемой размышлениями и сомнениями, далее – пастыри – Святая Церковь и ее служители и, наконец, псы, эту паству стерегущие – светские власти.

– Боюсь, монсиньор, эта картина ныне уже столь далека от реальности, что может восприниматься исключительно как идеализация.

– Увы, брат Ксаверий, это так, и я согласен с Вами. Надо смотреть правде в глаза. Самообман – это та роскошь, которую мы не можем себе позволить. Дело зашло слишком далеко, и то, что обрисовал монсиньор епископ, ныне уже недостижимо.

– Но это именно та картина, к которой мы должны стремиться и которую мы должны держать в голове, осуществляя наши планы.

– Такая максималистская программа едва ли может быть реализована в наше время, Монсиньор.

– Я так не думаю, Ваше Преосвященство. Напротив, я полагаю, что именно такие, как вы выразились, «максималистские» цели мы должны ставить перед собой. А уж время и развитие событий покажут, насколько полно они смогут быть достигнуты в реальности.

– Ваше Преосвященство, монсиньор! Наши разногласия не должны ставить под сомнение наши общие цели и подвергать опасности наше дело. Я прошу Вас помнить об этом. Главное сейчас другое.

– О чем Вы, брат Ксаверий?

– О псах, Ваше Преосвященство. О псах, которые бросили паству и сцепились между собою, охваченные жаждой власти, стяжательством и гордыней.

– Хороши также и пастыри, – заговорил епископ. – Папа более озабочен делами мирскими, нежели отстаиванием истинной веры. Его мысли заняты итальянскими политическими дрязгами, меж тем как Святой Престол погряз в интригах.

Аня слушала с нарастающим чувством растерянности. Ее охватило смятение: такое говорится о Святом Отце! Чем же заняты головы у них – тех, которые должны думать о Боге, взгляд которых должен быть обращен к Небу?

– Ради присоединения к Папскому государству Феррары, – продолжал монсиньор епископ, – ради, округления, так сказать, своих частных владений, он готов примириться с еретиком Генрихом IV Наваррским – бывшим гугенотом! Хотя, каким там бывшим! В душе он как был им, так им и остался.

– Тут я с Вами полностью согласен, монсиньор! Павел V устраивает дела со своими земельными владениями, совсем как какой-нибудь мелкопоместный дворянин, как будто он не Христов наместник на земле…

– …И как будто не вся земля есть удел Христов. Вы совершенно верно обратили на это внимание, Ваше Преосвященство! Такие слова в устах кардинала курии требуют большой смелости и свидетельствуют о том, что и на Ватиканском холме есть люди, наделенные ясным пониманием вещей.

– Более того, Монсиньор – готовые действовать. И я, так же как и вы, возмущен этим сближением с Генрихом Наваррским. Несомненно, что он перешел в лоно католичества лишь формально, исключительно для того, чтобы занять французский престол. «Paris vaut bien une messe»11 – видите ли. Для него это, как плащ: холодно – надел, стало жарко – снял. Заняв трон, он своим богомерзким Нантским эдиктом предоставил гугенотам свободное отправление их культа. Поставил хранящих истинную веру на одну доску с еретиками! А Павел V, проводя дальше линию Климента VIII и продолжая отход от ориентации на Испанию, явственно настраивает Святой Престол на сотрудничество с Францией.