Русская философия. Анализ истории. Том 3

Можно и нужно иначе освятить сие. Жизнь никогда невозможна благодаря огромной силе воли, ибо она должна проходить в радости, скрадывающей трудности. Поэтому суровость быта определяет соответствующую высоту духа. Плохой и слабый человек всегда ищет выгоду и не смиряется с тяготами бытия. Вершина горы – всегда тяжесть жизни восхождения, но что открывается с неё? С высоты открывается единство мира в гармонии и видны пути выхода из сложившейся ситуации. Тот, кто на ней оказался сегодня или сто, или тысячу лет назад созерцали один и тот же вид и видели ту же дорогу жизни и спасения. А потому разными понятийными языками народных мифов говорили об одном и том же все и одинаково были понятными друг другу, и Христос был им понятен тоже. Переселенцы на Юг автоматически жили в менее суровых условиях, разумнее для них более лёгкое, как бы ближе к менее затратному, к менее жертвенному подножному корму, в активации радости задействована не вся природа, а какая-то его часть, а потому духовная высота не востребована. Но на этой небольшой высоте вид скрадывается, уходит из обозрения пространства, а в области восприятия оказываются только участки от прежнего общего вида в непосредственной близости, некая односторонность. И для того, чтобы мирить всех, располагая обозримым материалом для анализа, нужно выстраивать на понятном понятийном языке логические цепочки суждений, соединяющие разрозненные участки от такого заниженного мировосприятия. То есть, если единство мира, созерцаемого с высоты, можно выразить только одним словом Бог, то в иных, столь ограниченных сферах приземления, выражается лишь последовательной логической цепочкой суждения, когда одно согласуется с другим, одно разумно склеивается с другим. Именно так рождается сложная доктрина выдающегося учения веданты. Схему местности, пребывая внизу мы можем составлять с помощью указателей направлений вместо целостного и всеобъемлющего обозрения с вершины. Просто глаза с вершины видят весь общий план одновременно, а внизу этот план адаптируется в направления (пространство в прямую линию), ибо меняются инструменты познания, ведь для изучения местности можем мы идти только по линии куда-то, а не во все стороны одновременно, как это естественно уму. То есть вся полнота плана теперь выражена последовательностью зафиксированных встреченных на пути объектов, которые с вышины представлены, как одно единое целое. Просто ходить и запоминать расположение всего, а это бесконечное множество информации, мало поддающегося анализу. Примерно так соотносятся два образа восприятия в разных точках обозрения. Там, где нет восхождения на Голгофу, Божественное исповедуется множеством логических выражений. Там где есть Голгофа – Божественное воспринимается сразу и имя всему Бог. Николай Кузанский приводит интересное сравнение: окружность и вписанный в неё многоугольник. Чем больше граней многоугольника, тем больше он похож на окружность, в которую он вписан. Но окружностью многоугольник не станет никогда – так и будет вечно приближаться к её форме. То есть в нашем случае, чем многограннее учение или доктрина, чем больше логических выкладок описывающих изучаемую местность не с высоты, тем знание о ней всё сильнее и сильнее будет схожим с тем видом обозрения, что открывается с высоты. Но желанной точности так никогда и не будет. По этой причине, святое Евангелие очень малословно, ибо показывает только этот путь восхождения на Голгофу, а к этому автоматически всё остальное прикладывается. В то время как индуизм находится в постоянном бесконечном совершенствовании своих философских доктрин, но так никогда полнотой Истины не станет. Важно заметить, что вписанный в окружность многоугольник никогда не выступит за пределы оной. Точно также всякая самая совершенная доктрина не может выпасть за грань священного Писания.

3-2.3.-34. Но вот понятийный язык изменился с течением времени и ведическая традиция, которая была близка христианству, пришла в упадок, как невостребованное в хороших условиях жизни. Возникло множество учений, так называемые даршаны. Это учения, несут одну и ту же цель – спасение человека. Всего их было много более ста, но прошли испытание временем и наибольший авторитет получили только шесть из них. Учителя индуизма не отвергали ни одну из них, ибо каждая из них приводила к желанному освобождению. Каждая из них ведёт одной и той же цели, только меняется путь её достижения. Таким образом, каждая даршана – это путь к одному и тому же знаменателю – ко спасению, который каждый волен выбрать по своему усмотрению и складу ума и характера, ибо конечная цель природной односторонности философии в каждой доктрине одна и та же. Так родился индуизм и также потом приняли Христа, как учителя мудрости, то есть просто присоединили Его в общий пантеон великих учителей индуизма. Вот что такое язычество в самом прекрасном, совершенном, философском его проявлении, но без Благодати Божьей. В Христианстве же – нет. Есть путь самый короткий ко спасению, а остальные – множественные дефиниции не отвергаются, но и приветствуются так, как самый прямой. Просто в южных районах с благоприятными природными условиями допустимо идти альтернативными дорогами, но там, где тяжело выживание – никак нельзя.

3-2.3.-35.Представьте себе человека, который всю жизнь зубрил эти тексты, чтобы хоть как-то приблизиться к полноте знания. И представьте себе человека, который оказался на вершине Голгофы. Чтобы принять верное решение одному надо знать все тексты, а другому – так все открылось. Просто в условиях постоянного риска и опасностей второй способ легче, а потому более стимулирован и, что самое важное, воспринимаем всем обществом. А там, где все в избытке легче всего приближаться к Истине без напряжений и перегрузок.

Новая сложившаяся ситуация в мире неизбежно активирует богословские споры в этом срезе противостояния с новой силой. И вот что интересно. Дело в том, что научный прогресс начинает набирать силу и при этом идет в противоестественном направлении, а потому уходит сплачивающий весь народ фактор природную полноту утверждения радости – трудность жизни и для поддержания того же состояния сплочения оказывается значимым национальный признак. Но беда-то в другом, что новые веяния, пытающиеся претендовать на Истину и заявляющие себя как древние славянские верования, ломают православную догматику, а не становятся гармоничным дополнением той Силы, которая таит в себе Православие. Представьте себе, что инспектор ГАИ будет служить в Храме с жезлом регулировщика, а священник будет читать проповеди для водителей авто на перекрёстках, взывать к покаянию и так далее. Хаос. Но ведь именно в этот хаос толкают нас эти воители. Да научный прогресс набрал силу и неизбежно на поверхность всплыли иные принципы коррекции отношений и как бы священник сидя за рулём авто уже обязан подчиняться правилам дорожного движения, а регулировщик должен ему помогать это делать. Вот как это должно выглядеть. Язычество востребованным оказалось там, где оное вспомоществует Православию и утверждению государственного закона в сложившемся мире. Как замечательно подчеркнул святейший Патриарх 6 марта 2015 года в Успенском Соборе Троице-Сергиевой Лавры, что тело сослужит душе Творцу, помогает служить Ему. Но так как у тела есть национальная специфика выживания в северных широтах, то необходимо создать условия для тела русского человека, чтобы продолжать сослужение Богу в новых условиях НТП, а не подмешивать всё шиворот на выворот. Выпавшее звено стало трагедией современной Руси.

3-2.3.-36.Для того, чтобы более ясно понимать то, как формируется языческая вера, следует осветить иные стороны этого вопроса. В принципе, так-то все просто. Представьте себе, что Вас распинают на Кресте за убеждения. Вы всех простили и в муках готовитесь принять смерть, следуя за Христом. Так вот, все те, кто там внизу под вами – это язычники. Которые имеют настолько много граней отчуждения от Истины, что перечислять их всех нет необходимости, ибо их всех можно назвать одним словом – внизу. Согласитесь, чтобы простить всех тех, кто Вас распинает, надо обладать высшей силой духа. Самой высшей, ибо где-нибудь в гестапо у людей хотя бы была надежда на то, что они будут жить и их помилуют, а тут – нет. Всё Православие заточено именно на этот высший подвиг. Тот, кто на него способен в жизненной реальной повседневности неизбежно соберёт сразу все добродетели: и хороший семьянин, и дипломат, и воин рукопашного боя, и верный слову товарищ, и государственник, и порядочный руководитель, и даже кристально порядочный бизнесмен. Православие – тяжелая религия и в то же время легкая, ибо никого не отталкивает и принимает любую жертву, как за благодетель, даже от самого страшного грешника. Пост в Православии – чистая условность, ибо поститься дозволено только тем, кому сие приносит духовную радость. Тут нет места силе воли, но везде «радость от исполнения своего долга», как говорил Цицерон. Так как более страшного, чем Голгофа, в мире не существует, то исполнять этот долг мог только Бог, а нам остается лишь как-то расставить по категориям все те, религиозные течения, которые хоть как-то узаконивают слабость. А это страшные вещи. Одно дело бороть слабость, усиливая радость богообщения, а другое дело сказать, что этот грех можно делать, Богом не возбраняется. К сожалению, даже уже в Православии появились такие вот направления мысли, оправдывающие грех и житие в нем без сопротивления греху. Как в одном замечательном фильме, старый еврей хочет съесть молодого юношу, так как сильно голоден. Юноша ему говорит: «Это грешно». А тот ему в ответ: «А исповедь на что?» При этом открыв рот пытается откусить у него мясцо голени. Но Бог им обоим посылает помощь. К сожалению, последние несколько сотен лет Руси, мы медленно скатывались до того образа подвига, который не имеет четкого очертания приоритетного самого прямого пути ко спасению, как в Евангелии или как его понимал святой Нил Сорский. Из-за этого подвигом начали называть даже спортивные достижения, в процессе борьбы за который люди друг друга истязают или соперничают.

3-2.3.-37. История, как наука, занимается описанием трагических событий (что-то иное не оказывается в области обозрения летописца), кои всегда порождены заблуждениями. Человеку свойственно мировосприятие опосредовано ограниченной чувственной природы. И если человек пребывает вне вершины обозрения Бога, то ограниченность мировосприятия тут же начинает сказываться. Как уже было сказано ранее, природа познания в человеке двоичная. С одной стороны, исследователь может созерцать весь мир от начала до конца одновременно, как единое целое, а с другой – это же единое целое (а чтобы заявить о том, что мир познан, надо увидеть все связи в нем) он воссоздает по крупицам в бесконечном множестве хаотичного пытаться обнаружить порядок и закономерность. Просто место человека только на Вершине вершин, где обзор вписывается в возможности человека воспринимать одновременно всё сразу, как на ладони. Понятно, что это есть радость – видеть Вселенную, как на ладони. И Бог дарует эту радость только тому, кто на высоте. Если человек изменил этому, то автоматически из поля его обозрения выпадают целые участки этого бытия, возникают какие-то провалы и альтернативные его мировосприятию миры из утраченных, неучтённых, а иногда просто невостребованных (во временном отсутствии необходимости) в его жизнедеятельности реалий. Так рождается ересь или, иными словами, идеология, столь родственные языческим верам в образе мышления и жертвы ради мирного сосуществования. Так рождается сама эта наука, сами эти научные изыскания для объяснений с помощью этой ереси бытие всех парадоксов в природе.

Возникшая ограниченная закостенелость, как свойство всякой идеологии, чтобы вписаться в жизненную реальность, в последствии неизбежно становится многогранной, с её обусловленными жизнью, с бесконечными разносторонними надстройками. Но сколь бы бесконечно многогранным этот многоугольник не был, окружностью он не станет. По этой причине, индуизм многогранен, ибо это совокупность множественных идеологий. Получается, что мы, попав новые реалии райских обителей, обусловленных научным прогрессом, автоматически отслеживаем их (индуизма) путь развития.

Идеология есть в данном историческом контексте – новое проявление язычества, трансформировавшееся под возникшие запросы реальности окружающего бытия, ограниченного возможностями животной природы. Почему язычества? Потому что требует ту же самую кровавую жертву, что естественно для неё. Только лишь по этому. То есть, идеология – слово смерти, претендующей закрепиться в данных реалиях, оправдывающего кровопролитие. Что и происходит, ведь исполняя установки идеологической доктрины, человек может не стремиться к духовному совершенству (просто исполняй законы и делая все, что хочешь), и при этом обретает безопасность и достаток даже в ущерб основному принципу, благодаря коему он возник в теле Вселенной (не утруждает себя поиском Истины и богообщения). Создаётся иллюзия благополучия, возникшего благодаря законопослушности, а Бог оказывается изолированным от людей для распознания Промысла Своего в данных реалиях. Но так как имеет место ущемления этого фундаментального Начала, то нет вообще ничего – вырождение неизбежно. А всякому вырождению будет антагонизм – желание жить. Поэтому извращение человеческого начала, как свойства языческой традиции, не становится нормой жизни, ибо человеческое всё равно требует своего – естественной полноты свободы, как образа победы над смертью164. А так как это невозможно без всей полноты восприятия, то возникает в обществе сначала напряжённость, которая либо разряжается в качестве кровавого бунта, либо успешная и трудолюбивая власть вовремя делает реформы, обогащает идеологию или религиозную доктрину новой гранью, разряжает, тем самым, возникшее противостояние. Так появляется ещё одна грань учения, делает её более полной и истинной. Так человечество в лице данного народа обеспечивает живучесть в предстоящих временах. Такова формула каждого исторического процесса. И исходя из этого, становится ясным путь постоянного обновления религий, вышедших из арийской традиции, которые не претерпев преображение Благодатью Божьей, а потому не имея ориентирующего знания о сторонах света, с помощью доступных понятийных инструментов всё точнее и точнее, и полно выражают естество духа человека в бесконечной массе своей поучений. Но какими бы философско-богословские доктрины точными не были и на каких бы оные позициях ни стояли (речь идёт об идеализме-материализме), за пределы обозрения вида, открывающегося с высоты Божественного оные выйти не могут и в то же время нуждаются в точке измерения всего. Если вы стоите на вершине горы, то вашему взору открывается вид, за пределы коего идущий там внизу у подножья выпасть не сможет. Поэтому-то каждое из всех учений имеют своё специфическое одностороннее свидетельство о более общем, о Православном мировосприятии Вселенной, полнота которого, повторюсь, открывается человеку с высоты Голгофы. Они так остаются этим именем – внизу. Остается только увидеть эту грань торжествующей на Голгофе Истины. Это заметно не только в догматах современного буддизма, но и во всех философских системах мира, появившихся в позднее Средневековье и так будет всегда

3-2.3.-38. Но почему тогда Ветхий Завет нельзя назвать язычеством? Потому что это только лишь история человечества, свидетельствующая о Промысле единого Бога на богоизбранном Своем народе, несущем верное исповедание о Творце через опыт молитв Ему. Надо сказать также, что создавали сие люди, которые духом уже имели приобщение к Божественным высотам, а потому не зная никаких законов развития, философий и учений, увидели за много веков Рождение Сына Божьего воскресшего и это тоже часть святого Евангелия. В то время как иные учёные мужи того времени в иных народах и их религиозных концепциях знали лишь те свойства и качества, которыми теоретически должен обладать Победитель смерти, выяснили законы, следуя коим возможно Его Воскресение. Но пройти по Его Пути, кроме Него, никто не мог из простых людей. То есть осознание того, что на это способен только Бог было у всех практически народов того времени.

Мы, исповедуя бытие на Голгофе, как христианскую норму несем в себе Христа в своем сердце, наполненным Его Сущностью Духа Святого, как Абсолюта в своих аскетических деланиях. Те, кто внизу о Нём возможно немного правильно думают. Позднее такая же ситуация проявилась с Западной Церковью со всеми её множественными сектантскими ответвлениями. Они также много думали о Боге, но не обладали главным – не было причастия к Его Сущности, Энергиям опосредовано соучастии в несении с Ним Его Креста. Бог говорит с нами не формой, а сущностью. А так как у них нет причастия к Его Сути – не могут быть проводниками Божественного влияния. Нет Божественного влияния – нет авторитета. Так возникают революции. Иными словами, как только уходит присутствие Благодати Божьей, так сразу начинаются попытки свидетельствовать о полноте Истины с помощью иных критериев – в бесконечных трактатах о Ней, как в древнем Индуизме, как в Буддизме, так и в новых веяниях язычества. Одно из двух. Здесь следует заметить, что Благодать Божья останавливает всякие эволюционные токи, в том же числе и в становлении внутри самих религиозных течений. Если мы присмотримся ко всем современным учениям, то увидим, что все они зеркальные отражения того, что несёт нам Евангелие, но процесс этого становления растянулся на многие тысячелетия, но так как нет самой основы, то религия так и останется постоянно совершенствующимся описанием основы – благодати Духа Святого.

3-2.3.-39. Что нам ещё полезно помнить? Мерилом всего всегда является счастье в вечности жизни. Вопрос лишь в том, как эта вечность достигается. Если есть ошибки, то автоматически появляется необходимость в доноре, покрывающем утраты энергий от этих ошибок и восстановлении своего вечного бытия. Второй путь достижения вечности – путь без ошибок. Раз их нет, то нет необходимости в донорах165. Но в том-то и дело, что разумность, как понятие, всегда исповедует более легкий эгоистический путь с меньшими затратами, с меньшей жертвой для себя к достижению какой-то цели165. Но если для человека без греха во Царствии Небесном данный путь естественный, то для человека с телом, искажённым грехом, та же самая реальность возможна лишь при понуждении жить в аскезе в поте лица. Нельзя ходить лёгкими дорогами, ибо оные уничижают Божественное присутствие в душе – надо есть этот хлеб только после добычи его и при этом в поте лица165.

3-2.3.-40. Чем отличается колдун и святой человек? Магия всегда путь смерти, то есть неизбежных заблуждений, но при этом дающая возможность пить соки жизни от окружающей среды или общества ради нового воскрешения постоянно увядающих своих жизненных сил (вспомним чем прикрыл свою наготу согрешившие Адам и Ева – смоковными листьями, которые ему пришлось убить). Святость указывает жизненную дорогу минуя какие-то энергозатраты. Поэтому видеть жизненный путь можно даже тогда, когда он проходит через ад Голгофы165. Вот в чём вопрос. Исходя из этого, явно прослеживаются два различных образа государственности, формы ведения хозяйства, и исторического пути. Для одного из них – необходимы обширные колонии. Для другого – справедливое распределений материальных ценностей и братство народов – одна из множественных граней государственности, появившаяся как побочный продукт самопроизвольно, как иное имя святости. Автоматически, народы, живущие за счёт нового прилива свежих сил извне, всегда будут смотреть с вожделением на своего соседа, как на новую предполагаемую колонию. Чтобы сделать его менее агрессивным в этом плане, им предлагают стать женственными, то есть одомашненными животными. То есть можно легко пророчествовать о путях Европы, к чему она должна была прийти за долго до нынешних дней.

2.5.Некоторые технические стороны вопроса.

Представьте мысленно Солнце. Эта Звезда отдаёт свою энергию и, тем самым, влияет напрямую на все природные процессы планеты. То, что попадает нам в поле чувственного обозрения – это то, что мы видим своим от греха воспаленным естеством – перед нами предстает уже то, что стало продуктом распада. Мир до грехопадения был каким-то иным и само Солнце, на самом деле – это не продукт распада, а нечто иное – жертвенное служение. Бог через него дает нам силы и время, чтобы мы могли принести покаяние и, как прежде, следовать замыслу Предвечного Совета, то есть продолжить возрастание в Боге и могли творить самое священное во Вселенной – участвовать в Божественной жизни Святой Троицы в богообщении. А с другой стороны, Солнце – это то, возрастает по определению о жизни всякого бытия166 Этот порядок вещей предстает перед нами грешными совсем иначе. Солнце – это одно из множественных свойств Бога, опосредованно коего Он даёт жизнь и этой жертвой правит нашим миром, уже осквернённым грехом. В пределах нашей природы, пораженной грехом, эта власть именно так и выглядит – Бог правит тем, что дает жертву и жизнь – это также как власть денег. Но это только видимость во грехе, ибо настоящий порядок вещей и отношений между Богом и человеком в реалии задан изначально до первородного греха и он не мог быть упраздненным грехопадением, но изменился, по слову духоносных отцов, лишь план его осуществления. Флора и фауна – это лишь часть замысла и грань общей картины бытия, также представленного нам в контексте воспалённой грехом природы первого человека, хотя флора и фауна – часть природы человека, нуждающаяся в спасении и без неё человек спастись не может (по слову свм. Иринея Лионского). То есть опосредовано стимулирующей все движения функции Солнца, как свойства Бога, мы все являемся Его множественной тварной производной в той его естественности, которая нам раскрыта в пределах ограниченной возможности чувственной природы, а поэтому именно Он так и остаётся самым важным условием жизни во веки веков. Иными словами, мы по естеству своему являемся Солнцем, эволюционно выраженным в частном – в природе людей адаптировано к земным условиям, а потому самопроизвольно в нас будут соблюдены Его образы служения и в общежитии – в том же числе. Если мы служим по Божественному образу, то также как Солнце наделены вечностью даже в этих земных реалиях (жизнь протекает мирно), а если не участвуем в Богом откровенном творчестве, то сей вечный порядок утверждается насильственно над нами (по крайней мере создается впечатление насильственности) или остается тот, кто сохранился в нём – кто хотел жить. Какой же это порядок? Если сказать вульгарным языком, то это звучит так: кто платит – тот заказывает музыку. На богословском языке понятий: нам всем дано Богом то, что мы обязаны отдать. Вот и весь порядок. Образ Божий не в ритуале, а именно в этом качестве духа, Божественную Сущность проводящем, а поэтому, имея данное, человек имеет и другое – власть. Власть имеет тот, который жертвует собой вне зависимости от своего социального положения167. Этот опыт очень важен для будущего человечества. Отсюда следует, что православные монастыри как раз вписываются в данную реальность, ибо не ради себя, а ради вверенной Богом паствы творят сие. Это видно не только из теории, но и из самой жизни.

3-2.5.-1.Истина не зависит от наших запросов и изволений, прихотей и надежд, поэтому очень трудно утверждаться в Ней любому человеку, даже полностью отрекшемуся от самого себя ради приобщения к Богу. Что уж тогда говорить о простых мирянах, у коих идти по более лёгкому, безжертвенному пути стало разумной нормой. Тем более смерть всегда слащава и на вид, и разумна и, как самый этот процесс отмирания, несёт в себе удовольствие. А так как удовольствие всегда было высшей целью разумного искания, то вместо того, чтобы слышать голос совести и подвижников благочестия и бороться за жизнь, мы слушаем тех, кто оправдывает наши слабости, утверждает их в сознании в виде идеологических правдоподобных доктрин, внушает нам плотские утехи, как меру измерения жизни. После этого мы, отравленные змеиным ядом идей и находясь под его смертоносным воздействием, послушно следуем за уготовляющими нам погибель, за уводящими от этой священной скорбной борьбы за жизнь путём уподобления себя Богу (ибо это не приносит чувственных удовольствий). Плотское удовольствие, по свидетельству веры, всегда есть следствие влияния духовной смерти. Мы, православные, противопоставляем ему большую полноту радости в Боге, мы приглашены на «Пир веры» по слову св. Иоанна Златоуста (это есть основная мысль всех других отцов Церкви). Или вот: «Возможно, что если, подобно Петру, мы говорим слова, которыми Симон Петр ответил Христу: «Ты – Христос, Сын Бога Живого», – не потому, что плоть и кровь открыли это нам, но потому, что свет Отца Небесного просиял в наших сердцах, то и мы становимся тем же, чем был Петр. Мы тоже также как он получаем блаженство, ибо причины его блаженства применимы и в нашем случае… Он Отец дает нам откровение, которое возводит на небеса тех, кто отодвинул все завесы своих сердец и получил дух Божий премудрости и откровения…» Эти слова Оригена, как говорит протоиерей Иоанн Меендорф, стали впоследствии классическим отеческим толкованием.