Счастье безумца

Ночью того же дня, когда весь дом уже спал, я тихо оделся, надел рюкзак с необходимыми вещами и выскользнул в окно. Четвертый этаж меня не пугал, как и не пугали возможные последствия задуманного мной. Я просто не думал об этом, так как это значило для меня поиск причин отказаться от затеи. А отказываться я не собирался, во мне горело желание действовать, чтобы хоть как-то изменить ситуацию. Перестав верить в справедливость абсолютную, я искал примитивные способы ее достижения, и мне это казалось единственным верным решением. Спустившись по ливневой трубе в темный двор, в котором не было ни одного рабочего фонаря, я побежал в сторону гаражей и уже вскоре стоял перед молоковозом. В кармане лежал неизменный коробок спичек, о наличии которого я всегда заботился, как диабетик об инсулине, а в руках я держал десятилитровую канистру и резиновый шланг, найденные среди гаражей.

***

"Чертов пацан точно пошел в папашу," – думал Дмитрий Косма, украдкой наблюдая, как сын Максима, отплевываясь, сливает бензин из грузовика в канистру. Дима периодически наблюдал за ним и каждый раз убеждался в своих выводах. "Конечно, многие мелкие лоботрясы любят побаловаться со спичками, но этот…," – размышлял он, – "Большинство его сверстников играют в футбол, разглядывают плакаты с голыми бабами, пробуют первые сигареты за школьным сортиром… Но не Виктор. Его день будет потерян, если он что-нибудь не сожжет." Дима видел горящую "девятку" на пустыре, и это его несколько озадачило. "Такими темпами пацан не доживет до своего следующего дня рождения," – думал он, глядя на легкомыслие парня, когда дело доходило до пиромании. А теперь им еще, похоже, двигало чувство мести, что тоже грозило кончиться для него весьма плачевно.

Дима шагнул за гараж, чтобы пацан его не заметил, и продолжил наблюдать. Тот доверху заполнил канистру, завернул ее в целофановый пакет и сунул в рюкзак. В этот момент из рюкзака послышалось звяканье пустых бутылок, и худшие опасения Димы подтвердились. Можно было даже не следить за ним, так как то, куда он пойдет со своим рюкзаком, было ясно как день.

В Сосногорске было не так уж и много заведений, предназначенных для отдыха, а поскольку город был маленький, то каждому было известно, где какие круги вращаются. Например, был ресторан "Байкал", в котором собирались богатейшие жители города – читай криминальные авторитеты и городская администрация. Обычный работяга с зарплатой в триста тысяч рублей не мог себе позволить этот ресторан, на стоянке которого не стояло ни одной иномарки дешевле двадцати тысяч условных единиц. Обычные люди ходили в столовую возле автовокзала, где за приемлимую сумму можно было заказать тарелку пельмений и стопарь водки. В столовой, в основном, крутился местный средний класс – строители, железнодорожники, водилы и прочие работяги.

Но самым злачным местом в городе являлся кабак, хозяина которого выдавало отсутствие фантазии, если судить по вывеске "Кабачок" над входом. Это было средоточие сосногорского бандитизма, и в "Кабачке" каждую неделю случались драки, поножовщина, пьяная стрельба в воздух или по бутылкам, а для ментов это был самый популярный источник "палок" в журнал, если к концу месяца процент задержаний не достигал нормы. Помимо местных бандитов, в городе хватало приезжего криминального элемента из соседней Монголии, и глава их группировки, Тархан Санжеев по кличке Хан, был в постоянных контрах с местным бандитским авторитетом Владиславом Цехаловецким, получившим прозвище Цепеш не только за созвучное имя, но и за методы взаимодействия с недругами. И "цеховцы" и монголы посещали "Кабачок", что довольно часто оканчивалось разборками между двумя группировками и лишний раз подтверждало репутацию заведения, как филиала ада на Земле.

Именно туда направлялся одиннадцатилетний Виктор, шагающий по внутренней части тротуара, чтобы не попадать в свет редких уличных фонарей. Услышать кабак можно было еще до того, как он попадал в поле зрения – громкий галдеж, блатная музыка, а иногда и фейерверк в честь чьего-нибудь дня рождения, или выхода из мест заключения. В "Кабачке" и сейчас царила атмосфера веселья и пьяного угара, и Дима, оббежав заведение с тыльной стороны, стал наблюдать за действиями мальчишки.

Тот натянул на голову карнавальную маску в виде черепа и обошел здание, оказавшись на заставленной машинами парковке. Там парень заглянул в одно из окон и Дима повторил за ним. Внутри было около двадцати человек, как местных, так и монголов. И те и другие демонстративно игнорировали друг друга, держась в своих компаниях, но пацан, кажется, смотрел на одну конкретную. За дальним столиком, помимо нескольких бритых затылков, сидел немолодой человек в костюме с галстуком, который цедил рюмку водки, пока остальные опрокидывали стопки целиком. Это был адвокат бандитов, его Дима видел возле здания суда, и судя по озлобленному взгляду Виктора, к нему пацан испытывал особую неприязнь.

Виктор же оторвался от окна и, присев у стены, снял рюкзак и стал вытаскивать из него содержимое. Помимо канистры с бензином на свет появились две стеклянные бутылки, обрывки тряпок и металлическая воронка. С помощью нее пацан налил бензин в обе бутылки, потом подошел к старому черному "мерседесу", и принялся обливать его. Закончив, Виктор сделал бензиновую дорожку от машины до кабака, разбрызгал остатки бензина по стене и снова убрал канистру в рюкзак.

– Мелкий идиот, – тихо процедил Дима, глядя на него.

По своей натуре спокойный и уравновешенный, он не любил, когда что-то выводит его из равновесия, но глядя на действия пацана, Дима ощутил волнение. Весь его долгосрочный план мог рухнуть из-за недальновидной выходки этого малолетнего кретина, с его желанием отомстить бандитам. Те быки, конечно, не отличались умом, но сложить два и два смогут. Днем суд разрешился в их пользу, а вечером кто-то сжигает их машину. Первым, кого они заподозрят, наверняка будет Костя, зять осужденного. Тот только вернулся с войны, и кто знает, насколько он здоров в психическом плане. А от него цепочка может привести и к Вите, и тогда пострадает вся семья, а это не тот исход событий, который устраивал Диму. "Страдать они будут от моих рук, и нужно мальчишку остановить", – подумал он и выскочил на стоянку. В этот момент одна зажженная бутылка с громким хлопком разбилась об "мерседес" и черный кузов тут же объяло пламя.

***

– Эй! – рявкнул кто-то позади меня, когда я целился в серую "тойоту", судя по номерам, приехавшую из монгольского Сухэ-Батора.

Я чуть не выронил бутылку под ноги, грозя превратить себя в горящий факел. Позади меня стоял какой-то человек в балаклаве, как у спецназовцев, и его неожиданное появление едва не стоило мне еще одного машинального действия. Я вовремя спохватился, чтобы не швырнуть бутылку в него, а он застыл, глядя на меня. Нужно было уносить ноги, я это понимал, а человек этот, видимо, готовился броситься мне наперерез. Надо было обескуражить его, сделать что-то, чего он не ждет, вот только что?..

– А-а-а!!! – заорал я не своим голосом и, замахнувшись, швырнул бутылку в стоящий неподалеку "бмв".

Человек дернулся на месте, а я рванул в сторону дороги, перескочил через невысокую ограду и побежал прочь. Бежал я долго, без оглядки, и остановился, лишь когда оказался в другой части города. Шумный кабак остался далеко позади, а вокруг не было ни души. Отдышавшись, я поправил рюкзак и поспешил в сторону дома, надеясь, что моего отсутствия никто не заметил.

Оказавшись во дворе, я спрятал канистру между двумя гаражами, где и нашел ее до этого, и зашел в подъезд. Попасть в квартиру через дверь было нельзя, так как она запиралась изнутри, но все это я предусмотрел заранее и у двери даже не остановился. Мой путь лежал на крышу, и вскоре я стоял у ее края, глядя вниз, на темный двор. Стараясь не думать, чем может обернуться подобное трюкачество, я свесил ноги вниз и, уцепившись за ливневую трубу, повис на ней всем весом. Труба угрожающе заскрипела, а я принялся спускаться, и через несколько секунд уже стоял на подокноннике. В квартире было тихо, к моему огромному облегчению – моей ночной отлучки никто не заметил. Машка спала в своей кровати, и я, стараясь не разбудить ее резким запахом бензина, вышел в прихожую и прошмыгнул в туалет, где со стиральным порошком долго тер ладони, пока не убедился, что отбил запах.

Едва я открыл дверь, как чуть не столкнулся с Мишей, стоявшим возле двери. Он был заспанным и сощурился от света лампочки, едва та ударила ему в глаза.

– Чего застрял там? – спросил он меня.

– Живот крутит, – соврал я.

– Еще бы, две банки тушенки умял, – нашел причину моему мнимому состоянию Миша и зашел в туалет.

В каком-то смысле меня правда пронесло, так как я не смог бы внятно ответить, если бы меня спросили, где это меня носило среди ночи. Мысли куда-то улетучились, и я впал в некое подобие сна, который, впрочем, отдыха не приносил. Наверное, начинал действовать адреналин, поскольку едва за окном забрезжил рассвет, я почувствовал сильную тошноту, и мне опять пришлось закрыться в туалете. Меня трясло, со лба капал холодный пот, который я вытирал рукой в промежутках между рвотными позывами, и ощущения были, как при сильном отравлении. Пожалел ли я, что исполнил свою затею? Нет, ни на секунду.

Глава 6.

Устроенный мной пожар надолго утолил жажду огня, уже начинавшую было меня донимать. К тому же, он стал довольно значимым событием в городе и вызвал самую настоящую цепную реакцию. Не знаю, кто был тем внезапным незнакомцем в маске, но именно его появление сильно повлияло на последствия. Если бы не он, я бы швырнул бутылку в монгольскую "тойоту", но получилось так, что на стоянке сгорели только автомобили местных бандитов. Мысль эта меня грела, так как я искренне ненавидел этих, уверовавших в свою безнаказанность, наглых уродов, испортивших жизнь хорошим людям. Кабак, кстати, тоже серьезно пострадал и сейчас был закрыт на реставрацию, но главное было не это.

Местные братки были уверены, что поджог – это наезд со стороны монголов, объясняя это тем, что ни одна тачка с монгольскими номерами не пострадала. К сентябрю криминогенная обстановка в городе резко возросла, увеличилось количество милицейских патрулей, а родители перестали отпускать детей без присмотра дальше чем во двор. Несмотря на мои протесты, мама настояла, чтобы Миша возил меня в школу вместе с Машкой, которая пошла в первый класс, и забирал нас оттуда. Я не хотел, чтобы одноклассники подумали, что дома меня держат за мамсика, так как в то время за это меня бы просто избили. Однако мои опасения были развеяны, едва я увидел, что я далеко не единственный, кто добирается в школу с родителями. Даже главный хулиган школы Серега Вяткин, абсолютный авторитет и гроза младших классов, в списке достижений которого была ночевка на заброшеной стройке, теперь каждое утро вылезал из отцовских "жигулей".

"Знал бы ты, Серый, что твои разбитые стекла в гастрономе – ничто по сравнению с моими "шалостями", рассказывать о которых я не собираюсь," – думал я, глядя, как этот бугай отнимает деньги у пятиклассников, – "Знали бы вы, товарищи милиционеры, и вы, чертовы отбросы на своих дорогих тачках, что весь ажиотаж, творящийся в городе – дело рук одного одиннадцатилетнего школьника." Нет, я этим не гордился, и на самом деле это пугало меня чуть не до усрачки, но одновременно с этим и пьянило тоже. Это было как-то дико, за рамками привычных ощущений, но цель была достигнута, и раз я не мог оправдать дядю Игоря перед судьей, то меньшее, что я мог сделать – это заставить виновников его нынешнего положения ходить пешком, что я и сделал.

Единственные, кому я рассказал обо всем, были мои друзья. Аршам наигранно потрогал мне лоб ладонью, намекая, что я болен на голову, а Коля с легкой обидой в голосе спросил, почему я не позвал его, и взял с меня слово обязательно взять его с собой, если я снова задумаю нечто подобное. Тогда меня удивляло желание Коли добровольно ходить по лезвию, а с термином "адреналиновый наркоман" я не был знаком.

Время шло, наступил девяносто седьмой год, и жизнь текла в спокойном темпе. Я уже даже стал забывать, каково это, когда сердце от страха будто норовит проломить грудную клетку. Касаемо моей тяги к огню – Миша часто, как мог, вывозил меня за город, где мы жгли картонные коробки, деревянные ящики и прочий мусор, который вдоволь можно было найти вдоль дорог. "– Хорошее дело делаем, чистоту наводим," – шутил он, – "Нам за это премию платить должны."

К спокойной жизни быстро привыкаешь, и события, выдающиеся из общей картины, всегда кажутся очень неожиданными. Первым таким событием была смерть Колиной бабушки, с которой он жил. Произошло это в конце января. Коля нашел ее, когда вернулся со школы. Бабушку ему, безусловно, было жаль, но он был уверен, что отныне будет жить один. Естественно, этого ему не позволили, что его очень удивлило, ведь квартиру бабушка завещала ему. Приехали какие-то дальние родственники из Иркутска, организовали похороны, и вскоре наша компания лишилась безбашенного белобрысого мальчугана, которого родственники увезли с собой.

Следующее событие, разбавившее наши серые будни и едва не лишившее меня жизни, случилось в апреле девяносто седьмого. Именно первого числа, в первый день весенних каникул. Пока я завтракал, к нам пришла тетя Вануш и передала, что Аршам ждет меня на нашем месте. Нашим местом была стройка, где мы играли в Джеки Чана, и если бы взрослые увидели, как выглядят эти игры, нас бы, скорее всего, привязали к батареям и не выпускали бы из дома. Мало того, что мы носились по небезопасному участку, как угорелые, так еще и прыгали с одного балкона на другой, рискуя упасть на торчащую внизу арматуру.

– Сестру с собой возьми, – напутствовала мама, когда я, торопясь, допивал компот.

– М-м, – промычал я в ответ и через минуту уже напрочь забыл про Машку.

Как позже оказалось, моя забывчивость ее спасла. Я вышел во двор и уверенным шагом направился на стройку, когда меня вдруг окликнули.

– Эй, мальчик, – услышал я чей-то голос с сильным акцентом и повернулся.

Голос принадлежал какому-то мужчине восточной наружности, которого я сразу окрестил чеченцем. У него были большие темно-карие глаза, длинный узкий нос, густая, но не растрепанная черная борода и приглаженные назад черные волосы с проседью. На вид ему было чуть за сорок, и он оставлял впечатление богатого человека. Приехал он на новеньком "бмв", да и одет был в явно не дешевый черный костюм с плащом. Весь этот холеный вид контрастировал с фоном нашего двора, грязным и плохо заасфальтированным.

– Вы мне? – спросил я, вглядываясь в его глаза. Человек этот мне не нравился.

– Тэбе, – подтвердил он, – Поможэшь мнэ?

Я не знал, как с ним разговаривать и хотел этот диалог прекратить как можно скорее, поэтому сказал первое, что пришло в голову.

– Вы незнакомец, а я пацан, которого в школе учат не говорить с незнакомыми.

Услышав это, он растянул тонкие губы в улыбке, обнажив ряд мелких зубов.

– Мнэ Фархад зовут, – произнес он, – Тэпэрь ты мнэ знаешь.

– Ну, наверное, – неопределенно пробормотал я.

– Дарбинян знаешь? – спросил незнакомец, и меня почему-то пробрал озноб, – Гарик Дарбинян мой друг. Я привэт привез для семья его. Из Москва. С первий апрэль поздравлять.

Я пытался угадать, что это за акцент. Явно не армянский. Тетя Вануш говорила с легким акцентом, а ее брат, дядя Аршама, который однажды приезжал к ним погостить, русский знал плохо, но поговорить любил, и как звучит армянский акцент, я знал отлично. Собственно, на чеченский его говор тоже походил мало. Чеченских террористов показывали по телевизору, заранее предупредив, чтобы убрали детей от экрана. Я был один дома и, естественно, после этого предупреждения внимательно уставился в экран.

– Нет, не знаю, – ответил я.

Я не верил ему. Я был уверен, что это плохой человек. И еще, я очень надеялся, что во двор не принесет Нину Вячеславовну. Она бы наверняка подробно объяснила, в каком подъезде и в какой квартире живут Дарбиняны, которых она очень не любила. Но двор был пуст, и незнакомец продолжал давить на меня тяжелым взглядом карих глаз.

– Ну нэт, так нэт, – наконец произнес он, и я, повернувшись, зашагал прочь.

Сначала я хотел вернуться домой и рассказать тете Вануш, что их ищет какой-то черноглазый холуй с бородой, но все же продолжил идти на стройку. По очень глупой причине, которая мне в силу возраста казалась значимой. Я не хотел, чтобы незнакомец принял меня за труса. Ведь он видел, как я выхожу из дома, и если после разговора с ним я пойду обратно, то значить это может только одно. И я, подойдя к дыре в заборе, юркнул на стройку. Войдя в здание, я услышал шорох наверху и принялся подниматься.

– Аршам! – крикнул я.

– Я на втором! – ответил он мне из глубины здания, – Иди сюда, тут клевые доски. Можно сделать мечи.

Я же уже был на третьем этаже и, повернувшись, спустился на пролет вниз, как вдруг вздрогнул от неожиданности. Бородатый стоял посреди холла, отряхивая пыль с плеча.

– В школэ нэ училь тебе, что обманывать взрослие нэхорошо? – спросил он, и я бросился бежать вглубь здания.

– Аршам, ходу! – заорал я, – На трамплин!

Трамплином мы называли деревянную надстройку на балконе, с которой перепрыгивали на соседний балкон. Прыжок, кстати, был довольно длинным, около двух метров, и я очень надеялся, что незнакомец не станет повторять за нами, к чему призывали нас самих создатели фильмов с Джеки Чаном. Как позже рассказывал сам Аршам, он подумал, что мы убегаем от милиции или охранников, которых сроду не было на этой стройке, откуда и так разворовали все, что можно. Я увидел, как он выбежал на балкон, а позже до меня донесся скрип деревянной надстройки, от которой мой друг оттолкнулся перед прыжком.

Приземлившись на соседний балкон, он остановился и повернулся ко мне, ожидая, пока я окажусь рядом.

– Давай, Витек, давай! – подбадривал он меня.

Я разогнался по балкону и, взбежав на надстройку, что было сил оттолкнулся от нее. Знакомый скрип досок, свист ветра в ушах… А за ним треск, которого раньше не было. Надстройка хрустнула и, сломавшись, полетела вниз, а следом и я. Те, кто воровал отсюда арматуру, спилили целый лес торчащих железяк, но последние две, видимо, оставили на потом. Я успел заметить, что внизу на меня острием смотрит кончик железного прута, и успел понять, что сейчас мне будет очень больно.

***

"Пацан просто притягивает неприятности," – думал Дима, перескакивая через ступеньки.

За стеной послышались приближающиеся шаги, и он, спрятавшись за углом, выставил руку поперек бежавшему. Бежавший налетел на препятствие и грохнулся на спину, зарычав от боли. Однако тут же вскочил на ноги, и около секунды они оценивающе смотрели друг на друга.

– Уходы! А то убью! – с акцентом произнес гнавшийся за пацанами человек, и Дима оскалился в злобной улыбке.

– Афганец, – озвучил он свою первую мысль, так как сразу узнал акцент и характерные черты лица незнакомца, – Не место тебе здесь.

– А-а-а, шякал, – протянул тот, тоже улыбнувшись, – Воевал? Кровь на мой зэмля проливал? Я таких вижю.

К слову, Дима за время службы действительно застал Афганистан, но до военных действий не дошло. Три месяца на советской военной базе в Кандагаре, куда их привезли после полугода учебки. Через три месяца рядового Косму вернули обратно в часть, так как результаты психической проверки очень настораживали врачей. К тому же, рядовой Косма подозревался в причастности к пропаже сержанта Гуреева, но доказать этого никто не смог. Это было не первое Димино убийство, но первое из личной неприязни. От "деда" Гуреева страдали все новобранцы, и однажды ночью Дима вывез его труп с пробитой головой в пустыню, где и закопал.

Хоть рядовому Косме и не довелось повоевать, он хорошо помнил тренировки по рукопашному бою. Учебка была жесткой, и нередко случались травмы, вплоть до переломов. В армию Дима попал с довольно средненьким здоровьем, и первое время ему приходилось тяжело, пока он, наконец, не окреп. Помимо тренировок, их учили сражаться с конкретным врагом – афганским моджахедом, и об афганцах он помнил многое. Вот и сейчас, один только взгляд стоящего перед ним афганца уже говорил сам за себя, и оба не сомневались – драки не избежать. Афганец аккуратно снял плащ, повесил его на торчащий из стены гвоздь и закатал рукава рубашки, все это время не отводя взгляда от Димы. Дима ждал, когда у того в руке окажется нож, а оппонент не заставил его ждать слишком долго.

Нож сразу полетел в сторону от удара доской по руке, и схватка переросла в рукопашную. Несколько раз афганец едва не провел захват, из которого Дима бы уже не вырвался, а один удар в челюсть так и вовсе чуть не отправил его в нокаут. Пропустив удар в солнечное сплетение, Дима сделал вид, что испытывает сильную боль, и едва афганец подошел ближе, тот отточеным броском уложил его на землю, прижав его голову коленом к полу, и с силой крутанул запястье, ломая его. Афганец зашипел от боли, а Дима рывком поставил его на ноги и, заломав вторую руку, ударил его ногой в колено, ломая чашечку.

– Ты кто такой? – прорычал он, оседлав лежащего на спине оппонента.

– Нэ про тэбя, кто я такой, – ответил тот, скалясь от боли.

– Ну явно не хрен простой. Драться умеешь. Боль терпеть умеешь. Говори, кто такой, а то убью.

– Я же сразу говорил, я такой как ты вижю, – повторил афганец, – Ты мнэ так и так убивать будэшь. Я вижю, ты псих.

– Ладно, говори, что надо от пацана, и убью быстро, – не стал спорить Дима, – И похороню по-человечески, слово даю.

– Ничэго нэ надо от твой пацан, – сказал тот, – От Дарбинян надо. Гарик нэ знает, кому в Москва дорогу перешел.

– Семью похитить приехал? – догадался Дима.

– Говорю, наше это дэло, мой и Гарика. Ну давай, нэ тяни уже.

Дима слез с афганца, схватил его за голову и резко крутанул, ломая шею.

"И как так получается, что мне приходится спасать этого мелкого сына предателя?," – думал Дима, подбирая отлетевший нож и пряча его за пазуху, – "Спасти, чтобы потом убить. Маленький говнюк."

Только теперь он обратил внимание на крики снаружи. Кто-то орал, чтобы вызвали "скорую" и спасателей, кто-то повторял "он жив, он дышит", и людей снаружи становилось все больше. Дима быстро обыскал афганца, переложив найденные у него ключи, документы и кошелек к себе, после чего взвалил тело на плечи, снял его плащ с гвоздя и спустился вниз, украдкой выглядывая на улицу. Люди толпились под балконами стройки, но выход был чист, и Дима быстро пересек двор.

"Бмв" приветливо моргнул фарами, Дима открыл багажник и на момент застыл от неожиданности. В багажнике уже лежал один труп, видимо, хозяина автомобиля, и Дима прямо сверху положил второе тело, попутно оглядевшись по сторонам. Но внимание всех, кто мог его увидеть, было приковано к стройке, и он, сев за руль, выехал со двора. Навстречу ему пронеслась "скорая", а сам он помчался за город, дабы избавиться от тел.

Заехав в самую глухомань, пока машина не села на брюхо посреди лесной тропы, он заглушил двигатель и обыскал ее, наткнувшись на документы хозяина и небольшую сумму налички в долларах.

– Агафонов Дмитрий Денисович, – прочитал он в паспорте, – Не повезло тебе, тезка.

Паспорт вспыхнул от поднесенной к нему зажигалки, а Дима достал паспорт афганца, в который было вложено фото армянской семьи. Дима узнал Аршама – ему на фото было лет восемь, и его мать. С ними стоял какой-то мужик, надо полагать, Гарик, а женщина и мальчик были обведены красным маркером.

– Фархад Рахман Шинвари, пятьдесят четвертого, Джелалабад… О, ну надо же. Московская прописка.

Второй паспорт и фото тоже вспыхнули от зажигалки, и Дима принялся вытирать свои отпечатки в салоне. Закончив, он вышел, вытер дверную ручку и багажник и, повернувшись, зашагал к дороге.

Глава 7.

Я не сразу понял, где нахожусь. Пожелтевший потолок, широкое окно, за которым надрывно каркала ворона, и гул голосов, как на вокзале. Повернув голову, я увидел Машку, которая уткнулась в раскраску, водя по ней фломастером.

– Это ж моя, – сказал я ей, но слова давались с трудом, – У тебя своя, с животными. Не порть мою.

– Я свою раскрасила уже, – ответила она.

Отложив раскраску, Машка спрыгнула со стула, подбежала к двери и открыла ее, тут же усилив вокзальный гул голосов.

– Ма! Он проснулся! – крикнула она, высунув голову за дверь, и в следующую секунду на пороге возникла мама.

Оказалось, что я пробыл без сознания четыре дня, что мне сделали операцию, и что мне вообще очень повезло. Арматура проткнула мне живот сбоку и прошла в каких-то миллиметрах от внутренних органов, не задев их, и вышла со спины. Этого я не помнил, так как сразу потерял сознание, а врач уверял, что скоро я смогу отправиться домой. Однако это "скоро" наступило через пятнадцать долгих дней, за которые я успел узнать несколько нериятных новостей.