Счастье безумца

– Вот и пущай уважают! – чувствуя победу, заявила тетя Нина.

– А вдруг ты за Ельцина голосовала, – дядя Игорь с прищуром посмотрел на нее, и растянулся в улыбке.

– Чаво-о-о-й? – протянула она, не понимая, что от нее хотят.

Дядя Игорь махнул на нее рукой, потеряв к ней всякий интерес, и Нина Вячеславовна, бухтя что-то себе под нос, направилась в сторону магазина.

– Это что, "тетрис" что ли? – он кивнул на игрушку в руках Аршама.

– Ага, – довольно ответил тот, – Хотите поиграть?

– Пока нет, – Игорь Анатолич кивнул в сторону гаражей, – Айда, поможете.

Мы встали и гурьбой направились за здоровым, как медведь, дядей Игорем. Он работал водителем молоковоза, и мы частенько заглядывали под капот старенького "газа", пока тот менял очередную деталь. Нам нравилось принимать участие в таком взрослом деле, как ремонт грузовика, но в тот раз я был целиком поглощен своими мыслями, и мне было не до всеобщего веселья.

После сарая и разговора с мамой меня не покидало ощущение, что я невольно пойду по стопам отца. Ведь он тоже был вполне обычным ребенком, школьником, солдатом, студентом, потом рабочей ячейкой общества, пока тяга к поджогам и убийствам не взяла над ним верх. Теперь я со страхом ждал того дня, когда мне вдруг захочется, чтобы в устроенном мной пожаре кто-нибудь погиб.

Позже вечером, когда я уже был дома, в дверь позвонили, отчего я вдруг вздрогнул, ожидая чего-то плохого. Время было около семи вечера, и придти мог кто-нибудь из соседей, тетя Аня, жена Игоря Анатолича, или тетя Вануш с очередным рецептом пирога, но любопытство заставило меня оторваться от тарелки макарон и выглянуть в прихожую, глядя, как мама открывает дверь. На пороге перед ней предстал невысокий худощавый мужчина за тридцать, довольно интеллигентной внешности, который тут же машинально потупил взгляд, скрывая стеснительность.

– Простите, что так поздно вас беспокою, – заговорил он, – Вы Кристина Александровна Скворцова?

– Да, а вы кто? – спросила его мама.

– Меня зовут Михаил, – представился мужчина, – Дело в том, что я нашел ваш паспорт.

– Мой паспорт? – удивилась мама, – Но я не теряла паспорт…

Голос ее зазувучал неуверенно, и она, обернувшись, крикнула вглубь квартиры:

– Маша! Принеси мою сумочку!

Из комнаты вышла моя пятилетняя сестра с маминой сумкой в руках и протянула ее маме. Наш визитер по-прежнему стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу и ожидал, пока мама потрошила свою сумку. Паспорта там действительно не оказалось, и она перевела сконфуженный взгляд на незнакомца.

– Ну, вот, – он пожал плечами, показывая, что "я же говорил", и сунув руку за пазуху, вынул паспорт и протянул маме.

– Наверное, в гастрономе выпал, – пробормотала мама.

– На рынке, – ответил визитер, – Я заметил сразу, побежал за вами, но вы сели на автобус, а его я уже не догнал.

Говоривший при этом выглядел так, будто это целиком и полностью его вина, что паспорт выпал из маминой сумочки и она этого не заметила.

– Спасибо вам огромное, – поблагодарила мама, взяв паспорт, – Послушайте, много у нас нет, сколько вас устроит? У меня пятьдесят тысяч есть.

– Нет-нет, не надо денег, – поспешил возразить незнакомец, – Правда, не надо.

– Ну может, хоть чаю выпьете? У нас хороший чай, китайский. Вы проходите, Миша, проходите, – мама за рукав втянула его в квартиру и закрыла дверь, – Другой бы кредитов набрал на чужой паспорт, а вы… Витя! Налей чаю.

– Нет, Кристина Александровна, мне еще на работу надо успеть, – продолжал стесняться тот, – Я бы с радостью, но прада, некогда, конец недели…

– Хоть от компота не откажетесь? – предприняла мама последнюю попытку благодарности, – Холодный, из сливы.

– Да? – Михаил вскинул брови, – От компота не откажусь.

Получив кружку компота, он за один присест осушил ее и аккуратно вытер рот краем рукава.

– Спасибо, – поблагодарил он и потянулся к дверной ручке, – Ну мне правда пора уже. Вы это, повнимательнее впредь.

– Вам спасибо, – ответила мама и, закрыв за ним дверь, прислонилась к ней спиной и пробормотала, – Ну надо же, паспорт выпал.

Я прошел в комнату, окна которой выходили на двор, и глянул вниз. Наш визитер вышел из подъезда, сел в старенький "опель кадет" и уехал, оставив следы на грязном дворовом асфальте. Я почему-то обратил внимание на номера, старые еще, с иркутским "ир" в конце, вместо тридцать восьмого региона.

– Мам, а ты пасполт потеляла, а дядя плинес? – полюбопытствовала Машка, у которой часто за одним вопросом следовали еще с десяток.

– Принес, Маша, принес. Через "р", – поправила ее мама, – Ты ведь умеешь, не ленись.

– Принес, – исправилась Машка, тщательно проговорив нужную букву.

– Дядя порядочный, – сказала мама, – Странно даже, откуда такие у нас-то в городе.

– Пор-р-рядочный, – протянула Машка и, схватив одну из моих машинок, умчалась в комнату со звуком "р-р-р-р".

Случай и впрямь был неординарный, и я бы еще долго мусолил его в голове, если бы не мои собственные заморочки, вытеснявшие все остальные мысли. К тому же, мне снова хотелось что-нибудь поджечь, и я часами чиркал спички о коробок, глядя, как тонкие палочки, одна за другой, сгорают, под конец обжигая кончики моих пальцев. Но это не помогало, а сарай, полыхающий таким прекрасным, гудящим, умиротворяющим пламенем, постоянно стоял у меня перед глазами. Это выливалось в нервозность, плохое настроение и постоянный уход в себя. Порой маме приходилось по несколько раз окликать меня, прежде чем я мог ее услышать.

Посреди недели, когда я шел в школу, меня привлекла толпа людей, окруживших что-то, чадящее густым черным дымом, вздымающимся вверх. Подтянув ранец за лямки, чтобы не болтался, я побежал в сторону скопления людей, и вскоре передо мной открылась картина свежего происшествия. Посреди дороги, лежа вверх колесами, полыхал "ниссан". Его я уже видел прежде, ездили на нем типичные братки, да и сама машина была довольно дорогой для большинства людей. В стороне от машины лежали два тела, их уже успели накрыть плащами, а неподалеку милицейская "шестерка", которая при ближайшем рассмотрении оказалась испещрена пулевыми отверстиями.

Через минуту к месту происшествия подъехали еще два милицейских "уаза", и новоприбывшие менты принялись активно оттеснять любопытных, подобравшихся слишком близко к горящему автомобилю. Вскоре подъехал "рафик" скорой помощи; как оказалось, один из ментов был ранен в перестрелке; а следом за "скорой" и пожарный "зил", тот самый, что приезжал тушить сарай. Я знал это наверняка, поскольку в сосногорской пожарной части было только два автомобиля – этот и автолестница.

Но до того, как горящую машину принялись тушить, я неотрывно глядел на нее, борясь с противоречивыми чувствами. С одной стороны, это был огонь, такой, каким я его люблю – неистовый, шумный, всепоглощающий, но чего-то в нем не хватало. И вскоре я понял, чего именно. Это был не мой огонь. Не я его создал, и между ним и мной не было той связи, которую я жаждал испытывать. И когда в пламя ударила тугая струя из пожарного шланга, я не почувствовал сожаления по поводу того, что огонь стал стремительно угасать. Однако осознание новой стороны моей тяги к огню породило конкретное желание – сжечь автомобиль. И желание это было столь же навязчивым, как и тогда с сараем.

– Эй, пацан! – окликнули меня, и я вернулся в эту реальность.

Я повернулся на голос и увидел милиционера, строго глядящего на меня.

– Ты так уставился, будто это твоих рук дело, – сказал он, не отводя взгляда.

– Нет, я просто…, – заоправдывался было я.

– Хватит ворон считать, – отрезал тот, – Бегом в школу, а то в обезьяну закрою.

Стоит ли говорить, что в тот день я был настолько поглощен своими мыслями, что отсутствовал на всех уроках. Точнее присутствовал, мое тело сидело за партой, его можно было толкнуть, окликнуть, бросить в него смятой бумажкой, но разумом я был далеко. В итоге домой я принес две пары и замечание о невнимательности, записанное в дневник красной жирной ручкой.

– По русскому? – недоумевала мама, пока я смотрел в кружку с чаем, – У тебя же четыре-пять по русскому. Откуда двойка?

Я рассказал о сцене, которую застал по дороге в школу, и съехал на то, что был слишком под впечатлением, чтобы обращать внимание на монотонный нудеж Веры Семеновны. К слову, в это мама поверила с натяжкой, или только сделала вид, что поверила, так как подобные происшествия были не редки в нашем городе. В год в Сосногорске случалось до десяти таких перестрелок, и это была не первая расстрелянная машина, которую я успел повстречать. Чаще это были разборки криминального элемента между собой, реже стычки с милицией. Местные авторитеты предпочитали сохранять балланс отношений с властями, и при наличии денег у первых и жажды наживы у вторых, балланс этот был почти непоколебим. Конкретно про тот случай, последствия которого застал я, позже говорили, что милицейский патруль увидел "ниссан", отъезжающий от кабака, и решил проверить водителя на алкоголь. Управлявшие машиной братки, которыми, в свою очередь, управляла выпитая водка, не долго думая, принялись стрелять по ментам, что в итоге и привело к аварии, возгоранию и новым могилам с венками "от братвы".

Этот случай тоже быстро отошел на задний план, и уже скоро поток моих мыслей вновь был только об одном. Я стал думать, как можно осуществить задуманное, не нажив при этом неприятностей. Чем больше я об этом думал, чем чаще смотрел на машины, представляя их объятыми пламенем, тем тяжелее было настроиться на что-то другое, и к концу недели мама уже начинала на меня злиться за мою рассеянность.

– Перестань витать в облаках! – одернула она меня в сотый раз, когда мы стояли в очереди в гастрономе, – Следи за сестрой. И займи очередь в хлебном отделе, когда откроется касса.

– Да, да, – заверил я, стараясь заставить себя перестать думать об огне хотя бы на пять минут.

– Мам. Мам, – дергала ее Машка за рукав, – Мам, там дядя.

– Какой еще дядя? – повернулась к ней мама.

– Пор-р-рядочный дядя.

Мама проследила за взглядом Машки и заметила Михаила, склонившегося над прилавком с колбасой. Я тоже его заметил и сразу узнал, хоть он и стоял к нам спиной. Получив от продавщицы палку колбасы, он направился было к выходу, мельком скользнув по мне взглядом, но тут же остановился и снова повернулся ко мне, узнав меня. Он приветственно помахал рукой и, заметив уже и маму с Машкой, подошел к нам.

– Кристина Александровна, это вы, – произнес он.

– Добрый день, Михаил, – ответила мама, – Простите, не знаю отчества.

– Федорович, – машинально сказал тот и будто опомнился, – То есть, просто Михаил. Для вас. Ну, то есть, Миша просто. Для вас, – он покрылся пунцовой краской, – Черт возьми, я мямля.

– Ничего страшного, – мама беззлобно рассмеялась, – Просто Кристина.

Глава 3.

Человек в старой зимней куртке стоял в темном, плохоосвещенном дворе общежития, глядя на одно из окон, в котором недавно погас свет. Декабрь в Сосногорске был малоприятный – после дождей ударили морозы, и дороги представляли собой каток, присыпанный постоянно падающим снегом. Морозный воздух кусался за щеки, периодически обнаруживались тела замерзших насмерть бомжей и алкашей, а старые ботинки нисколько не грели ноги, и уже через пять минут на улице пальцы теряли чувствительность.

Но человека это будто не волновало. Он вынул из кармана руку и почесал горло, нащупав пальцами небольшой шрам. Шрам был нанесен трубкой от шариковой ручки, которую пару лет назад ему пришлось воткнуть себе в горло, чтобы появилась возможность дышать и выбраться из горящей избы.

Человеком этим был Дмитрий Косма, самый близкий друг Максима, известного поджигателя. Дима всегда был осторожным, скрытным и совсем не глупым. Даже после того, как Максима арестовали, никто никогда не говорил, что поджигатель действовал с сообщником. Возможно, в его деле этот пункт был, но сми этот факт не освещало, дело официально закрыли, а его, Косму, никто никогда не искал. Собственно, спрятаться в глубинке, пока в стране творится бардак, было не так уж сложно, но и в этом не было необходимости. Его документы неоднократно проверяла милиция, когда Диму останавливали на улице, и ни разу не возникало никаких проблем.

Не так давно он прибыл в Сосногорск со вполне конкретной целью. Предательство Максима, самого близкого друга, задело Диму, и целью его дальнейшей жизни была месть. Поначалу он хотел попросту покончить с жизнью, столь сильно его задел факт предательства единственного близкого человека. Спасение из горящего дома было скорее инстинктом выживания, нежели осознанным шагом, но до того, чтобы шагнуть вниз с петлей на шее, все-таки не дошло. Дима посчитал, что Максим должен испытать ту же боль, какую причинил ему. Они были друзьями с самого раннего, детдомовского детства, и только потом на какое-то время разделились, когда обоих призвали в армию, и после, во время учебы в институтах. Максим поступил на геологический факультет в Иркутске, а Дима уезжал в Красноярск учиться на инженера-строителя.

На самом деле, Дима всегда подозревал, что рано или поздно их похождения закончатся тем, что Максима поймают. Дима всегда был очень осторожен, думая на много шагов вперед, и это сработало – осторожность позволила ему выйти незамеченным из одного из самых громких дел в криминальной истории страны. Дима никогда не показывался в кругу, который постепенно образовывался вокруг Максима. Он не был на его свадьбе, не знакомился с детьми и коллегами, а сам Максим не рассказывал никому о Диме. Диме не нравилось, что Максим все больше осваивается в обществе, тогда как он сам не считал себя его частью и презирал окружающих.

Дима хорошо помнил девичью фамилию жены Макса, и когда они покинули Иркутск, он без особого труда нашел семью Скворцовых, состоящую из матери и двух детей. Он даже уже видел их, и мог бы убить их всех, но это было бы слишком просто. Простых вещей Дима не любил. Он любил вести сложную игру, сам себе придумывал испытания и преодолевал их, а убить семью Максима было бы слишком безвкусной местью предателю. Нет, он задумал глобальный план, требующий огромного количества времени и сил. Дима не сомневался, что однажды Максим выйдет из тюрьмы, и тогда можно будет действовать.

То, что он выйдет, Дима был уверен практически на сто процентов. Максим Делов всегда отличался крепким здоровьем, в детстве почти не болел, в отличии от самого Димы, постоянно страдающего от простуды и орз. Конечно, двадцать пять лет в тюрьме здоровья Максиму не прибавят, но то, что он выживет и выйдет, Дима знал. И вот тогда он, наверняка сломленный человек, оболочка от себя прежнего, окажется на воле, Дима и собирался добить его тем, что уничтожит всю его семью.

Пока он просто наблюдал за Кристиной и их детьми, уже в течении полутора месяцев глядя, как они живут. Не так давно, около месяца назад, у бывшей Макса появился новый друг, и Дима не сомневался, что дружба эта приведет к штампу в паспорте. "А что", – размышлял он, – "Баба она молодая, да с двумя спиногрызами, конечно такая мечтает, чтобы рядом был мужик. А учитывая, что в этой сибирской клоаке сплошь синяки, нарколыги и быдло, этот полупокер Миша идеально ей подойдет. Только стеснительный он какой-то. Не удивлюсь, если она ему предложение сделает, а не наоборот."

Дима усмехнулся своим мыслям и перевел взгляд от окна в общежитии на белый "опель", принадлежавший Михаилу. Сам же Михаил, собравшись в гости, купил торт, бутылку вина, и отправился на автобусную остановку. Дима даже мысленно похвалил его за это решение, так как ехать на машине в такую погоду было опасно, а последнее, что нужно Кристине, это еще одна трагедия с близким человеком.

Удовлетворившись увиденным, Дима кивнул и зашагал прочь. На этот вечер у него еще были планы раздобыть немного денег, а это почти всегда означало, что придется кого-то убить, что в этом городе было легко. Стоило зарезать кого-то в подворотне и стащить его кошелек, как менты начинали трясти месную шпану и, в конце концов, задерживали какого-нибудь наркомана, который не мог вспомнить, где находился в момент убийства.

***

– Заходи, как к себе, – пробасил дядя Игорь, впуская нас в квартиру.

На прошлый его день рождения мы приходили впятером: я, мама с Машкой, и тетя Вануш с Аршамом. Теперь с нами был и Михаил Ольховский, с которым мы успели сдружиться за месяц, и который настоял, чтобы мы звали его просто Мишей. Он умел заинтересовать любого слушателя и рассказывал одинаково интересно для всех, начиная от взрослых и заканчивая моей шестилетней сестрой. Оказывается, родом он был отсюда, из Сосногорска, но в семидесятых они всей семьей перебрались в Москву. Миша работал инженером на производстве, отвечал за токарный цех, но производство сократили с развалом строя, и он остался без работы.

– Я пока мыкался по Москве, с подработки на подработку, отцу предложили стать перегонщиком, – рассказывал он, пока супруга дяди Игоря и мама Аршама суетились на кухне, – Матери уже несколько лет, как не было, а то она бы целую лекцию прочитала, как это опасно.

– Потому что опасно, – резонно заметил дядя Игорь.

– Это что за работа такая? – не поняла мама.

– Машины гонять из Европы в Россию, – пояснил Миша, – Из Литвы, из Германии, из Югославии. Там они дешевле. Покупает бизнесмен, допустим, пять машин. "Бмв", там, "вольво", иномарки, в общем. Нанимает водителей, которые едут, машины забирают и гонят в Москву. А в Москве эти иномарки продаются уже по нашим ценам.

– Раньше это спекуляцией называлось, – усмехнулась мама.

– Ну да, а теперь бизнес, – дядя Игорь хохотнул, – У меня сослуживец тоже так работал.

Он потянулся к комоду, с которого взял старую фотографию в рамке, и показал нам. На фото были три моряка в форме, стоявшие на палубе корабля. В одном из них я узнал молодого дядю Игоря, который выдавал себя своей фирменной широченной улыбкой.

– Вот он, Серега Шаповалов, – дядя Игорь постучал пальцем по одному из парней на фото, – Только он в Ленинград гонял. В Питер, то есть. Говорил, бандота на дорогах задолбала. Не дай Бог, машина сломается, и все, и ее отнимут, и ограбят, и повезет, если в живых оставят.

– Вот именно, – согласно кивнул Миша, – Отца эта работа и доконала. Уснул за рулем.

– Насмерть? – сухо спросил дядя Игорь.

– Сто сорок километров в час, – ответил Миша, – Весной похороны, а потом я сюда вернулся. Там, в Москве, его родственники, так они нас с мамой всегда недолюбливали. Только бабушка нормально относится, а остальные… Да ну их на хрен. Вернулся вот в Сосногорск, тут у меня комната в общаге, участок старый, да дедовский "опель", – он замолчал и махнул рукой, – Так, у нас праздник все-таки, а мы о грустном. Ты, Игорь, на флоте, значит, служил?

– Северный флот, шестьдесят два – шестьдесят шесть, – отчеканил наш сосед и снова показал на фотографию, – Это кореша мои лепшие. Серый в Питере теперь живет, а это Олежек Демичев, про него мало известно. Вроде в Америку уехал.

– Недурно, – кивнул Миша.

– Ань! – окликнул дядя Игорь супругу, – Водка то уже замерзла, наверное! Уже вечер, а я еще трезвый.

– Вика скоро подойдет, – откликнулась тетя Аня с кухни.

– Это дочь наша. Костик, муж ейный, в Чечне сейчас, – пояснил он Мише и снова крикнул, – Восемь одну не ждут! – он повернулся к нам с Аршамом, – Что, пацаны, начислить вам по сто пятьдесят?

– Я тебе начислю! – воскликнула тетя Аня, вошедшая в гостиную, где был накрыт стол.

Вскоре пришла и Вика, взрослые разлили водку по рюмкам, и Игорь Анатолич, выслушав поздравления, задумчиво произнес:

– Ну, пятьдесят два – не пятьдесят три. Поживем еще, а через годик повторим.

С этими словами он опрокинул рюмку в себя и остальные сделали то же самое. Никто тогда не догадывался, что через год нам не суждено было собраться на пятьдесят третий день рождения нашего соседа и просто отличного мужика, Игоря Анатолича Михолапа.

***

Позже, когда застолье подошло к концу, а Машка уже давно спала на диване, и мама и я в очередной раз убедились в том, что Миша – довольно сдержанный и воспитанный человек. Многие, кто таковыми притворяются, становятся собой после того, как выпьют. Развязывается язык, руки, храбрость растет пропорционально тому, как снижается логическое мышление. Однако Миша повел себя так, как вел и до этого, будучи трезвым. Стараясь скрывать свое состояние, он заявил, что ему пора домой, и засобирался.

– Завтра в пол седьмого вставать, – сказал он, выговаривая каждое слово, чтобы не упасть лицом в грязь.

– Ты за рулем, что ли? – спросил его дядя Игорь.

– Не, знал же, куда ехал, – возразил тот, – Да и погода такая. А у меня всесезонка лысая.

– Дрянь эта всесезонка, – заявил сосед, – Ставь нормальную, зимнюю, а то до июня пешком проходишь.

– Та, – Миша махнул рукой, – Там комплект стоит, как вся моя машина. Так что я на автобус.

– Автобусы то уже не ходят, – сказала мама, – Второй час ночи.

– А, ну да, – вспомнил он, – Ну, пешочком дочапаю.

– За мной сейчас подруга заедет, – сказала вышедшая в прихожую Вика, – Можем и тебя подбросить.

– Правда? Спасибо. Если вам удобно, конечно. Общежитие на Пролетарской.

– Это по пути, – заверила его Вика, и Миша успокоился, поняв, что не доставляет никому неудобства.

Неудобство испытывал лишь я, но никто из присутствующих не имел к этому отношения. Я знал, что завтра после школы я просто обязан выплеснуть накопившуюся энергию и развести большой костер на пустыре, иначе, судя по ощущениям, я в любую минуту мог самовозгореться изнутри. Нет, конечно, ничего такого не случилось бы, но это чувство, этот недостаток огня был очень дискомфортным. Все равно, что сидеть на раскаленных углях. К тому же, мне, как и любому десятилетнему подростку, хотелось делиться с кем-то проблемами, а этой проблемой я не мог поделиться даже с мамой. Я знал, что это ее расстроит, и мне приходилось держать все в себе. Гораздо позже я научился жить с этим, а тогда, в девяносто пятом году, мне казалось, что я, верно, начинаю сходить с ума.

На следующий день после школы мы стояли на широком пустыре, находящемся в отдалении от центра города, и собирали всякий хлам, из которого можно развести костер. Колька с Аршамом с радостью мне помогали, ибо какому пятикласснику не хочется разжечь костер. Но лишь для меня одного это было нечто священное, необходимое. Нечто, без чего и так не самая лучшая жизнь становилась намного тяжелее.

Вскоре перед нами высилась пирамидка из обломков старой мебели и строительного мусора, и я уже сунул руку в карман за спичками, как вдалеке на пустыре появился свет фар, и мы машинально спрятались за выстроенную нами пирамиду. На пустыре появилась "девятка", которая проползла по ровной снежной поверхности и остановилась метрах в ста от нас. Из нее вышли двое, и мы, едва завидев их, несказанно обрадовались тому, что уже стемнело, и нас самих не видно. Приехавшие на пустырь люди открыли багажник и вытащили оттуда человека со связанными за спиной руками. Судя по мычащим звукам, доносящимся до нас, у бедолаги был кляп во рту, и он что-то отчаянно пытался сказать своим мучителям.

Парни обменялись какими-то репликами, заржали, после чего один из них ударил связанного в живот, отчего тот сразу сложился в три погибели. То, что он не жилец, было понятно сразу – бедолага был одет в костюм с галстуком, а на улице было примерно минус пятнадцать. Те, кто его привезли, были одеты теплее, один в джинсовый костюм, другой в китайские "адидасы" и дермантиновую куртку, но все равно, что один, что другой, кутались в воротники и приплясывали от холода. Связанного подняли, толкнули вперед, а один из бандитов взял из багажника лопату, и оба зашагали следом за ковыляющим мужичком.

Мы переглянулись, посмотрев друг на друга полными испуга глазами и, не сговариваясь, покрались следом. Я отлично понимал, что самым умным в той ситуации было бы убежать с пустыря, пока эти два отморозка нас не заметили, но любопытство в нас троих оказалось гораздо сильнее страха. Бандиты же с пленником дошагали до высокого кустарника на краю пустыря и скрылись в нем. Через минуту там были и мы, стараясь дышать как можно тише, чтобы не отправиться следом за бедолагой-коммерсантом, доживающим свои последние минуты.

Кустарник скрывал в себе низину, куда бандиты спустились, сочтя это место подходящим для последнего пристанища. Теперь мы были достаточно близко, чтобы слышать их разговор, чему распологала и полная тишина, нарушаемая лишь грохотом товарного состава на перегоне в двух километрах от нас. Один из бандитов светил маленьким карманным фонариком, направляя луч в лицо связанному, а второй заставил его рухнуть на колени.

– Погодь, он чет балабонить хочет, – произнес один из них вальяжным, блатным тоном, и вынул у связанного изо рта кляп.

– Мужики! Мужики! – тут же затараторил тот, – Погодите! Я все достану!