Так поговорим же о любви

–– Меня, Николай, тоже поразило, когда придя на работу, Леша, токарь, перед тем как начать работать, говорит: « Анафема Николаю!», все согласно кивнули головами и начали работать. Меня в душе возмутило –за что? Но вижу, что все абсолютно согласны, обществом «гнут» свою линию, и я подключился. И даже интересно стало, что из этого получится. А получилось хорошо! –и засмеялся Иванович.

На работе стали здороваться со мной, но жестом, интонацией голоса подчеркивая мою «провинность», что меня иногда «коробило». Сказать, что я переживал разрыв с Любой –совру. Скучно было по первости –это было. И холодок отношений с окружающими таял, и как и по приезду, мне опять стали закручивать «гайки», иногда хоть вой. На работе –почему было жарко, не экономишь угля. Оказывается слишком хорошо, это не хорошо а плохо. Опять стали «дергать» чуть ли не ежедневно в школу из-за брата –почему пуговица оторвана, брючки плохо проглажены, скажи брату чтобы не дрался, и прочее. Соседи по общежитию, которые меня не «замечали» –то от меня не вылазят, то к себе зазывают. И не из-за баяна, нет, просто чайку попить.

Зачастили мы к Геннадию Ивановичу. Играем на инструментах –сидит в сторонке а в глазах слезинки. Но не только играли. И просто посидеть, поговорить. Сидим с Ивановичем, играем в шахматы, Боря «бренькает» потихоньку на гитаре, Люда с Сергеевной вяжут Оксанке носки, Оксана на паласе раскрашивает у их ног картинки, поминутно спрашивая Любовь Сергеевну, каким лучше карандашом раскрашивать. Сергеевна встала пройти в туалет, муж поднялся помочь, она усадила его кивком головы –сама, и опираясь на костыль и хватаясь за стенку добралась. Сердце у всех заплакало, но кто чем занимался, так и занимались. И девчушка только немного стрельнула глазами, и даже повернулась бочком, продолжая трудиться. Также и назад, до дивана добралась Сергеевна, улыбнулась благодарно за наше «невнимание», подсказала Оксане какой лучше карандаш взять и принялась довязывать носок. Идя домой я спросил Люду:

–– А девчонка ваша молодец, ведь не спрашивает, почему так Сергеевна передвигается.

Но ответила малышка:

–– Не надо бабе Любе говорить, что она больная. Ей это неприятно.

Это бы простое понятие да взрослым.

В приютившей нас семье отец говорил: « Сынок, если не трепыхнется у тебя сердце, не заболит о беде близкого твоего, то не человек ты, дерево бездушное». И вся жизнь прошла в покаянии, в просьбе прощения, за обиды и несправедливости причиненные мной из-за зачумленности мозгов.

В воскресенье задержался и к назначенному сроку не пришел к Ивановичу. И Геннадий Иванович куда-то отлучался. Иду к Ивановичу, возле входа Сергеевна придерживаясь за плечи Люды и Бориса стоит, счастливо улыбаясь. Радоваться надо. А у меня гнустенько-ревнивая мысль –не со мной. И почувствовав что она «вышла» из меня, «заюлил»:

–– Любовь Сергеевна, выбрались свежим воздухом подышать, наконец-то.

–– Ладно Коля, брось юлить. Твоя паршивая мысль нас просто продырявила. Учиться тебе еще надо и за друга радоваться, учиться.

Поникла моя дурная головенка. А тут и Иванович показался, «выручил» меня. И у него такая же гнусность от всего его исходит. И вздохнула облегченно моя паршивость, «не я один».

–– Выбралась, Любаша.

–– Эх Гена, Гена. Ну ладно, как-то можно простить Николая, но ты-то, ты, муж родной, самый мне близкий человек. А от тебя такое дерьмо изошло, что и от Коли. Нет, чтобы радоваться.

И упал на колени Иванович:

–– Друзья, родная моя, простите меня.

Иванович на коленях, я рядом с поникшим лицом и трое «обвинителей» перед нами.

Улыбнулась устало Сергеевна и спросила:

–– Люда, может простим его?

–– Не знаю, стоит ли? –и в голосе сомнение.

–– Что, его оставим ночевать на коленях? А вдруг простынет.

–– А может для науки пусть постоит пару часиков –подал голос Боря.

Сергеевна не на шутку испугалась:

–– Друзья, давайте жить дружно. Не будет он больше паршивцем, правда Гена?

–– Виноват родная. Виноват.

–– Тогда и Колю тоже прощаем. Пошли в дом, Люда рыбки пожарила, пир устроим.

У меня с братом как такового разделения труда не существовало. У кого есть больше времени, тот и в комнате поддерживает порядок и кушать готовит, или что постирает необходимое. И в основном, кроме когда был на дежурстве, делал все я. Братишка учился, подружился с одноклассницей и дома его было не застать –со своей девчушкой у ней и уроки делали, на катке, или в кино пойдут. И если его мне нужно было, бегал по поселку, благо знал ихние излюбленные места.

Люба все меньше и меньше «мозолила» глаза под моим окном, иногда не появлялась на бревнышках против моего окна неделями. И мне всегда докладывали «доброхоты» вплоть до часу, в какую деревню « к родственникам» поехала и когда вернулась. Не точно уж специально, а так, «походя», на ходу, между делом. Зачем? В одно из дежурств пришел дядя Сережа, отец Любы, немного выпивший, с бутылкой самогонки. Я в это время температуру в системе отопления поднял до нужного уровня, заглушил котлы и читал книжку в комнате отдыха. С неудовольствием отложил книжку.

–– Коля, ну их всех, блядей. Нам то с тобой что делить, давай хоть мы с тобой будем поддерживать человеческие, дружеские отношения.

–– А я разве против, дядя Сережа.

–– Может по стаканчику?

–– Нет, дядя Сережа, на работе я. Зачем же себя нарошно подставлять?

–– Ну а я с твоего разрешения немножко дерябну.

Выпил, закусил немного. Помолчали.

–– Вот будет, сынок, у тебя дочь, поймешь как их трудно на путь истинный наставлять, если « не все дома». А я же в женском царстве. И если остальные девки – не нарадуешься, эту же хоть на цепь привязывай. Так и привяжешь, вырвется, цепь перегрызет да убежит. Сладу нет –и что за отродье.

–– Да меня-то это не волнует, дядя Сережа.

–– Вижу, Коля. Я просто тебя пришел навестить, знаю что ты сегодня дежуришь. Если тебе моя какая-нибудь помощь будет нужна, скажи. Может приспичит отдежурить за тебя когда, если куда поедешь. Хорошо?

–– Хорошо, дядя Сережа.

–– Добро. Дежурь, я пошел.

Дядя Сережа как в воду глядел и пришел вовремя. Если честно сказать, добротой его злоупотреблял, на предложение отработать в его смену, он тоже кочегарил, как правило, отказывался.

В субботний день познакомился с двумя девушками-близняшками. Десятиклассницы с поселка Огневка, две этакие крепышки небольшого роста, хохотушки. У них оставалось немного времени до отхода автобуса и они согласились сходить ко мне на чай. Заходим в комнату, братишка одетый, собрался куда-то. Девчонки поздоровались с братом, взглянули друг на друга:

–– Олеся, давай в « мячик» поиграем?

–– Давай.

Встали друг против друга, схватила одна Витю и кинула сестре, та «отфутболила» назад. Витя с «ошалелым» лицом, руки по швам –в титьку тугую упрешься, совсем худо будет –перелетел несколько раз, изловчился и в дверь, –кого это брат привел? Выглянули немного погодя в окно –идет, пальтишко поправляет, на окно косится.

–– Куда это братишка побежал?

–– На свидание, куда еще.

К чаю и печенюшки нашлись. За столом –Олеся или Оксана –говорит:

–– Коля, поедем к нам, мы тебя в водичке искупаем –и захохотали.

–– В какой водичке?

–– В речке –хохочут.

–– Да вы что, девчата, я теплой-то воды боюсь, а вы меня в холодной хотите искупать.

–– Ну поехали, хоть посмотришь как наши девчата в проруби купаются, в гостях у нас побудешь.

–– Поехали.

Отдал ключ от комнаты соседям, чтобы передали брату и где то минут через сорок были в Огневке.

Поселок расположен на берегу реки Катунь, вдоль берега, по правую сторону довольно крутые горы, и в лощину между гор «идут» дома цепочкой. Девчата познакомили с родителями. И родители такие же жизнерадостные. Что отец, Савелий Николаевич, что мать, тетя Клава. Готовят ужин вместе, и «сыплют» частушками, присказками, прибаутками, двухстишиями и четверостишиями. «Нормально» говорить не умеют. Я сижу на диване «разинув рот», девчата залезли на кровать и похохатывают над родителями. А те стараются, да все к месту, в лад и в склад. Весело поужинали, мне постелили на диване в гостиной, сами разбрелись по комнатам.

Утром девчата разбудили в восемь часов. Оделись и на речку. Там мужики разломали лед в двух местах –для маленьких и больших –вычерпали лед и разложили костер. Двадцать пять мороза, специально на крыльце глянул, солнце на подъеме, мороз усиливается. На речке пол поселка, пришли посмотреть. Малышня с трех лет, с мамами, а где и с папами перед заплывом делают зарядку, приседают, размахивают руками и ногами, отжимаются. Мои девчата разделись и присоединились, я отошел к костру, к мужикам. Минут пять поделали зарядку и в воду –б-ы-ыр. Хохот, смех. Вылезут с воды, пробегутся по снегу и снова в воду. Но я то чем хуже? Раздеваюсь, разминаюсь –и обтираться снегом, к воде даже страшно подходить. От проруби пар подымается, чуть только купающихся видно.

–– Коля, давай к нам, обтираться снегом суровее, чем в воде. В воде теплее.

–– Да уж скажете.

–– Так на улице под тридцать, а вода замерзает при нулевой отметке.

Подошел, потрогал пальцем ноги воду. Мокрая и холодная. Пошел обтираться снегом. Подбежал от проруби малыш и давай в меня снегом кидаться. Схватил в охапку и в снег его, и сам за ним. Покувыркались в снегу, малыш убежал в воду «отогреваться», я подошел к костру, обсыхаю, перед тем , как одеться. Вылезли близняшки с проруби и идут к костру на расстоянии метра полтора друг от друга. Мужики насторожились и отодвинулись от костра. Одна из сестер –Оксана или Олеся –хватает меня за кисть руки, «подсечка» –и я лечу в сугроб лицом вниз. Вторая не дала упасть, на лету схватила вторую кисть –и потащили. От неожиданности, от страха –искупают же –заорал « благим матом»– Спасите! Купают! Две сильные мужские руки схватили за ноги и потянули на себя. На берегу хохот. Сестры отпустили меня и со смехом –в прорубь. Поднял голову –вода в полуметре. Сел.

–– Ведь искупали бы ,а?!

–– Никаких сомнений. Не ты первый. –два моих одногодка смотрят на купающихся. Переводят смеющиеся глаза на меня, –Купают! –передразнили, засмеялись и пошли к костру. Посидел, подождал когда глаза свои придут в нормальное состояние, не круглые от страха, пошел обтерся снегом, совсем успокоился. Одновременно со мной и сестры подбежали к костру, смотрят испытующе –не обиделся? На всякий случай отодвинулся от них подальше, намереваясь дать «стрекоча». Засмеялись, убежали на речку. Савелий Николаевич до сих пор «укатывается» со смеху. Надо бы воопще-то обидеться. Обиделся. Оделся и пошел к ним домой. Савелий Николаевич перестал смеяться:

–– Клава дома, чаем напоит. Купают! –передразнил и от смеха упал в снег. Так под хохот мужиков и пошел.

–– Да на тебе лица нет –встретила восклицанием тетя Клава –искупали наверно?

–– Мужики выручили, тетя Клава, полметра до воды осталось, жуть просто. «Караул!» кричу «Купают!», двое и подбежали и за ноги оттащили от твоих дочек. А так бы точно, быть мне в проруби.

И «покатилась» со смеху тетя Клава. Отсмеявшись, поставила чайник.

–– Отец, озорник, научил их самбо. Они никому проходу не дают, тренируются. Завидев их мужики переходят на другую сторону улицы, чтобы не быть «подопытным». «Купают!» –передразнила и от смеха присела на скамеечку, «Караул!».

Через полчаса пришли и отец с дочерьми. И нет , нет да и покатываются со смеху, вспоминая как я «спасся». Включили проигрыватель, оттоптал обоим сестрам ноги; давай они меня учить танцевать. Вечером сходили в клуб, посмотрели кино. После кино я засобирался домой, –завтра на работу. Простился с родителями, Оксана с Олесей проводили до конца поселка.

–– Приезжай Коля в воскресенье, мы будем тебе всегда рады. В такие дни не приезжай, мы не сможем уделить тебе время, на учебе, и в институт готовимся поступать, «зубрим» предметы. Хорошо, Коля?

–– Хорошо, сестрички. До свидания.

–– До свидания.

До Коксы, пять километров, «долетел как на крыльях» счастливый и радостный. И ждал с нетерпением воскресенья. И редко какое воскресенье не навещал веселую семью. И опять систематически, как в детском доме, стал обтираться снегом, но купаться не купался. Несколько попыток затащить меня в прорубь у сестер не увенчались успехом –был всегда настороже и «улепетывал» от них, только пятки сверкали. После Армии, когда вступил в общество Ивановцев, понял, что сестры правы –в воде на морозе «теплее» чем на холоде обтираться снегом. А по большому счету –все относительно. Мы всю жизнь проводим в этакой «полудреме» –ходим ли мы, работаем, разговариваем, –что бы мы не делали, мы не совсем проснувшиеся. При обливании, «моржевании» наступает мгновенное пробуждение, мы четче видим, яснее мыслим.

Дядя Сережа не всегда меня мог выручить на дежурстве. Тетя Панна загуляла, пошла по злачным местам, походил он, походил с младшей дочкой по поселку, приводя её домой, и «сорвался». И за него я отдежурил, и моя смена подпала под воскресенье, и не смог я выбраться в Огневку в субботу. Принял в воскресенье дежурство и только поднял температуру, прибегает братишка:

–– Там эти, «амбалки» к тебе приехали.

–– Скажи, сейчас умоюсь и прибегу.

Через десять минут я был дома.

–– Девчонки, здравствуйте. Молодцы, что навестили. Я на работе, но раз вы приехали, скучать я вам не дам, ответственную работу хочу предложить. Выручайте подружки мои.

–– Скажи, что делать?

–– Девчата, я с другом здесь опекунство взял над одной больной женщиной, ей не лекарства нужны, не врачи, ей нужно человеческое участие, внимание и забота светлых и чистых людей, вот как вы. Пойдемте, я познакомлю вас.

Встали с кровати сестры и в один голос:

–– Пойдем.

Открыл двери Геннадий Иванович, поздоровался.

–– Кто пришел, Гена?

–– Коля к нам гостей привел знакомиться.

–– Здравствуйте, Любовь Сергеевна. Познакомьтесь с моими друзьями, подружитесь с ними.

–– Коля, да где ты находишь такую чистоту и свет; подойдите ко мне, сестры, обниму вас.

Сестры посмотрели друг на друга, взялись за руки и подошли к дивану, где сидела Сергеевна, опустились на колени. Сергеевна обняла их и спрятала голову в их рыжих волосах. Соприкоснулись три головы, переплелись руки во взаимном объятии.

–– Ну все, подружки мои, познакомил вас, мне идти на работу. На автобус проводит Иванович. Быстренько обе щеки «измусолить» и я пошел.

Сестры встали, подошли и одновременно обе щеки «измусолили», сверкнув на меня «непонятным» взглядом:

–– Ты в то-то воскресенье к нам приезжай.

–– Обязательно –«мусоля» и их щеки. –Оставайтесь, до свидания.

–– Спасибо, Коля –Сергеевна с дивана.

Мороз на улице порядочный стоял и практически в эти сутки не выключал вентиляторы, не « тушил» топки. Под вечер, проводив близняшек на автобус, пришел Геннадий Иванович. Подошел и молча обнял. Постояв немного в объятии, также молча развернулся и ушел домой. А я то здесь при чем?

И более тепло в следующую субботу встретили меня близняшки и их родители: и в Огневке, завидев меня подходили, здоровались, «мяли» крепко мою ладонь, хлопали по плечу. Такие нежности.

В первое же посещение Коксы по служебным делам Савелий Николаевич пришел к Геннадию Ивановичу, нашел его на работе и довольно долго о чем-то разговаривали на лавочке. Расстались довольные друг другом, крепко пожав руки. И часто приезжал, навещал Ивановича.

Девчата не оставили меня в покое, насчет купания в проруби. Караулили, караулили. И пару раз «укараулили». Но мужики были наготове, сторожили. И опять подсечка, и опять волокут в прорубь и опять кричу надрываясь: « Спасите! Купают!» и опять отнимают меня от моих подружек. И жалуюсь тете Клаве, подменяя слова «спасите» на «караул». И опять хохатунчики по поселку. Смешно еще было то, что девчата были на голову ниже меня и смотрелись рядом со мной подростками. А дома опять учат меня танцевать и «косолапый медведь» оттаптывает ноги девчатам.

Познакомился с парнями из других поселков района, и с русскими и с алтайцами. Придут ко мне в гости, посидят с полчаса и уходят. В следующий приезд привозят кто сала шмат, кто картошки. А мне чем расплачиваться? И приглашают в гости. И в будние дни, в свои выходные, начал навещать своих друзей. В первую очередь проведут по поселку, познакомят со своими друзьями и всем говорят, предупреждают:

–– Это мой друг, человек неплохой, но с равнины. Обычаев и порядков наших не знает и за это лицо ему бить не следует, несправедливо. Говорите, указывайте, но трогать его нельзя.

И «огребался» я бы без этого предупреждения в поселке многажды раз. То пройду мимо женщины несущей воду, не предложив помочь; то перед старейшинами не сниму шапку, а то и не поздаровавшись; то куда-нибудь отлучусь из дома друга, не предупредив; то не ответишь на приветствие младшего. И подзывают, и укоряют, и учат. Весь день. И чтобы не попадать «впросак» я начал опасаться ходить по поселку без сопровождающих –как сопровождающие поступают, так и мне.

Зазывали меня, как правило, мои сверстники и младше, уже приготовив для меня охотничьи лыжи, договорившись специально еще с двумя-тремя товарищами, выбрав время для похода в горы, на охоту. Но помнил я слова отца, приютившего нас; «Сынок, тебе никто никогда ничего не должен. Но ты, сынок, должен всем. За всякое доброе дело, сделанное тебе, за доброе слово, за внимание будь благодарен, оплати чем можешь и как можешь, и более чем тебе. Не уподобься бродячей собаке, которая съела твой хлеб а потом тебя укусила». И пользуясь правом, что желанный гость в доме хозяин, я пользовался этим правом. Всегда находилась неотложная мужская работа –переколоть дрова, отремонтировать сани, сходить в кузницу и подковать коня, съездить в лес за дровами. По приезду я первым делом, перед тем как зайти в дом, замечал, чем займемся завтра.

Рано утром нас будили родители моего товарища, поили чаем и уходили на работу. Приходили товарищи моего друга, знакомились. Приходили с лыжами, в полном снаряжении для похода в горы, с рюкзаками. Но на суету снаряжения моего друга я никак не реагировал, сидел с «отсутствующим» лицом, попивая чаек.

–– Хватит дуть воду, собираемся, идти не близко.

–– Славик, давай вначале поможем твоему отцу. У вас вот дрова не переколоты.

И «загонял» я друзей своих этим предложением в «тупик». Для парня с равнины променять удовольствие на работу? И откладывались лыжи и ружья «скромненько» уходили в уголок и весело и дружно в два дня перекалывались дрова. И так же дружно переделывались неотложные мужские дела и у остальных. И потом только «мараковали» о походе в горы. И крепла дружба, крепла привязанность. И повышался мой рейтинг в поселке, уважение, и по вечерам меня приглашали старейшины через кого-нибудь на вечернюю молитву и беседу. Дорожил такими вечерами и с благодарностью принимал внимание ко мне.

Лыжи для меня были не диковинка. Но одно дело –равнина, небольшие сопочки, гоночные лыжи. И совсем другое –охотничьи, подбитые мехом. Друзья учили ходить, как выбрать место для слалома, чтобы скатиться по короткой, и в то же время более пологой части горы. Заместо лыжных палок, которые бы мешали, суковатая палка. В гору с ней легче подыматься, и ворс на лыжах не дает ехать назад, а на спусках хороша эта палочка –выручалочка помогает завернуть, притормозить где нужно. Говорили и показывали где, в каких местах может произойти обвал снега, оползень, где и как его лучше обойти, остерегаться наступить на «шапку» нависшую от скалы, чтобы не рухнуть вместе с «козырьком» с неимоверной высоты.

Подымаешься по пологой лощине, по краям нависли снеговые «шапки», чуть в сторонке бежит под снегом ручей, снег слепит глаза своей белизной. Все выше и выше в горы, все более и более расширяется лощина, все дальше отходят скалы и вот мы почти на самых « белках», на вершине. Но на саму вершину цепи гор, если только нет надобности ее пересечь, безлесную, продуваемую ветрами, нам не надо. На границе кедрового леса и альпийских лугов –здесь охота. В котловине, круглой как тарелка, окруженной с трех сторон скалистыми горами стоит крепко срубленная чабанская избушка –конечный наш пункт. И первая наша забота –натаскать сучьев на все время проживания –двое, трое суток. А это серьезная промблема –избушка стоит не один год, и все, что можно вокруг собрать –собрано. Но в лесу –и без дров? И вот уже горит костерок –готовим ужин, в избушке топим печку –буржуйку, кидая в ненасытную её утробу не жалея –прогреть к ночевке избушку. Костерок потрескивает, и более сильно «потрескивает» эхо, перекликаясь и догоняя звук за звуком. От удара топора по дереву, когда рубили сучья, эхо « глушит», как выстрел из ружья над ухом. Когда обосновались, сделали все потребное, отошел метров на пять от избушки и крикнул: « А-у-м-м-м»– и все слушали с минуту как «отдает» котловина звучание, перекликаясь и затихая; и еще два раза, стараясь выкрикнуть в момент, когда затихнет эхом последнее «м». И пошел к избушке удовлетворенный.

–– Что за слово ты кричал? –спросили.

–– Буддийское, есть такая религия, призывание Бога, в православии Всевышний.

–– Ну так бы и кричал Всевышний.

–– Здесь три буквы, их можно произносить каждую по букве и все равно получится Аум, а слово Всевышний не повторит эхо, оно, я заметил, «накладывает» звук на звук, а слово Всевышний как и Аум неделимы. Попробуй.

Вадим отошел на то же расстояние и прокричал как по слогам, так и вместе слово Всевышний. Слово эхо наложило слог на слог и не повторило. На этом попытки прекратили.

Когда Вадим вернулся к избушке, Славик взял карабин и выстрелил в небо. И удивительно, но выстрел нас не оглушил, эхо от потрескивания костра более разносился по котловине, чем эхо от выстрела.

Сумерки сгустились быстро, высыпали звезды, чем быстрее наступала ночь, тем ярче, ближе к нам светили звезды. Казалось, протяни руку и снимай поглянувшуюся. В избушке топится печка, костерок доваривает ужин, освещая далеко вокруг котловину, вырисовывая наши очертания на снегу довольно гротексно и причудливо. Поужинав вокруг костра, поднялись идти в избушку. Повернувшись, залюбовался на созвездие большой медведицы: «ковшик» вверху, в небе, а «ручка» ковшика «зацепилась» за ближайшую гору, в полукилометре ходьбы.

–– Мужики, ведь рядом, может сходим, заберемся на «ковшик»?

Посмотрели и засмеялись:

–– Ну ты и фантазер, что-нибудь да придумаешь. Пошли спать.

В избушке тепло, даже жарко. Расположились на нарах, позалезали в спальные мешки, предварительно раздевшись до кальсон и маек, под голову положили рюкзаки. В избушке тьму прорезают отблески от дверцы печки, где потрескивают сучья; поет печка, поет дружба, поет тишина ночная вне избушки. И само-собой вполголоса запел: « Изгиб гитары желтой». Ребята так-же тихо подхватили; за ней « Успокойся, мой друг, успокойся». И как-то незаметно отошли ко сну.

Ночью проснулся оттого, что почувствовал что в избушке не так жарко, а можно сказать –прохладно. Зажег фонарик и к печке. Угольки остались. Набросал загодя приготовленных тонких сухих веточек, сверху положил потолще, раздул. Вышел из избушки за самыми толстыми и машинально пригнулся –не «обжечься» бы о звездочку. И про себя засмеялся. Натаскал побольше, наложил в печку и «нырнул» в спальный мешок. Ночью еще вставал два раза, подкладывал в печку дрова. « Буржуйка» как быстро отдает тепло, так и быстро «забирает», вытягивая через трубу, если нет заслонки.

Утром встал пораньше, развел костер, поставил котелок варить кашу. В избушке тепло, мои друзья не спешили просыпаться. И когда уже каша была готова, выбежали, умылись снегом, покидали снег друг в друга, оделись и к «столу» возле костра.

–– Пойдешь Никола с нами?

–– Нет братцы, вы уж сами. А я пока дров натаскаю, обед приготовлю. Я по хозяйственной части, и карабин не держал.

–– Научим, в чем дело-то. Хоть сейчас.

–– Нет, обойдусь.

–– Как хочешь. Хозяйничай, а мы пошли.

У ребят была лицензия на отстрел марала. Но в первый раз им не повезло, отстрелили двух зайцев. А на следующий день надо было спускаться в поселок. Не торопились, вышли в полдень, чтобы только успеть до темноты дойти до поселка.

Из таких поездок и походов возвращался « напичканный» до отказа чистотой. Мне отдавала чистоту девственная природа, горы, ручьи, снеговые вершины, звезды. И человек «дышит» , спустившись с гор, этой благодатью. И делится с ближними своими, отдавая все без остатка, получая взамен благодарность. И «отдав» опять устремляется в горы на « подзарядку», чтобы «зарядившись» опять поделиться. И так круг за кругом, раз за разом. А так как большинство в селах жизнь свою проводят в горах, неиссыхает благодать в селах.