MCM

– Моего брата определённо стоит. Поверьте, лучше подкрепить фактами и свидетельствами меня, чем моих нечестивых – если не сказать, что нечистоплотных – коллег из желтушных изданий, которые здесь уже наверняка побывали и, в погоне за сенсацией, настрочили невесть что.

– Все вы так говорите.

– Господа, ну право слово, нашли тоже секрет Полишинеля, – вмешался с края толпы некий офицер в русской форме, не слишком заботившийся об акценте. – Господ журналистов вы, быть может, и прогоните, да только, во-первых, месьё прав – свинья свой трюфель всё равно отыщет, а грифы, вне сомнения, уже кружат и гложут, во-вторых, вы переоцениваете выдержку и кротость языка ночной смены и разнорабочих, приводящих территорию в порядок перед открытием.

– И что ж вы тогда здесь, коль вам всё известно, изволите делать?

– Как и все – ждём, когда наконец-то дадут воочию убедиться в дикости налёта, естественно. Чем не часть представления, чем не часть истории Соединённых Штатов?

– Простите, – повернулся к офицеру Энрико, – «часть истории»?

– Да будет вам известно, – ледоколом он проредил торос зевак и доверительно понизил голос, – что сколь бы яростным ни казался налёт, он отнюдь не был спонтанным. Это не простой акт вандализма, хотя по натуре и решительно дикарский. Имейте же в виду: разнесли исключительно стенды и стащили исключительно экспонаты, посвящённые истории североамериканских индейцев. Будто хотели присвоить все эти перья и топорики себе. В их распоряжении была экзотика всего Трокадеро, но нет – их удовлетворил лишь необузданный нрав Дикого Запада. И конечно, конечно, я в курсе, что индейские племена обитают в краю Великих озёр. Будь они способны своровать статую шамана в Гранд-Пале – наверняка б и её прихватили.

– И что же им помешало?

– Помимо того, что они могли о ней и не знать ввиду необразованности и соответственного этому отсутствия интереса к сокровищницам на авеню Николая ІІ? Позволю предположить, что как численность, так и путь их проникновения. Впрочем, должен признать, что про статую ввернул я совершенно зря.

– И всё же вы пробудили мой интерес. Как же они могли сюда попасть?

– Могу ответственно заявить, что у нас дирижабль не угоняли, – реплика вызвала у окружающих хохоток. – Так что остаются два варианта. Либо они перелезли через ограждение – и в таком случае они действительно не смогли бы взять с собой слишком много, либо же приплыли по реке. Но есть и третий вариант: прибыли из города, но уходили по руслу. Кстати, господа полицейские, быть может, всё же подскажете: не пропадало ли из павильона помимо прочего какое-нибудь… каноэ? – публика взорвалась смехом, а полицейские посохи усмирения за спинами взвились змеями.

– Вам, господин офицер, – с укоризной, преодолевая нервное косноязычие, ответил мундир, – должно быть крайне совестно потешаться над бедами и проявлениями неуважения к мирному обществу. Впрочем, что взять с военного?

– Покорно прошу меня извинить, не хотел никого оскорбить, в особенности благодушных и щедрых хозяев Выставки, однако не пострадала ни одна живая душа. Ведь не пострадала? Прекрасно. Так вот, происшествие и в самом деле отдаёт фарсом: уж сколько они себя выставляли краснокожими по характеру, уж сколько зарабатывали этот эпитет багряной дерзостью деяний, а вотивной атрибутикой удалось разжиться, лишь ограбив заезжих поработителей их кумиров. Или даже так: белых угнетателей культуры всё же настигла месть, пускай, что и на другом континенте. Артефакты, простите за пафос, вновь обретут силу в достойных их руках. Маленькие озлобленные племена, ускользающие от наказания благодаря знанию, а то и пониманию ландшафта – теперь и в старушке Европе. Я не насмехаюсь над вами, господа полицейские и граждане этой страны, я вам искренне соболезную. Быть может, вашим инспекторам и комиссарам придётся перенимать опыт американских властей, но только прошу вас: не повторяйте их ошибок!

Речь сорвала аплодисменты. А вот Энрико, кажется, что-то тревожило:

– Если позволите, я вернусь к моменту с руслом, – офицер не потерял интереса к своему собеседнику, вошёл во вкус и кивком подтвердил готовность ответить. – Но каким же был их маршрут? Откуда и куда им плыть?

– А какой из островов они облюбовали ниже по течению? Поправьте, если неверно запомнил, – Гранд-Жат? Устроили себе проход или прокоп за фортиф из северных округов – и пользуются этим, обходя патрули.

– А вы… Вы так в этом уверены…

– Почему бы и нет? А хотя, пожалуй, и впрямь стоит задаться вопросом: не имитация ли это? Быть может, кто-то решил устроить домашний музей или бесплатно заполучить реквизит для частного клуба? Благо что инструкции весьма доступны. Опять же поправьте меня, если не прав, тем более что это ваши круги, но, кажется, журнал «République ІІІ» был весьма обстоятелен. Не хотелось бы переносить часть вины на автора материалов и репутацию издания, так что воздержусь от развития этой версии.

– А что, господин офицер, – выплывал из глубины полицейский инспектор, по появлению которого Энрико понял, что пора было уйти по-английски, – после подобной аргументации не сочтёте ли за труд заодно уж и наречь сих бандитов?

– Мне, господин инспектор, ведомы названия не столь уж и многих народностей, а уж тем более не знаю, какое из них больше отзовётся в сердце француза, какое из них более свирепо: ирокезы? сиу? апачи?

– Апаши! Апаши! – подхватили на свой манер франкофоны.

– Натурально апаши!

Энрико, как и подсказывала интуиция, не стал дожидаться развязки и тихо увлёк Мартина за собой. Ему совсем не нужны были допросы о его деятельности. А вот перевести дух и подумать в относительной тишине – пожалуй. Друзья спустились к набережной, и Энрико будто и в самом деле принялся искать следы полночной швартовки, пока и полиция не догадалась сделать то же. Впрочем, тщетно.

– Неужели его слова были для тебя столь убедительны?

– Разгорячённые выпивкой и кутежом, вошедшие в раж, взялись за вёсла и… Ну, не знаю.

– Неужели на реке нет застав, которые бы непременно такую весёлую компанию если не остановили, то хотя бы запомнили, а позже – сообщили о ней?

– Во всяком случае не тому инспектору. И я могу тебя заверить, что они откупились бы от любого патруля. И если не подкупили, то запугали, а не запугали, так перерезали.

– Тем не менее композиция не кажется тебе стройной.

– Через пару лет они совсем берега потеряют, спору нет, но пока для подобных вылазок не хватает организационной воли и направляющей роли. Одиночные грабежи, банда на банду, локальные стычки с силами правопорядка – это они запросто, но всё на периферии, не в центре.

– А ты вообще можешь придумать какой-то иной мотив, отличный от озвученного тем офицером, хотя всё и упирается в доказательство своих возможностей? О, я не прошу чего-то более реального. О какой реальности может идти речь в выстроенных на один сезон декорациях? Нечто из области символов и жестов, но что-то более личное. Вызов всему миру по форме и средствам, но по целям – кому-то другому, кому-то равному, кто мог бы претендовать на то же? Этакое соперничество, желание перещеголять.

– Затейливо сказано, друг мой. Постой-ка, ты думаешь… Неужели преступление на почве страсти?

– Бандиты – известные романтики. Особенно если на род занятий накладывается ещё и пора юношества с присущими ей максимализмом и самоутверждением.

– Жозеф и Франсуа Доминик для Золотой Каски и Пантеры… – то есть для Амели и Жермен – много чего способны учудить, но то скорее будет не хитроумная комбинация, а банальная поножовщина.

– Эх, ну, теперь-то у них разнообразия ради хотя бы есть топорики.

Реплика отозвалась приятным девичьим смехом откуда-то из-за спины. Мартин и Энрико обернулись и увидели сходящую со ступеней парочку – очевидно, подружек. По последней моде, но более утончённые и скромные светлые платья с тонкими хладно-сирульеновыми и жжёно-сиенскими полосками… Нет, не полосками даже – стебельками с аккуратными раскрывающимися цветками и листками. В их облике, в их лицах было и что-то от эпохи нынешней, и что-то вне эпох.

– Простите, простите, не хотели вам мешать, но, похоже, вы неплохо знакомы с подноготной вопроса, – завела обладательница бистровых волос и тёмной, но крохотной родинки-мушки над левым уголком рта разговор по-английски учтивым тоном.

– Нет, простите нас – уже за любопытство. Но откуда вам, миледи, знать подобное? – состорожничал Мартин.

– И не откажите моему другу в отдельном прощении, – быстро вставил комментарий Энрико. – Обычно он более расположен ко вниманию касательно его персоны. Правда ведь? Но такие выдались последние дни, такие дни… И не сочтите за дерзновение и настойчивость, но не могли бы вы исполнить небольшую просьбу? Мы бы хотели поупражняться во французском наречии. Не откажите гостям города, моему другу определённо не хватает практики.

«Comme vous voulez»34, – было ему ответом. Пожалуй, Мартин ожидал чего-то более порхающего и менее гудящего, но не выдал своё небольшое разочарование обладательнице волос оттенка светлого экрю. Экрю… Неотбелённая, необработанная ткань, естественно-грубоватая… Что-то такое потаённо-необузданное он увидел и в образе девушки. Необузданное – но неприступное и неукротимое ли?

– Видите ли, – мягко, но по-швартовному настойчиво вернули уплывающий взгляд Мартина, – нас как жительниц города весьма волнуют вопросы нашей безопасности, приходится держать, простите, нос по ветру и руку на пульсе. И не знаю, как ваш друг догадался, что для нас родной – французский; надеюсь, меня не акцент выдал.

– О, он способный. Не поделишься?

– Ваш английский не смог бы вызвать нареканий. Нет, всё дело в ощущении. Едва увидев вас, я для себя решил, что никакому иному городу вы не могли бы принадлежать. Нет, не «принадлежать», конечно, простите за притяжательность…

– Но мы, кажется, понимаем, о чём речь, – мягко прервала его светловолосая незнакомка. – Давайте не будем ввергать беседу в водоворот пояснений. Как вы и сказали, вам нужна практика.

– Покорнейше благодарю.

– Как я понимаю, пора и мне прояснить вопрос, – успокоился и приободрился Энрико, вернув толику обычного безрассудства. – Снизойди к нам кто-то иной, я, быть может, и избежал ответа, но в подобных обстоятельствах не вижу причин скрываться. Но только для вас, мадмуазель! Как я понимаю, вы тоже сделали попытку проникнуть в павильон Североамериканских Соединённых Штатов? И наверняка были свидетелем бенефиса того офицера? Так вот, знайте же, и я пойму, если вы прекратите наше общение, – понизил он голос, – я и есть автор тех злосчастных статей.

– Так откройся же нам, о Железная Маска, и яви столь тщательно скрываемый бархат! Подам тебе пример. – «Нельзя держать в неведении столь любопытных особ в столь занятных обстоятельствах. Правда ведь?» – Мартин Вайткроу. Не эсквайр.

– И впрямь, что с моими манерами? Позвольте представиться, Анри. Просто Анри. Я настаиваю.

– Что ж, а мы в вас не ошиблись. Сёриз де Кюивр.

– И впрямь. Селестина де Кюивр. Кузины.

– О, назовись вы Селестиной дю Шатле, я бы уверовал в сущность гения места!

– Не извольте обращать внимания, длинная история. Но каковы же были догадки касательно нас?

– Не столько догадки, сколько предположение, что вы и в самом деле отличаетесь от низколётных собратьев по цеху. В лучшую сторону.

– Но лучшая ли это тема для общества?

– Друг мой, общество алкало сей темы, со всей водой, что её замутняет, и ему повезло, что абсент из слов приготовлял ты.

– К сожалению, не читали, но непременно ознакомимся.

– С такими-то событиями, похоже, придётся к ней вернуться, а то и переосмыслить. Тот офицер весьма метко указал как на символизм предметов, так и на особое видение города… апашами.

– А ты, надо заметить, капитулировал.

– Да, друг мой, мы уже неделю как не вполне в своих амплуа. В связи с этим прошу дам учесть, что, возможно, потребуется второе первое впечатление.

– Однако, господа, всё же осмелюсь заметить, что мужчины подобны алмазам: их порождает и проверяет давление.

– Сели!

– Хо-хо! Браво!

– Не знаю, применимо ли понятие бриза к рекам, но у меня такое ощущение, будто Сена или некое невидимое море подле неё обладает таковым, и к этой минуте бриз ночной обернулся дневным. Не соблаговолят ли дамы подняться повыше и устроить общий тур по Экспозиции?

– Вы правы, течение сменилось, – Мартин услышал нотки какой-то особой интонации. – Если не в вашей компании провести день, то в чьей же ещё?

Легко и свободно дался девушкам подъём по лестнице, и Мартин только сейчас заметил, что их портной не засадил фигуры в клетку китового уса и проволоки, но применил щадящую, мягкую конструкцию. Повезло им. Отчасти и косвенно объясняет, отчего они столь непринуждённо завели знакомство. И не объясняет подобного поведения Мартина. Он позволил себя увлечь без какого то ни было рационального «потому что», даже не ради Энрико.

Следовало бы вести неспешный разговор о сменявших друг друга по левую руку национальных павильонах, об избыточно выпяченном, бравурно пузатом павильоне «Creusot», уснащённом башенными орудиями и выглядевшим, как что-то из ранних проектов капитана Немо, но в целом они были столь очевидны, столь предсказуемы, что Мартин уделял больше времени предплечьям обеих девушек, прилаженным к рукавам причудливым устройствам. Мартин подметил, что одно из приспособлений выглядело новее, несмотря на равный «возраст» самих платьев.

– До чего занимательные аксессуары у вас на руках. Не могу постигнуть, что же это?

– Ну же, хоть одну догадку, месьё?

– Вы позволите взглянуть поближе? – Мартину протянули ручку, не дав войти в следующий проссемический круг.

– Я бы предположил, что это – элегантное решение некоторых вопросов, с которыми сталкиваются владельцы вуатюреток и бициклов.

– Да, по сути, вы правы. Впрочем, решение это довольно уникальное и нигде более не известное. Зеркальца нужны отнюдь не для самолюбования, но получения обзора, а вкупе с двумя другими механизмами предназначены для передвижения в бурных потоках улиц, – и вновь не без тонкого, возможно, не ему предназначавшегося намёка.

– Скажите же, Анри, что вас побудило поведать, если позволите, urbi et orbi35 о тех бандах? И как вы заслужили их доверие?

– Второе, боюсь, останется моим профессиональным секретом, но могу сообщить, что выдавшей нужную ноту стрункой оказалась жажда юных лидеров во внимании. Представьте, им едва за двадцать, а у них уже есть биограф, хоть и один на всех.

– И что же, они не устраивали кровавого соперничества за право освещения только своей фигуры?

– Литературное изложение требует многих действующих лиц для лучшего запечатления характеров, так что в этом случае они были готовы мириться и делиться. Впрочем, отважься кто-то предложить услуги портретиста, вот тогда можно ждать беды и побоищ.

– А то и, в конечном итоге, самопровозглашения победителя Дофином и раздачи титулов за победы в войнах и территориальные завоевания. Такое непрямое наследование традициям воспетого Двора чудес, где ныне рю Реомюр. Вы лишь вообразите: герцог ля Бастош, граф Монпарно девяносто первый, барон Муфф третий! Причём числительное означает не порядковый номер держателя титула, но строения, закреплённого за членом ватаги.

– О да, будет комедия. А представь, если у них потом ещё и своя Революция случится?

– С секуляризацией кармана главаря от общака, а то и головы главаря от всего остального главаря?

– Господа, не уклоняетесь ли от ответа на вопрос?

– Искренне просим прощения, иногда увлекаемся. Охотно поделюсь мотивами. Должно быть, я подхватил что-то такое от своего друга, но я разделяю его мнение, что нужно вести диалог с теми, кто активнее прочих определяет и формирует среду, пытаться их понять, передать всё читателям с наименьшим пропуском через непременно отсекающие «лишнее» линзы, фильтры и призмы. Будь-то они политические, моральные или эстетические. Впрочем, небольшую эстетическую коррекцию я не могу не внести, оставляю за собой такое право, дабы избежать ненужной эмоциональности и обертонов. И мне действительно кажется, что сейчас климат за Внешними бульварами во многом определяется отнюдь не официальными властями, не третьим сословием и не обычными жителями, хотя среди них теневые княжества и растворяются, пропитываются их страхом. Эти… апаши действительно способны подпортить городу лелеемую репутацию и, как бы выразился мой друг, разорвать, перенаправить городские линии перемещения товаров и денег, присосаться к ним и пропускать через своих «откупщиков». Я эти шайки ничуть не романтизирую. Я освещал их повседневность, чтобы люди видели не только последствия их смертоносных деяний, во всех физиологических подробностях смакуемых, хм, грифами. Знаете, а тому офицеру и впрямь бы податься в журналисты; маленькую победоносную войну ему под силу выдумать и выиграть. Так вот, аутопсия повседневности, препарирование процесса счищает налёт мистики с её результата. Пока остальные взращивают едва ли не библейский ужас в любителях пощекотать нервы, чувствующих себя в иллюзорной безопасности за волшебными окружностями Внешних и Великих бульваров, я стою за адекватное освещение, за изображение врождённой человеческой, а не приобретённой демонической природы. Отказ от привлечения внимания к этой теме в проповедуемом мной ключе означает приближение дня, – заметьте, не осторожной ночи, но дерзкого дня, – когда бульвары вновь приступят к исполнению осадно-оборонительных функций, на сей раз незримых, а потому то противостояние будет куда более опасным для беспечных горожан. В общем, мне подобные зарисовки кажутся значительнее баталий и дуэлей художественных критиков в родственных изданиях.

– Как вы правы! И – что вы говорили про второе первое впечатление?

– Ха, м-да.

– Всю прошедшую неделю я не знал, как вернуть его к жизни, и вот – счастливая встреча всё изменила, – и со всем возможным старанием: – Merci… du fond de l'âme, mesdemoiselles.36

– Ваш друг упомянул вас как особь, хм, заразительную. Чем же вы, если не секрет, занимаетесь? Что же вы разносите?

– Занудство и дотошность, – отрезал Энрико.

– И это сущая правда, дамы! Так или иначе, записи что мои, что месьё Анри опираются на проблематику чаяний, страхов и дум если не широкой публики, то тех её представителей, которые так или иначе транслируют своё мнение окружающим в соответствующей профессиональной и социальной среде. Разница лишь в том, что записи месьё Анри оживляет их близость быту и сосуществованию, вопросам актуального городского сожительства, а вот мои практически невозможно встретить в изданиях, доступных вне академических кругов, они больше для внутреннего пользования и про то, что имеет потенциал стать актуальным, но не обязательно будет реализовано. Мои заметки больше про вероятности и ожидания. Что я делаю? Я беседую. Опрашиваю представителей научной среды, слежу за разрабатываемой в их трудах тематикой, вывожу своего рода интегралы. Увы, ни с одной учёной головой – обитателем Двадцати округов так пока и не довелось встретиться.

– Да уж, месяцы вы выбрали что надо.

– Поверьте, уже не в первый раз корю себя за неосмотрительность.

– И ведь всё от того, друг мой, что хотел совместить работу и отдых, когда я с самого начала прямо, а то и упрямо говорил, что по прибытии работа отойдёт на роль хобби – и это в лучшем случае. Будто бы и остальные разделяют твоё желание совместить одно со вторым.

– А вот восточный сосед…

– О, нет-нет, не распаляй реваншизм ещё и сравнением особенностей организационного процесса.

– Пожалуйста. Однако всё равно считаю удивительным, что в эту самую минуту не проводится значительных исследований Выставки. Да-да, самой Выставки. Нельзя же, проведя столь значительные изменения в её дидактике и риторике, после всего скупо измерить её успех числом проданных билетов. Количественное помогает отчитываться перед кредиторами и акционерами, но что с качественными показателями?

– К слову о количественном, – и повезло вам, бессовестным хвастунам, что нам ведомо то, о чём вы говорите, – а вы можете уже сейчас предположить общее число посетителей к концу работы Экспозиции?

– О, если следовать логике организаторов и повторять их ещё только будущую ошибку, уже, правда, очевидно закладываемую в расчёты и механику обращения и выпуска на рынок этих – как ты говорил? bons-ticket? – да, бонов-билетов, а потому приближающую саму себя и детерминирующую соответствующие последствия в качестве инварианта, то наберётся до шестидесяти пяти миллионов человек. Но если прислушаться к шепотку, а то и эху опыта прошлых Экспозиций, а также взять какое-нибудь анекдотичное сравнение, то через врата французских пищевых заводов в нынешнем году всё равно пройдёт больше консервных банок, чем, извините, не подлежащего консервации мяса через выставочные входы. По-моему, в целом прослеживается формула, в которой число посетителей Экспозиции в некий год до сей поры включительно эквивалентно числу банок-склянок, произведённых и наполненных принимающим государством лет пятнадцать–двадцать назад. Иными словами и кратко, я бы рассчитывал на пятьдесят миллионов. В сравнении с предыдущей, если не ошибаюсь, прирост более чем на треть. А в действительности всё как обычно окажется где-то между. По крайней мере, я надеюсь, что не меньше.

– А чем вызвано ваше своего рода сопереживание? Вы тоже верите в незыблемость прогресса? Или всё дело в методах – дидактике, как вы изволили выразиться?

– Вы правы, мадмуазель. Предыдущие Выставки были по большому счёту пиром инженерии, превосходства, рождённого холодностью математики – под стать металлу в основах конструкций. И инженерия имеется в виду не только техническая, но и политическая. Приглашалось в основной своей массе профессиональное сообщество, иным же просто не мешали войти. Эта же кипит и пышет жаром, какой свойственен, не знаю, учению. Я чувствую стремление пригласить всех к познанию. Ну, или пользованию, если переходить на потребительско-коммерческий тон.

– А здесь вы почти угадали: да, подобная задумка имеет место, притом центральное, но из-за сложностей планирования и логистики её не удалось воплотить в полной мере. Вновь проблема карты и территории.

– Прошу, поведайте мне.

– Вас не беспокоят столь публичные поучения со стороны прекрасного пола?

– Как я и говорил, духом знания пропитана Экспозиция, и мне он приятен. И вдобавок, коль Пиндара наставником слыла Коринна, чего же урока страшиться мне?

– Он будет коротким. По плану предполагалось устраивать на Марсовом поле витрины и стенды так, чтобы своего рода производственная цепочка – от деталей и инструментов к частям и готовым агрегатам – экспонировалась концентрически от внешних стен к внутренним галереям павильонов. Так широкая публика – на сей раз действительно широкая – должна была без сложностей уловить принципы изготовления предметов, всё более проникающих в окружающий мир и изменяющих его. Мало где удалось передать эту заботливую черту, но её недостаток компенсировали другим – тоже в плоскости визуального.

– И в этом свете мы для прогулки выбрали не ту набережную. Впрочем, и на ке д’Орсэ возможно встретить образцы, как это назвали, «живых полотен» – одного из примеров такого замещения. Сценки из быта жителей некой страны, иллюстрирующие особенную для региона деятельность.

– Если наша прогулка будет признана обеими сторонами успешной, то примерный маршрут следующей, полагаю, уже намечен? – «Ах, не торопись, Генри!»

Тем временем они уже шли по одним из пятнадцати тысяч шестисот двадцати пяти квадратных метров площади – без учёта занятого опорами пространства – под Трёхсотметровой башней. Единогласно было принято предложение пока что отложить дальнейшую пешую прогулку и посвятить какое-то время комфортному созерцанию и изощрённому обсуждению. Свободный столик под тентом на последнем этаже в заведении «Le Pavilion Bleu», соседствовавшем с башней с западной стороны, – должно быть, здесь были чертовски дорогие места во время прибытия русской армады дирижаблей, – пришёлся весьма кстати. Компания предпочла употребить по чашечке кофе.

– Стало быть, акцент всё же на развлечении, к которому приплюсовывается познание?

– А отчего бы и нет? Игра как форма обучения существует с древнейших времён. Стоит, конечно, сделать поправку на то, что игра эта больше напоминает, хм, театральную.

– Вот только, могу я заключить, линия разделения просцениума и партера не имеет строгой пространственной привязки. Зависит от положения наблюдателя, – а здесь каждый может быть и актёром, и зрителем, и для кого-то другого представать то по одну, то по другую сторону, – и того, какие срезы и выборки он проводит по, хм, rhizométant37, простите за неологизм и вальяжное обхождение с родным вам языком.

– Мой друг, ты мог бы выразиться и проще, использовав слово «клубок». И это я уже молчу о «срезах» и «выборках».