Стрела времени

– По наиболее короткому и жесткому пути, – сказал он.

Поярков исходил из того, что, во-первых, среди больших колонн техники легче будет затеряться; во-вторых, они приписаны к комендатуре, и будет странным, если до Бреста они станут добираться окольными путями; в-третьих, он полагал, что комендантских не рискнут останавливать и проверять. Никому не захочется связываться с ребятками, которые регулярно ходят в патруль.

Оставался языковой вопрос. На немецком говорил только Поярков. Мамин в общих чертах понимал речь, и даже мог изъясниться. Но обладал таким чудовищным акцентом, что даже немецкая овчарка догадалась бы, что перед ней славянин. Так высказался Поярков. Остальные из группы, по их признанию, в немецком ни в зуб ногой. По этой причине Поярков ехал во втором «цюндаппе», чтобы в случае остановки взять удар на себя.

***

Кранц нервничал. Наступило 27 июня 1941 года. Оставалось несколько дней, которые он мог ждать, до отправки в Берлин. Еще двадцать третьего к доктору должен был присоединиться его лучший агент «Берта». Но от агента поступило сообщение, переданное по запасному каналу. Из содержания агентурной записки следовало, что на территории Бреста находится секретная группа из Москвы. Их задание неизвестно. Но речь идет о «папке». Один из членов группы представляется «человеком из будущего». Это словосочетание доктор выделил карандашом.

Донесение агента совпадало с данными, полученными из ОПАБа № 18. Значит, группа есть. «Человек из будущего» – как интересно. Ради такой рыбы не грех задержаться в этом захолустном месте. Из Берлина уже приходят угрожающие реляции. Канарис недоволен тем, что руководитель отдела Абвера тянет с представлением изъятых в Бресте документов. С адмиралом ссориться опасно, но доктор допускал эту опасность, как возможную и соотносимую с шансами захватить группу русских.

Судя по тексту, агент находился рядом с группой либо даже состоял в ней. Последнее сообщение получено из осажденного железнодорожного вокзала. Кранц доверял «Берте», от этого агента халтуры никогда не было. По логике, агент попытается вывести группу в город. Теперь доктор ждал вестей, и ежедневно приезжал в одно и то же время в комендатуру. Делал он это по двум причинам. Во-первых, это был канал связи. Во-вторых, очень вероятно, что папка, находящаяся в руках Кранца, есть задание русских.

Приказом №1, подписанным Гиппом, для всего гражданского населения города устанавливался комендантский час с 21 часа вечера до 6 часов утра. Все улицы города подвергались патрулированию подразделений 130-го пехотного полка. Особо в приказе отмечалось, что все вновь прибывающие в Брест воинские подразделения для расквартирования должны были «обращаться в комендатуру города. Начиная с этого момента, самовольное расквартирование было запрещено. Перетаскивание предметов обстановки из одного дома в другой запрещалось, все подразделения инструктировались по этому вопросу.

Разумеется, оккупационные власти в начале войны заигрывали с местным населением западной Белоруссии, для того и предотвращали грабежи и мародерство. Но этот приказ шел на руку доктору. При хаосе в городе группа русских могла легко затеряться и действовать практически без риска. Это уменьшало шансы Кранца на противодействие. Сейчас же он каждый день в 19.00 выезжал на своем «Опеле» из комендатуры к загородной резиденции, где проживал якобы один. На самом деле, в старинном каменном доме, который он избрал себе в качестве резиденции, находились четыре сержанта специального строительного батальона «Бранденбург 800». Они скрытно расположились в доме, сделав его западней. Кранц провоцировал русских. Все бы хорошо. Но время, время. Оно утекало.

29 июня 1941 года в Брест прибывает новый комендант генерал-лейтенант Вальтер фон Унру, назначенный приказом из Берлина. Он должен сменить майора Шимбахера, временно исполнявшего эти обязанности. Урну давний знакомый доктора. На самолете Вальтера ему предстояло вернуться.

Оставался только вопрос: с группой разведчиков из будущего и «Бертой» или одному.

В Бресте имелось много солдат. 2 батальона охраны тыла, технический батальон на отдыхе, подразделения войск связи, автоколонны, крупная авторемонтная мастерская, большие военные госпитали, транспортные подразделения службы подвоза снабжения, радиотелеграф, формирующиеся маршевые эшелоны солдат и танков. Улицы использовались в качестве стоянок и были забиты техникой. Солдаты за неимением никакого дома, размещались в здании банка.

В такой обстановке разведчики должны были использовать форму вермахта или Ваффен СС, рассуждал Кранц. Он бы именно так и поступил. Если Москва охотится за его документами, то перед ним достойный противник. Информация о документах, которые он получил сверхсекретная. Допуск высшего уровня. За ними могут отправить только сверхагентов. Каким он сам является. У красных наверняка есть сообщники, оставшиеся в городе. Возможно даже среди сотрудников комендатуры. «Айнем траунен ист генуг, кайнем траунен ист нихт клюг». «Одному доверять – хорошо, никому не доверять – глупо». Кранц любил эту немецкую поговорку. Доверял он только «Берте». Но его рядом нет. Поэтому Кранц нарочито демонстрировал как бы невзначай список. То из папки выронит на секунду, то уголок с печатями НКВД «засветит». Ему было важно дать убедиться сообщникам, если они есть, что документы подлинные. Тем самым, вынудить разведчиков решиться на штурм.

Дни шли. Попыток выкрасть документы не предпринималось. Время таяло.

***

28 июня 1941 года, Брест.

Дом, в котором обосновалась группа Пояркова, представлял собой двухкомнатное помещение, с деревянным полом, побеленными стенами. Одну комнату отвели для Лизы. Там обнаружился старый платяной шкаф с резными дверцами, в котором висело несколько платьев, жакетов и юбок. Также в нем оказалась пара мужских костюмов и женские туфли.

В другой комнате, большей по размеру, разместились мужчины, включая Славку. Кровать в доме была одна, ее отдали девушке, поэтому мужчины спали на полу, подстелив старые одеяла и тряпки.

Поярков ушел рано утром и вернулся поздно вечером. На следующее утро снова ушел рано. Результатами вылазки не делился. Группе строго настрого запрещалось покидать дом. Да и незачем было. В доме хранились запасы еды: хлеб, колбаса, немного крупы и картошка. Ведро воды, перед уходом приносил из колодца Поярков.

Заняться в отсутствие Санчеса было нечем, поэтому Мамин организовал на чердаке под крышей пост наблюдения, который они с Семеном и Летуном по очереди делили. Днем по два часа, ночью по четыре. Остальное время Мамин изучал карту города, которая нашлась на полке с книгами. Лиза и Славка были привлечены к обязанностям повара.

Дом был выбран с умом. Он находился за железной дорогой в частном секторе, как сказали бы в двадцать первом веке. С чердака открывался хороший обзор. Подходы видно было почти на километр. Вдали, через Буг виднелась Цитадель. Даже отсюда было ясно, что крепость основательно разрушена огнем и снарядами. Пустынные груды развалин, дымившиеся и зловонные, в которых оставшимися там советскими солдатами все еще велся ружейно-пулеметный и пулеметный огонь. Проезды во многих местах были заблокированы из-за разрушения моста через Буг, обломками и неразорвавшимися снарядами и курящимся дымом. Все колонны подвоза и подтягивающиеся к фронту подразделения должны были использовать болотистую полевую дорогу, обходящую Цитадель с севера, из-за чего постоянно случались заторы и поломки. При мокрой погоде эта дорога также стала бы непригодной.

В городе же, напротив, виднелось лишь несколько разрушений, он был еще в хорошем состоянии, только страшно грязным и запущенным. Его жителями были евреи, поляки и украинцы. Торговля и жизнь замерли, прекратился подвоз из сельской местности. Тем не менее, по улицам в некомендантский час слонялись люди. Гонений и расстрелов Алексей не видел.

Славка и Алексей привалились к деревянной обшивке покатой крыши напротив друг друга. Славка достал папиросу. Сел поудобнее. Смял ее как положено и полямкал во рту. Посмотрел на Мамина. Алексей выждал, пока пацан чиркнет спичкой, и, протянув руку, забрал папиросу. Славка вздохнул, но ничего не сказал.

Мамин, глядя на улицу, вновь вспомнил Машу. Они сидели в кафе. Маша ела бургер с ветчиной, он пил крепко заваренный пуэр. Смотрел, как она набивает рот большими кусками фастфуда. Привычное желание повысокомерить, блеснуть знанием этикета за столом, который он сам, правда, когда оставался один, никогда не соблюдал, сейчас ему отказывало. Ему нравилась ее непосредственность. Набитый рот не вызывал у него приступ отвращения, хотя выглядело это, мягко говоря, не очень. Она была мила даже в этом безобразии. Алексей смотрел на Машу и улыбался.

– Ты чего? – спросила она.

– Ничего.

– Нет, ты улыбаешься.

– Да.

– Почему?

– Ты смешная.

Маша улыбнулась и откусила бургер.

Славка громко вздохнул во сне. Мамин отвлекся. Взглянул на мальчика. Тот крепко спал. Мысли Алексея перескочили на Лизу. За два дня нахождения в доме отношения Семена и Лизы изменились. Их тяготение друг к другу стало видно невооруженным взглядом. Хотя они свою симпатию скрывали.

Пытались.

Мамин частенько перехватывал тайные взгляды, замечал, как становится пунцовым лицо Семена, когда тот встречался глазами с Лизой, как набухали губки у Лизы, если Семен, помогая по дому, случайно касался ее руки. Эти мелкие, почти незаметные тонкости были такими говорящими. Мамина покоряла, обезоруживала эта юная, чистая любовь. Он втайне наслаждался сказочным видением, происходившим на его глазах, и, даже, немного завидовал. Война, как там на пятачке в дубовой роще, оказывалась где-то там, далеко. Не здесь. Алексей подумал, как хорошо, что есть эти несколько дней, этот дом, из которого нельзя выйти. И не надо выходить. Потому что сразу за порогом чистая, нетронутая любовь будет в опасности. Там, за порогом, жестокий мир. Мир без мира! Мир войны! Мир жестокости и безразличия. Любовь если не растопчут, то заляпают, замызгают. Так, что и не останется от нее ничего. А здесь, в этом доме, она живет! Жаль, что нельзя прожить всю жизнь в доме!

Мамин пытался разобраться в себе, почему в последнее время к нему приходит эта мысль. Почему тоска наваливается, когда он видит счастливые глаза молодых людей. Подумав, он понял. В нем сидит ожидание, что все это очень скоро кончится. Не может не кончится. Он и Поярков за этим здесь. Они не из этого времени и приехали не спасать любовь Семена и Лизы, а толкнуть, если будет нужно, в топку и сжечь. Поярков рыщет где-то в городе документы и найдет конечно. И тогда наступит конец идиллии.

Мамин тяжело вздохнул.

***

В перерывах Семен развлекал всех пением. Большую часть песен Мамин слышал впервые. Но попадались и знакомые мотивы.

Как-то после обеда, когда все еще сидели за столом, Стебунцов выскочил на середину комнаты и сказал:

– А, давайте сыграем.

– Во что, Семен? – спросила Лиза.

– В игру. Каждый должен по очереди спеть куплет песни.

– Ну, наступил на своего любого конька, – заметил Мамин.

Идею подхватили Лиза и Славка, Мамин остался в меньшинстве.

Стебунцов, артистично заламывая руки, запел:

Он юнга, его родина – Марсель,

Он обожает пьянку, шум и драки.

Он курит трубку, пьет английский эль,

И любит девушку из Нагасаки.

У ней прекрасные зеленые глаза

И шелковая юбка цвета хаки.

И огненную джигу в кабаках

Танцует девушка из Нагасаки.

Лизу очень развеселила эта песня. В свою очередь она спела:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор

Нам разум дал стальные руки-крылья

А вместо сердца пламенный мотор.

Все выше и выше и выше

Стремим мы полет наших птиц

И в каждом пропеллере слышим

Спокойствие наших границ

Семен вошел в раж.

– Теперь ваша очередь, Алексей Степанович.

Мамин предвоенных песен не знал, поэтому запел, что вспомнил.

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза.

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза

Лиза и Семен мечтательно заслушались. Славка сказал:

– А я не помню такой песни. Никогда не слышал.

– Еще услышишь, Славка, – грустно ответил Мамин.

– Правда, Алексей Степанович, откуда эта песня? – поинтересовался Стебунцов.

– Ниоткуда. Знаю и все.

– А можно дальше. Я начало уже запомнил – бьется в тесной печурке огонь… - Стебунцов запел мягко и чисто. Как он сразу уловил мелодию.

– Я, Семен, петь не мастак. Давай я лучше тебе слова напишу, а мелодию ты уже знаешь. На сегодня все.

– Як же я?! – завопил Славка. – Я втоже спевать хочу.

– Давай, раз хочешь, – сказал Мамин.

Взвейтесь кострами,

Синие ночи!

Мы, пионеры, -

Дети рабочих.

Близится эра

Светлых годов.

Клич пионера:

«Всегда будь готов!»

В открытом проеме на чердак появилась голова Летуна. Он стоял на вахте.

– Что расшумелись. Давай, Семен, заступай. Твоя очередь.

– А ты, Летун, давай тоже пой, – крикнул Семен, недовольный тем, что песню Славки перебили.

Летун, не слезая с чердака, странно поглядел на сидящих внизу и, вдруг, запел совершенно неожиданно:

За что же мы боролись,

за что же мы сражались.

За что мы проливали нашу кровь?

Они ведь там пируют,

Они ведь там гуляют,

Они ведь там имеют сыновьев.

Товарищ, товарищ,

Зарой мое ты тело,

Зарой мое тело в глыбоке,

Покрой могилу камнем.

Улыбку на уста мне,

Улыбку на уста мне положи.

Санчес вернулся снова поздно. Заканчивался день 29 июня. Лиза отварила картофель, вышло по одному клубню на человека. Еще было по ломтю хлеба, соль и вода. Все. Приходилось экономить.

– Папка находится у доктора, – заявил Поярков, откусывая жадно хлеб.

Это вышло так внезапно, что все, кто был за столом: Мамин, Лиза, Летун и Славка одновременно перестали жевать. Поярков уходил и приходил молча. Все понимали, что он выполняет трудное задание. Это уважали и с расспросами не лезли. А тут он сразу, без подготовки, выложил секретную информацию, которую до этого, знали только двое.

Опомнившись от удивления, Мамин спросил:

– Кто это?

– Тот, кто нам нужен.

Семен был на посту и «обедал» там. Славка, как настоящий «вестовой», нырял на чердак, приносил еду наблюдателям, каждый раз пользуясь моментом, пытался остаться и поиграть в разведчика. Сейчас он смекнул, что за столом лишний, и шмыганул на чердак.

– Еще что-нибудь скажешь, – с сомнением спросил Мамин.

– Доктор – твой сосед по купе. Помнишь?

– Онищенко?! Корреспондент?! – изумился Алексей.

– Он самый. Точно известно, что он каждый день бывает в комендатуре. Ты ведь его узнать сможешь?

– Конечно. Без проблем, – сказал Мамин.

– Ты, Летун, рассказывал, что подростком «гнул пальцы» на рынке, пока тебя в детдом не определили? – спросил Поярков.

Летун вообще мало говорил. А о себе совсем ничего. Но был один эпизод, еще в подвале железнодорожного вокзала – разоткровенничался Летун, рассказал о подростковом боевом пути карманника, «гнуть пальцы», как он это называл.

– Было, – кратко ответил Летун.

– Ремесло не забыл? Сможешь? – поинтересовался Поярков.

– Так с собой возьмешь, что-ли?! – радостно улыбаясь, Летун протянул Пояркову обе руки для рукопожатия. – Спасибо, командир, дай пожму твою руку.

Поярков хотел отвергнуть, но Летун уже нагнулся над столом, и отказывать стало неловко. Он подал Летуну правую руку. Тот обхватил обеими руками и от души потряс.

– Смогу, – сказал Летун, садясь на свое место.

Между большим и указательным пальцами у него маятником раскачивались ручные часы Пояркова.

– Завтра пойдешь с нами, – закончил беседу Поярков, забирая часы.

Ночью Алексей привалился поближе и спросил:

– Доктор этот из Абвера? Из-за него я здесь?

– Ну, ты умный, Лемыч. Как догадался. Да. У нас на него целое досье. Только фотографии не сохранилось. Мы точно знаем, что «папка» – его цель в Бресте.

– Ты точно знаешь, что она у него?

– Знаю.

Мамин вопросительно посмотрел на Пояркова.

– Не сегодня, завтра он вылетает в Берлин, – протянул Санчес.

– Та-ак. Папка у него, а он не сегодня-завтра собирается…Почему не улетает?

– Вот и я в толк не возьму. Несколько дней прошло. Мог бы улететь. Чего ждет? Самое главное, перевозит папку с места на место. Агент сообщает, дважды видел ее у него. За подлинность ручается.

Мамин молчал.

– Опять же светит ее. Как будто, дает понять, мол, у меня папочка, у меня. Заманивает. Как думаешь? – спросил Поярков.

– Не знаю, Санчес, я в таких делах сам знаешь, не спец.

– Чего-то ждет. Или кого-то, а?

– Может информацию проверяет. Подлинность документа?

– Может. Но, думаю, кого-то ждет, – утвердительно сказал Поярков.

– Нас? – с усмешкой спросил Мамин, и, почему-то испугался показавшейся сначала ему смешной догадки.

Поярков посмотрел на Алексея. На лице у него была написана тревога. Случайной фразой Мамин угадал мучавшую его два дня мысль.

– Завтра поедем вместе. Ты опознаешь корреспондента. Летун похитит документы. И мы узнаем, где его лежбище, – сказал Поярков.

– Так ты что дальше собираешься делать?

– Неплохо бы пообщаться с ним, а? Лемыч! – усмехнулся Поярков, но через мгновение улыбка исчезла с его лица. Вернувшаяся мысль вернула тревожное состояние. Он с тоской посмотрел на Алексея.

– Отлично. А то уже засиделся тут. В улицах города я разобрался, не потеряемся, – обрадовался Мамин. – И потом обратно сразу, да? – с надеждой спросил он.

Санчес хлопнул друга по плечу:

– Конечно, Лемыч. Конечно.

***

30 июня 1941 года, комендатура, Брест.

Напротив здания комендатуры через дорогу стояло несколько человек. У двух «Мерседесов» дежурили водители. Они расположились у машин и курили. Неподалеку два немецких ефрейтора шли мимо здания в сторону парка. Гражданских лиц не было вовсе. В самом начале войны они старались без особой надобности не шататься около комендатуры.

Полусгоревшую березку подпер остановившийся «цюндапп» с тремя военными. Один лейтенант бодро соскочил с задней «сидушки» и направился в комендатуру. У входа, кинув правой рукой ответное «хайль» двум часовым, он дернул ручку двери и вошел. У «цюндаппа» остались офицер и ефрейтор-водитель.

Через пятнадцать минут лейтенант вышел из здания комендатуры и подошел к стоявшим.

– Теперь курим и ждем. Когда он появится, Алексей подай знак, – Поярков показал удар «татэ цки», их коронное приветствие с Маминым. – Летун, увидишь красную папку – это твоя цель. Не часы, конечно, но надеюсь на тебя.

– Думаешь, он документы с собой носит? – спросил Мамин.

– Не думаю. Но ведь может и повезти, – ответил Поярков

– Может, – согласился Мамин.

Летун отошел к «цюндаппу» и сел за руль спиной к разговаривающим. В зубах он держал сигаретку и, казалось, был поглощен своими мыслями.

– Вот он! – вдруг произнес Мамин.

Из парадной возник худой мужчина в твидовом пиджаке в сопровождении офицера. Острая худощавая фигура гражданского придавали ему вид «сухаря», как сразу окрестил его Поярков. «Сухарь» имел рыжую «козлиную» бороду и усы. Они остановились на крыльце и о чем-то разговаривали. В руках у рыжебородого была красная папка. Мамин сразу узнал корреспондента Онищенко и, почему-то, вспомнил его слова: «надеюсь, мы еще встретимся».

– «Угадал, старый пройдоха. Вот и встретились», – подумал Мамин и, взглянув еще раз на знакомца, испытал холод под ложечкой.

Мамин и Поярков наблюдали. Летун тоже повернулся к комендатуре.

– Адъютант полковника Гиппа, командира 130-го пехотного полка, – пояснил Санчес, указывая на офицера.

Закончив разговор, «сухарь» попрощался с адъютантом, вынул из внутреннего кармана брегет на золотой цепочке и взглянул на время. Поярков немедленно проверил время на своих часах.

– Без пяти минут час, – сказал Санчес.

– Можно предположить, что он договорился с кем-то о встрече, – сказал Мамин.

К ступеням комендатуры подъехал лакированный черный «Опель». Водительская дверь открылась, и появился коренастый фельдфебель, в начищенных до блеска сапогах. Он отдал честь рыжебородому. Последний кивнул. Оставив дверь открытой, фельдфебель поднялся по ступеням и скрылся в комендатуре.

«Сухарь» подошел к открытой двери и небрежно бросил на сидение папку. Потом, закрыв дверцу, остался на улице, развернулся и закурил.

– Не спешит, – прошептал Поярков.

– Ты знаешь, куда он поедет? – спросил Алексей.

– Нет. К себе, неверное. Где-то же он обитает. Вчера прилетел Вальтер фон Урну – новый комендант, назначенный Берлином. На этом самолете «доктор» должен вернуться. Я полагаю, не позднее завтрашнего дня.

– Дела! – сказал Мамин, внимательно разглядывая рыжебородого.

– Здесь его брать – безумие! – сказал Санчес.

– Остается дом.

– Получается так. Эх, заглянуть бы в папочку, – с сожалением сказал Поярков.

– Слушай, командир, – раздался тонкий голосок сзади. – Можно попробовать его здесь наколоть.

– Как?

– Очень просто. На «ворону». В Москве работали так, – не объясняя, сказал Летун.

Поярков и Мамин молчали. Летун понял, что без тонкостей дела не будет, продолжил.

– Я не знаю, кто это. Для вас может и шишка. Но по виду – фраер. Отвлечь его надо. Разговором, что ли. Сможешь? – обратился Летун к Пояркову.

– Ну.

– Только так, чтобы тот спиной к машине стоял.

– Ты выкрасть, что ли папку решил?

Летун кивнул.

– Часовые у входа, пара водителей, да и окна комендатуры. Риск! – противился Санчес.

– В открытую! В этом весь интерес, – улыбался Летун.

– Глупость! – ответил Поярков.

– Да, ладно тебе, Санчес. Может получиться, – вставил Мамин.

Нужно было что-то решать. Поярков, как командир группы, думал. Наконец, он сказал:

– Смелость города берет. Если что… валим всех и уходим на «Опеле». Лемыч, водители твои.

С этими словами Поярков двинулся к дороге. Сделав несколько шагов, он, внезапно, замедлил шаг и повернул голову к Мамину, рукой показав переложить пистолет из кобуры в карман брюк.

Алексей сделал, как нужно, отошел к дереву и стал наблюдать.

У машины развивалась сцена из «милицейских» сериалов. Поярков непринужденно подошел к рыжебородому, завел разговор. Рыжебородый легко и, кажется, с интересом вовлекся в общение, в ходе которого, Санчес, умело жестикулируя и переминаясь с ноги на ногу, вынудил агента встать спиной к автомобилю.

Летун, не теряя времени, двинулся к машине.

– «Если бы я не знал, что это наш Летун, я бы подумал, что он водитель Опеля», – сказал про себя Мамин, видя, что никто не обращает на Летуна внимание. Мамину вспомнилась фраза, сказанная Поярковым вчера ночью:

– «Ты обратил внимание, что мы Летуна почти не замечаем. Он с двадцать второго числа с нами, ни на шаг не отходит. А то ли есть, то ли нет. Никогда не поймешь».

– «Действительно не поймешь», – подумал Мамин.

Тот же, совершено не таясь, дошел до пассажирской двери и резко присел на колено. Часовые не обратили внимание и на этот маневр. Водители стояли вполоборота, больше спиной к Летуну. Тот взялся за ручку дверцы, мягко, по-кошачьи, нажал на рычаг. Дверца открылась.

Алексей не спускал глаз с водителей, сжимая в кармане брюк пистолет.

Летун всунул руку в салон и на несколько мгновений застыл.

Поярков продолжал удерживать внимание «рыжебородого». Затем, Летун вынул руку из салона автомобиля и прикрыл дверцу. Выпрямился и пошел от машины.

Часовые стояли, как ни в чем не бывало. Один из водителей взглянул на Летуна, но тот уже находился на почтительном расстоянии от машины.

Только когда Летун сел за руль мотоцикла, Мамин отпустил рукоятку пистолета. Алексей вытер пот со лба рукой и сел позади. Поярков продолжал разговор, поэтому Мамин хлопнул водителя по плечу и мотоцикл, тревожно урча, покатился по дороге.

Дома выяснилось, что в папке, выкраденной Летуном, ничего не значащие бумаги. Агент провел их.

Санчес пришел рано. Еще было светло. Молча, прошел к окну и остановился. Мамин хотел было рассказать о результатах операции Летуна, но осекся после слов друга: