Хроники Нордланда: Тень дракона

Ему и теперь было страшно. Да, евреев в Нордланде терпели не в пример Европе, здесь еще ни разу не было погромов и массовых убийств, а в герцогстве Элодисском это и вовсе было запрещено и строго каралось законом его высочества. Пока, по крайней мере. Все это здесь выпало на долю полукровок… То есть, одинаково грозило и Марии, и ее ребенку, которых пока защищали Хлоринги, но случись что с ними – а еврейская родня Моисея по всему Острову считала это весьма вероятным, – и их будет очень трудно спасти и спрятать. И нет-нет, но накатывал порой мучительный страх: только не они, только не Мария и ее дитя!

Чего он не знал – никто не знал, Мария даже Гэбриэлу пока не стала этого сообщать, – так это того, что Ганс смастерил Марии по ее просьбе лук и стрелы и учил ее стрелять. Начал он с того, что вручил ей камень на длинной веревке, и девушка, уйдя к любимой березе, вытягивала руки и медленно накручивала веревку на деревянный брусок вместе с камнем, подтягивая его все выше и выше. И с каждым днем руки и запястья ее становились все крепче и сильнее. Хватало и других упражнений, направленных на укрепление рук и тела, и Мария старательно делала их все, лишь бы не повредили ребенку. Беспомощной жертвой она больше не будет! Под руководством Ганса она метала ножи и осваивала лук. От природы сильная, сообразительная и ловкая, Мария обретала новые качества и навыки стремительно. Соломенной мишени, изготовленной Гансом все на том же излюбленном девушкой местечке, Мария нарисовала выпученные глаза и лошадиные зубы, ухитрившись с помощью всего лишь пары штрихов придать соломенному болвану удивительное сходство с рожей Доктора. И день ото дня, обязательно выкраивая время среди всех своих дел, метала в это чучело ножи и слала стрелы, с каждым разом попадая все чаще и точнее. Осторожно выясняя у Моисея особенности анатомии человеческого тела, Мария училась не просто попадать, а попадать так, чтобы убить не сразу. Чтобы утыкать его стрелами за каждую из своих несчастных подружек, и видеть страх в его глазах, чтобы пресмыкался, орал и кипятком ссал от боли и ужаса! А потом послать стрелу прямо промеж его выпученных глаз и стереть эту тварь с лица земли, словно и не было! «Я это сделаю. – Лелея розы, олицетворяющие бедных своих подружек, обещала она. – Я найду и убью его, родненькие вы мои, но прежде смерти он получит от меня стрелу за каждую из вас, в печень, в пузо, в ляжки, и услышит все ваши имена, чтобы знал, скотина, что это мы, все вместе, его убили! Двенадцать стрел в тело, и последняя, тринадцатая, промеж глаз!». Конечно, это произойдет не скоро – она должна родить, оправиться после родов… Но это произойдет обязательно. Мария обречена была убить его, потому, что не сделав это, она никогда не избавится до конца от унижения и страха, которые он заставил ее переживать каждый день, каждую минуту! Только вернув ему этот страх и эту боль, девушка сможет окончательно вычеркнуть Красную Скалу из души и памяти – в это она верила свято.

Брат давно спал, а Гарет спать не мог. Он подумывал пойти к Ингрид, и вдруг понял, что не хочет. Отговаривая самого себя тем, что пьян, напугает ее, ей будет неприятно и все такое, он вдруг ясно-ясно подумал: Кого я обманываю?.. Какого черта я себе-то вру?.. Я ее не хочу. Я никого не хочу. Есть одна девушка, у которой, как в какой-то старой полузабытой сказке, хранится сейчас его сердце. Гарет вышел на балкончик, опоясывающий верхний этаж жилых покоев Кальтенштайна. С этого балкончика не только можно было окрестностями полюбоваться, сейчас заполненными бивуачными кострами расположившихся на Красном Поле войск, но и стрелять по врагу, если он, не дай Бог, ворвется в крепостной двор. С бутылкой в руке Гарет стоял, смотрел на огни костров, слушал гул большого скопления людей и лошадей, и просто переживал свое странное состояние. С одной стороны – легкая эйфория от победы, от облегчения – все страхи и мрачные предчувствия оказались ложными. С другой – неудовлетворенность собой, не раскаяние – нет, в содеянном он не раскаивался. Гарет понимал, что только жестокостью они усмирят желающих сопротивляться и качать права. У них с братом пока что нет надежных союзников, помимо Русского Севера, на который герцог Элодисский всерьез полагаться пока просто не мог, давние стереотипы и убеждения в один день не сломаешь. Да и союзникам неплохо было продемонстрировать свои решительность и жесткость. Пусть имеют это в виду. Но в то же время Гарет знал, что воспоминания о казнях на Красном Поле будут долго еще тревожить его совесть. Он пошел на это сознательно, сознавая все последствия, и пусть не раскаивался, и знал, что продолжит репрессии, но в то же время не мог не испытывать жалость, недовольство и даже какой-то иррациональный страх. Он не выбирал эту жизнь, не искал власти. Он родился с нею, и от него и только от него зависело, как он распорядится своей властью. Потому, что на кону стояли не его жизнь и благополучие, а благополучие тысяч людей по всему герцогству. Прикрыв глаза, Гарет подумал о себе и о Марии. Его сердце, его любовь и мечта о том, что когда-нибудь он будет просыпаться, держа эту девушку в своих объятиях, – это просто сказка. Реальность – вон она, на поле, щедро политом кровью его врагов… Он не хотел быть герцогом, не искал прозвища Красный Жнец, которое уже слышал сегодня. Но принимал эту реальность с открытыми глазами и спокойной душой. Так надо. От этого не убежать. Он потомок верного сына и Марфы, и это судьба. Но и с любовью бороться бессмысленно. Сегодня он вдруг понял, что чем сильнее борется, чем больше усилий прилагает к тому, чтобы победить свою страсть, тем сильнее она овладевает им – это как тонуть в зыбучих песках.

– Что ж. – Сказал он, обращаясь к самому себе и салютуя себе бутылкой. – Будем жить и с этим. Я люблю ее, и буду, видимо, любить еще очень долго… Не скажу за вечность, ибо надеюсь, что реалист, но подозреваю, что долго. Принимаю тебя, моя жизнь! И никаких соплей, как написано на щите моего брата: «Моя печаль – только моя, и на этом все»!

И вновь братство Красной Скалы собралось, чтобы обсудить проблему по имени «Гэбриэл Хлоринг». В этот раз, правда, в урезанном составе: не было не только дамы Бель и Драйвера, но так же обоих Кюрманов, Кенки, казначея Юрсена и барона Хаврского. Не было, но уже по печально-положительной причине, графа Сен-Клера и барона Смайли. Живые из отсутствующих, кроме маршала Кюрмана, считали компромисс с Хлорингами невозможным, да и нежелательным, настаивая на физическом устранении обоих братьев. Как это сделать – дело второе, но компромисс они даже обсуждать отказались. Самым ярым сторонником уничтожения был граф Кенка; сторонников компромисса возглавлял епископ Скоггланд. В его аббатство, находившееся в красивом местечке на юго-западном побережье Нордланда, и съехались те, кто считал возможным и желательным примириться с Хлорингами. Правда, и они в перспективе стремились к уничтожению Хлорингов вообще, как семьи, как клана, но – чтобы все было пристойно, по-европейски. Все должно было выглядеть и происходить по видимости законно и нравственно. Ну, не дикари же они, в самом деле? Здесь их поддерживал и старший из Кюрманов, маршал Фредерик, который сейчас был в Междуречье по поручению королевы, и вот ему-то Скоггланд и предлагал отправить поручение поговорить с Хлорингом и передать ему их предложение. Если Гэбриэл Хлоринг – разумное существо, он просто не может не принять компромиссный вариант. Да, ребенком он имел некоторые основания обижаться на них. Но прошло столько лет! Теперь он сам стал одним из сильных мира сего, и должен уже понимать, что такие люди живут по иным законам, и судить их следует с осторожностью.

– Главное, господа, – прогундосил Скоггланд, – правильно прочитать его послание и дать адекватный ответ. Ведь убийства на юге – это послание нам, господа, и никак иначе!

– С посланием все ясно. – Красиво поставленным, сладким пасторским голосом почти пропел Сёренсен. – Умирают те, кто распускает язык и те, кто связан с ведьмой. «Молчите, – говорят нам, – и оборвите все связи с Барр».

– Откуда мальчишке знать, кто мы? – Возразил Антон Бергквист, живущий в аббатстве на правах монаха и вынужденный соблюдать устав монастыря. Он даже здесь был в рясе.

– А почему, как вы думаете, граф, – сморщился Скоггланд, – мальчишка так убил вашего сына? Уверен, все эти страшные увечья предназначались вам. Он просто слабо еще разбирается в геральдике. Он знает, и откуда – не секрет. Граф Сандвикенский рассказал мне о том, как «мальчишка» изувечил некоего Доктора. Он пытал его, тот чудом остался жив. И уж конечно, тот ему все выложил. Вы же видели этого слизня, это недоразумение пучеглазое, его и пытать особо не нужно было, чтобы он обделался и рассказал все. А может, это был и Сен-Клер. Мы не знаем, как и где тот умер… бедняга. Может, он и не умер еще, а заточён в подвалах Хефлинуэлла… Или достался эльфам. А уж эти-то не пощадят. Мы не можем сидеть и гадать, что и кого Хлоринги знают, что и кого – еще нет. Мальчишки продемонстрировали, что с ними нужно считаться. И мы должны решить, что делать и что им отдать. Сулстады решили отмежеваться от нас – прекрасно. С этого момента они сами по себе.

– Придется покончить с визитами на Красную Скалу. – С сожалением произнес Сёренсен. – Драйвера и Сады Мечты придется отдать Хлорингам.

– Да, этому пришел конец. – Насупился Скоггланд. – Что мне предложили в последний раз? Срач собачий! Убожество, вспомнить противно!

– На Красной Скале свет клином не сошелся, господа! – Подал голос молчаливый епископ Клойстергемский Сигварт, худой, приятный, с близорукими серыми глазами и приятным мягким тенором, больше похожий на доброго учителя. – Мне не так давно рассказали изящный анекдот. В Орлеане некая мадам открыла приют для благородных сирот. Деток, которые родились от благородных родителей не совсем законным образом. Приют существует на средства богатых, влиятельных людей. Все более чем пристойно, сиротки ухожены и сыты, одеты, получают образование. Благодетели счастливы. Вы меня понимаете?

– Понимаем. – Кивнул за всех Скоггланд. Остальные, даже Бергстрем, посветлели лицами, оценив перспективу. – Я давно хотел предложить образовать монастырь, в который принимали бы девочек из бедных семей и сироток без всякого взноса. Можно объединить монастырь и приют… Это мы обсудим позже. Значит, решено: на Красной Скале мы ставим крест отныне и навсегда. Хлоринг хочет крови Барр и Драйвера – он их получит. Лично я только рад буду, если кто-то расправится с проклятой ведьмой.

– Да уж! – Рискнул подать голос Антон Бергстрем. – За ведьму им многое можно простить… Та еще тварь! Слышали, что в Пустошах делается?

– Нас не касается, – немного сварливо произнес Сёренсен, – справятся с Барр Хлоринги или нет. Мы отдадим им ведьму и Драйвера, а что там они с ними сделают, нас вообще не касается. Еще меньше нас волнуют Пустоши. Это тоже проблема Хлорингов. Наша проблема – это компромисс с ними и дальнейшее их цивилизованное устранение. Значит, мы молчим и со своей стороны пресекаем любые сплетни. Это было неумно, честно-то говоря – пускать такой слух. Хлоринги ожидаемо взбеленились, и вот результат: кровь и кадавры.

Бергстрем слегка покраснел и насупился. Он не без оснований считал, что слух в Междуречье пустил Смайли. А, скорее всего, язык распускала вся четверка. Долбанные пьянчуги! А он, увы, не то, чтобы внимания не обратил и не пресек, но даже как бы позлорадствовал. А оно вон, как обернулось!

Но кто мог подумать?! Мальчишки на Острове всем чужие, отец на ладан дышит, да еще так удачно герцог с Эльдебринками поссорился… Казалось бы, и кардинал должен из-за своей бастардки обидеться. С Еннерами и Бергквистами они тоже связаться не успели – уж он проследил. А больше им и помочь было некому. Полукровки, чужаки. Как?!

– Как ни прискорбно, – Скоггланд прям-таки с языка у него снял мысль, – но, по-видимому, славе и успеху Хлорингов немало поспособствовали Драйвер и Барр. Предоставили им и Дикую Охоту свою, и дракона: только успевай. Но самая огромная глупость – это корнелиты. – Аббат мрачно глянул на Бергстрема. – За которых мы должны благодарить уже персонально вас, мессир. Кому вообще пришла в голову мысль выпустить в Междуречье этого полоумного попа?

Антон низко опустил голову. Кому? Не Андерсу точно. Или Смайли, бычьей морде, или Венгерту, твари хитрожопой. Собутыльники хреновы! Андерс и фон Берг попроще были. – Как многие на его месте, Бергстрем предпочитал думать, будто сына испортили негодные друзья. А он просто не досмотрел, проморгал… вот и нет сына. И Рон предал. Ублюдок – он и есть ублюдок, шлюхино отродье, грязная кровь! Сетуя на Рона, Антон Бергстрем как-то выпускал из виду, что предназначил его в козлы отпущения. Ну, да. Ну, на убой. Но как посмел-то, а?! Забыл добро, засранец! С дороги же подобрал, из грязи, брошенного шлюхой-мамашей. Сдох бы на улице, если б не отец – и все забыл, предал, предал!

– Впрочем, не важно. – Не дождался ответа Скоггланд. – Главное, что и это пошло Хлорингам на пользу. И теперь мы вынуждены искать с ними мира и предлагать компромисс.

– Что мы им предложим, помимо Драйвера и Барр?

– Малой кровью здесь не обойтись. – Вздохнул Скоггланд. – Что-то придется отдать. Золото; земли; что-то иное? Не сейчас. Нужно заручиться, через Кюрмана, их согласием на переговоры, назначить эти самые переговоры и уже в процессе, услышав их претензии и требования, что-то уступить, что-то отстоять.

В животе у Бергстрема противно похолодело при этих словах. Что-то уступить… или кого-то уступить… герцог Элодисский потребует его голову, наверняка потребует… И эти отдадут, к бабке не ходи! А если даже и не отдадут – что, ему так и жить теперь монахом в аббатстве Скоггланда? А все его добро, земли, замки, четыре охотничьих дома с отличными угодьями, особняк в Элиоте – почти дворец! – достанется Хлорингам? А с чего бы это, черт возьми?! Королева, конечно, обещала иное, но ей верить, стерве…

– Разумеется, – веско произнес Скоггланд, – со временем мы все вернем. Но пока Хлоринги в силе, с ними придется договариваться. Иного пути пока нет. – Поднялся, тяжело опершись о подлокотники застланного ковром и шкурами кресла. – За сим приглашаю отобедать, господа. День скоромный, и Господь благословил нас обильной трапезой. Прошу!

Глава пятая Майское Дерево

Марчелло, которого Гарет просил, помимо всего прочего, приглядывать за Альбертом Ван Харменом – герцог никак не мог побороть свою спонтанную неприязнь к нему, – был несколько удивлен, когда сам Альберт попросил его о встрече, и не в замке, а на дороге к Старому Месту, как бы случайно. Сам он, как тут же донесли Марчелло, ездил в Голубую, чтобы заказать у Калленов их знаменитые пряники – их очень полюбили жительницы Марокканского коттеджа и маленькая Вэнни. Альберт договорился, что теперь эти пряники будут трижды в неделю поставлять в Хефлинуэлл, и возвращался к вечеру следующего дня, не торопясь, чтобы поберечь своего любимца Каро. Приостановился неподалеку от шибеницы и лобного места, заметив итальянца, вежливо приподнял красивый дорогой берет:

– Добрый вечер, синьор Марчелло.

Неподалеку у позорного столба был заключен в колодки какой-то бродяга, в которого дети принялись бросаться репьями и зелеными яблоками, и тот начал хрипло материться. Каро вздрогнул, заплясал, храпя, и Альберт успокаивающе похлопал его по шее.

– Приветствую синьора. – Поклонился в ответ Марчелло, и два всадника поехали рядышком, стремя в стремя, в объезд города по южной дороге, по которой не так давно совершила свое ужасное путешествие Габи. Итальянец не мог не оценить выбор места: видеть их могли все, подслушать – никто. А смотреть могли хоть сколько: на лице Альберта никогда не отражалось никаких эмоций, всегда одно и то же спокойное, вежливое, приветливое выражение.

– Я вас, синьор Марчелло, побеспокоил вот по какому поводу. – Альберт вновь успокоил продолжавшего храпеть коня. – У меня есть серьезные сомнения насчет исчезнувшей госпожи Твидл. Изменником в Хефлинуэлле была не она.

– Почему вы так думаете? – Осторожно спросил Марчелло, который склонялся к такому же выводу, но пока молчал об этом.

– Великая любовь – мотив бесспорный и весомый. Но само преступление было бессмысленным, а бессмысленные действия не были свойственны госпоже Твидл, я успел ее хорошо узнать. Если бы она взялась устранить соперницу, то только с какой-то целью. Что изменилось для нее со смертью герцогини? Ничего. Все осталось, как было. Но даже не это заставляет меня думать, что истинный злодей так еще и не разоблачен.

– А что же?

– Ко мне так никто еще и не обратился с приказом дать яд их высочеству. Почему?

– И почему же, по-вашему? – насторожился Марчелло.

– Я не стану вам напоминать, что госпожа Твидл к этому шантажу не могла быть причастна в силу некоторых, весьма веских, причин. Ведь, по-вашему, этот шантаж я мог выдумать сам, от начала и до конца. Кроме их сиятельства, графа Валенского, и любезной госпожи графини, мне никто не верит, и ваш патрон – менее всех. Но давайте на минуточку предположим, что я не лгу и шантаж имел место. Кто-то действительно намерен причинить вред их высочеству через меня. Почему же он медлит, ведь я согласился?

– И почему же? – Повторил, хмурясь, Марчелло.

– Я думаю, он знает, что отравить их высочество сейчас невозможно. И выжидает, либо ищет другие возможности.

– А с чего вы взяли, что отравить их высочество невозможно? – Марчелло нахмурился сильнее.

– Мне сказал его сиятельство про кольца эльфийской королевы.

– Он в самом деле доверяет вам… синьор. – Марчелло сказал это не язвительно, скорее, раздумчиво.

– И поверьте, его доверие очень ценно для меня. А что касается леди Алисы, то я, конечно, не рыцарь, и вряд ли когда-нибудь им стану, но ради ее спокойствия и благополучия готов на все. Сложившееся положение вещей беспокоит меня. Вы можете верить мне, или не верить, но я-то твердо уверен, что в окружении их высочества есть какой-то тайный и безжалостный враг, и он очень близок к принцу – очень близко, раз знает про кольца.

– Мой патрон подозревал это, потому и оставил меня здесь.

– Очень вас прошу, давайте объединим свои усилия. Если госпожа Глэдис мертва, в чем я уверен, это не значит, что не нужно выяснить то, что пыталась выяснить она. Эта информация, учитывая все произошедшее, чрезвычайно важна. Я мог бы попытаться все выяснить, не привлекая лишнего внимания и не вызывая подозрений. Поверьте, я это умею.

– Верю. – Кивнул Марчелло. Думал он недолго. Если Альберт ведет хитрую игру, он и так все знает, и ничего нового итальянец ему не откроет. А если Гэбриэл и Алиса правы, доверяя ему, то такой помощник будет на вес золота.

– Патрону крайне важно знать, из кого состояла двадцать лет назад свита герцогини. Поименно. Кто был с нею и ее бамбино в Гнезде Ласточки в роковой день.

– Что ж, – Альберт тоже почти не раздумывал, – полагаю, я смогу это узнать, никого не встревожив. Пожилые люди любят поговорить о былых временах, и вспоминают порой удивительные подробности…

– Сделайте одолжение. – Они переехали горбатый мостик через Ом и пустили коней рысью вдоль общественного пруда, к которому как раз подошло деревенское стадо, возвращающееся домой. Степенные коровы, робкие овцы, жавшиеся друг к другу, озорные козы заходили в пруд и надолго припадали к воде, а у ворот по всей деревне уже стояли хозяйки с ломтями хлеба и иными лакомствами для своих кормилиц. Альберт посматривал на эти свидетельства покоя и достатка с удовольствием. Откормленные коровы и поросята были милее его сердцу, чем самые сказочные единороги, а добротные, опрятные деревенские дома – чем самые живописные руины, и самые дикие пейзажи проигрывали перед мирными пастбищами и ухоженными покосами. Такой уж он был.

Рано утром Гарет проснулся первым, с трудом поборол желание послать всех подальше и поспать еще, и поднялся, толкнув брата. Гэбриэл сквозь сон невнятно выругался и спрятал голову под подушку, для верности придавив ее согнутой в локте рукой.

– Вставай, лодырь. – Гарет поднялся, потянулся, широко зевая, вышел на небольшой балкончик, глянул во двор. Дивное зрелище! Никаких крестьян, коз и коров, только навоз, лошади и солдаты. И дочери Ганса Кальтенштайна, со своими служанками… Старшая, Мария, подняла глаза и покраснела, увидев голый торс герцога Элодисского. Ничуть не смутившись, Гарет подмигнул девушке, и та вспыхнула, как маков цвет, поспешно опуская голову. Другие девушки тоже глянули туда, куда смотрела Мария, и тоже покраснели, увидев улыбающегося герцога. Слегка встрепанный со сна, в одних штанах, босой, Гарет выглядел красивым, доступным и навевал такие грешные мысли, что девушки даже перекрестились мимоходом, торопливо пряча глаза. Он засмеялся, сделал большой глоток пива, скривился – напиток был теплым и выдохшимся.

– Подъем! – Вернулся в комнату. – Давай-давай-давай, лодырятина, на пол стащу!

– Стащил один такой… – Простонал из-под подушки Гэбриэл. – Ночь еще…

– Уже день. Матиас! – Крикнул Гарет так зычно, что Гэбриэл содрогнулся и зарычал от отчаяния. Оруженосец мгновенно возник на пороге с холодным квасом, полотенцем, кувшином с водой и свежими сплетнями:

– В двух часах от Кальтенштайна Торгнир Андерсон, и рыцари Северных Гор.

– Слышал, Младший? Подъем!

– И что это за хер такой, – проворчал Гэбриэл, разворачиваясь и освобождаясь от подушки, – чтобы я ради него вскакивал, как ужаленный?

– Это наш и Еннеров дальний родственник, магистр единственного в Нордланде рыцарского ордена, состоящего не из монахов.

– А кого? – Гэбриэл сел, потянулся, потер лицо руками. – Сука, пить охота… – Не глядя, взял протянутую братом бутылку.

– Орден основал в свое время Эплгейт Хлоринг, или Эплгейт Странник. Кстати, они с братом тоже были близнецы. – Гарет, говоря, одевался, пока Матиас быстро убирался в комнате. – Членами этого ордена становятся младшие сыновья, которым не светит никакое наследство. Поэтому у них горная вершина и мартлет в гербе. Они не принимают постриг, но отказываются от брака. Впрочем, женского пола они не чураются… Если бы у нас с тобой было еще трое-четверо братьев, то два последних стали бы рыцарями Северных Гор. Это северный Орден, его цитадель находится в Драконьем Логе, так же и называется. Их немного, двести собственно рыцарей, у каждого по два оруженосца и по двое вооруженных слуг.

– И что им тут надо?

– Хороший вопрос. – Гарет глянул на Матиаса.

– Внизу рыцаренок ихний, он скажет. – Ответил тот.

– Убью когда-нибудь. – Фыркнул Гарет. – К черту завтрак, я вниз. Кто там уже?

– Граф Анвилский и князь Федор.

– Приготовьте все для совета. Карту не забудь! Младший, быстрее.

В главный зал братья спустились через несколько минут уже одетые, без малейших следов заспанности или похмелья на лицах, в отличие от большинства собравшихся. Даже новоиспеченный граф Анвилский впервые в жизни на радостях сильно перебрал и теперь усердно отворачивался и заслонял рот рукой, если приходилось говорить – тщетно, разумеется. Но буквально каждый на его месте полагал и полагает, что это действенный метод. Присутствующие вспоминали вчерашнюю попойку, вспоминали разные курьезные моменты и даже придумывали на ходу, чтобы подтрунивать друг над другом. Но при появлении братьев все разговоры и смешки стихли. Это произошло как-то стремительно и незаметно, но близнецы умудрились, не смотря на свой возраст и расу, заставить себя уважать. Их приветствовали, им заглядывали в лицо, чтобы понять их настрой, и все, даже те, кто не стремился им угодить, ждали их слов и решений. Даже Фридрих неосознанно признал их приоритет, поклонившись и вопросительно взглянув на Гарета. Тот взял в руки кубок с сидром:

– Завтракать будем на ходу, господа, времени мало. Где человек от магистра?

– Витарр Нюстрём, ваша светлость! – Гордо вскинул подбородок молоденький рыцаренок в новехоньком котте с гербом Ордена – синей горной вершиной, – поверх длинного хауберка, которые носили все рыцари Северных Гор, от простого сержанта до магистра. – Мессир Торгнир будет здесь в ближайший час. Мы выступили, как только узнали об осаде Кальтенштайна.

– Что ж, я поблагодарю мессира Торгнира, когда увижу его. – Гарет принял от слуги кусок пирога и, жуя, подошел к карте. – Уже сегодня мы покинем Кальтенштайн, как ни жаль мне покидать эту крепость – я ее полюбил. – Он подмигнул сэру Иоганну, и тот покраснел от смущения и удовольствия. – Долг чести требует от нас пойти на Фьесангервен, чтобы отомстить убийцам нашего вассала и друга нашей семьи, и вернуть его детям отцовское наследство. Кроме того, там остались последователи Корнелия, так называемые Верные, которые ежедневно убивают и сжигают наших подданных. Я хотел разделиться с братом, но передумал. Мы пойдем на Фьесангервен вдвоем. Вы, ваше высочество, – он указал кубком на Фридриха, – пойдете к Лавбургу через Анвил, с вами пойдет половина наших людей. Всех, кто будет противиться и посмеет не пустить вас в город или поселок, уничтожать к чертовой матери, – один-два городка спалите, остальные рыпаться уже не посмеют. Особое внимание – Дракенфельду и его хозяину, фон Бергу, одному из главных бунтовщиков.