Хроники Нордланда: Тень дракона

– Христос не бросил камня в блудницу. – Спокойно возразил Ван Хармен. – Нам ли считать себя добродетельней Его? Если тебе это в тягость, получи расчет, я найму другую.

– Ну, что вы! – Испугалась женщина. – Я ведь только, чтобы выговориться, чай, живая, не железная. Присмотрю за кормилицей вашей в лучшем виде. Она чистенькая, умытая, опрятная. Все нечистоты ее убираю сразу же, в доме никакого скверного запаха нету.

– Язвы лечатся?

– Нет. Нет, честно скажу, врать не буду. Но других не появляется, и то хорошо, так господин лекарь говорит.

– И то хорошо. – Вздохнув, согласился Альберт. Выдал женщине деньги, которые та приняла с нескрываемым удовольствием, отпустил ее мановением руки. Вышел на улицу и бросил два геллера подростку, приглядывающему за Каро.

– Сударь Ван Хармен? – Из подворотни возник молоденький еврей в светлой безрукавке на чёрном фоне остальной одежды. Поклонился. – Загляните в банк Райя на Монетной улице. Реб Ицхок очень просит об одолжении: имеет сказать важную вещь.

– Это срочно?

– Чтоб меня соблазнила богатая вдова так же срочно, как это надо!

– Ладно, поехали. – Ван Хармен пустил коня легкой рысью по улочке, и паренек побежал рядом, придерживаясь порой за стремя. На Монетной улице Альберт оставил ему коня и вошел в банк. Ицхок Райя ждал, и сразу же провел дворецкого Рыцарской Башни в уединенный кабинет, жестами и вздохами выражая крайнюю степень озабоченности.

– Недалекий человек, получив такое, – как обычно, завел он речь издалека, – поспешил бы в Хефлинуэлл. Но вы знаете мое правило? Мое правило: три раза подумай, а потом спроси умного человека. За эти вещи запросили в Лионесе очень дорого, – он положил на стол сверток и начал бережно его разворачивать, – но мой троюродный племянник Зисе, – вы его не знаете? – заплатил, не торгуясь. И сразу же – вот разумный мальчик! – сам поехал ко мне и привез…– Он, наконец, развернул сверток, и перед Альбертом предстали регалии Гэбриэла Хлоринга: рыцарская цепь с орденом святого Георгия и его гербами на эмали, гербовое кольцо, перстень с голубым топазом, подаренный Гаретом, и подарок Алисы – серебряный кинжал эльфийской работы. У Альберта на миг сжалось сердце, он глубоко вздохнул, справляясь со спазмом в груди. Рыцарскую цепь можно было и украсть, но гербовое кольцо, с помощью которого дворянин удостоверял свою личность и запечатывал корреспонденцию, оставляя его оттиск на воске или сургуче, можно было снять только с мертвого… или с пленника. Одно другого было не лучше. Кольцо могли отправить в подтверждение требования выкупа. Или нет? В голове Альберта с быстротой молнии проносились возможные варианты и их последствия: горе и возможный рецидив болезни его высочества, непредсказуемая реакция королевы и местных дворян, смятение в Гранствилле и в Пойме…

– Где твой родственник взял эти вещи?

– Обычно мы скрываем такую информацию. – Помедлив, и склонив голову набок, осторожно произнес старый еврей. – Но не в этом случае. Нет-нет, только не в этом! Думаете, мы не знаем, что спокойной своей жизнью и безопасностью наших детей мы обязаны его высочеству, да продлит бог Авраама и Иакова его дни? Думаете, евреи не знают благодарности? Зисе купил эти регалии у человека, который получает свой гешефт с Птиц, междуреченской банды полукровок. А тому продал их полукровка по имени Вепрь. Это все, что мы знаем. – Райя спрятал руки в рукава своего лапсердака и тяжело вздохнул. – Ни намека, ни угрозы, ни просьбы, ни похвальбы не сопровождало эти вещи. Стоили они дорого, но вы не знаете Зисе! Это не голова, это ларец с блестящими мозгами! Он тут же купил все оптом, отдал целое состояние, чтоб у меня была хотя бы половина на черный день! И я вам вот что скажу. Другой мой племянник, Шимон, вы знаете Шимона? – хотел бежать с этим в Хефлинуэлл. Но я спрашиваю вас: что с этим делать?

– Меня? – искренне удивился Альберт. Райя вновь склонил голову и посмотрел на него честными, грустными, немного навыкате и от того очень выразительными карими еврейскими глазами:

– Таки вас. – Ответил вежливо и как бы удивляясь его удивлению.

– Во-первых, у меня нет средств, чтобы выкупить это. Во-вто…

– Ай, кто говорит за «во-первых»? Если бы старого Ицхока волновали только деньги, он торговал бы нитками вместо Франтика. Если бы проблема решалась деньгами, это была бы трата, а не проблема, и человека я искал бы другого. Берите это. Вы решите сами, как с этим поступить, а старый Ицхок умывает руки.

Альберт несколько секунд стоял, нахмурясь и поглаживая подбородок холеной рукой. На языке вертелись сотни возражений, но он оставил их при себе, решительно забрав сверток.

Сначала Ван Хармен планировал посоветоваться с Марчелло Месси, но по пути в Хефлинуэлл отказался от этого. Подумав о Тиберии, отце Северине и даже о Мириэль, в конце концов, он попросил встречи с Алисой. Наедине.

Алиса, в отсутствие Гэбриэла, так сдружилась с Авророй, с которой дни напролет разговаривала только о Гэбриэле и о своей к нему любви, что редко, когда теперь соглашалась встретиться с кем-то без своей подруги. Но для Альберта сделала такое исключение, уйдя с ним в сад, к своим ульям и осиным гнездам. Там никто не мог ни помешать им, ни подслушать их – ее смертоносное летучее воинство было начеку.

– Я заранее прошу у вас прощения, ваше сиятельство, – мягко заговорил Альберт, – за то, что обрушиваю на вас этот удар. Но дело очень важное и очень… странное. Я верю, что вы удержитесь от взрыва естественных чувств и не станете торопиться с выводами, как не могу торопиться с ними и я.

– Если до вас дошло что-то про Гэбриэла, – Алиса чуть побледнела, сердце забилось сильнее, – то я знаю, что он жив. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю, я просто в этом уверена. Говорите, сударь, и не волнуйтесь, я все вынесу.

– Я рад, что не ошибаюсь в вас, леди Алиса. – Ван Хармен чуть поклонился. – Дело в том, что я сейчас получил в банкирском доме Райя вещи вашего жениха. Неизвестно, как они попали к тем, у кого Райя выкупили эти вещи. Ничего не известно о том, что сейчас с графом и как его здоровье.

– Какие… вещи? – У Алисы перехватило дыхание, она прижала кулачки к груди и, прикрыв глаза, прерывисто вздохнула.

– Только не волнуйтесь больше, чем оно того стоит, дорогая графиня. – Попросил Ван Хармен, уже сомневаясь, правильно ли поступил. – Это очень странное дело, и потому решение я принял тоже очень странное. Я очень надеюсь на вас.

– Спасибо. – Алиса открыла глаза. – Покажите!

Он с поклоном выложил сверток перед Алисой на крышку улья, и она торопливо развернула его. Ахнула, в глазах на миг потемнело. Она знала достаточно, чтобы понять значение гербового перстня… И своего подарка. Алиса верила, что Гэбриэл не расстался бы с этим ножом ни за что на свете!

– Он жив! – Повторила твердо. – Он жив, я знаю! Но… может, он ранен… в плену?!

– Я думал об этом. – Склонил голову Альберт. – Если бы граф был в плену, эти вещи прислали бы его высочеству с требованием о выкупе. Но так… без каких-либо намеков и сведений…

– Вы правильно поступили. – Алиса взяла себя в руки. – О, как вы правильно поступили! Если об этом узнает батюшка, я даже не знаю, что с ним будет, чего он будет ожидать и бояться, и как это отразится на его бедном сердце! Какие пойдут слухи, и сплетни, и всякие разговоры, когда и так все зыбко и тревожно!

– Я рад. – С облегчением поклонился Ван Хармен. – Рад, что не ошибся! Вы сохраните эти вещи до возвращения их сиятельства, и никто ничего не узнает раньше времени. Пользы это не принесет, а вот вреда может причинить немеряно. Позвольте, ваше сиятельство, заверить вас в своей безусловной преданности вам и вашему жениху, которого безгранично уважаю. И которому благодарен за проявленные им благородство и великодушие в мой адрес. Знайте, что я ваш слуга и раб, вам достаточно намекнуть, приказать, и я в вашем распоряжении. Я, и все, что у меня есть.

– Спасибо. – Повторила Алиса, одарив его своим невероятным взглядом. – Я рада, что у нас с Гэбриэлом есть такой друг, как вы. Простите меня, я хочу остаться одна. Ненадолго. – Она прижала сверток к груди. Альберт откланялся. Алиса села в траву, зажмурившись. Несмотря на всю уверенность, не смотря ни на что, вид регалий Гэбриэла, с которыми он не мог расстаться по своей воле, Алису и испугал, и причинил боль. С ним что-то стряслось! Заливаясь слезами, Алиса прижимала сверток к сердцу и только повторяла сквозь слезы, зажмурив глаза:

– Никогда… никогда больше, Гэбриэл Персиваль, я тебя не отпущу одного!

Глава четвертая: Девиз Хлорингов.

Из уважения к хозяину замка, ни Гарет, ни, тем более, Гэбриэл, наряжаться в роскошные камзолы к пиру не стали. Так и вышли в зал, Гарет – в лентнере, который надевал под доспехи, и который сохранил их оттиски, а Гэбриэл – в своей черной бригантине. Остальные, вслед за герцогом, так же пришли в том, в чем шли в бой, сняв только латы и кольчуги, чем тронули еще раз сердце Унылого Ганса чуть ли не до слез. Ему казалось, что доброта и деликатность Хлорингов не знает границ, и переживал, и гордился, и был действительно, очень рад, что судьба подарила ему возможность помочь сюзерену. Рад искренне и бескорыстно, не ждал никаких дополнительных наград, считая и коня уже охренеть, каким щедрым и благородным даром, и заранее стеснялся, полагая, что герцог как-нибудь отметит его роль в приветственном слове. "Не надо бы! – Мысленно просил он. – Я и так уже награжден, так, как и не чаял!".

– Благородные рыцари, сквайры и доблестные воины! – Громко произнес Гарет, поднявшись с кубком во весь свой замечательный рост. – Сегодня мы одержали блестящую и справедливую победу, о которой будут долго помнить на этом Острове! Но первый тост я хочу поднять не за победу, а за человека железного меча, за рыцаря без страха и упрека, чьи руки чисты, сердце бесстрашно, а помыслы… блин, помыслы тоже чисты. Этот рыцарь не искал ни славы, ни жирного куска, и пошел в бой за своего герцога, не чая остаться в живых. Первый тост – за тебя, сэр Иоганн Кальтенштайн! – И, вскинув кубок, зычно рявкнул:

– Кальтенштайн!!!

– Кальтенштайн! Кальтенштайн! – Закричали, затопали, застучали пирующие. Хозяин дома засмущался, как подросток, густо покраснел, не зная, куда себя деть, но Гарет еще не закончил. Едва все выпили за Кальтенштайна и притихли, он продолжил:

– Кто помнит девиз дома Хлорингов, напомните мне? Не слышу!

– За верность – награда, за предательство – смерть! – Ответил нестройный гул голосов. Руссы девиза в большинстве своем не знали, англичане не знали вовсе, и если бы не дружный рев Адама и Гейне, девиз прозвучал бы бледно.

– Ничего, – усмехнулся Гарет, – скоро его вновь вспомнят и будут повторять без запинки, хоть ночью разбуди, хоть от бабы оторви! Сегодня все вы стали свидетелями того, как мы караем за измену. Сейчас вы узнаете, как Хлоринги чествуют доблесть! Во-первых, помимо военной добычи, каждому рыцарю мы жалуем по десять золотых дукатов, каждому армигеру – по два дуката, по дукату каждому сотнику, по двадцать талеров каждому сержанту, и по десять – рядовым кнехтам!

Это обещание встречено было новым взрывом восторга, криков, стука и топота.

– Теперь во-вторых. Изменник Морганн, граф Анвилский, был лишен мною титула, чести и жизни, его семья – лишена дворянства и будет сослана на Север, в один из самых отдаленных монастырей, пожизненно. А графскую корону и город Анвил со всеми пригородами и угодьями получаешь ты, сэр Йоганн, и твои потомки, за верность и доблесть, и бескорыстную помощь, навечно!

Теперь крики: "Кальтенштайн!", стук и свист были еще громче. Бедный новоиспеченный граф, мгновенно вспотев, упал на стул – ноги подломились. Тут же испуганно попытался вскочить – принцы крови-то стоят, и весь зал тоже! – но Гарет, смеясь, добавил:

– И ладно, черт с тобой, получаешь привилегию сидеть в присутствии своего герцога. Только не злоупотребляй, граф, – положил он руку на плечо Кальтенштайну, – не все герцоги столь великодушны! Я еще графиню тебе сосватаю, ведь твои старшие дочки станут придворными дамами в Хефлинуэлле!

За поднявшимся приветственным шумом никто, разумеется, не услышал, как на балконе для дам, где сегодня было пусто, и где прятались старшие девочки и их доверенные служанки, послышался сдавленный восторженный писк. А Гарет продолжил:

– Без хозяев остались Дракенфельд, Надорет, Бравилл и всех перечислять не буду. Зато заверяю: я не забуду и не обделю никого, кто был верен и доблестен! И теперь тост за героев и победу!

– И наконец, – после тоста и очередной бури восторга, сказал он тише, так, что все притихли, кроме собак, дерущихся из-за костей и объедков, – последний в моем спиче, но первый в моем сердце. Гроза монстров и драконов, граф Гармбургский, князь Валенский, герой, похеривший пределы возможного одним прыжком своего коня. Гэбриэл Персиваль Хлоринг, мой брат. Ничего не дам тебе, Гэйб Всадник, у тебя своего больше, чем у меня. Я просто обниму тебя, зараза ты такая, если, конечно, ты еще не загордился и к звездам не улетел!

Братья обнялись, вызвав новый взрыв восторга и приветствий. Теперь кричали даже дольше и громче – руссы постарались. И пир начался. Музыканты играли, рыцари и оруженосцы плясали хеллехавнен сначала посреди зала, а потом и на столах, слуги сбились с ног, разнося угощения, рекой лились вино, пиво, наливки и можжевеловая водка. Как и обещала Саввишна, гости, все больше тяжелея и соловея, справляли малую нужду кто в коридоре, а кто и у стеночки, делая вид, что их никто не видит, но всем на это было плевать. Первыми сдулись междуреченцы и немцы, покидая поле боя кто упав под стол, а кто и – лицом в закуску. Немного дольше продержались англичане, дольше всех – руссы и полукровки. Князь Федор, явившийся вместе со своими всадниками как раз вовремя, теперь осторожно выведывал у Гарета, как, к примеру, он смотрит на то, чтобы земли между Виверридой и Лав отошли бы руссам? И все предгорья стали бы Русским Севером окончательно и бесповоротно. Гарет кивал, и отвечал, что ничего против не имеет, но как быть с Еннерами, которым, по сути, большинство этих земель и принадлежит? И как сам князь Федор, в свою очередь, смотрит на то, чтобы его сын получил Дракенфельд? Князь задумался. Гарет не пьянел вообще, а Гэбриэл, хлебнув с руссами можжевеловой водки и пообещав всем подряд, что его фантастический жеребец покроет всех их кобыл, слегка окосел. Гарет, подхватив его за пояс и закинув руку на плечо, отправился в опочивальню, положив конец застолью где-то в четвертом часу ночи.

– Чего-то мне нехоро… – Пробормотал Гэбриэл, поднявшись на два пролета, и свесился через перила.

– Легче? – Заботливо придержав его, поинтересовался Гарет некоторое время спустя.

– Легче. – Проскрипел Гэбриэл. – Прилечь бы…

– Идем, пьянчуга! Говорил, не пей можжевеловку, ну, или не мешай пиво, вино и водку…

– Неуд…бн… – Выдавил из себя нечто получленораздельное князь Валенский. – Они ж помгл…

– Да у них глотки луженые – британцев перепили! Нашел, с кем тягаться! – Гарет завел брата в свою опочивальню – лучшее помещение в замке, куда хозяева стащили все самое новое и красивое. Гэбриэл рухнул на постель со стоном облегчения, и Гарет стащил с него сапоги, сетуя, что превращается в прислугу при загордившемся брате.

– Спинку еще почеши, и ладно будет. – Прикрывая глаза и закидывая руки за голову, пробормотал Гэбриэл. Гарет, фыркнув, пригрозил ему сапогом, который потом кинул к двери.

– Скажи спасибо, Пепел еще не знает, сколько ему работать придется. А узнает, задерет хвост и удерет на Плоскогорье. – Гарет налил стакан воды, дал брату:

– Запей, и ради Бога, не пей ты больше можжевеловку! Гадость ведь!

– Я и сам не хотел. – Гэбриэл значительно протрезвел после лестничного конфуза. – Так вышло как-то.

– Руссы вообще на тебя плохо действуют. В свою веру обратили, пить учат…

– Где б мы были, если б не моя вера? – Выпив воды, но не избавившись от неприятного привкуса во рту, возразил Гэбриэл.

– А теперь подробнее. – Уселся подле него брат. – С начала и по порядку.

По поводу пещеры Старого Короля, Ключника и угрозы превращения в дракона для них обоих, Гарет заметил:

– Ни почем бы не поверил, если бы не тот страх, что вместе пережили. Ну, и если бы не знал точно, когда ты врешь, когда нет. Надеюсь, это несерьезно все.

– А я бы хотел в дракона. – Мечтательно произнес Гэбриэл. – Вот все враги бы офигели! Я б их огнем р-раз – и нету врагов.

Гарет рассмеялся:

– А я бы только ради того, чтобы посмотреть при этом на рожу Тиса. Он драконов ненавидит еще сильнее, чем нас с отцом, а это много значит. Камни и золото-то где?

Гэбриэл приподнялся, указал на сундук:

– Когда переодевались, туда бросил. Достанешь? Они тяжелые.

Гарет, крякнув, извлек из сундука тяжеленные седельные сумки, высыпал часть содержимого – все не вошло, – на стол, и на довольно продолжительное время лишился дара речи, перебирая камни и взвешивая на ладони золотые гранулы.

– Merde, Младший! И много там еще такого?

– Как тебе сказать? Ну, зал, где мы пировали, с верхом засыпать хватит. А может, и еще останется. Только я туда больше не полезу. Даже если этот карлик меня туда вновь пустит. Я там в натуре чуть не обоссался.

– Я тоже… – Пробормотал Гарет, разглядывая на свет большой темный топаз.

– Это твой. – Сказал Гэбриэл. – Ну-ка, с тобой работает, или нет? Спроси, какие камни тебе.

Гарет странно посмотрел на него, потом присмотрелся к камням. Лицо его слегка изменилось, и он начал отбирать камни: топазы, один сапфир и один пепельный алмаз.

– А эти камни до фига, какие ценные. – Поведал Гэбриэл. – Надо у Кину спросить, почему, я как-то замотался, не спросил, хотя все время помню. Карлик шибко их хотел, аж трясся весь.

– Он прекрасен. – Согласился Гарет, любуясь камнем. – Он словно ртутью отливает изнутри… или серебром. Я даже не уверен, что это алмаз. У меня просто слов нет. Черт, Младший – у меня, и нет слов! – Он уставился на Гэбриэла, словно прежде его по-настоящему так и не рассмотрел. – Я как только не прикидывал, что только не думал, но что ты рванешь в Валену, а там покрестишься в эту свою…

– В православие.

– Пусть будет оно. Я, если честно, боялся этого, и отец тоже, мы считали, что это только вред нам принесет, ухудшит и без того хреновое положение. А ты… Я, как русские штандарты увидел, глазам не поверил. Думаю, вот оно и пришло: то самое, что заставляет чертей болотных видеть и с ангелами разговаривать. Привести две с половиною тысячи руссов и сотню эльфийских стрелков! Гроза, конечно, тоже подфартила: кроме эльфов, в такую бурю никто стрелять не мог, разве что англичане. Надо же, Ланкастер, не забыл, не проигнорировал просьбу, прислал подмогу! А ты, прям, как наш предок, бог грозы, во главе стихии на легендарном коне… Я все это время в крепости только и слышал, как скотина ревет, бабы ругаются, да мужики твоего коня обсуждают.

– А этот где, как его – армигер мой, Кайрон?

– Надеюсь, скоро вернется. Он торговца сыром и пивом изображал, сам вызвался. – Гарет рассказал брату про вылазку в лагерь корнелитов. – Я смотрел со стены, они, вроде, его не убили, только по шее надавали и прогнали. Он хотел отправиться на поиски кардинала. Чтобы позвать его поспешить. Храбрый парень, и башковитый.

– Что дальше делать будем?

– Завтра идем в Лавбург. Я отправил гонцов к тем, кто к мятежу не присоединился, пусть стягиваются туда же. Города по пути, что не откроют ворота и не подтвердят присягу, с землей сровняю – не шучу ни разу, я бешено зол. Фон Берга, Венгерта, Антона Бергстрема – в колодки и под суд, сбегут – награду объявлю такую, что им даже сквозь землю провалиться не дадут, выковыряют хоть из преисподней.

– А Фьесангервен?

– Сначала Лавбург и Антон.

– Я слово дал Гарри, что как только помогу тебе, отправлюсь за его сестрами. Он ночей не спит. Гарет, у мальчишки убили родителей, дом захватили, с сестрами невесть, что происходит.

– Если происходит, то уже произошло, и ничего тут уже не поправишь.

– Только одно: избавить их, наконец, от этого. Для них сейчас каждая лишняя минута среди этих подонков – пытка и мучение. Так-то, если что, отец что бы сделал?

– Ты прав. – Кусая губы, нехотя согласился Гарет. – Отец рванул бы в Северную Звезду.

– Можно Ратмира и его людей отправить в Дракенфельд, за фон Бергом этим самым. Они не подведут. У нас времени мало, у меня ведь свадьба восьмого августа, не забыл?

– Забудь. Свадьбу придется перенести.

– Черта с два!

– Что, бросишь меня и рванешь жениться?

– Брошу и рвану. – Гэбриэл стиснул кулак. – Мне еще когда, на ферме, Мамаша заявила: "Я, мол, не гадалка, но ты на ней никогда не женишься". И эти ее слова у меня вот здесь, – он указал на свой затылок, – сидят. Я все боюсь, что случится что-то. И вот, пожалуйста: надо перенести! А там еще чего, и еще… И я ее потеряю, а я этого не вынесу, Гари! Она мне так дорога, что я… Вот клянусь: приеду, и каждый пальчик ее расцелую, и даже если она опять мордочку свою вредную сделает и будет мне опять мозги кипятить, на колени перед ней упаду и продолжу целовать! Веришь, нет, но я не бабу хочу, а ее хочу, для меня других баб нет, даже теперь, когда… ну, ты понимаешь.

– М-да… Это не лечится. – Констатировал Гарет. – Но свадьбу перенести придется, Младший, и даже не ради тебя, а ради нее. Свадьба наспех, хуже этого для девушки и не придумаешь. Перенесем на двадцатое августа, и… Погоди! Не кричи! Она сама тебе за это спасибо скажет! Ты гостей наприглашал, тех же руссов, им тоже больше времени нужно, чем его до восьмого осталось. А я тебе клянусь – слышал, Младший, – клянусь! – что ничто не помешает вам пожениться, и никакие Мамаши с Папашами между вами не встанут!

– Но мы ведь можем успеть! – Взмолился Гэбриэл. – Почти месяц ведь остался!

– Только если бросим все и рванем. Мы не имеем права этого делать, Младший. Мы сейчас на гребне волны, мы Междуречье за глотку держим! И пока мы их не шваркнем хорошенько мордой о стол, не заставим подавиться своей мечтой о герцогстве собственном, нам уезжать ни в коем случае нельзя! Довольно мы глупостей наворотили.

– Ладно. – Не без внутренней борьбы смирился Гэбриэл. – раз ты так говоришь…

– А сейчас мы сядем, и напишем Алискину письмо. – Примиряюще предложил Гарет. – И отцу тоже. Они должны знать все, как есть, и поскорее.

– Надо еще кое-кому письмо написать. – Сказал Гэбриэл. Гарет мгновенно понял, о ком он, напрягся. В животе неприятно похолодело.

– Надо, напишем. – Сказал совершенно спокойно, но Гэбриэла было не обмануть:

– Если не хочешь, сам напишу.

– Она не настолько хорошо умеет читать, – так же спокойно возразил Гарет, – чтобы каракули твои разбирать. Сказал же: раз надо, напишем.

– Почему ты…

– Не нужно. – Перебил его Гарет. – Я не хочу об этом говорить. И думать не хочу тоже. Я с этим… справлюсь.

– А она?

– А она мне сама сказала, что нам не о чем переживать. Обоим. Мы оба не при делах.

И вот странно: Гэбриэл давно определился, что кроме Алисы, ему никто не нужен, и что Мария – возлюбленная не его, а брата… Но при этих словах Гарета испытал болезненный укол чего-то, очень похожего на ревность и досаду.

В пустой комнате Марокканского коттеджа служанки рассыпали по полу груду лепестков поздних роз, сушиться и стать основой для розовой воды, заменяющей духи. Запах близ открытых в безветренную жару окон стоял волшебный, и девушки собрались здесь, с рукоделием и разговорами – все об одном и том же, о братьях и Междуречье. Алиса все больше молчала, старательно плетя кружева для свадебных нарядов. Она даже Авроре не могла рассказать, что она знает и что так сильно ее гнетет, но притворяться феечка не умела, и все ее подруги догадывались: с Алисой что-то не так. Авроре лавви призналась, что давно нет известий от жениха, и это пугает ее. Аврора чувствовала, что Алиса говорит не все, но достаточно уже узнала свою своенравную подружку, чтобы не приставать к ней с лишними расспросами. Придет время – расскажет все сама. К тому же, и без того проблем хватало. С Клэр все было сложно; Габриэлла бесилась больше обычного и то и дело обвиняла девушек из свиты Алисы не в одном, так в другом грехе или проступке. То она решила поспать в саду, а из-за стены ей мешало пение Алисы, то в трапезной кто-то не так мимо нее прошел и нарочно задел, то одно, то другое… Успокаиваться Габи не желала и даже нотации его высочества не могли ее усмирить. Дикая ревность терзала Габриэллу. Иво если и появлялся в Хефлинуэлле, то только в саду Алисы да у своей невесты – как Габи ее ненавидела! К тому же штатные подхалимы и подхалимки дни напролет рассказывали ей все, что удалось узнать, подслушать и подсмотреть, а то и присочинить, растравляя и без того пылающее злобой, ревностью и обидой сердце Габи. О Клэр в эти дни в Хефлинуэлле и Гранствилле не говорили только глухонемые. Обсуждали ее красоту, юность, прошлое, положение, статус невесты скандального армигера. Возмущались (часто), осуждали (тоже часто), порой жалели (очень редко). Алиса, жалеющая и девушку, и Иво, общаться с Клэр не могла – это было небезопасно для ее репутации. Но Мина Мерфи охотно взяла на себя роль дуэньи и проводила с Клэр почти весь день, сопровождая ее в домашнюю церковь Хлорингов и на занятия, которые проводил с нею отец Северин.