По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга вторая

– Так ведь сам Бог послал нам тебя! – совершенно забыл о конспирации Жора – а ведь домработница всё ещё гремела кастрюлями на кухне.

– Сам Бог?! – ухмыльнулся Пинский. – И за чем же, если не секрет?

– Секрет – но не от тебя! – поддержал ухмылку Жора.

– Ищете кого? – «забросил крючок» Пинский.

– Не кого – а что! – со стороны полюбовался на «крючок» юноша.

– Уж, не сокровища ли, часом?

Аркадий Леопольдыч попытался сохранить ухмылку, но голос его дрогнул, и веко дёрнулось.

– Угадал!

– Газет начитались? – «спрямил дорогу» Пинский. Он уже с трудом удерживал на лице маску иронии, которая всё время норовила сползти и обнажить подлинное лицо хозяина, явно не приветствовавшего это намерение. Ну, вот, отвык Аркадий Леопольдыч работать со своим лицом.

Да и момент откровенно призывал к бдительности: денежная перспектива наклёвывалась всё отчётливей.

– Не угадал!

Аркадий Леопольдыч перестал трястись. Но и улыбаться он тоже перестал.

– Значит, вы – по другому вопросу?

Юноша ухмыльнулся.

– Нет, по тому же – но по другому адресу…

– ???

У Пинского уже не хватало слов: всё израсходовалось на переживания и догадки.

– Лесь Богданыч, опять Вы спрятались за моей спиной…

Жора укоризненно оглянулся на Федулова.

– Выйдите, наконец, из тени: общество хочет знать своего героя!

– За Вашими?!

Глаза Пинского выразительно округлились. Но не от изумления: от энтузиазма. Федотов лаконично кивнул головой. Руки Аркадия Леопольдыча зачесались ещё сильнее.

– Ну, тогда – другое дело… Тогда это – действительно серьёзно…

Пинский с трудом скрывал ликование: такой человек, как Федулов, из-за десятка-другого бриллиантов через границу не полез бы. Значит, речь могла идти только о миллионном состоянии, как минимум!

Облизнув пересохшие губы – да и то лаконично: избыток чувств в таких вопросах подозрителен – Аркадий Леопольдыч тряхнул «национальными» кудрями.

– Я готов! Я готов помочь Вам всем, чем только смогу!

– У Вас есть свои люди на юго-западной границе? – взялся за слово – и за Пинского – Федулов. – Точнее, на одном из её участков?

Заметив висящую на одной из стен карту Украины, Лесь Богданыч ткнул пальцем в точку на ней.

– Вот здесь?

Некоторое время, уткнувшись в карту, Пинский осмысливал информацию, очевидно, сопоставляя её с наличными возможностями.

– Вам нужны пропуска в погранзону – на въезд и выезд… Ну, что ж: будут! Как – это уже мои проблемы! Только…

– Сколько?

Хорошо понимая, что означает эта заминка, Федулов решил не тратить время попусту.

– Десять процентов!

– Пять – и ни процента больше! Ни доли процента больше!

В голосе Федулова Пинский как-то не услышал не только готовности к компромиссу, но даже готовности обсуждать тему и, так сказать, творчески спорить. Аркадий Леопольдыч сразу понял: явно Жора и тот, кто стоит за ним – вероятно, Спиральская – уже продуктивно «ощипали» Лесь Богданыча. Рассчитывать на повторный «ощип» «клиента» уже не приходилось: только – оплата услуг. Торг был уже неуместен. Нужны были иные варианты решения – а они пока не находились.

– Согласен, – вздохнул Пинский.

Он согласился с цифрой – но отнюдь не смирился с ней. Впереди, пусть и неясно, маячило широкое поле деятельности. Возможности для манёвра ещё не были исчерпаны. Аркадий Леопольдыч всего лишь отступил – но не сдался. Не такой он был человек.

– Кстати, господа, вы можете остановиться у меня: места хватит на всех.

Жора и Федулов молча переглянулись.

– Нет, Леопольдыч, – огласил содержание консенсуса Жора. – Спасибо за гостеприимство, но лучше этого не делать. Как-никак мы – иностранцы, а ты – ответственный советский работник Зачем привлекать к себе ненужное внимание? И, потом: у нас – вполне приличный номер в «Национале». А встретиться нам лучше всего завтра утром, в букинистическом магазине – здесь же, на Крещатике. Знаешь такой?

Пинский кивнул головой.

– В десять часов тебя устраивает?

– Вполне.

– Ну, вот и славно!

Жора старательно изобразил на лице подобие радостной улыбки.

– Надеюсь, завтра мы сможем обрадоваться уже конкретным результатам?

– Обижаешь! – ухмыльнулся Пинский.

– Тогда – до встречи!

Жора дружески хлопнул Пинского по спине, а Федулов вежливо приподнял шляпу…

… – Он и в самом деле может нам помочь?

Сомнение было первым, чем Федулов поделился с Жорой, едва только они оказались на улице. Жора искоса посмотрел на ювелира.

– Не сомневайтесь, Лесь Богданыч: если Пинский обещал – сделает! Аркадий Леопольдыч никогда не говорит просто так. Если он не может – то сразу же откажется. Хотя тип он, как говорится – «ещё тот»! «Жук» первостатейный! С таким всё время надо держать ухо востро…

Как только гости ушли, Пинский заметался по кабинету. Он думал. Он напряжённо размышлял. Он был полон идей и соблазнов. Изощрённый мозг его старательно отрабатывал одну мысль за другой. Это было видно уже по одному его одухотворённому лицу, отнюдь не обезображенному безумным взглядом.

Наконец, что-то надумав, он решительно поднял трубку телефонного аппарата.

– Барышня, коммутатор ГПУ…

Глава сорок шестая

… – А, Павел Андреич! Прошу, прошу!

Широким хозяйским жестом Кутахов указал полковнику Концову на кресло. Седалище полковника не осталось неблагодарным к любезности новоявленного главы РВС.

– Надеюсь, Павел Андреич, Вы не считаете, что я, как это говорится, «подсидел» Барона?

Всегда по-солдатски прямолинейный и решительный, генерал уже с порога «взял быка за рога». Этим вполне определённо выказывалась и готовность к скорейшему переходу к делу. Концов индифферентно пожал плечами.

– Я не считаю возможным давать оценку взаимоотношениямсвоих начальников, Ваше превосходительство.

– Похвально, Павел Андреич!

– Нет, это я – не ради похвалы, – ухмыльнулся Концов. – Просто констатирую факт. Меня интересует дело – и только дело. Если Барон решил выйти из игры – это его выбор. И я его принимаю как данность. Значит, так тому и быть. Один ушёл – другой пришёл. Естественная смена поколений. Лирика здесь неуместна.

И содержание, и форма ответа произвели благоприятное впечатление на Кутахова. Сам он так куртуазно изъясняться не мог – да и Концов был в ударе. Лицо главы РВС растянулось в довольной улыбке.

– Однако, какой у Вас прагматичный подход к делу, дорогой полковник! Что значит Европа, Париж! А я, грешным делом, полагал Вас человеком исключительно Барона, и поэтому с опаской выходил на этот разговор.

– Вы полагали меня человеком Барона? – усмехнулся Павел Андреич. – Ошибаетесь, Ваше превосходительство: я – человек самого себя. И только себе я присягал на верность. Прошу меня понять верно – и не поминать ни государя, ни России: мои слова – вне этого контекста.

Павел Андреич не лгал. Да, он заверял Барона в лояльности и даже преданности – но только до известного предела: до отставки Барона. Да и его заверения носили тактический характер: ему нужно было выглядеть человеком Барона. Нужно для того, чтобы поддерживать в Его Высокопревосходительстве готовность продолжать интриги против Кутахова и Клеймовича – на пользу третьего… в данном случае, четвёртого радующегося: самого себя. Отставка Барона и выданная тем на прощание «индульгенция» освобождали его от «клятв верности».

В стратегическом же плане Концов действительно был человеком самого себя. И чем дольше – тем дальше: чем дольше он формировался как миллионер – тем дальше он отходил от всего, что не способствовало накоплению капитала, не говоря уже о том, что могло влечь за собой его растрату. Концов, наконец-то, становился тем, кем он и должен был стать: добропорядочным состоятельным эгоистом. Но пока мундир не был снят, и, главное, пока не были сняты оковы ГПУ, ему приходилось играть роль. И – не всегда ту, какую он отводил себе сам.

– Вы ведь уже здесь не первый год представляете особу Барона, не так ли? – улыбнулся Кутахов, извлекая Пал Андреича из мыслей.

– Да, Ваше превосходительство.

«Ваше превосходительство» из уст полковника Концова нисколько не задевало Кутахова: полковник не обязан был уподобляться ротмистру Телятьеву. Держа в уме, в том числе, и эти соображения, генерал улыбнулся ещё шире.

– Ну, а теперь никого представлять не надо, дорогой Павел Андреич: наш Союз – в лице его руководства – перебирается сюда на постоянное жительство. В Сербии останется лишь наше представительство, ибо остаётся прежней дислокация основных сил РВС.

Кутахов взял паузу и задумался. Когда он зазвучал вновь, энтузиазма в нём было уже значительно меньше.

– Не хочу скрывать от Вас, Павел Андреич: наш Союз переживает сейчас не лучшие времена. Непрекращающиеся склоки, моральное разложение отдельных офицеров и даже отдельных частей, настроение безысходности… Всё это не способствует укреплению наших рядов. Но это ещё полбеды. Самое неприятное для нас сейчас – отсутствие денег. Потому, что нет денег – ничего нет! Ни конкретных дел, ни спонсорской помощи, ни авторитета в эмигрантских кругах и в кругах правительств стран места пребывания – ничего!

Он вздохнул: минор быстро перешёл в подавленность.

– Мы, конечно, не сидим, сложа руки, пытаемся заручиться согласием потенциальных кредиторов, но…

Он взглянул Концову прямо в глаза: ему, солдафону до мозга костей, это не составляло труда.

– … нужны доказательства нашей политической состоятельности! Вы меня понимаете, Павел Андреич?

Концов «понял».

– Шпионаж?

Кутахов замялся. Если он, сам прямолинейный во всём, и пытался возразить против избыточной прямолинейности Концова, то сделал это не слишком убедительно и активно.

– Ну, зачем сразу так…

– А Вы предпочитаете упаковать это как-нибудь покрасивше? – ухмыльнулся Концов, глядя прямо в глаза Кутахову. Тот не выдержал этого взгляда и смутился: Концов хоть завтра мог уйти к своим миллионам, о наличии которых у полковника в РВС не говорил только немой. А с кем тогда останется Кутахов? С Клеймовичем и его людьми?

– Ну, если хотите… если Вы так ставите вопрос – то: да! Да!

Он решительно тряхнул наголо бритой головой. Это у него получилось даже с большим эффектом, чем, если бы он тряхнул кудрями.

– Нам сейчас приходится торговать секретами, потому, что это – единственный товар, за который покупатель готов платить! Как военная сила, мы – ничто! Нам ещё только предстоит стать такой силой! А до этого, уж извините за прямоту, нам придётся старательно поползать на брюхе, преданно заглядывая в глазки хозяевам! И в этом я очень рассчитываю на Вас, полковник!

– В совместном ползании на брюхе? – не изменил усмешке Концов.

Кутахов не опешил от нахальства, хотя никому другому он не простил бы подобной вольности. Однако Концов не был «кем-то другим». Это был Концов, во многом напоминающий генералу самого себя – такой же отчаянно-смелый, грубоватый, однозначно понятный и без «интеллигентских выкрутасов». Именно такой, каких только и любил никого не любивший Кутахов.

Поэтому сейчас он лишь усмехнулся вослед концовской дерзости. Добродушно, так, усмехнулся.

– Хм… Не исключено, Павел Андреич, что и в этом – тоже… Однако – шутки в сторону… Дело, которое я намерен Вам поручить – совсем не шуточного свойства.

Концов подобрался: он хорошо, и не в теории, усвоил смысл библейской истины: «Всему своё время». Поэтому он трезво представлял себе границы допустимого в обращении с начальством.

– Я Вас слушаю, Ваше превосходительство.

Прежде чем начать, генерал походил по кабинету, собираясь с мыслями и набираясь решимости.

– Помните, Павел Андреич, по прибытии в Константинополь Вы докладывали Барону о выполнении поручения генерала Клеймовича?

Из тактических соображений – нужно было прикинуть, куда это клонит шеф РВС – Концов старательно и правдоподобно изобразил амнезию.

– Поручение? Клеймовича?

– Ну, да! Ну, помните, ещё в Севастополе он поручил Вам спрятать архив штаба армии и отдела контрразведки?

«Вспомнив», Концов звучно шлёпнул себя ладонью по лбу.

– Ах, Вот Вы о чём! Ну, конечно же, помню! Разве можно забыть, как штаб и отдел контрразведки дружно бросили меня «на съедение» «красным»!

Ответ по эффективности превзошёл вопрос – и генерал покраснел. За бесчестными делами он ещё не утратил способности к честным оценкам.

– Видите ли, Павел Андреич… Тогда была такая обстановка… «красные» уже прорывались к порту… и мы подумали… Ну, и… Вот…

Закончив весьма «красноречивое» выступление, генерал беспомощно развёл руками, словно говоря: что было – то было.

Смятение генерала удовлетворило Концова. Он своей цели добился: в очередной раз продемонстрировал начальству колючий и независимый характер, с которым надо не только мириться, но и считаться. Хотя бы – в силу исключительной ценности его обладателя.

– Я – не в претензии, Ваше превосходительство. Я – солдат, и лирика – не по моей части.

Кутахов перевёл дух и заулыбался.

– Рад слышать это, Павел Андреич. В очередной раз приятно убедиться в том, что я в Вас не ошибся. Полагаю, что ни тот… м…м…м…м стародавний инцидент, ни отставка благоволившего Вам Барона не повлияют на перспективы нашего сотрудничества? Поверьте, я ценю Вас нисколько не меньше Его Высокопревосходительства!

Судя по вовремя прикушенному языку, Кутахов едва не добавил, что он и сам уже – Его Высокопревосходительство, пусть и не по праву. Но совсем без текста он не остался – под многозначительный прищур глаз и выразительную игру бровью:

– Я умею ценить людей… Не всех, конечно…

Концов улыбнулся.

– Чтобы покончить с этой темой: можете пока считать меня в числе тех людей, которых Вы умеете так ценить!

Разумеется, Кутахов не пропустил мимо ушей это многозначительное «пока». Намёк был понят: генерал и не сомневался в том, что «миллионщик» Концов в любое время мог «на законных основаниях» отойти в сторону. Имея в виду это соображение, он благоразумно не стал развивать тему, а лишь осторожно подержался за локоть полковника.

– Вот это – мужской разговор, Павел Андреич. Честный разговор. Офицерский.

Он извлёк из сейфа бутылку «мартеля» и разлил коньяк по рюмкам.

Концов удивлённо оттопырил губу. Такой чести от Кутахова не удостаивался ещё никто: Барон и Клеймович, как «триумвиры» – не в счёт.

– Выпьем за то, что было, и, главное, за то, что будет!

Они чокнулись рюмками и аккуратно выцедили их содержимое.

– Сигару, Павел Андреич?

– Не откажусь, Альсан Палыч.

Некоторое время курили молча. Наконец, Кутахов прервал молчание.

– Итак, о деле. Как Вы уже наверняка догадались, я не зря завёл разговор об архивах. Это – товар! Валюта! Единственная наша надежда на более или менее сносное существование хотя бы на ближайшее время. Даже если агентура окажется не в состоянии добыть приличной информации, мы продадим саму агентуру. И покупатели уже есть. И не просто есть: в очередь выстраиваются.

Концов аккуратно положил окурок сигары на край пепельницы и, встав из-за стола, по привычке, словно китель, одёрнул пиджак.

– Я готов, Ваше превосходительство. Когда прикажете отправляться?

– А чего «тянуть»: завтра же и отправляйтесь!

Кутахов «приговорил вопрос» столь поспешно, словно боялся, что Концов передумает. Он и в самом деле не ожидал такой скоропостижной готовности от полковника, который был известен скрупулёзной подготовкой к операциям – за что и ценился начальством. Поэтому Кутахов и не сомневался в том, что Павел Андреич запросит несколько дней на подготовку. Одно только и радовало, что денег полковник запросить не мог: глава РВС не зря предварился «оригинальным вступлением» в духе «плача Ярославны в переложении для финансов».

Концов с достоинством поклонился и вышел. Вечером того же дня он навестил связную.

– Немедленно предупредите Центр о том, чтобы архивы в оригинальной упаковке были возвращены на место первоначальной закладки. И не позже дня нашего прибытия в Севастополь: я еду не один, а с «ревизорами». Хоть их и определили под моё начало, как тягловую силу, но это – «глаза и уши» Клеймовича. А между мной и генералом всегда существовало определённое недопонимание. Вряд ли он подозревает меня – для этого у него нет оснований. Но чтобы подгадить Кутахову, он может использовать и меня. Пусть в Киеве подсуетятся. И пусть там подготовят людей: не исключено, что я не смогу контролировать выбор кандидатур для проверки.

– Для проверки? – дрогнула голосом Наташа.

– Да! – мужественно нахмурился Концов. – Насколько я понял, перед моими сопровождающими поставлена задача не только заполучить архив, но и проверить сохранность агентуры. Такой тип, как Клеймович, вполне резонно может опасаться, что архив достался Чека со всеми вытекающими последствиями.

– Будет исполнено!

Наташа положила свою маленькую лодочку-ладонь поверх холёной руки Павла Андреича: в последнее время она не могла налюбоваться рассудительностью Концова и изысканностью его речи.

– И сегодня же!..

На следующий день в сопровождении двух «грузчиков» из аппарата Клеймовича Павел Андреич отправился в Марсель. Спустя два дня они сели на первый же пароход, идущий к Босфору и далее в Одессу: в Севастополь решили добираться пешком и окольными путями.

Этого времени органам ГПУ хватило для того, чтобы самым тщательным образом подготовиться к встрече гостей «из-за рубежа». Архивы были возвращены на место, люди на «окнах» – предупреждены и проинструктированы.

До Одессы группа Концова добралась без приключений. Севастополь тоже не стал исключением. В этом была заслуга не только «товарищей из органов», но и Концова, который не позволил компаньонам отклониться от маршрута, согласованного с ГПУ. Хотя, наслышанные о крутом нраве полковника, спутники особенно и не настаивали.

По Севастополю Концов мог пройти с завязанными глазами или, как некогда и бывало, невменяемо пьяным. Каждый камушек под ногами был ему знаком. В подвал дома, определённого Концовым тогда, в ноябре двадцатого, в качестве места закладки тайника, группа проникла, не привлекая к себе ничьего внимания. За исключением, разумеется, тех, чьё внимание она обязана была привлечь.

Когда попутчики извлекли из ниш чемоданы, Павел Андреич про себя поблагодарил товарищей чекистов за надлежащую подготовку операции: чемоданы были покрыты таким густым слоем «возрастной» пыли, что сам Фома неверующий с первого взгляда подтвердил бы факт неотлучного пребывания архивов в тайнике.

Один из чемоданов вскрыли тут же. Видимо, проинструктированный Клеймовичем, «попутчик» -капитан решил удостоверить порядок укладки документов. Концов отнёсся к этой затее спокойно и даже равнодушно.

По причине лимита времени ни до закладки, ни во время её он в чемоданы не заглядывал, и с их «внутренним убранством» знаком не был. Доказательством тому являлось содержание актов о закладке тайника, подписанных не только им, но и ушедшими в «мир иной» его тогдашними спутниками.

– Порядок! – удовлетворённо прошептал человек Клеймовича: чекисты и здесь не поленились – и восстановили «первозданный облик» «внутреннего убранства» чемодана. – Ну, что, господин полковник: теперь наугад проверим несколько адресов?

Концов равнодушно пожал плечами.

– Валяйте!

Несмотря на демонстрацию равнодушия, Павлу Андреичу было немного не по себе: успели ли чекисты подготовить разоблачённых агентов к встрече с «гостями»? Хорошо, если так. А если некоторые из агентов были ликвидированы во время ареста? Как тогда объяснишь Клеймовичу их отсутствие на месте во время проверки? Заменить же их чекистами невозможно: в досье каждого наверняка имелись фотокарточки.

Словом, Пал Андреичу было, от чего «вибрировать». Минор усугублялся ещё и тем, что информацией от чекистского начальства о реальном положении дел он не располагал.

Для проверки спутники полковника определили пять агентов: двоих – непосредственно в Севастополе, одного – в Киеве, и двоих —

на обратном пути – в Одессе. Но после некоторых раздумий, даже

без подсказки Концова, от проверки киевского адреса люди Клеймовича отказались сами. Идти вглубь страны по территории, полностью контролируемой ГПУ, им совсем «не улыбалось». В итоге третий адрес для проверки оказался также севастопольским.

Решив, что «инспекторы» не сунутся вглубь страны, чекисты не ошиблись в расчётах. Это в значительной степени упрощало задачу надлежащей подготовки к встрече гостей – и ГПУ постаралось «не ударить в грязь лицом». В этом Павел Андреич оказал «конторе» существенную помощь: в месте закладки чемоданов оставил записку с координатами. По причине ограниченных возможностей, в записке он указал лишь порядковые номера агентов – но чекистам осталось только сопоставить их с фамилиями и адресами из списка.

В итоге, всё пять адресов были оперативно «заселены» их прежними обитателями, временно изъятыми для этих целей из мест их теперешнего пребывания. Ещё до получения записки Концова чекисты – на всякий случай – подготовили всю агентуру из списка. Теперь же они имели возможность предметно работать с объектами проверки. До сведения агентов было доведено о том, что в случае надлежащего поведения во время встречи с «гостями» они могут рассчитывать на снисхождение в части изменения срока и режима отбывания наказания. Положительное воздействие этой информации было закреплено также и объявлением о том, что в случае «неправильного» поведения «агенты» могут жаловаться только на себя и собственную недальновидность.

В свете изложенного визит «гостей» из-за кордона не оказался неожиданностью для «агентов» и «курирующих» их товарищей из ГПУ. Задача «агентов» облегчалась ещё и тем обстоятельством, что «ревизоры» могли только проверить факт их наличия на месте и сличить физиономии с анкетными данными из досье. Никаких претензий к содержанию и результатам «работы» проверяющие не могли предъявить по одной лишь причине: приказом Клеймовича агентура была «законсервирована» «до востребования».

Поэтому товарищам чекистам не требовалось «легендировать» безделье агентуры. Не понадобилось и сочинять «липовые» заметки в «липовых» же номерах газет о проведённых врагами Советской власти диверсиях и терактах, комплектовать «боевые пятёрки», изготавливать «муляжи» тайников с оружием. Словом – делать всё то, что обычно делают спецслужбы для имитации кипучей деятельности своих подопечных.

И «агенты» не подкачали. Встречая гостей, они были естественны, непосредственны, не выказывали ни страха, ни показного рвения. Они позволили себе даже некоторое отклонение от чекистского сценария, по собственной инициативе продемонстрировав в момент застолья явное нежелание рисковать жизнью, которая, как-никак, а налаживалась. И это не только не вызвало у людей Клеймовича подозрений – напротив, они с пониманием отнеслись к выражению подобных настроений. В самом деле, если есть водка, есть закуска, есть тёплая баба под боком, то какого чёрта ещё надо человеку для нормальной жизни?!

В результате, все фигуранты остались довольны. «Гости» – наличием архивов и результатами выборочной проверки агентуры. Чекисты – тем, что «гости» «одобрили» их работу. «Агенты» – надлежащим поведением, которое давало им надежду на снисхождение. Ну, а Концов был доволен тем, что прошёл очередную проверку и вышел из неё не только без потерь, но и ещё больше укрепил авторитет. Теперь уже – и в глазах Клеймовича, традиционно подозревающего всех и вся…

После доклада об итогах работы генерал крепко обнял Концова – и даже прижал его к груди.

– Павел Андреич, я никогда не сомневался в Вашей преданности нашему делу!

Клеймович остался верен себе, не моргнув глазом, солгав об отсутствии у него подозрений в отношении Концова – хотя бы и в прошлом.

– А сейчас я получил ещё одно подтверждение этого! Можете считать, что с сегодняшнего дня число Ваших друзей увеличилось ещё на одного человека!

Так как это было сказано в присутствии спутников Концова по «турне» в Совдепию, похвалы Клеймовича моментально разнеслись по русской диаспоре в Париже. Павла Андреича и раньше принимали с исключительным радушием: «каждая собака» в городе знала, что Концов – феноменальный нувориш. Но теперь его принимали не только радушно, а как своего: миллионщик – и жертвует своей жизнью ради идеи! Да, ещё, где: в Совдепии!

Как итог: к восхищению состоятельностью блистательного полковника добавилось восхищение его очередными «боевыми заслугами». И это – в то время, когда аналогичные «заслуги» подавляющего большинства эмигрантов остались в далёком прошлом. Идеальный фон для подчёркивания достоинств полковника Концова…

Глава сорок седьмая

…Утром «договаривающие стороны» одновременно подошли к букинистическому магазину с разных концов улицы. Не спеша, они вошли в двери, и столь же обстоятельно начали знакомиться с раритетами, выставленными на витринах и разложенными на лотках. Так как все трое были не чужды литературы и обладали неплохим образовательным уровнем, то им не составило труда вызвать к себе доверие старого еврея-букиниста, который истосковался не столько по солидному покупателю, сколько по живому интересу к книге. Пока Федулов заговаривал старичка, Жора, будто бы внимательно листая старинный фолиант, заслушивал Пинского.