По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга вторая

И вот тут напряжение достигло критической массы – и, как и полагается по законам физики, а равно биологии, произошёл выброс энергии. Пренебрегая требованиями дисциплины, все трое кинулись рыскать по баулам и чемоданам. Вскоре их убитые физиономии составляли достойную конкуренцию лицу предводителя.

– Проклятые буржуи…

Пылая гневом, первым пришёл в себя ротмистр.

– Головой ручаюсь: их работа!

Не горя желанием принимать ставку, Концов ограничился кивком и текстом.

– Похоже, что так… Ну, что будем делать, господа?

Прежде чем окончательно «полинять», «Михеев» напоследок сверкнул глазами.

– Проверим второй адрес – что ещё делать, господин полковник…

Павел Андреич медленно встал с чемодана.

– Согласен. Только прежде, давайте зафиксируем результат нашего пребывания здесь.

С этими словами он вынул из вещмешка фотокамеру. Кое-как закрепив её на одном из чемоданов, поставленном «на попа» и временно определённом на роль штатива, Концов сделал несколько снимков комнаты и пустых чемоданов. Подельники в это время ассистировали ему: один руками и ногами фиксировал на месте чемодан-«штатив», двое других отверзали пустые чрева баулов и чемоданов и позировали с ними фотографу-любителю.

Затем Концов вынул из кармана пиджака пару относительно чистых листов бумаги, и в нескольких словах отразил в них результат осмотра «места происшествия», который все четверо скрепили своими подписями. Сложив акты-протоколы вчетверо, и водворив бумагу обратно в карман, полковник мрачно скомандовал:

– На объект номер два!..

То, что произошло на «объекте номер два», «один в один» повторило уже случившееся «на объекте номер один» – за тем лишь исключением, что на этот раз вход в потайную сокровищницу декорировал не книжный стеллаж, а огромный стальной сейф, который, после нажатия соответствующей кнопки, медленно отъехал по рельсам в сторону.

«Охотникам за сокровищами» не оставалось ничего другого, как и тут зафиксировать отрицательный результат вояжа на фотопластинках и бумаге.

– Ну, что можно сказать: «обогатились» мы сказочно! – подвёл итог Михеев. Удручённые случившимся – точнее, не случившимся – его компаньоны не захотели топтаться на больной мозоли. Да и, пожеланий они этого садомазохизма, Концов не позволил бы: он уже призвал «Михеева» к порядку, и теперь глядел на часы.

– Возвращаемся! Отрицательный результат – тоже результат. Надеюсь, Барон сумеет правильно оценить его и извлечь хоть какую-то пользу…

Обратный путь до Марселя прошёл спокойно, и незадачливых искателей бриллиантов никто всерьёз ни разу не потревожил. Всю дорогу «искатели» молчали, погрузившись в себя. Каждый со страхом ожидал «высочайшей» резолюции. Чтобы не отрываться от коллектива – и для большей достоверности образа – Павел Андреич не уступал соратникам в части демонстрации «упадка духа». Разумеется, с поправкой на статус начальника и «традиционное присутствие духа». Такое, вот, казалось бы, несочетаемое сочетание: «наличие отсутствия»…

…По прибытии в Париж Концов первым делом, даже не смыв с лица дорожную пыль, отправился на доклад к Барону.

– С нетерпением жду Вас, Павел Андреич!

Барон с протянутой для рукопожатия рукой кинулся навстречу полковнику.

– Я уж думал. Не случилось ли чего, и…

Едва взглянув на Концова, глава РВС не закончил фразы, не добежал и не обменялся рукопожатием с полковником: окаменел на половине пути вместе с протянутой рукой.

– Ничего?!

Вместо ответа Концов протянул Его Высокопревосходительству объёмистый бумажный конверт. Скрипя негнущимися ногами, Барон медленно добрался до стула и высыпал содержимое конверта на стол.

По зелёному сукну расползлись отпечатки с негативов, сделанные в одном из ателье Одессы, а также акты об отсутствии ценностей на месте, составленные на обоих объектах – «номер один» и «номер два».

Барон просмотрел акты мельком, но на фотографиях задержал внимание чуть дольше.

– Красноречивый документ…

Он усмехнулся и выронил из рук фотографию с изображением пустого чрева баулов и чемоданов.

– Весьма красноречивый документ, Павел Андреич…

Обращение по имени-отчеству свидетельствовало о том, что лично к полковнику в связи с плачевным итогом похода за сокровищами у Его Высокопревосходительства претензий нет.

– Я постараюсь использовать его надлежащим образом…

Блуждая глазами по сторонам, Барон неожиданно наткнулся на взгляд капитана – и ещё более неожиданно не отвёл свой. Но больше всего Концова поразил даже не этот факт, а то, каким был взгляд Барона: не просто уставшим, не просто обречённым – каким-то потусторонним.

Глаза Его Высокопревосходительства были красными – и наверняка не только от бессонницы. За бессонницу говорили лишь тёмные круги под глазами. Но припухлые веки говорили уже о совсем другом, не свойственном прежде Барону.

– Скажите, Павел Андреич – только честно, как на духу: а Вам, лично Вам, не надоело всё это?

Концов опешил: вопрос был явно не из ассортимента Его Высокопревосходительства. Скорее, этот вопрос подошёл бы Клеймовичу – как начальнику контрразведки.

– Вот всё это?

Барон не только не унимался: он пока всего лишь «закипал».

– Вся эта мышиная возня, которую некоторые полагают борьбой? А, Павел Андреич?

Требовательный тон Барона дополнился требовательным же взглядом его выцветших глаз: куда только делась минутной давности печаль из них?!

– Вот Вы неоднократно ходили за кордон, в самое логово большевизма, рисковали жизнью. А Вы никогда не думали: ради чего я это делаю? А, Павел Андреич?

Концов уже почти собрался ответить что-нибудь в ура-патриотическом духе с небольшой примесью фатовства, как вдруг понял, что Барон его не проверяет «на вшивость». Похоже, что Его Высокопревосходительство сам терзался раздумьями. И Павел Андреич перестроился буквально «на марше».

– Да как Вам сказать, Ваше высокопревосходительство… Разные мысли приходят на ум… Разные… Не буду скрывать, среди них попадаются и такие, что сродни Вашим…

На всякий случай Концов решил схитрить – и, как щитом, «прикрылся» Бароном.

– Но я твёрдо решил, Ваше высокопревосходительство: с Вами – до конца! Чтобы там ни случилось, а Вас я не оставлю! При этом я не могу гарантировать, что подобного не произойдёт, займи Ваше место один из двух Ваших «заклятых друзей»…

Барон мрачно усмехнулся.

– И Вы, Ваше высокопревосходительство, всегда можете быть уверены в моей преданности!

Веки припухших глаз Барона неожиданно покраснели ещё больше и увлажнились. Как он ни старался, но удержать выкатившуюся из глаза слезинку ему не удалось. Потому что выкатилась она, как и полагается в такой ситуации, предательски, застав «носителя» врасплох.

– Павел Андреич… Я никогда не забуду этой минуты… У меня просто нет слов, чтобы выразить Вам… чтобы выразить…

Барон так и не смог сказать, для чего именно у него нет слов, и что он хотел бы ими выразить. Вместо этого он только крепко пожал руку Концову.

– Да, но как же быть с людьми из Вашей группы…

В очередной раз Барон наглядно демонстрировал то, что лирик из него – никудышный. Ну, может, это – излишне суровая оценка, но «вытягивать из себя душу» Барон явно не собирался. Даже «изливаясь», за самыми неожиданными признаниями он никогда не забывал дела.

– Павел Андреич, я бы не хотел, чтобы обо мне говорили, будто глава РВС посылает людей на смерть «за здорово живёшь»…

– Ваше высокопревосходительство!..

В голосе Концова слышался лёгкий укор.

– Я уже имел честь докладывать Вам, что решение этого вопроса я беру на себя – в независимости от того, насколько успешной или неуспешной окажется наша миссия!

Землистое – особенно в последнее время – лицо Барона прояснилось.

– Благодарю Вас, Павел Андреич! В который уже раз Вы выступаете в роли моей личной палочки-выручалочки! И чтобы не выглядеть, как говорят мужики, свиньёй неблагодарной, я хочу сказать Вам: в любой момент, когда посчитаете нужным, Вы можете отойти в сторону! Я всё пойму и осуждать Вас не стану!

Концов подобрался и сдвинул каблуки.

– Благодарю Вас, Ваше высокопревосходительство! Но я пока не собираюсь отходить в сторону. А если и сделаю это, то только после Вас: сами знаете – субординация-с!

Он улыбнулся. Улыбнулся и Барон. Гнетущая обстановка, на которую дополнительным грузом навалилась и неудача похода за сокровищами, несколько разрядилась.

– Ну, что ж, Павел Андреич. Можете отдыхать до завтра… Нет: до послезавтра…

Концов изысканно благородно кивнул головой и вышел. За углом его уже поджидали «товарищи по несчастью».

– Ну, что? – не выдержал ротмистр. – Большой палец – вверх или вниз?

Концов рассмеялся.

– Что это Вас потянуло на эпитеты, ротмистр? «Большой палец»… «вверх»… «вниз»…

«Соратники» никак не реагировали на критику полковника: они ждали ответа. Они ждали решения своей судьбы. Концов не стал истязать компаньонов: не было времени.

– Прошу в мой кабинет, господа!

Когда «токари-пекари», вновь ставшие, пусть и беспорточными, но «господами», закрыли за собой дверь, Павел Андреич извлёк из сейфа три худосочных пачки.

– Как и обещал: каждому – по двадцать тысяч франков!

Пачки звучно шлёпнулись на стол. Там они долго не залежались, ибо тут же они стали добычей трясущихся рук несостоявшихся «подельников».

– Благодарю Вас, господин полковник…

Голос ротмистра дрогнул почти драматически: хоть сейчас —

на сцену. Нос его издал, пусть и менее благородный, но не менее достоверный хлюп.

– Вы – благородный человек, не то, что некоторые!

Пятясь задом к двери и по пути раболепно раскланиваясь, все трое экс-компаньонов вышли вон. Впервые за много дней Концов смог перевести дух. Что он и сделал, отдав себя во власть мягкого кожаного кресла…

А Барон, тем временем, уже ехал в посольство одной из «тех самых» стран в Париже. Он не стал откладывать выяснения отношений «на потом». То есть, Барон решил «ковать железо» в том состоянии, о котором ещё Александр Сергеич сказал: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…». Горение Его Высокопревосходительства не пропало втуне: принявший его военный атташе был откровенно напуган разъярённым видом главы РВС.

– Что случилось, Ваше Высокопревосходительство? – предусмотрительно отступил он к стене под натиском скалой надвигающегося на него Барона. – На Вас буквально лица нет!

– На мне нет? – взревел Барон. – Сейчас его на Вас не будет! Вместе со всем остальным!

– Я Вас не пони…

Договорить фразу, а с ней – и продемонстрировать благородное возмущение – атташе не удалось: в лицо его влепились с размаху брошенные фотографии «стальных комнат».

– Это и есть ваши гарантии?!

Казалось, ещё минута – и Барон одним только взглядом испепелит съёжившегося атташе. В этот момент тот сожалел лишь о том, что, как назло, в поле зрения не наблюдалось ни одной подходящей щели, в которую можно было бы забиться, чтобы переждать варварский гнев этого русского.

Но так как прятаться действительно было некуда, пришлось избрать другой метод защиты. И атташе с преувеличенным вниманием, только бы затянуть паузу, могущую оказаться спасительной, начал разглядывать фотокарточки.

Наконец, он оторвался взгляд от снимков и медленно перевёл его на Барона. Взгляд этот был весьма красноречивым: атташе был непритворно напуган. И не перспективой быть избитым Бароном, хотя это вовсе не исключалось. Он был поражён увиденным им на фотокарточке. Точнее – не увиденным там.

– Вы хотите сказать, что…

Указательный палец его правой руки сепаратно от взгляда ткнулся в один из снимков.

– Вы удивительно догадливы!

Барон уже частично взял себя в руки. Атташе повезло: ведь вместо себя Его Высокопревосходительство мог взять в руки его! И это взятие едва ли стало бы частичным!

– Именно это я и имею в виду!

Барон придавил взглядом атташе, и без того уже основательно деформированного его натиском.

– Именно это: сотрудники вашей дипмиссии в Москве обокрали нас! Обокрали, как уличная шпана в тёмной подворотне!

Несмотря на не самый подходящий момент для демонстрации благородного возмущения, атташе, сын лорда и выпускник привилегированной Военной академии, не смог удержаться от того, чтобы не поморщиться. Заметив это, Барон продублировал текст – и сделал это демонстративно громким голосом.

– Именно так, господин атташе: как уличная шпана в тёмной подворотне! Джентльмены так не поступают!

Вернувшись в исходное – вертикальное – положение, атташе сдержанно поклонился Барону. На это ушли последние остатки фирменной невозмутимости, которые ему пришлось наскрести буквально «по сусекам».

– Я немедленно свяжусь с министерством, и как только у меня будут результаты…

– Вы немедленно свяжетесь с ним в моём присутствии!

Осваиваясь на кожаном диване с беспардонной решительностью, Барон не позволил атташе озвучить свои заверения.

– Поэтому не советую тянуть время: звоните прямо сейчас!

Переживая очередное унижение, атташе постоял столбом примерно с полминуты – большая продолжительность была чревата последствиями – и дрожащей рукой поднял трубку. «Отсутствовал» он – Барон не понимал по-английски – не больше двух минут. А когда он «вернулся», лицо его было бледным, как полотно.

– В посольстве в Москве – переполох… Ограбление… Вызвана русская полиция… или… как её, там… милиция…

Барон хмыкнул.

– Ну, конечно: сами украли – сами и вызвали! Молодцы! Ловко придумано!

Он рывком встал с дивана.

– Я иду к послу!

Пока Барон добирался до кабинета посла, атташе своим звонком успел предупредить его о них обоих: и о Бароне, и о его вопросе. Но это предупреждение не помогло послу ни подготовиться к встрече надлежащим образом, ни хотя бы сохранить на лице фирменную британскую чопорность.

Решительно убрав с дороги секретаря, хотя тот намеревался всего лишь исполнить обряд представления гостя, Барон стремительным шагом вошел в кабинет посла. Тот, уже направившийся к нему с улыбкой и протянутой рукой, был остановлен тем же оригинальным способом, что и атташе: пачкой фотокарточек, с размаху брошенной в лицо.

И без того хрупкая невозмутимость посла тут же разбилась об эти фотокарточки. Поэтому бурный «обмен мнениями» имел место только в исполнении Барона. По его завершению Его высокопревосходительством была оглашена резолюция, которая гласила о том, что джентльмены так не поступают. После отказа послу в признании его джентльменом его неджентльменский поступок был квалифицирован негодяйством и свинством, а творец поступка – соответственно негодяем и свиньёй.

Частично восстановив речевые кондиции, посол не захотел соглашаться с такой формулировкой. Он заявил, что считает невозможным продолжать разговор в подобном духе. Насчёт «участия» и «духа» посол, конечно, несколько преувеличил. Если он и участвовал – то только в качестве духа, отсутствуя и лицом, и голосом. В заключение посол блеснул слезой – и куртуазно заверил Барона в том, что тот может не сомневаться в немедленном уведомлении им Форин-оффис о поведении Барона. При этом он – на всякий случай – подыскивал глазами варианты отступления: кто его знает, этого русского?!

– Не забудьте поздравить своего министра с удачей! – не преминул съязвить Барон, ногой открывая дверь кабинета. – Скоты! Союзники хреновы! Ничего, вы ещё вспомните о нас, когда «красные» надерут вам задницы!

Утрачивая последние остатки сэра в себе, посол схватился рукой за сердце и побледнел. Трубка выпала из его рук. Достойно, а равно и недостойно ответить на выпад русского генерала он не смог: голос вновь отказал ему в повиновении.

Хлопнув дверью, Барон выскочил в коридор. Вернувшись в Ставку, он немедленно вызвал к себе Концова. Когда, недоумевая, зачем он понадобился Барону уже через час после встречи, Концов вошёл в кабинет, Его высокопревосходительство не стал тянуть с «огорошиванием»:

– Павел Андреич, социалистическая революция, о необходимости которой всё время твердили большевики, свершилась!

У Концова округлились глаза и отвисла челюсть.

– Нет-нет! – махнул рукой Барон. – Я – в здравом уме, Павел Андреич! Просто – небольшое заимствование у вождя большевиков. Потому, что – в тему!

Подтянув челюсть, Концов живописно двинул бровью. Перевод Барону не потребовался.

– Да-да, полковник! То, о чём мы с Вами говорили, как о будущем, стало настоящим!

Его высокопревосходительство с размаху упал в кресло

– Хватит с меня! Надоело! Ухожу…

Последнее слово Барон произнёс еле слышным шёпотом. Наступило молчание. Не могло не наступить – после таких-то слов! Каждый думал о своём, но в чём-то – об одном и том же: что дальше? И, если мысли Барона не представляли собой загадки, ибо заняты они были только отставкой и вопросами пенсионерского быта, то Павлу Андреичу надлежало решить более сложный вопрос: оставаться или нет?

За этими раздумьями он и не заметил, что Барон, опередив его на дистанции, уже вышел из состояния задумчивости и теперь внимательно разглядывал своего офицера для особых поручений. Вероятно, лицо полковника было столь выразительным и столь наглядно отображало идущий в его мозгах процесс, что Барон не смог остаться равнодушным. По этой причине, в очередной раз изменяя себе, он даже расщедрился на сочувствие Концову.

– Я понимаю Ваше состояние, Павел Андреич – особенно в связи с заявлениями, сделанными каких-нибудь пару часов назад… Но и Вы поймите меня: я не могу и не хочу больше участвовать в этом фарсе! Хватит мне волочь крест на Голгофу: я – не Христос. Мне это – не по силам…

Сумрачный Барон потемнел лицом: изыскал, таки, резервы.

– То-то обрадуются эти негодяи…

Концов согласно кивнул головой: реквизиты «негодяев» оглашать не требовалось, а в их реакции он не сомневался. Тут они с Его Высокопревосходительством не грешили против истины.

– В связи с последними событиями и моим решением, окончательным и бесповоротным, я освобождаю Вас от всех клятв и обещаний… От всех… Думаю, что Вы сами, без моих подсказок, сможете распорядиться своей судьбой… За сим прощайте, Павел Андреич – и да хранит Вас Господь!

Барон подошёл к Концову и молча пожал тому руку, печально кивая головой. Взгляд его при этом был устремлён в район верхней пуговицы кителя полковника. Павел Андреич напоследок вспомнил устав – и даже щёлкнул каблуками. Уже выходя из кабинета, он увидел, как Барон нажимает кнопку вызова секретаря…

Глава сорок четвёртая

… – Значит, Вы убеждены в том, что представленные в музее ценности являются лишь незначительной частью того, что спрятано на Зевакинских складах?

Клеймович подошёл вплотную к Телятьеву и в упор уставился на него знаменитым жандармским взглядом.

Ротмистр боднул головой.

– Так точно, Ваше превосходительство. Тем более что…

В этот момент в кабинет без стука вошёл Кутахов. Телятьев замолчал и вопросительно уставился на начальника контрразведки.

– Продолжайте, ротмистр! – усмехнулся Кутахов. Он теперь имел право и на то, и на другое – то есть, и на распоряжение людьми Клеймовича, и на усмешку: третьего дня Барон подал в отставку с поста главы РВС, и генерал занял его место. Так что Клеймович, являясь отныне подчинённым Кутахова, при всей своей неприязни к нему, вынужден был терпеть его присутствие в момент доклада своего человека, да ещё по такому «щекотливому» вопросу.

Телятьев щёлкнул каблуками.

– Слушаюсь, Ваше высокопревосходительство!

Лицо Клеймовича искривилось, как от зубной боли: согласно табели о рангах, генерал-лейтенант не имел права на обращение к себе как к «Высокопревосходительству» – это было привилегией чинов двух первых классов. Телятьев явно перестарался в своём подобострастии.

Зато самому Кутахову подобное обращение, несомненно, пришлось по вкусу. Он даже потеплел взглядом, явно поощряя ротмистра к дальнейшему служебному рвению в том же духе.

– Итак, ротмистр?

Телятьев хлопнул глазами.

– Последними Вашими словами были «тем более что»… Тем более – что?

Кутахов улыбался едва ли не добродушно.

– Так точно, Ваше высокопревосходительство!

Мгновенно сориентировавшись в обстановке, вторым дублем ротмистр нанёс ещё один удар по самолюбию Клеймовича.

– Я имел сказать, что сами устроители выставки сообщили экскурсантам, что демонстрируется только часть найденных вещей, и у них есть все основания считать эту находку далеко не последней. Во всяком случае, Ваше высокопревосходительство, доступ посторонним лицам на склады был тут же закрыт под предлогом внеплановой комплексной ревизии. И почти тут же на склады, по слухам, нагрянули «археологи с Лубянки». Но подтвердить слухи у нас не было возможности. Однако, думаю, что они соответствуют действительности.

– Почему Вы так думаете? – сверкнув глазом, напомнил о себе Клеймович.

– Какие-то люди явно не бухгалтерской наружности на склады прибыли – в тот же день: это мы видели сами, Ваше превосходительство!

Выслушав доклад, Кутахов задумался – сепаратно от Клеймовича. Но долго отдыхать Телятьеву не пришлось.

– Значит, Вы убеждены в том, что ценности там есть – и ценности немалые?

Ротмистр не стал прятать глаз от пристального взгляда главы РВС.

– Так точно, Ваше высокопревосходительство!

Кутахов покосился на Клеймовича, словно передавая тому эстафету вопросов вместе с объектом работы. Предваряя текст, Клеймович обозрел ротмистра из-под насупленных бровей.

– Несмотря на то, что задание Вами, по существу, не выполнено, я не стану наказывать Вас. Сведения, которые Вы принесли, действительно представляют определённый интерес. Именно Вам предстоит убедиться в их достоверности, и вернуться назад уже не с пустыми руками! Так, что, готовьтесь, ротмистр!

Он повернул голову в сторону Кутахова.

– Ротмистр Вам больше не нужен, Ваше превосходительство?

Последняя часть обращения была произнесена Клеймовичем намеренно чётко и с явным акцентом на первый слог. Кутахову не оставалось ничего другого, как сделать вид, будто ничего особенного он и не услышал. Чтобы добиться этого, а заодно и лишить удовольствия конкурента, он вынужден был «внезапно заинтересоваться видами из окна».

– Вы свободны, ротмистр! – отрывисто бросил Клеймович: итогом работы с Кутаховым он был удовлетворён лишь частично. Ведь Кутахов мог прореагировать на его тонкий намёк и более непосредственно. Слово за слово – и, какой-никакой, а завязался бы обмен мнениями. А так, получается – за что боролись?!

Когда за Телятьевым закрылась дверь, Кутахов перевёл взгляд с окна на огорчённое лицо Клеймовича. Вид конкурента не мог не доставить главе РВС некоторого удовольствия – ведь тот де-факто огорчался за двоих.

– Владимир Николаич, Вы, конечно, отдаёте себе отчёт в том, что всё это…

Он кивнул головой в сторону исчезнувшего за дверью Телятьева.

– … как говорится, «вилами по воде писано». Даже, если предположения ротмистра верны, то светлый день их реализации наступит ещё очень нескоро… Если вообще наступит… А деньги нам нужны, как говорится, «ещё вчера»! Мы не можем ждать до бесконечности и надеяться на чудо! Настроение среди личного состава и так – хуже некуда! И всё – по причине недофинансирования, которое уже принимает катастрофические размеры! И незачем нам отвлекаться на эти сказки Шехерезады! Деньги нам нужны прямо сейчас! Немедленно и любой ценой!

Лицо Кутахова побагровело от напряжения и констатации горестного факта.

– Даже ценой удовлетворения требований «СтарКо»…

Клеймович взметнул голову, но возразить не успел.

– Да-да, дорогой Владимир Николаич, Вы не ослышались: даже путём согласия на ультиматум «СтарКо»! Только у них есть деньги! И только они их могут дать – и уже дают! – серьёзным политическим силам эмиграции! Хватит нам уже держать позу… и разгрузочные дни!

Камедь на лице главы РВС уже заместилась сажей, копотью и жжёной костью – необходимыми ингредиентами не только чёрной краски, но и нормального сумеречного взгляда.

– Если понадобится, за наши дурацкие амбиции и недальновидность я готов принести извинение руководителям «СтарКо»…

Кутахов выдержал паузу – и закончил тихим голосом:

– … даже – стоя на коленях…

Клеймович не выдержал.

– Но Вы только вспомните, чего они требуют! Как это?.. Ага: «абсолютная прозрачность статей расходов»! Слово-то, какое выдумали: «прозрачность»! Это значит, что мы будем вынуждены отчитываться перед ними за каждую израсходованную копейку! И тогда – конец всякой конспирации! А другое их требование: «достоверная информация о внутриполитическом и внутрихозяйственном положении Советской России»! При этом, конкретный характер требуемой информации будут определять они сами! Сами!

Кутахов молча выслушал гневную тираду Клеймовича – и огорчённо развёл руками.

– А что Вы хотите: рынок! Клиент заказывает нам конкретный товар и согласен оплатить только его, а не то, что мы можем предложить. Да и потом: как мне прозрачно намекнул их начальник департамента экономической безопасности…