Мемуары Барьериста

Гуманитарное же образование вообще выпадало из рассмотрения, так как еще до работы в НИИ я уже понимал, что развитие цивилизации в целом делает математическую, техническую составляющую комплексных знаний необходимым качеством современного человека вообще. И односторонний гуманитарий так же не полон, как и односторонний инженер. Однако инженер в принципе может на досуге с пониманием почитывать разнообразную литературу по тематике гуманитарных наук и развиваться в этом направлении довольно-таки далеко. Я лично знавал инженеров, самостоятельно освоивших до уверенного чтения латинский и японский языки. (Один из них показан в серии «ДД в НИИГОГО» под именем Вадима Чекменева, но он такой не один.) А вот много ли гуманитариев, с удовольствием читающих техническую литературу в нашем лучшем (?) из всех миров.

Далее, даже крупнейший специалист, например, по сложнейшим установкам синхрофазотронам в принципе может в свое личное время какой угодно филологией заниматься и Спинозу между делом читать (делают ли они это действительно – это другой вопрос) а вот самого-самого продвинутого гуманитария никто не допустит настраивать синхрофазотрон. Ситуация это неравновесная – гуманитарий имеет дело со словами, с невесомыми, нереальными элементами идеального мира, которые могут быть всего лишь ошибочно интерпретированы или подменены, но их невозможно сломать, и каким бы предметом ни занимался гуманитарий в своей профессии, между ним и материей всегда существенно присутствует эта аура слов. Тогда как технарь-инженер непосредственно работает с реальными, сложными, легко ранимыми машинами технических наук, непосредственно контактирует с самостоятельной, независимо движущейся «объективной» материей-природой, и меры актуальной ответственности гуманитария и технаря в содержании их работы несравнимы между собой. Ошибся гуманитарий – ну и что? Последствия могут быть серьезными, но не вдруг. Ошибся инженер – и катастрофа, «техногенная», так сказать. И вот эту объективную ответственность технаря я почувствовал неосознанно еще в Кузнецке, когда тайно от взрослых развинчивал бытовые электрические приборы, включенные по незнанию дела в сеть (Ангел-хранитель спасал?) и в дальнейшем, взрослея, постепенно умом эту ответственность понимал. А ведь эта ответственность завлекает, разве не так? В детстве из-за чтения разнообразнейших книжек был я перенасыщен невесомыми идеями сверх головы, и для равновесия естественным образом мой путь в систему комплексных, общечеловеческих знаний со школьных лет осознанно через технику и пролег.

Да, конечно, встречаются все же люди с редким двойным умом. Например, доктор технических наук и он же кандидат философских наук. Однако такие люди, к сожалению, очень и очень редки. Возможно, встречалось мне несколько, но на них не написано это, а достоверно я знал одного – это был секретарь того отделения научного общества, в котором впоследствии я состоял. В том же первом моем НИИ я столь высоко не взлетал, и открытие одностороннего развития старших товарищей моих инженеров решающим образом влияло тогда на меня.

Пожалуй, не лишним было бы вспомнить здесь кое о чем другом. Еще в дошкольные годы, как это помнится мне, в Кузнецке папаша одного соседского мальчика работал на местном аэродроме и приносил сыночку для игры, забавы (или для развития, может быть) сломанные, негодные для дела приборы и всякие штучки домой. Играли мы с тем соседским мальчиком вместе, и он такими игрушками охотно делился со мной, их было полно у него. Более подробно об этом будет рассказано в другой серии мемуаров, а здесь мы делаем вполне вероятное допущение, что те ломаемые нами «игрушки» тоже со временем повлияли на выбор жизненного пути.

Второе открытие тех жарких, горячих юных дней было связано с переоценкой ценностей в отношении моих ровесников, которые поначалу выигрывали в сравнении с относительной молодежью в НИИ, то есть с людьми на полпоколения старше нас. Сначала мне казалось, что они, ровесники, интереснее, умнее, разнообразнее научной молодежи вокруг меня, но тщательно продумывая эту тему, анализируя некоторые яркие эпизоды школьной жизни, я пришел к более обоснованному мнению насчет того, что и мои старшие товарищи в лаборатории в свои школьные годы тоже были яркими, интересными подростками и детьми, а мое первоначальное мнение весит не более, чем мнение обезьянки в одном вольере насчет того, что обезьяны в ее компании кривляются намного интереснее и умнее, чем это делают обезьяны в вольере другом.

И только одно исключение в этом уравнительном мнении есть: как бы то ни было, но мое поколение в большей мере хлебнуло в хрущевскую оттепель политического тепла. Это сделало моих ровесников более информированными, более вольными в мыслях и словах, но сделало ли умнее – вопрос. Я прекрасно помню интонации одной учительницы в школе, когда она высказала свое мнение о нашей свободе, которую имели мы. Компания юнцов после занятий в свободное время обсуждала новость о денежной реформе 1961 года. Она подошла, послушала и вдруг с открытой завистью и со счастливым лицом сказала: – «Ребята, как я завидую вам. Вы можете говорить о том, о чем мы в наше время и думать-то не могли…» Да, говорить мы могли, но делают ли людей намного умнее блики летающих слов?

Не могу гарантировать, что именно в том году, возможно, немного позднее, тема моего поколения получила неожиданное развитие во мне. Я пришел к убеждению, что Советский Союз есть чудовищная смесь идейно-политических анахронизмов со вполне жизнеспособной энергией народа, но положительные перемены следует ожидать не ранее восьмидесятых годов. Дело в том, что мое поколение, насколько я понимаю его, этой придури не потерпит, но и сделать, однако, до определенного момента не сможет ничего. Не формальная власть как таковая в больших странах, но реальная сила во всех профессиональных группах в стране принадлежит слою средних начальников, руководителей, т. е. «шефов» – если кругло сказать. Обычный нормальный возраст этого слоя – 40~50 лет. Исключения, конечно, бывают, но погоды не делают, а мое поколение вступает в эту возрастную категорию в середине 80-х годов. В это время основная масса средних шефов будет из моего поколения, а насколько я понимаю ровесников, они не станут терпеть наш советский маразм, тогда как от более старших поколений перемен не дождешься – они росли не в те хрущевские времена. И действительно, когда в ту проклятую перестройку показывали по телевидению выступления Горбачева перед «хозпартактивом» разных областей, я видел в заполненных залах в основном ровесников моих, то есть людей средних лет. Меня ужаснули их лица – непонимающие, отягченные опасением новой докуки, новой нагрузки для них. Ничего хорошего те лица не предвещали, но это были лица моего поколения, вот в чем беда.

Конечно, в те ранние 60-е годы я ожидал в грядущих 80-х годах только положительных перемен. Тот факт, что мое поколение обрушило страну, конечно же, был неприятен мне. Но я не виню людей – бывают задачи в принципе нерешабельные, бывают задачи хотя и в принципе решабельные, но неосуществимые в силу объективных причин. Скорее всего, устойчивый, развивающийся социализм при современном развитии цивилизации невозможен в силу подобных причин. Жалко ли, не жалко ли мне нашу былую страну, но я никогда не забуду то удивительно светлое чувство, с каким я впервые увидел огромный, трепещущийся в руках у людей наш живой Триколор. Боже мой, подумал я тогда, теперь никто не спросит у меня, учил ли я «историю КПСС». Однако достичь такого результата в принципе можно было бы и не обрушивая страну. Так умным ли было мое поколение, или же нет?

Однако вернемся в то древнее ныне НИИ. Проработал там я около года. Получил огромный опыт, развился, повзрослел, но к барьеру недоверия добавился новый устой – теперь уже недоверие к высшей школе и твердое решение с дипломом о высшем образовании не спешить. Другими словами:

Хотя и развивался

Герой наивный наш,

В душе его остался

Серьезный ералаш…

ГЛАВА 14. СУЕТА СУЕТ

Примерно через год после окончания школы по сумме своих анамнезов и медкомиссий я получил от армии отсрочку, затем, через несколько лет – еще одну, так что в армии служить не приходилось. Это не радовало меня. Я понимал, что в десантуру я не гожусь, но в армии есть тьма нестроевых должностей – почему бы и нет. В военном столе по месту работы меня сразу же зарегистрировали по наименованию должности «лаборант» и приписали к определенному роду войск согласно профилю НИИ, а это технически насыщенные войска. Таких как я, наверное, там много. Да и в любом случае я настолько устал от всех этих своих благомерзких освобождений от физкультуры, что, чувствуя себя практически здоровым, готов был вполне патриотично хоть три года по тогдашнему сроку призыва по течению в армии плыть. Врачи в медкомиссии удивлялись моему нежеланию педалировать свои болячки, как это стало уже входить в моду в те времена. Тем не менее отсрочку они мне дали, и в конечном счете остался я «негодным в мирное время», но годным в военное к нестроевой.

В последующие годы на работе мне часто встречались ребята, отслужившие либо в этих, либо в близких по степени секретности и техноемкости войсках. Они охотно делились впечатлениями, которые мне надлежит по другой линии мемуаров отобразить, отчетливо отделяя то, что видел и трогал сам, от того, что только слышал от заслуживающих доверие лиц. Здесь же важно лишь то, что сумма этих рассказов слилась во мне в некоторый объединенный образ этой службы и в сумме с неполной, однако надежной подготовкой по НВП, которую я уже в своем месте упоминал, этот образ создал иллюзию, будто служил я сам. Стал я со временем сочинять еще одну любимую повесть «Вадимира» – и в ней для полноты характера героя он должен был быть парнем здоровым, свое отслужившим, сержантом запаса, наконец. Но эта повесть тоже никогда не увидит свет – я не рискну ничего специфического об армии публиковать, ни разу реально эту шкуру не натянув на себя. Вообще я сочиняю подобные повести только для того, чтобы стабилизировать собственные суждения о предметах условного бытия – это конспекты моих впечатлений, а форма растет как трава.

Для закрытия темы об армии расскажу, чем кончилась моя военная обязанность спустя много лет. Повадился наш военкомат вызывать запасников для нелепых своих поручений – главным образом разносить повестки шоферюгам по случаю уборочной на целине. Возможно, и другие повестки бывали, я не обучен приказы начальников изучать. Наглость военкомата при этом на знала границ. Приходишь вечером домой – ан дома повестка, явиться в военкомат к 8.00, дата – завтрашнее число. Ладно, если к 10.00 – успею на работу толком позвонить, но 08.00 – беспредел. Дел на работе гора, договоренность со смежниками, оборудование ставится на ППР и т. п. и т.д., сроки поджимают, всё невпроворот – но военкома это не касается, повестки рассылаются так, как если бы люди бродили по плацу и ждали команды ОТДЕЛЕНИЕ – -В ДВЕ ШЕРЕНГИ – СТАНОВИСЬ! Явишься в военкомат и маешься там вместе с другими такими же «партизанами» полдня, пока ленивый тыловой капитан или более толстый майор не раздадут по десятку (!) повесток в руки, и до завтра чтоб ррразнести! Мне, как бывшему почтальону, такое количество корреспонденции в одной доставке было просто смешно. Другие же «партизаны» почтальонами не были, но матерились они по этому поводу – будь здоров!

Однажды оказался я в каком-то кабинете военкомата, с какого такого дубака – не припомню уже. Там оказался человек моих примерно лет, абсолютно штатский по виду и с таким выражением лица, что я сразу понял – родной! Либо научный работник, либо с райкома мужик. Между прочим, и в крепких парткомах, и даже в райкомах попадались люди с очень умными лицами – и не нужно видеть в партийной стране один только гадостный шлямм. Так что отвел я душу, рассказал я ему, не раскрывая, разумеется, содержание своей работы, что связан на работе со множеством занятых делом людей, практически никогда не болею, и люди тоже планируют время для контактов со мной. Если бы повестки приходили хотя бы за день до явки в военкомат, я мог бы спокойно перепланировать день, только лишь и всего. Товарищ внимательно выслушал, подумал, спросил фамилию.

– Рядовой запаса Дубеев.

– Хорошо, до свидания. Я попробую что-нибудь сделать.

– До свидания. Спасибо на добром слове.

Больше того человека не видел я никогда, но что бы вы думали – ни одной повестки с тех пор лично мне не пришло. Лично мне это было удобно, но и этот случай можно вставить в серьезную критику СССР. Гарун-аль-Рашидам нужно не шляться инкогнито по базарам впотьмах, эпизодически что-нибудь в частностях поправляя, но устанавливать общие разумные порядки в стране. Разве это не так?

Отскочим снова назад из застойных семидесятых в ранние шестидесятые годы. Записался было я однажды в литобъединение одно, но после всего лишь нескольких занятий перестал ту литстудию посещать. Запомнились мне оттуда три лица. Одна дева задумчивая, в зеленом платье, с густыми длинными, ниспадающими почти до пояса тяжелыми потоками прекрасных золотых волос. Она томно и недоступно смотрела ни на кого, ей не хватало только гребня золотого да блестящего рыбьего хвоста – было бы самое то. Вторая была дама более опытных лет, в очереди в кассу гастронома после работы по вечерам она только мягкостью вежливости своей могла бы заметной в очереди стать. Вскоре, когда я пришел в тот кружок, в программе занятий было прослушивание «по радио» – по радиотрансляции то есть, какой-то передачи на какую-то литературную тему – забыл я, о чем конкретно была там речь.

Компания из нескольких человек слушала с подчеркнутым вниманием эту, как мне казалось, галиматью. Не успел я по окончании передачи разинуть свою пасть для суждения о радиотрансляции как источнике вербальных помех, как все общество бросилось поздравлять эту скромно сияющую даму. Она оказалась автором и исполнительницей передачи, одновременно руководительницей нашего кружка. Третьим запомнившимся лицом был весьма неопрятный, растрепанный мужчина, муза которого водила его по пустырям и напевала ему сатирические стихи в адрес администрации района по поводу захламленности территорий, видимых гражданам с дорог. Еще они, участники кружка, как-то непонятно высказывались о поэте Сосноре. Я перестал посещать тот кружок и до сих пор остаюсь в полном неведении относительно того, на какую такую мозоль советский поэт Виктор Соснора, в то время еще молодой, им тогда наступил.

Были и другие события в той моей видимой жизни. Так, один приятель однажды дал мне на одну только ночь стопку машинописных страниц со стихами неизвестного ни мне, ни ему, никому поэта. Первые же бесхитростные строки покорили меня:

Ветер Чикой наполнил

Шорохом птиц полночных…

или вот это:

Вчерашняя девочка Света

Родила мне чудесного мальчика,

С волосами как крылышко света

На голове одуванчика…

Ксероксов не было тогда и в помине, поэтому я мобилизовал двух девиц, и они шустро переписали в тетрадку все. Я не знаю, смогу ли сейчас ту тетрадку найти. Некоторые стихи я долго помнил наизусть. Ничего не поделаешь, против времени не попрешь. «Руслана и Людмилу» я тоже помнил когда-то всю наизусть, а теперь знаменитое вступление к этой поэме – и то перевру, пожалуй. Так что если я до сих пор практически полсотни лет помню из той тетрадки отдельные строки стихов и одно стихотворение полностью – значит, это не бананаль. Увы, простой поисковик Яндекса не отзывается на знакомые строки, а проводить более полное исследование я ленюсь – тем более что определение «стихи неизвестного поэта» весьма романтично звучит.

Стал я в те годы глубже забираться в леса, ставил в лодке палатку… В общем, довольно содержательно жил – для случайного взгляда со стороны. Но барьер, тот самый барьер, постоянно стоял в душе. Есть мотыльки, кои ночью летят на свет, но есть и такие, кои от света летят в полумрак. Так и меня относила гармония собственных чувств прочь от тех сияющих сил, которыми так исполнены авторитеты, влияние, власть. Слишком много лицемерия было в этом во всем. Непонятные «взрослые люди» детства стали непонятными «авторитетами» юности, и развитие далее по тому же вектору шло.

ГЛАВА 15. ЗНАКОМСТВО С ЭВМ

Примерно через год с момента моего поступления на работу в НИИ я получил предложение перейти в другую организацию лаборантом на вычислительный центр, точнее – в группу обслуживания ЭВМ, близкой по техническим характеристикам к ЭВМ Урал-4. Трудно передать теперь словами, что значило это предложение для меня. Грубо говоря, тогда лишь весьма небольшое меньшинство от населения даже промышленных городов имело надежное представление об этом предмете, большинство же народа могло судить о свойствах и возможностях ЭВМ только по тем восторгам, которые фонтанами плескались на страницах фантастических книг. Чего стоит одна лишь только дискуссия в рамках официальной идеологии о том, может ли «машина мыслить»… ой, не могу. Имел ли надежное представление об этом предмете я? Отнюдь. Едва ли у меня была возможность такое представление иметь, ведь только работая на вычислительном центре, узнал я подробность, которая почему-то упрямо ускользала от авторов фантастических книг – оказывается, не один лишь только электрический флюид пригоден к использованию в качестве активного носителя информации для вычислительных машин.

Для этой цели вполне годится также какой-нибудь достаточно кондиционированный газ, тот же сухой, очищенный сжатый воздух и т. п. Существовала уже техническая отрасль пневмоника, которая отличается от пневматики так же, как электроника от электрики, и пневмонические вычислительные устройства выгодно отличались от электронных во многих отношениях, как то: – простота изготовления и эксплуатации- то есть почти во всех отношениях дешевизна; способность работать в немыслимых условиях окружающей среды – температуры, вибрации, радиации и т.п.; сравнительно небольшие габариты при равной вычислительной мощности устройств. Если мне не изменяет память, в те годы чехословацкие экспериментаторы ухитрялись вкладывать в один кубический сантиметр пневмонического процессора до двух тысяч пневмонических логических элементов – и это в то время, когда примерно такое же количество электронных логических элементов ЭВМ (включая сюда малогабаритные полупроводниковые диоды) едва размещалось в шкафу. Возможно, что тот чехословацкий кубик работал тогда неустойчиво – но зачем напрягаться, пусть будет в кубике только сто элементов, все равно ведь по тем временам подобный процессор – чемпион. Даже по быстродействию в те годы электронная вычислительная техника только обещала еще превосходство, но далеко не имела его. В то время следовало ожидать, что наибольший успех будут иметь комбинированные вычислительные агрегаты на основе различных технических баз, однако история техники упростила всю эту ситуацию до состояния наших дней. В настоящее время комбинированные системы типа «механика+электрика+…+пневмоника» занимают уже определенные ниши цивилизованной технической среды, а в те времена конкуренция пневмоники и электроники была значительно жестче, нежели теперь. Я об этом не знал, следовательно, знатоком вопроса не был, но фантастики начитался до самых до ушей и сразу повел себя на вычислительном центре наподобие морской новорожденной черепашки, едва добежавшей по песку до воды.

Самое странное – это то, что мои новые товарищи приняли этот тон, и многое ошибки и просчеты в работе, о которых теперь вспоминаю я с чувством стыда, как и на прежнем месте работы, стали прощаться мне. Формально мои обязанности поначалу заключались только лишь в том, чтобы готовить к эксплуатации на ЭВМ радиолампы (то есть на специальном стенде их «тренировать») а также ремонтировать выходившие из строя логические ячейки и поддерживать исправный запас таковых. Вскоре стал я участвовать в тестировании самой ЭВМ, ездить с незначительными поручениями в другие организации и т. п. Шаг за шагом подрастали должности и зарплата, года так через два был я уже электромехаником 5-го разряда, и на работе считалось естественным, если в рабочее время читал я литературу по кибернетике и ЭВМ с такой же свободой, как это делает инженер. Интереснейшую производственную и общественную жизнь того коллектива подробно я в других линиях опишу, а здесь отмечу лишь то, что я редко место работы менял. После этого ВЦ работал я в Отделе Математических Методов Исследования (ОММИ) другого крупного предприятия также на ЭВМ, затем на том же предприятии в Отделе Главного Технолога, тоже по линии ЭВМ. Оттуда я и на пенсию ушел. Примерно половина моей работы на том последнем предприятии описана в серии «ДД в НИИГОГО»

Прощаться с коллективом грустно всегда. Помню разговор об увольнении с руководителем первой моей лаборатории в том первом после школы НИИ. Я прямо сказал, что отнюдь не только повышение зарплаты является основной причиной перехода в другое НИИ. Там – ЭВМ. А здесь ЭВМ еще нет, и когда она будет, очень трудно сказать. – Я понимаю вас, – грустно сказал пожилой человек, вложивший в отраслевую науку всю свою жизнь.

Добавим-ка мы сюда ложечку дегтя, и не в последний, к сожалению, раз.

Как известно, любая ЭВМ, вплоть до самых-самых продвинутых современных включительно, состоит из так называемых «элементарных деталей» подобно тому, как из отдельных деталей состоит любое техническое устройство, система водяного отопления, например, или водопровод. Характерно, что детали водопровода в современном мире являются все типовыми и взаимозаменяемыми, то есть при соответствии номинальных параметров в одну и ту же позицию ставятся они без подгонки, или, в крайнем случае, подгонка минимальная и тоже заранее оговорена. Поскольку детали квартирного водопровода достаточно велики для того, чтобы их можно было удобно брать в руки, то имеется реальная возможность легко переделывать внутреннюю разводку в домовладении согласно удобству жильцов. Примерно такое же положение с размером деталей было на первых «ламповых» ЭВМ.

Первые поколения тех еще «ламповых ЭВМ» отличались от нынешних рядом особенностей, и прежде всего тем, что размеры тогдашних элементарных деталей для ЭВМ весьма отличались от современных. Как известно, наименьшая функционально значимая часть современных ЭВМ, именуемых «компьютерами» уже лет тридцать, то есть так называемый «логический элемент», по своим современным размерам сопоставима с каким-нибудь микробом, а то и поменьше его. В качестве отдельных предметов такие элементы не существуют, материально они представляют собою специальным образом обработанные световым, ультрафиолетовым, электронным и т. п. точно сфокусированным лучом микроскопические участки специальных поверхностей на кристаллах, смонтированных на подложках и залитых компаундом в виде микросхем. Таким образом, владелец компьютера лишен практической возможности как-нибудь по своему желанию их переставить, переменить, перекоммутировать и вообще вмешаться в конструкцию компьютера на уровне тех микроэлементов, из которых тот состоит.

На первых же, так называемых «ламповых» ЭВМ (и в значительной степени на последующих поколениях т.н. «полупроводниковых» ЭВМ) положение было принципиально иным. Логические элементы тех ЭВМ изготавливались радиомонтажным способом на специальных каркасах, пластинах и т. п. из так называемых «радиодеталей», а радиодетали в те годы по своим габаритам, форме и весу были сопоставимы с пуговицами, чашками и т. п. То есть их можно было без затруднения даже руками брать (а мелкие – пинцетом) и впаивать куда подскажет душа. В одном каркасе монтировался либо один составной сложно-функциональный логический элемент ЭВМ, состоявший из примерно десятка-двух простых радиодеталей, либо несколько элементов попроще, с меньшим количеством радиодеталей в них. Такой укомплектованный каркас обеспечивался разъемом для соединения с общей схемой и назывался «ячейкой» ЭВМ. Сама по себе ячейка представляла собою законченное произведение радиотехнического производства. Их разрабатывали разработчики ЭВМ, для каждого типа ЭВМ отдельно. Обычно для ЭВМ разрабатывалось десятка полтора типов ячеек, они были взаимозаменяемыми в рамках своего типа, а если какую-либо ячейку нужно было дополнительно настраивать по месту включения, то это оговаривалось в технической документации на ЭВМ.

Эти ячейки в определенном порядке вставлялись своими разъемами в общий большой шкафообразный каркас с лицевой стороны ЭВМ, разъемы каркаса с обратной стороны соединялись монтажными проводами примерно так, как это делалось в радиоприемниках тех времен, с тем лишь отличием, что ячеек в средних ЭВМ были тысячи, в больших – еще больше, разъемы бывали, например, и 14-ти, и 16-ти, и 22-х контактными, металлические шкафы с этими каркасами образовывали ряды, и любой контакт любой ячейки в любом месте этого ряда шкафов имел и право, и техническую возможность быть соединенным посредством контактного провода с любым контактом любой другой ячейки этой ЭВМ, если таковое соединение сочтет за благо произвести человек с паяльником (или с другим, специальным, инструментом) дорвавшийся до ЭВМ. В число таких людей со временем вошел и ваш покорный слуга, а приглашен он был на ремонт ячеек, извлекаемых по причине неисправности из ЭВМ. А выходило из строя в день иной раз и несколько штук. (Обычно просто радиолампы «садились». Это пустяк.)