В тени больших вишневых деревьев

– Ракета, – показывая ее духам, – чарс, – но уже он не кричал, и в его голосе не было столько уверенности и наглости, как в начале, в нем чувствовались нотки страха, который вместе с ненавистью, блестящей в черных глазах, проник и к нему в душу. Эти ноты хоть и были ели уловимыми, но они, тут же, холодком, пробежали по спине Пожидаева, и слившись с «тихой тревогой», защемили в сердце, превращаясь в страх.

Краем глаза, Пожидаев увидел, как из полумрака, где были ступеньки, выплывает вороненный ствол – это был дух, который остался на верху. Через секунду показался и он, «вороненый ствол» оказался буром*, который тот сжимал в своих руках. Моджахед улыбался, оголяя желто-коричневые зубы, подобно хищнику, который радуется тому, что его жертва уже никуда не денется. С этим подобием улыбки он произнес:

– Дасти*, шурави, – при этом он махал стволом вверх и вниз, показывая, чтоб они подняли руки вверх. Эта «улыбка», наполненная злостью, и еще чем-то демоническим, тут же дала обильную пищу страху, и он, приобретя невероятную силу, сковал все члены у Сергея, а в сердце он воткнул свое жало, наполнив его щемящим холодом. Время остановилось…

Пацаны стояли в цепочку, как и вошли: первым стоял Гера, за ним Сергей, и справа от него, рядом с выходом, Игорь, а вороненный ствол, в нескольких сантиметрах, смотрел ему в висок. В руке Сарычев держал ракету, Алехин держал мешок с ними, а у Пожидаева была только банка сгухи в кармане.

Эта «улыбка» мгновенно заразила других духов, и они тоже «заулыбались», и тоже оголили свои зубы на черных лицах; в комнате началось движение, афганцы как то медленно стали вставать с тюфяков, наверно думая, что пацаны никуда уже не денутся, а может это просто так казалось Сергею. Несмотря на требование моджахеда, никто из пацанов не поднял руки, Сергей может быть и поднял бы их, но они налились свинцом и были не подъемными. Но душман особо и не требовал этого, он лишь только продолжал «улыбаться»…

Сознание Пожидаева, скованное страхом, опять не выдавало никакого решения, в голове крутилось только одно слово: «Пиз… ц». «Дребезжащий» повернулся лицом к нему, в руке у него блеснул нож, и как-то медленно размахивая им, наверное это опять так казалось Сергею, он вкрадчиво продребезжал:

– Шурави, – и тоже «заулыбался»…

В эту секунду Алехин уронил на пол мешок с ракетами, дух с буром перевел свой взгляд на него, и тут-же Игорь ударил рукой по винтовке,… но промахнулся, афганец, среагировав, поднял ее вверх. Рука, описав дугу, и не встретив никакого сопротивления, еще не успела вернутся в исходное положение, как раздался щелчок затворной рамы – осечка. Моджахед, не ожидавший такого поворота, несколько замешкался, и опустил ствол, пытаясь перезарядить. В это мгновение Алехин ударил его изо всех сил в лицо. Афганец упал на ступеньки навзничь, нелепо раскинув руки, и выронив винтовку – было понятно, что он потерял сознание.

Одновременно с этим, Героин, наотмашь, тыльной стороной ракеты, заехал в лоб «дребезжащему», который уже положил руку на плечо Пожидаева, и приблизил нож к горлу. Тот, также, вскинув руки вверх, упал на землю, но сразу же начал подыматься, из рассечённого лба, тонкой струйкой по лицу побежала кровь. Остальные афганцы, тот час бросились на мальчишек…

– Лягай суки! – раздался душераздирающий вопль Игоря, поднявшего руку вверх, в которой держал эфку, другую руку он вытянул перед собой, демонстрируя сорванное кольцо. Увидев гранату и услышав вопль разведчика, духи замерли в тех позах, за которыми, застал их крик Алехина.

– Лягай суки! – еще раз проорал он, и начал махать эфкой, угрожая этим, что сейчас бросит ее. Скорее телодвижения Игоря и его интонация, а не смысл сказанного, дали понять моджахедам твердое намерения разведчика, и по тому как он это делал, у них не было сомнений – он ее бросит… Они, спасая свои шкуры, начали по одному укладываться на пол…

Тут же Сарычев начал скручивать колпачок с ракеты, и схватившись за выпавшее кольцо, он прицелился в лежачего «дребезжащего». Потом, глянув на пацанов, выпалил скороговоркой:

– Как только выстрелю, бежим, – и сразу добавил, – лежать суки!…

Гера промазал, он просто не удержал ракету в руках, она была мощной, и с руки ее пускать было нельзя, только с упора, поэтому, при выстреле, ее конец задрался вверх, а сам огонь ударился в противоположную стену. Отскочив от нее он пролетел жужжа и шипя над головой Пожидаева, и опять ударившись о стену, полетел уже наискосок, в противоположную сторону. Комната наполнилась ослепляющим светом и белым дымом, дальнейшее движение горящей ракеты ребята не видели…

Они, словив «зайчиков», практически на ощупь выбежали в комнату, с которой все началось. Остановившись на секунду, чтоб немного навести «резкость», мальчишки с трудом начали различать друг друга – их лица исказило чрезмерное волнение. Сквозь белые пятна в глазах, Сергей увидел, что в одной руке Алехин держит гранату, в другой бур – он его схватил на автомате. Керосиновая лампа, так и продолжала мирно чадить, закапчивая и так уже черные стены, и чайник, некогда принадлежавший ОКСВА, так и продолжал мирно стоять, выглядывая из полумрака серым дюралюминием. Не говоря ни слова Игорь развернулся, и через секунду оказался возле светящегося прямоугольного проема – граната полетела в сторону распространяющего света… Как только Гера, на ходу, непонятно зачем, захлопнул за собою дверь – она, тут же распахнулась настежь, скрипнув ржавыми петлями, выпустив наружу остатки ударной волны, би звуки разорвавшейся гранаты…

Все два километра они бежали молча, не оглядываясь, и наверное, побили все свои мыслимые и немыслимые рекорды по скорости. Уже подбегая к нашей колючке, Игорь заметил у себя в руке тяжеленный бур – он просто разжал кисть руки, и английская винтовка растворилась в ночной мгле. Ребята свистнули, как условились, караульному, и перелезши через лаз, направились в сторону расположения полка.

– А бакшиш*, пацаны? – окликнул их постовой. Они остановились. Пожидаев задумался на миг, припоминая, что он обещал бойцу, он совершенно не чувствовал банку сгущенки у себя в кармане, и похлопав по ним руками, махнул ему. Караульный подбежал к ним, и хлопая удивленными глазами, спросил:

– Что с вами мужики? Почему вы такие бледные, и что так тяжело дышите? Что случилось? Я вроде как слышал, что то рвануло где духовская застава. – Сергей молча протянул ему банку сгухи. Постовой взял ее добавив – А чарс есть? – но Пожидаев уже быстро шагал от него, пытаясь догнать разведчиков…

Войдя в поварскую каморку, Сергей сразу же полез на потолок, там, в заначке, стоял солдатский 12-ти литровый термос с бражкой. Гера принял его у Пожидаева, сразу же, начав разливать брагу по кружкам. Пожидаев, спустившись вниз, схватил кружку, и как только оторвал ее от стеллажа, увидел, что она неконтролируемо стала летать по воздуху, разливая драгоценную жидкость. Когда кружка описала пару-тройку кругов в пространстве, истратив на это больше половины содержимого, Сергей, с криком «Бл..ь!», швырнул ее в стену, и стойкий запах брожения наполнил подсобку.

– Сядь Серый, отдышись, делай глубокие выдохи, успокойся, сейчас попустит, – наставительно-успокоительно сказал ему Гера. Это были первые слова, с тех пор, как он крикнул на духов «Лежать суки!». Выпив кружку залпом и налив себе еще, он добавил: – А откуда взялась граната Игорек?

– Да здесь в коморке взял, на полке лежала, когда ракеты в мешок клали, чисто механически, на всякий, вон там еще РГДшка* лежит, и он указал рукой где отсвечивая цветом хаки лежала граната.

– Ты нам жизни спас, – и ответил Гера.

– Да ладно, – отозвался он, и они замолчали…

Только примерно через час Серого перестало трясти, и он смог выпить первую кружку браги, потом еще одну, потом еще и еще… Втроем они почти опустошили термос на две трети, но были совершенно трезвы, и за все время не проронили ни слова. Наконец, затянувшееся молчание, прервал Гера, и смачно выругавшись произнес:

– Завтра пойду к взводному, и сравняем этот гадюшник с землей, ни одна падла не уйдет.

– Успокойся Героин, никуда ты не пойдешь, что ты ему скажешь, какого хрена мы там ночью делали? – ответил ему Игорь. – Вот то-то, никуда мы не пойдем, и для всех нас будет лучше, если кроме нас троих, ни одна душа не узнает об этом. Да и сам рассуди, то не духи были. Во-первых, у них из оружия только один бур, да и тот говно, хотя я ему жизнью обязан. Во-вторых, вспомни духов, этих фанатичных придурков, разве моя граната остановила бы их? Да они бы нас порвали бы как Тузик грелку, на лоскуты, на память себе бы резали. Это какие-то залетные дехкане, правда какого хрена они делали на сарбоской точке ночью? А зачем мы им понадобились, это не трудно объяснить, продали бы в банду по сходной цене, или бы изнасиловали, кишки бы на шею намотали, засунув наши гениталии в рот, а может бы в рабы к себе забрали, в общем вариантов уйма, как трех дебилов без оружия наказать.

– А куда делся Анзур, ведь когда мы бежали его на посту не было? – впервые за все это время, заговорил Сергей. Толи бражка ему язык развязала, толи шок, в котором он, на самом деле, до сих пор пребывал, постепенно растворился в стенах родной коморки, кто знает. Но только когда он вернется домой, ему очень часто будет снится этот постовой Анзур, и эта «улыбка», «дребезжащего», похожая на улыбку смерти.

– А хрен его знает, – ответил Гера, и добавил, – а ты почему Игорек «Лягай» закричал? – и расхохотался.

– Не знаю, – ответил Алехин, и тоже покатился от смеха. Тут же к ним присоединился Пожидаев. Пацаны не могли успокоиться минут сорок, они плакали от смеха во все глаза, порой задыхаясь от нехватки воздуха, иногда они вроде успокаивались, но потом новый взрыв хохота сотрясал стены подсобки… Стрессу нужно было выйти наружу, и нервная система включила защиту, освобождая ребят от него смехом. А может это их душа радовалась, что они не погибли в страшных муках? Кто знает…

Наконец, еле-еле успокоившись, Игорь серьезно произнес:

– Пора возвращаться в палатку, скоро подъем…

*Вольнонаемные женщины – в состав ограниченного контингента, так же входили и гражданские лица, которые заключали контракт с министерством обороны, для выполнения определенных работ. Вольнонаемные женщины и мужчины в боевых действиях не участвовали, а лишь только помогали военным в жизнеобеспечении 40-й армии. Были востребованы профессии такие как повара, медсестры, врачи, продавцы, строители и многие другие.

* * *

*Чеки – чеки внешпосылторга, своеобразная, параллельная валюта существовавшая в Союзе до 1988г.

*Дукан – название магазина в Афганистане

*Кэшээмка – командно-штабная машина на базе БМП

*Гиацинт – дальнобойная 152мм пушка.

*Зампотыл – заместитель командира полка по тылу

*Точка – застава, обычно состоящая из одного взвода или отделения.

*Сарбос – солдат афганской армии

*Колючка – забор из колючей проволоки

*Дехканин – земледелец, крестьянин

*Пятдесятка – ручная, осветительная ракета, диаметром 50мм

*Ганджибас – гашиш

*Дувал – глинобитная стена

*Шурави – советский солдат

*Як дуст – друг

*Бача – пацан, мальчик, молодой человек

*Нест – нет

*Бад – плохо

*Хероуп – нехорошо

*ОКСВА – ограниченный контингент Советских войск в Афганистане

*Читраль – головной убор

*Шарваль-камиз – длинная, до колен рубаха из грубой ткани

*Бур – английская дальнобойная винтовка, оставшаяся с времен когда Афганистан был английской колонией.

*Дасти – руки вверх

*Бакшиш – подарок

РГДшка – наступательная граната РГД-5

Глава IV

Как только ушли разведчики, Сергей, тут-же отключился, хотя казалось, спать совершенно не хотел, но огромное количество выпитой бражки, хоть и не опьянило его разум, но зато выключило, как будто, кто-то в мозгу дёрнул за не видимый рубильник. Все попытки алкоголя пробиться вглубь сознания Сергея, были безуспешны – нейроны, скованные стрессом, держали мертвую, круговую оборону. По мере усвоения веселящего напитка, с каждой минутой, концентрация спирта в крови увеличивалась, и дойдя до критических показателей, алкоголь, просто чисто физиологически, подавил всякую активность мозга. Что то подобное стало происходить и во внешнем мире, и в сознание Пожидаева, кто-то настойчиво стал пытаться проникнуть, только это уже была не бражка…

Где-то с неделю назад, зампотыл, приказал хранить хлеб в подсобке у Сергея, т.к. хлеборезка часто подвергалась разграблению нарядом по столовой. Как обычно, в пять утра, привезли хлеб из 101 полка, где была своя хлебопекарня, и который находился в пяти километрах от 12-го Гвардейского. Прапорщик Гуляев, на автомате, постучался в подсобку, зная, что там спит Пожидаев. В ответ на первый стук – тишина. Тогда, прапорщик, постучал более настойчиво по двери, косточками пальцев – глухо. В третье попытке, разбудить повара, были уже удары кулаком, в сопровождении негромких выкриков: «Серега вставай! Серый проснись! Открой дверь!» – безмолвие. Четвертый приступ двери, был в виде долбежки её яловым сапогом, кулаками и криками: «Рядовой Пожидаев подъем! Встать! Открой падла!» – тишь да гладь. На пятой попытке, Гуляев вообще озверел, и даже не от того, что сильно хотел спать, т.к. всю ночь прождал в очереди за хлебом, а из-за того, что какой-то чижара, спокойно дрых в коморке, а он, целый прапорщик, заместитель начальника столовой, вынужден тут плясать, возле закрытой двери. Гуляев дубасил по двери рукоятью пистолета, руками и ногами, вопя проклятия и угрозы, призывая в свидетели двух, рядом стоящих солдат, утверждая, что он, все же, откроет подсобку, и убьет Пожидаева, пристрелит как собаку…

Дверь звенела, трещала, стонала, и даже порой казалось как-то поскуливала, но стоически держала натиск взбешенного прапорщика. Но вдруг, она стала издавать какие то свои звуки: из ее недр четко прозвучал щелчок, потом другой, потом, скрипнув петлями, она открылась…

Гуляев было ринулся во внутрь, и уже наклонил корпус вперед, но вместо этого, он мгновенно отскочил в сторону. Два солдата, с лотками хлеба в руках, наблюдавшие во все глаза за штурмом двери, увидели, как из открывшегося проема вырвалась струя светло-бежевой жидкости, затем, показалась голова Пожидаева, и из нее опять вылетел фонтан, заливая бетонный пол коридора. Следом, повар показался полностью, и даже не нагибаясь, продолжая стоять, под давлением, струей, он изрыгал из себя чистую бражку, о чем свидетельствовал жесткий запах, моментально распространившийся по коридору. Прапорщик, переждав «извержение Везувия», подскочил к Сергею, и со всего маху ударил его в лицо, тот, обратно залетел в коморку, и упав навзничь, тотчас, опять отключился – алкоголь снова взял верх над его сознанием.

– Ну сучара, погоди у меня, – прошипел Гуляев, глядя на спящего Пожидаева. Потом добавил, – заходите, ставьте лотки, а этого положите на кровать. Дождавшись, когда разгрузят весь хлеб, Гуляев закрыл многострадальную дверь подсобки, и зашагал в сторону офицерских модулей, прямо к зампотылу Фурса, пока, «птичка не вылетела из клетки».

Сорвавшись со своей лавочки, где густой аромат цветущих деревьев, только что, наполнял сердце Сергея радостью, он, понесся во весь дух, по каким-то дебрям, кто-то страшный, неведомый, огромный гнался за ним. Он чувствовал на своем затылке его смердящее, теплое дыхание, и как бы он не старался, а оторваться от преследователя никак не мог. Вдруг, дебри еще больше сгустились, ветки стали больно хлестать его по щекам. Сергей пытался защитить свое лицо руками, но жесткие прутья, корявых деревьев, какого-то заколдованного леса, таинственным образом, проходили сквозь блоки, и били все сильней и больней, сильней и больней, сильней и,… он проснулся, открыв глаза…

Над ним стоял подполковник Фурса, и отвешивал ему пощечины, пытаясь разбудить, а когда увидел, что Сергей открыл глаза проорал:

– Встать! На губе сгною! Встать!

Пожидаев еще не несколько секунд не понимал, что происходит. Осознав, попытался вскочить на ноги, но его так мотнуло, что он тут-же завалился на стену. В это же миг, оттолкнувшись от нее, и все же поймав равновесие, Сергей постарался встать в стойку «смирно». Подсобка кружила хороводы из кастрюль, коробок, мешков и хлеба, и в этой пляске мелькало усатое лицо зампотыла. Потом, эти «усы» стали рявкать семиэтажные маты и угрозы, потрясая перед лицом Сергея солдатским, 12-ти литровым термосом, в котором хлюпались остатки бражки. Это был первый, но далеко не последний «залет» Пожидаева.

* * *

Опять мелькнула знакомая тень в посудомойке, когда Пожидаев проходил мимо нее, и он, войдя в подсобку, спросил Игоря:

– Вы что, отходы не выносили?

– А что? Завтра с утра вынесем, неохота по начухе с ними шарахаться, пока дойдешь до арыка, все ноги себе переломаешь. А что случилось?

– Да ничего, снова «Козленок» парашничает*. Я ему уже говорил, чтоб приходил вечером ко мне, всегда найду что пожрать, а он за свое. Вкуснее, что ли, эти помои? – ответил Сергей, и уселся на стеллаж.

– Взрывайте*, я сейчас, – сказал Алехин, протягивая Пожидаеву косяк, и выбежал из подсобки.

Не успел Сергей передать сигарету с гашишем Гере, как на пороге коморки появился Игорь, таща за шиворот тощего, высокого парня, в потрепанном, грязном бушлате, в засаленных штанах, и в облезлой зимней шапке. Руки у него были черны и покрыты коростами. Лицо было очень худое и изнеможденное, на котором хлопали, длинными ресницами, огромные глаза, их разделял классический, греческий нос. Было понятно, что если б его отмыть, и откормить, стерев с лица испуг, то он был бы красив собою. Но сейчас, Андрей Козлов, по кличке «Козленок», представлял из себя жалкое зрелище, добавляя к нему, печальный тон какого-то писка, который он издавал, когда его тянул Алехин.

– Козленок, я тебе говорил, чтоб ты не лазил по параше или нет!? – на повышенном тоне, с раздражением, спросил его Сергей, передовая косяк Героину.

Но Андрей молчал, и только затравлено озирался на стоящего сбоку Игоря, ожидая получить от него удар. Алехин дернулся, эмитируя удар – Козлов, пригнув голову, подставил руку, как-то весь изогнулся, скукожился, став в два раза меньше, и издал какой-то грудной, жалобный, не то стон, не то крик, который действительно был похож на блеянье козленка.

– Да не трогай его Игорек, а то помрет еще сейчас, – сказал Сергей.

– Да нахрен он мне нужен, руки марать. Козленок, зачем парашу жрешь? Что вкусно?

Андрей продолжал молчать, он лишь только начал интенсивно чесать в районе пояса. Это не ушло от взора Героина, и он, отдавая дымящую сизым дымом наркотика сигарету Алехину, сказал:

– Да у него бэтээры*, он весь чухается.

Игорь, стоящий рядом с Козловым, брезгливо поморщился, и отошел на метр от него спросив:

– Козленок, а когда ты в последний раз мылся или стирался? Что-то от тебя бахчит* не по детски.

В ответ было стабильное молчание, лишь только Андрей стал чаще испуганно озираться на всех, в его обреченных глазах было написано: его будут бить, по любому, это всего лишь, вопрос времени.

– Слушайте, а давайте его помоем, заведем прям в посудомойку, и со шланга. Вода хоть и холодная, но ничего, надо же хоть раз в год мыться, – предложил Пожидаев, принимая косяк. – Козленок, а когда тебе домой? – продолжил он.

– Через четыре месяца, – наконец-то заговорив, ответил Андрей, и его голос оказался неожиданно приятным, вовсе не соответствующий только-что услышанному «блеянью».

– Нифига себе. Да ты дедушка? Ну вот, как раз на четыре месяца хватит, а перед дембелем, подойдешь ко мне, я тебя еще раз со шланга окачу. Давай, пойдем в посудомойку, я не шучу, – сказал Сергей, и свиснув догорающей пяткой косяка* добавил, – если не хочешь получить пиз… ей, то пойдем.

Козлов развернулся, и направился в сторону посудомойки. Он шел как вол на убой, его опущенные плечи и голова, его походка, говорили о том, что всякая воля у этого человека, уже давно сломлена, всякое достоинство, раздавлено страхом быть избитым, что он движим животным инстинктом самосохранения: хоть что – лишь бы не били. За ним, подтрунивая его, последовали разведчики вместе с Пожидаевым.

– Раздевайся, – скомандовал Героин, – только вещи свои складывай вот на тот железный стол, потом помоешь его.

Козлов, даже ни разу не возразив, стал раздеваться. Под ветхим бушлатом, оказалась засаленная, как и штаны, гимнастерка, подворотничок отсутствовал. Естественно, пацаны начали комментировать увиденное, чтоб от человеческого достоинства не осталось и следа. Они, конечно, не понимали, что этими словами, добивают те остатки человека, которые, еще тогда теплились в душе у Андрея.

– Вот, а я уж боялся, что под бушлатом будет чистая ХБшка. Теперь вижу – комплект. Жаль здесь рыбу ловить не где, а то где червей копать я уже знаю, – саркастически улыбаясь сказал Героин. Этой фразой, как он и ожидал, Сарычев вызвал взрыв смеха у своих товарищей, которые, подогретые гашишем, только и ждали каких нибуть острот, чтоб поржать.

Под гимнастеркой, было теплое зимнее белье, серого, местами черного цвета. То тут, то там, на нем были задубелые, бурые пятна.

– А это, что? С расстрелянного товарища снял? – продолжая издеваться, удивленно-вопросительно, спросил Гера…. И опять взрыв смеха.

– Да нет Героин, это на случай, если на червя рыба брать не будет, то тут опарышей можешь накопать, – отдышавшись от смеха, вставил свои две копейки Пожидаев, чем вызвал новую волну истерического хохота.

Тем временем, Козлов, молча, с опущенной головой, продолжал раздеваться, и сняв нательную рубаху, он оголил свой торс. Мальчишки непроизвольно отступили на шаг назад, и прекратили смеяться. На исхудалом теле, на котором можно было пересчитать все ребра, повсюду были синяки и кровоподтеки, но не это оттолкнуло пацанов, а зияющие язвы, в районе пояса и подмышек, кишащие бельевыми вшами.

– Твою мать, не хватало еще от Козлика бэтээров подцепить. Может зря мы все это затеяли, пусть трясёт горбом отсюда, а? – разочарованно спросил Игорь. – Я его блин за шиворот брал, – и он брезгливо стал вытирать руку тряпкой, которую взял со стола.

– Нет, продолжим, ты просто близко не походи, – ответил Гера, и добавил, – снимай сапоги и штаны. – Козлов, было хотел присесть, чтоб снять сапоги, но Сарычев выкрикнул – Стоять!

Балансируя на одной ноге Андрей стащил первый сапог.

– Да ты охренел Козлик! – подняв брови, скорее выражая свое удивление, чем претензию выдохнул Пожидаев.

Дело в том, что когда Козлов снял сапог, особой, визуальной, разницы не было – нога была абсолютно черная. Вернее не вся нога, а та часть ноги, где заканчивались галифе – ступня и лодыжка. Портянка на ней почему то отсутствовала.

– А ну снимай второй сапог, – рассматривая ногу, в приказной форме, добавил Сергей.

Вторая нога была такая же. А когда Козлов снял галифе, обнаружилось, что подштанников, как и трусов, на нем нет, и он оказался абсолютно голым. Рассматривая его, пацаны неприязненно кривили губы: голени все в кровавых ссадинах – результат ударов сапогами по кости, в районе паха, также, зияли язвы, по котором бегали потревоженные бельевые вши.

– А как ты спишь в роте Козлик? – удивленно спросил Пожидаев. – Как тебя пускают в палатку?

– Да никак, – вместо Андрея ответил Героин. – Его уже давно не пускают в роту, даже на разводах его нет. Он с утра до вечера на вещевом складе уголь колет, разгружает, перебирает, а где спит, хрен его знает.

– Козлик, где ты спишь? – заинтересовался Сергей. Андрей молчал, опустив голову.

– Козлик где ты спишь? Ты что оглох? – повторил он. Тишина.

– Ты что сука, терпение мое испытываешь? – не унимался обкуренный повар.

Но Козлов продолжал молчать, он лишь прикрыл свои гениталии руками, стесняясь своей наготы, и очевидно, ожидая удара в эту область. Не понимали разведчики, вместе с поваром, что никакие побои не заставят Андрея сказать, где то место, тот островок, в котором он прячется от равнодушных офицеров, от жестоких солдат, от человеческой злобы, издевательств, глумления, садизма, боли… Конечно же, в его убежище не было белых, больших вишневых деревьев, не было шумной компании, беспричинно радующейся своей молодости и беззаботности. На его островке было одиночество, холод и голод, но нем его никто не унижал, никто не бил…

– Ну урод! – выкрикнул Сергей, и подскочив к Козлову ударил его в тощую грудь…

Одновременно, с глухим звуком, от удара, Андрей издал короткий стон, и тут же, накрыл свою худую грудь, двумя руками, похожими на плети. Пожидаев отступил на два шага, и замер… В момент, когда он бил Козлова, их глаза встретились, и Сергей, за это сотую доли секунды, увидел в этих больших глазах, с длинными ресницами, столько человеческой боли и страдания, что ему стало как-то не по себе. Это чувство начало бродить в его душе, обращаясь к его состраданию, которое спряталось под опьянением от гашиша, под напускной бравадой, под неписанным законом 12-го Гвардейского полка: «Бей кого не попадя, чтоб тебя уважали».