В тени больших вишневых деревьев

Это был первый и последний раз, когда Сергей ударил «чмошника»*, да и в последствии, будучи дедушкой, он, ни разу не поднял руки на чижика. Эти огромный глаза, с бездонной человеческой болью, которые безмолвно молили о пощаде так, что никакие слова не могут это выразить, будут потом, долгое время сниться Пожидаеву, вместе с караульном Анзуром и «Дребезжащим».

– Ты что Козлик молчишь, хочешь чтоб я тебя хлопнул? – видя, как почему-то повар смутился, вмешался Игорь. – Если я приложу, в лучшем случае, в груз 300 превратишься, ну, а если карта хреново ляжет, то – в 200.

– Да ладно Игорек, хрен с ним, какая разница, в конце концов, где у него берлога, – борясь с неведомым чувством, вступился за Козлова Сергей. – Давай ополоснем его, сейчас я мыло хозяйственное принесу, а вы пока шланг на кран наденьте.

Когда Гера мыл Козлова со шланга, то Пожидаев, смотря как тот покорно стоит под струей холодной воды, чувствовал, как и прежде, к нему отвращение, но это к этому чувству начала примешиваться жалость и сожаление того, что зря все это он затеял, а больше всего, его угнетало то, что он его ударил. Вместе с мылом, Сергей принес простынь, и новое нательное белье, правда летнее, наверное, подсознательно, он хотел откупиться за свой поступок. Кинув Андрею это, Пожидаев, в приказном тоне, произнес:

– Простыней вытрешься, потом можешь порвать себе ее на портянки, и нательное одень которое я принес, а свое выкинь.

Андрей покорно сделал как сказал ему повар, и когда одевал засаленное ХБ, то с внутреннего кармана, выпало довольно красивое, кожаное портмоне. Ни ожидая такого увидеть, разведчики, с Сергеем, вылупили глаза на него, а Героин, свиснув произнес:

– Нифига себе, а ну дай посмотреть, – и протянул руку. Но Андрей, подняв кошелек, прижал его к груди, как что-то очень драгоценное для него, смотря на пацанов загнанными, запуганными глазами, которые оставались такими же большими, красивыми, с длинными ресницами. В этом было какое-то несоответствие – физической красоты и духовного уродство, дисгармония, какая-то фальшь происходящего…

– Да не бойся, я посмотрю и отдам, – настаивал Гера, приближаясь к Козлову. Но тот, продолжал прижимать портмоне к груди, при этом отступая назад. – Дай посмотрю, – еще раз повторил разведчик, и в эту же секунду схватив Андрея за запястье, резко вывернул его: бумажник упал, Козлов вскрикнул от боли. Моментально, Героин толкнул его, и тот, растянулся на мокром бетонном полу,… разведчик поднял кошелек…

– Отдай пожалуйста, – вставая запричитал Козлов.

– Козлик, посмотрю отдам, а если подойдешь на расстояние вытянутой руки, то получишь по своим козлиным рогам, – и Сарычев стал рассматривать содержимое портмоне. Андрей, в это время, на безопасном расстоянии, не замолкая, ни на секунду, умолял вернуть бумажник.

– Нифига себе, вы только посмотрите, пацаны! – удивленно-восторженно выпалил Гера, и Сергей, с Игорем, заинтересовавшись, подошли к нему. Героин держал в руках несколько фото, на которых была очень красивая, белокурая девушка.

– Вот это номер, Козлик, кто эта нимфа? – спросил Игорь, но Андрей, как будто не слышал его вопроса, и продолжал просить, чтоб ему отдали кошелек. Тут Гера перевернул фото и прочитал: «Моему герою».

– Ого, – только смог вымолвить разведчик, и тут же прочитал надпись на другом фото: «Жду, люблю», потом на следующем: «Осталось 163 дня, но уже завтра будет 162»… Все остальные фотографии были подписаны примерно также. Дочитав Героин спросил Андрея:

– А она не в курсе, что ты по ночам, как собака, парашу жрешь? Что живешь в норе как мышь? Надо ее курсонуть, о твоем «героизме». А ну ка, тут куча писем, и адресок обратный наверное есть, – добавил Сарычев вытаскивая из бумажника аккуратно сложенные письма. Но вместо того, чтоб прочитать обратный адрес, он достал письмо, и стал читать его в слух: «Здравствуй, мой единственный, мой самый дорогой человек на свете…»

Тут Андрей перестал умолять, сел на корточки, закрыл лицо руками, и заплакал…

Героин прочитал еще пару строк и осекся…

– Ладно, Козлик, на забери свое хозяйство, – и он подошел к нему, тыча в закрытое лицо, портмоне, с вытащенным из него фото и письмами. Но Андрей рук не убирал от своего лица, а только еще сильней заплакал, содрогаясь всем своим исхудалым телом. Разведчик еще постоял так несколько секунд, и бросив бумажник вместе с письмами и фото на стол, отошел в сторону.

А гвардии рядовой, Андрей Козлов уже повалился на спину, и продолжая закрывать свое лицо руками, рыдал все сильней и сильней. Разведчики, вместе с поваром, молча смотрели на него, а он все увеличивал «обороты», и наконец, у него началась истерика. Андрей перестал издавать звуки, убрал руки с лица, и начал колотить ими по бетонному полу, открывая рот, подобно рыбе выкинутой на берег… Так продолжалось секунд 15—20, потом, с его уст сорвался крик:

– А-а-а-а!, Не хочу, не хочу! Не могу больше! А-а-а-а! Как я устал,… убейте меня, не хочу больше жить!…

– Да ладно Козлик перестань, упокойся, никто не напишет никуда, – буркнул Игорь.

– Козлик заткнись, возьми себя в руки, а то я в натуре тебя пристрелю, – добавил Героин.

Но Андрей не слышал их, он бился в истерике, как в агонии, уже лежа на животе, продолжая стучать кулаками по бетону, прося своих мучителей прикончить его. Пацаны постояли еще с пару минут, и Пожидаев предложил:

– Ладно, пойдем в подсобку, свернем стингер, по ходу это на долго, – и развернувшись пошел по направлению коморки. За ним молча последовали разведчики.

Прямо в сердце – это был контрольный выстрел, в самую душу Андрея. То святое, чистое, светлое, во всем этом мраке, окружающем его, было только что растоптано и поругано. То, ради чего он все это переносил, перестало существовать, его лавочка, укрытая тенью больших вишневых деревьев – была сожжена… Душу Андрея Козлова, наполнила холодная тьма, страх, безысходность…

Еще минут пять, пацаны слышали крики, доносящиеся с посудомойки, потом, все стихло. Когда они докурили гашиш, Пожидаев, еле шевеля языком в пересохшем рту, с трудом, вымолвил:

– Пойду, посмотрю, что там, – и взяв банку сгухи, и банку тушёнки, пошел в посудомойку. Козлов, всхлипывая, одевал бушлат, при этом он весь трясся.

– На, похаваешь, – протянул Сергей ему банки, но Андрей отвернулся, взял шапку со стола, и направился в выходу. Тут, Пожидаев увидел в мусорном бачке бумажник, и разорванные в мелкие клочья письма и фотографии.

– Ты что Козлик, обалдел? Нафига ты это сделал?! – удивленно спросил Сергей, но Андрей молча шел к выходу. – Стой Козлик, кому говорят стой! – вдогон начал кричать Сергей, но Андрей, уже не слушался, и продолжал идти. Пожидаев услышал как хлопнула входная дверь, потом все стихло…

Он глянул еще раз на мусорный бак, с порванными фотографиями и письмами, подошел к нему, достал портмоне, подумав: «Вот ништяк, мне как раз бумажник нужен, а то таскаю все свои документы в кулечке. Надо только будет его бензином хорошо обработать, чтоб бэтээров не подхватить». Далее, взял швабру, брезгливо морщась, скинул со стола, в мусорный бак, нательную рубаху и простынь…

Через четыре дня, на вещевом складе, где возвышались кучи угля, был найден окоченелый труп Андрея Козлова – он просто замерз. Одет Андрей был в новое, летнее нательное белье, а ХБ, сапоги и бушлат, нашли на другой стороне кучи с углем. Так никто и не узнал, где, все же, он прятался. Сергей, все пытался докопаться, сколько дней он там пролежал? Но толком, так ничего и не узнал. Его, почему-то, очень сильно беспокоило, в ту ли ночь он замерз или нет?…

Потом, по прошествии времени, Сергей понял, когда, в очередной раз, ему снились огромные, красивые глаза, с длинными ресницами, безмолвно молящие о пощаде, что не важно, в какой день замерз Андрей Козлов. Ведь контрольной выстрел, был произведен, там, на посудомойке. Нет, не духами, а тремя обкуренными чижами, так, ради хохмы, от нечего делать…

Много еще Пожидаев, идя по жизни, сделает, неправильных, плохих поступков, о которых потом будет сожалеть, но этот, хотя уже прошло тридцать лет с тех пор, всегда вызывает в нем наиболее острое желание отмотать все назад. Но время вспять не повернешь, и история не знает сослагательных наклонений, и когда, часто по неведомым причинам, в его голове возникают огромные глаза, то им вторит, давно ставшей хронической, тихая, тупая боль в его сердце…

А бумажник Андрея, Сергей, зачем-то, носил еще много, много лет. Портмоне, от времени, истрепывалось, но он, упорно чинил его, подклеивая и подшивая, хотя давно мог купить себе новый…. Но потом, все же, проносив его лет пятнадцать, Сергей потерял его. Но как, и при каких обстоятельствах, Пожидаев не имел понятия – бумажник, как в воду канул…

* * *

С еще одним, подобным «выстрелом», Серей столкнулся уже дома. Только в этот раз, не он «жал на курок», но «произведен» он тоже был там, в далеком Афганистане, смертельно ранив его знакомого, и «пуля», засевшая в сердце, убила его через несколько лет…

В военкомате, войдя в кабинет, который ему указали, Пожидаев столкнулся, нос к носу, со своим старым знакомым, которого знал еще с детства. Тот, получал юбилейную медаль: «70 лет Вооружённых сил СССР», за которой, в общем то, Серега и приперся туда.

– Привет, Толик! Ты что, тоже там был!? – радостно воскликнул Сергей, протягивая руку для приветствия. Но Хмырь – такая кличка была у Толика с детства, особо не обрадовался, и как-то вяло ответил, пожимая протянутую руку:

– Привет, да был.

– А где? – на той же пафосной ноте, продолжил Пожидаев.

– В Шинданте, – все также вяло и сухо, ответил Толик.

– Да ладно, я там в госпитале лежал, да и так, покуда был поваром, много раз ездил на продуктовые склады. (В Шинданте дислоцировалась 5-я Гвардейская мотострелковая дивизия, одним из ее полков был – 12-й Гвардейский мотострелковый). А я в Герате служил, в начале поваром, потом в пехоте. А ты кем?

– В артиллерии, ну ладно, мне надо идти, – и Толик, как то пряча глаза, начал протискиваться к двери, проход к которой перегородил Пожидаев.

– Да ты что Хмырь, подожди меня, сейчас я медаль получу, пойдем в парк, пива для рывка хряпнем. Но Толик, совсем смутившись, начал что то бубнить себе под нос, продолжая протискиваться к двери, отстраняя с прохода Сергея. Пожидаев, опешив, от такого поведения, взял за руку Толика, и слегка дернув за нее спросил:

– Хмырь, да ты что? Что с тобой? – заглядывая ему в глаза.

Но Толик, окончательно оттиснув Пожидаева от двери, выскользнул в коридор, и спешно пошел по нему к выходу. Что-то знакомое показалось Сергею в его походке: незаметная, украдкая, и в то же время быстрая, где-то такое он уже видел. Это неприятно потеребило его душу, и он, задумчиво, еще некоторое время смотрел вслед Хмырю, который уже давно исчез из виду…

Динская, относительно небольшая станица, и сверстники, проживающие в ней, как правило, тогда в далеком 1988г, знали друг друга, если не по имени, то визуально, точно. Сергей, по возвращении из Афганистана, вел достаточно бурную жизнь, прожигая молодость, тасовался на всевозможный движухах, посещая разные компании, и отвисая на разных блатхатах, но Толика, Пожидаев не встречал нигде. Когда он спрашивал о нем, никто не знал где он, и никто его не видел.

Шло время, Сергей забыл про Хмыря совсем, тем более, что он был ему просто знакомый из детства. Где-то лет через шесть или семь, с тех пор как Пожидаев вернулся из армии, он, собрав разный мусор из дома, и загрузив его в машину, повез его на свалку, которая была сразу за станицей. Подъехав к ней, он стал выгружать мусор, к нему, как обычно, подбежали ее жители, и сразу же начали перебирать выбрасываемый им хлам. Среди них мелькнуло знакомое лицо. Сергей внимательно всмотрелся в закопчённое, загорелое, худое лицо, и тут-же узнал Толика.

– Хмырь, это ты? – задал он нелепый вопрос, еще не веря увиденному.

– Да, я, – ответил тот.

– А что ты тут делаешь? – еще большую нелепость спросил Пожидаев.

Но Толик, не ответил, и перестав рыться в мусоре, быстро зашагав вглубь свалки. Сергей молча смотрел ему в след… И опять, что-то неуловимо-знакомое, он увидел в быстрой, и в тоже время неприметной походке Толика,… и тут его осенило: точно также, шел Андрей Козлов, тогда, по коридору в столовой…

А примерно через полгода, Пожидаев узнал, что Толик умер, выпив на свалке какую-то гадость – чей-то «выстрел», из далекого Афганистана, все же достиг своей цели, просто «пуля» была «замедленного действия»…

* * *

*Парашничать – есть пищу низкого качества, испорченную или отходы (сленг)

*Взрывать – прикуривать сигарету с наркотиком.

*Бэтээры – бельевые вши.

*Бахчит – воняет

*Пяткой косяка – остаток сигареты, набитой гашишем.

*Чмошник – морально и физически униженный солдат

Глава V

Все же молодость – это круто, когда ничего не болит, даже после страшного перепоя бражкой, только путаются мысли, события и лица, как в песни у Высоцкого: «Ой где был я вчера». Еще один огромный плюс в молодости – это энергия, которая движет человеком, несмотря на все физические, химические и биологические законы. Но, все же, есть допустимый предел и у молодого организма. Наверное, к нему и подошел Сергей в тот день, когда, пошатываясь, он ходил по варочному цеху…

Уже пошел третий месяц с тех пор, как полк был в рейде, а Пожидаев так и продолжал готовить один на 300 человек. Все его попытки, найти себе подсобника, потерпели фиаско. Он, несколько раз подходил к зампотылу, прося хоть кого нибуть себе в помощь, но в ответ только слышал: «Хорошо. Я понял. Скоро будет. Потерпи немного», и тут можно вспомнить другого классика: «Да только воз и ныне там». Тяжелый, ежедневный, физический труд без выходных и проходных; отсутствие нормального сна: три-четыре, максимум пять часов в день; плюс, частое злоупотребление, по ночам с разведчиками чарса и браги, подточили силы Сереги…

Ночью, они «неслабо» посидели с разведкой, нажравшись бражки, шлифанув ее хорошим Пакистанским чарсом, и теперь, Сергей, слабо соображая, что происходит вокруг, пытался приготовить обед. Еще пару недель назад, после такой посиделки, он легко бы прыгал по варочному цеху, но теперь, его «моторесурс» был на исходе: все плыло в глазах, и голова совершенно отказывалась работать. Завтрак, каким-то чудом прошел, хотя он смутно помнил, как он его готовил, да и он, если честно, не пытался этого делать. Раз никакой офицер «не подъехал с предъявами», значит, все прошло нормально.

Вот так, пошатываясь, он шарахался между пятисотлитровыми котлами, смотря мутными газами на наряд по столовой, что то ему говоря, и одновременно мечтая: «Эх, загаситься бы где нибуть, и проспать суток двое-трое, кряду, не вставая». В его мечты о сне, непрерывно вмешивался свист предохранительного клапана, который истошно шипел и свистел, выпуская струю пара вверх, сбрасывая избыточное давление, кипящего внутри котла, горохового супа.

«Ладно, сейчас дорежу картошку, тогда открою котел, и ты заткнёшься», – мысленно, заговорил Серый с клапаном. «Под давлением быстрее свариться горох, если что. Свисти, хоть засвестись, меня этим не прошибешь», – продолжал он свой диалог, хотя, свистящая железка, вряд ли читала его мысли, и поэтому, не обращая внимания на его аргументы, продолжала выть на весь варочный цех.

Дорезав картофель, и слив воду, с пятидесятилитровой кастрюли, Пожидаев потащил ее волком, по полу, к свистящему котлу. Став на бетонный приступок, он начал снимать запоры с крышки, намереваясь забросить картофель в суп, и при этом продолжил прерванный «разговор»:

«Ну что, все воешь? – спросил он клапан, и не дожидаясь ответа, добавил. – Ну-ну, ваша песенка спета. Сейчас будет фокус-покус: раз, два, три – закрой свой рот», – и в этот момент, Сергей, открывает последний запор…

Сплошной туман в голове у Пожидаева, застлал в его разуме элементарную вещь, которую он знал как «Отче наш»: когда кипит гороховый суп в котле – то, необходимо, выключить пар, и минут пять, лить холодную воду, на крышку котла, для охлаждения ее, и только тогда, можно, осторожно, открывать. Горох, при варке, имеет свойство повышенного пенообразования, в следствии чего, наружу стремиться вырваться не только пар, но и кипящая вода…

Тяжелая крышка, от бешеного давления, подлетела с огромной скоростью, и из недр котла, словно светло-желтый гейзер, вылетел гороховый суп, залив все вокруг, в том числе, и Пожидаева… Какие-то секунды, Сергей не понимал, что произошло, он так и продолжал стоять на бетонном приступке, но то, что что-то произошло, его затуманенный мозг, все же, осознал. Окинув себя взглядом, и увидев, подымающийся пар от своего ХБ, и полу разваренные горошины на нем, Сергей понял, что полностью облит кипящим супом. «Немедленно в холодный душ», – это первая мысль, которая осенила его затуманенный разум.

Как спортсмен стартует с низкого старта, после выстрела судьи, так Пожидаев кинулся от котла, но тут же поскользнулся, и растянулся на бетоном полу. Боль, словно гналась за ним, и как только он упал, она сразу накрыла его, став адской. «Теряю время», – сквозь боль, пронеслось у него в голове, и моментально вскочив на ноги, он снова рванул к душу,… и вновь упал, на скользкий пол, покрытый гороховым супом, пробежав всего пару шагов. Хотя, было непонятно, зачем он бежал в душ, до которого было метров двадцать пять, плюс, ему нужно было открыть две двери, когда в шаге от котла, был кран с холодной водой, с прикрученным к нему шлангом, для мытья пола. В третий раз он подскочил, уже ничего не понимания, т.к. боль захватила весь его разум, но подсознание врубило его двигательную функцию на полный газ, предав направление в сторону душа. За происходящим, с застывшими лицами, наблюдали два бойца, из наряда по столовой, и когда Сергей, все же, побежал по коридору, то они, почему-то, кинулись за ним.

Влетев в душ, Пожидаев, на автомате, тотчас скинул сапоги, и снял штаны, а гимнастерку он сорвал с себя еще по дороге. Даже при тусклом свете, в мутном зеркале, он увидел, что весь фасад: лицо, грудь, живот, руки и ноги были алого цвета, и только в районе сапог, ноги были по-прежнему белы. Эта картина немного вернуло его к реальности, вырвав его разум из лап боли. «Вроде кожа не слезла», – подумал он, и моментально крутанул вентиль крана…

Говорят спешка нужна только при ловле блох, имея ввиду, что в противном случае, она приводит к нежелательным результатам, так вот, это правда – Сергей крутанул вентиль крана горячей воды… Тут можно еще одно наблюдение привести: не всегда плоды цивилизации облегчают жизнь человеку. Хорошо, что тогда еще не был изобретен керамический кран, поэтому струя горячей воды, вырвавшаяся из аэратора, была небольшой, но достаточной, чтоб он вылетел из душевой, наконец открыв уста:

– А-а-а-а, Твою мать!!! – озвучил он свое катапультирование из кабинки, чуть не сбив с ног двух бойцов, которые продолжили свое преследование повара, до самой двери душевой, и стояли возле нее. Ели успев отскочить в стороны, они уставились на то, как продолжая орать Серега схватил трусы, и прикрыв ими гениталии, босиком, выскочил из душевой… Застывшие их лица, преобразились в немой вопрос, с оттенком полной растерянности, и наверное, поэтому, дальше преследовать Пожидаева они не решились, боясь, что в следующий раз, их близкая встреча с поваром, может закончиться чем-то похуже.

А Пожидаев, вскочив на улицу, сломя голову понесся в санчасть, но уже без сопровождения звукового оформления. Хоть до санчасти от столовой было всего метров двести, не больше, но все же, этого было достаточно, чтоб к вечеру, в полку, знали все, о том, как голый повар, почему-то алого цвета, босиком, бегал по расположению части. И по этому поводу, тут-же, были сочинены различные небылицы: от того, что у него поехала крыша, до того, что зампотыл застукал повара с поварихой, из офицерской столовой, так сказать, на месте преступления. А она, повариха, была тайной зазнобой самого подполковника… В общем, все зависело от рассказчика, и количества выпитой им бражки или выкуренного чарса.

Медик-лейтенант, вколол Сергею промедол*, потом какое-то седативное средство, чем-то обильно всего намазал, уложив на кровать – через минуту Пожидаев спал мертвым сном. Проспал он аж до вечера. Почему «аж»? Да потому, что «вечера» следующего дня, т.е. полтора суток. Ему повезло, он получил 2-ю степень ожога, хотя в процентном отношении не очень – 60% тела было поражено, но опять же, не критично, лишь местами, у него повылазили волдыри, наполненные какой-то жидкостью.

Да, молодость – это круто, еще и потому, что Сергей быстро восстановился, и ожег, исчезнув со всего тела, не оставил и следа. И нет худа без добра: за те двенадцать дней, что он провалялся в санчасти, Пожидаев наконец-то выспался, но главное – ему дали двух помощников…

* * *

И все пошло своим чередом, в лучших традициях 12-го Гвардейского – Сергей большую часть работы, взвалил на двух новых поваров. Хотя, они были одного призыва и звания с Пожидаевым, но почти три месяца проведенных на кухне, давали ему авторитет и привилегии, да и сам зампотыл объявил, вновь прибывшим на кухню, что он будет у них старшим. У рядового Пожидаева появилось свободное время, и это, не ускользнуло от внимания прапорщика Гуляева – хронического алкоголика и стукача, с наклонностями лизоблюда.

Гуляев, имел ярко выраженное пристрастие «сидеть на рации», * и лизнуть всякого, кто хоть немного выше его по званию или должности. Прапорщик, с таким качеством, мог бы подняться до небес, и сидеть где нибуть в дивизии, на центральном складе, под кондиционером, воруя продовольствие КАМАЗами. Но, большая любовь его к горячительным напиткам, как кандалы, держали его возле земли. Хотя должность «заместителя начальника столовой», капитана Ковалева, это тоже, не хухры-мухры, и ее, даже можно сравнить, с «бреющим полетом над землей».

На тот момент, он был прямым командиром Сергея, и в приказном порядке сказал ему вернутся в палатку, на прачку, в общем, он явно не любил Пожидаева, да и вообще, прапорщик ненавидел весь белый свет, и при любом удобном случае, подставлял кого нибудь или напрягал. Пожидаев, платил ему тем же – органически не переваривал Валеру Гуляева. И дело даже не в том, что прапорщик тогда ударил его, когда не мог попасть в подсобку, Сергей этого даже и не помнил, а в том, что в свои восемнадцать, он первый раз в жизни встретил такого подлого человека. Там, в грезах Пожидаева, под сенью вишен, тоже были ссоры, обиды, драки, но там, все это было «почесноку», и не было этих интриг, этой низости…

Война, как лакмусовая бумажка, определяет кто есть кто, и как катализатор возводит в степень темные или светлые стороны человека. Из маленьких подлецов, способных на небольшую пакость, она взращивает стервятников, не гнушающихся ни чем, даже человеческой жизнью, для достижения своих, меркантильных целей. И наоборот, из людей, способных делать хорошие дела, она выкристаллизовывает человека с большой буквы, способного действительно на настоящий поступок, вплоть до самопожертвования, ради других.

И когда Сергей, вернувшись домой, в очередной раз, смотрел прекрасный Советский фильм, «Белорусский вокзал», где поют и плачут, встретившись, после долгих лет разлуки, бывшие однополчане, командиры и подчиненные, то он поймал себя на том, что если он встретит, Валеру Гуляева, то как минимум, заедет ему в морду, хотя, с тех пор, прошло почти тридцать лет, и прапорщику далеко уже за шестьдесят…

Гуляев, прекрасно осознавал, чем обернется для Пожидаева его приказ, и речь тут идет вовсе не об армейской дисциплине, а о дедовщине, которая очень хорошо была встроена в военную машину 12-го Гвардейского полка. Хуже всего то, что прапорщик это делал намеренно, типа для профилактики, чтоб не расслаблялся поваренок, как говориться, должен быть порядок: каждый сверчок – знай свой шесток. Просто, подлая натура этого человека, получала моральное удовлетворение, когда кому-то было плохо, и его разум, практически полностью съеденный алкоголем, как у животного, инстинктивно стремился унижать своих подчиненных, чтоб, на ихнем фоне, казаться выше.

Отработав смену, Сергей вернулся в палатку на прачке. Войдя в нее, он, как не в чем не бывало, прошелся по продолу, и сел на свою кровать, на которой не сидел больше двух месяцев. Даже в приглушенном свете, он краем глаза видел, как вытаращив шары из орбит, на него смотрели кладовщики, прачки, писари, банщики и прочая гоп-компания, загасившаяся на отшибе полка.

Вообще-то, войска искренне ненавидели всю эту «гоп-компанию», резонно пологая, что им выпала халява, и все тяготы армейской службы, в боевых условиях, они скинули на них, при этом снимая все сливки от войны. Не секрет, что все писари, кладовщики, банщики, домой возвращались, как минимум, с медалью «За б/з»*; участвуя в разграблении различных складов, вместе со своими командирами, они, неплохо набивали карманы афошками*, и на дембель тащили баулы шмоток не меньше, чем у офицеров. Ежедневное облизывание своих командиров, давала им возможность выезд с ними в Герат, на шопинг в дуканы, что было табу для обычного солдата. Много они еще имели маленьких, но очень приятных привилегий, которые и не снились какому-нибудь младшему сержанту, стоящему в карауле, на пятидесятиградусной жаре, и глотающему раскаленную пыль подымаемой Афганцем*.