В тени больших вишневых деревьев

«Отлетав» полгода, молодые солдаты становились черпаками, и скидывали свое ярмо на чижей, теперь те уже выполняли всю грязную работу. Но не все переходили в годки, многие застревали в разряде «вечных летчиков», многих чморили по каким либо причинам, а многие сами опускались, и этот кошмар продолжался у них все полтора года. В отличии от животного мира, в мире людей, все же определяющую роль играет не физическая сила, а сила духа. Именно слабые духом мальчишки, оказывались между жерновов человеческой жестокости и цинизма, возведенных в степень войной, превратив их, к концу службы, в некое подобие человека, более похожее на затравленного, забитого зверька, боящегося собственной тени.

Почему офицеры видя все это, и все прекрасно понимая, закрывали на это глаза? Тоже можно, отчасти, предположить, но так же, как и с молодыми солдатами, всегда есть частности, да и не все командиры так поступали, а те кто одевал «шоры», не всегда типа не замечали происходящего.

Очень часто, офицеры, а также прапорщики, не могли справиться с дедами, дембелями, черпаками,* теми, кто хватанул войны, и какой-то литеха, который только что прилетел из Союза, был для них, в конечном счете: «Ни кто», и звать его – «Никак». Вообще в 12-ом Гвардейском считалось в западало отдавать честь командирам, звание которых ниже майора, и только, на самом деле дерзкие офицеры, могли держать роту или взвод в узде, и их было немного. Поэтому командиры предпочитали иметь панибратские отношения со старослужащими, зная, что те, их «приказы» облаченные в «просьбы», выполнят, построив чижей. Вот так и работала эта военная машина, в основе которой была дедовщина, и новобранцы: стояли в карауле, возле знамя полка, или склада с боеприпасами; ходили в дежурство по роте или столовой; ремонтировали боевую технику, оружие, офицерские модули и палатки; копали окопы, и щели, под боевые машины, строили всевозможные укрепления и командные пункты на боевых; разгружали или загружали все подряд, начиная от боеприпасов, и заканчивая «Грузом 200», и так далее и тому подобное. И только свист пуль, и разрыв мин или эрэсов,* как по мановению волшебной палочки, в сотую долю секунды, уравнивал всех: офицеров, прапорщиков, дембелей, дедов, черпаков и чижей, делая их всех – пушечным мясом….

* * *

*Чарс – гашиш

*Шакал – офицер

*Чморить – физически и морально унижать человека

*РМО – рота материального обеспечения

*Пальма – двухъярусная кровать

*Наливник – грузовая машина оснащенная бочкой для перевозки какого либо топлива

*Продол – проход между рядами кроватей

*Кирзуха – каша из ячневой крупы

*Дух – душман, моджахед, а также молодой солдат

*Охотничьи – низкого качества сигареты, без фильтра, получаемые бойцами ежемесячно

*Черпак – солдат отслуживший год

*Стингер – управляемая ракета, применяемая душманами по воздушным целям или сигарета с гашишем

Глава II

Не всегда молодые бойцы превращались в покорных, безропотных рабов, готовых выполнить любой «приказ» старослужащих. Некоторые, кто подуховитей, восставали против произвола дедушек, очень часто платя за это своим здоровьем, а иногда и свободой.

– Савелий, я же тебе сказал, чтоб в картошке было много тушенки. Ты что Савелий, плохо вкуриваешь, с первого раза? Как я буду это жрать? Я вижу ты дядя совсем не хочешь уважать старших, придется принять меры, – так негодовал, смотря в свой котелок, младший сержант Зарубин Николай, из саперной роты, чья палатка была напротив палатки РМО.

«Савелий» был вовсе никакой не «Савелий», звали его, на самом деле – Сергей, просто фамилия у него была Савельев, но никто уже не помнил его имени, и только после ЧП, многие, впервые, услышали его настоящее имя.

Сергей Савельев отслужил уже год, и должен был стать черпаком, но «Святая троица», которая держала верх в саперной роте, решила зачморить его, оставив в «вечных летчиках». В принципе, тоже самое, в то время, происходило и на зонах в СССР, с той только разницей, что вместо слова «зачморить», там употребляли «опустить», а вместо слово «Опущенный», в 12-ом Гвардейском говорили: «Чмошник» или «Летчик».

За прошедшие пол года, с Сергеем было много хлопот: постоянно вставал в позицию, и не хотел стирать ХБ дедам, носить пайку, отдавать свое денежное довольствие, стоять под грибком, вместо дембелей, ну в общем – дерзил, за что был многократно и сильно бит. И в один прекрасный день, когда Зарубин, будучи дежурным по роте, сказал ему идти под грибок, вместо одного из дедушек, неожиданно, Сергей согласился, и надев «дежурный автомат»* и броник, пошел на пост. За месяц до перехода в черпаки, Савельев сделал роковую ошибку, и не выдержав бесконечных побоев, дал слабину.

Зарубин не ожидал такого ответа, и даже, по началу, опешил от него. Он было приготовился, как обычно, заехать Савелию с ноги либо живот, либо по голени долбануть, и в тот момент, когда он решал, как наказать строптивого бойца, тот ответил: «Хорошо», – начав собираться под грибок. На лице Николая отобразилось изумление, и застигнутый врасплох, таким ответом, он недоверчиво промямлил:

– Когда сменишься, меня разбудишь, надо будет в оружейной палатке порядок навести, я тебе покажу, что надо сделать…

С тех пор Сергей стал «летать» по полной, как будто деды хотели наверстать упущенное, и просто становились в очередь, чтоб припахать его. Савельеву не забыли его ранее «закушенные удила» потому, что его поведение дурно сказывалось на других молодых солдатах, и они, глядючи на него, тоже, иногда, пытались взбрыкнуть. И когда подошел срок, его не стали переводить в черпаки, а по прежнему ездили на нем, да еще к тому же, уже с его призыва, кто по наглее, тоже пытались припахать его.

Это решение, каковое не оспаривалось, было вынесено «Святой троицей» – трех закадычных друзей, которые были, на тот момент дедами, являющимися «авторитетами» в саперной роте. «Святая троица» – это прозвище дали им уже давно, когда они были еще сами чижами, потому как держались всегда вместе, хотя были из разных городов, но с одной саперной учебки. И скорее всего не учебка их связывала, а возраст – им всем было за двадцать пять лет. По каким уж причинам, они так поздно были призваны в армию, достоверно неизвестно, но очевидно, возраст делал интересы и ценности их схожими, поэтому они и были всегда вместе.

Среди них особо выделялся Зарубин Николай, он был родной брат-близнец того Тохи, из РМО, который вступился за чижика. Тоха тоже был с братом в одной саперной учебке, но на момент, когда они прибыли в полк, катастрофически не хватало водителей, а Толик был водитель-профессионал, и поэтому его перевели в РМО. Николай был абсолютной копией Тохи, такой же огромный, с чайниками, вместо кулаков, широкоплечий, и выглядевшим в свои двадцать шесть лет, на все тридцать. Другие двое, из троицы, были по мельче, но по жестокости и садистским наклонностям, Зарубин им был не чета, да и вообще, до армии, он не был таковым. Все же, человек более склонен к плохому, чем хорошему – быстрее перенимает у других негативные черты характера, чем позитивные, и в принципе, из беззлобного, не подлого, сибирского парня, за полтора года службы, вместе с двумя его «учителями», выросла порядочная сволочь, не знающая жалости. Что интересно, «Святая троица» сама не летала, когда они были чижами. Один Зарубин чего стоил – мало бы кто вообще, в полку, отважился его припахать, к тому-же, все были в возрасте, и самое главное – они всегда стояли друг за друга. И тем не менее, жестокость их зашкаливала даже для 12-го Гвардейского, и о дедовщине в саперной роте, ходили легенды.

Сергей Савельев давно осознал, что сделал ошибку, но обратной дороги уже не было, вернуть позицию строптивого и непокорного молодого солдата ему никак не удавалось. По факту, его били теперь еще больше, чем когда он «держал марку», пресекая все попытки восстать, и после очередного сломленного протеста, он бежал за пайкой для дедушки, стирал чье-то ХБ, шел в наряд «за того парня» и так далее и тому подобное. А хуже всего то, что он потерял свое лицо – Сергея хоть били, но все равно, в душе, уважали. Уважала его даже «Святая троица», видя в нем крепкого паренька, который, несмотря ни на что, держался, и его никак не могли заставить «шуршать»,.. а теперь он сломался. И к его «плохому поведению», которое давало повод взбрыкивать другим чижам, теперь, добавилось призрение и разочарование.

Да и не он первый, и не он последний, кто, по каким-то причинам падал, на социальное дно 12-го Гвардейского мотострелкового полка, не он первый, и не он последний на кого, после этого, набрасывались, словно стервятники, все кому не лень, а друзья отворачивались, оказавшись на поверку – псевдо друзьями. Не случайно, Пожидаева учил его земляк, Саша Антонов: «Главное – держи марку, если упадешь, обратно подняться, будет практически невозможно».

* * *

Вот так, оставшись совершенно один, всеми призираемый, Сергей Савельев, из задорного, веселого парня, превратился в молчаливого, одинокого волчанка, который по прежнему, молча сносил побои, прикрывая жизненно важные органы руками, и только потаенная злость, которая периодически сверкала в его глазах, говорила о том, что он еще не превратился в покорное животное.

– Ну что будем делать Савелий? – продолжал ложно негодовать Зарубин, ведь он был совершенно сыт, наевшись плова в РМО, у своего брата, принесенного из офицерской столовой. – Что молчишь сученок, или не можешь сообразить, в чем твоя вина? Если я сказал принести картошку в которой должно быть много тушенки, значит тушенки должно быть много. А ты мне что принес? – Хотя в пайку Николая, Сергей высыпал всю свою тушенку, кстати которой, ему и так досталось совсем чуть-чуть. Так что ужин Сергея был из картофельного пюре, сильно разбавленного черными глазками, водой и комбижиром, которое он запил слегка подкрашенным, и чуть подслащённым чаем.

Во время этого разговора к ним подошел, не весть откуда взявшийся, другой представитель «Святой троицы» – Степан, которого все звали Стэфан. Он заглянул в котелок, который держал в своей руке Зарубин, потом взял его в свою руку, и поднеся его к своему лицу, зачем-то понюхал.

– Он Колек над нами издевается, – ехидно смотря на Сергея промурлыкал он. – А ну, товарищ солдат, затянуть ремень! – скомандовал Стэфан.

Савельев, молча, начал затягивать свой ремень.

– Не братан, так дело не пойдет, давай туже затягивай, не дай бог, я палец просуну, – все так-же ехидно поглядывая, но уже с угрозой в голосе, добавил он.

Через несколько секунд Сергей затянул ремень, и застыл на месте. Степан подошел, и начал тыкать двумя пальцами, между ремнем и животом – они не пролазили.

– А ну ка Колек, держи ему руки сзади, – неожиданно, сказал он. Николай подошел сзади, и загнув Савельеву руки за спину, сковал их, железной хваткой.

– Это хорошо, товарищ солдат, что вы ходите по уставу, и застегиваетесь на все пуговицы, – так же ехидно смотря на Сергея, и перейдя на «вы», продолжил издеваться Степан. – Но это не всегда хорошо для дыхания, а особенно это плохо влияет на пищеварение, – с этими словами, он расстегнул две верхние пуговицы на гимнастерке Савельева, оттянул воротниковую часть на себя, и в образовавшуюся дырку, начал выливать горячую, жидкую толченую картошку.

– А-а-а-а, – нарушив свое молчание закричал Савельев, и стал пытаться вырваться, но стальная хватка Зарубина намертво скрепила ему руки за спиной.

– А вот и голосок прорезался. Что орешь, вкусно? – продолжал издеваться Степан, – сейчас добавлю еще, – и вылил все содержимое за пазуху Сергею.

Савельев, совладав с болью, замолчал, и уперся своим взглядом, полным ненависти, в Стэфана.

– О-о, смотрю, по взгляду, еще добавки хочешь, но, к сожалению, больше нету, разве что чайку могу предложить, – и, снявши со своего ремня фляжку, начал лить, за пазуху горячий чай… Сергей, упорно молчал, но по его сопению, можно было понять, что ему очень больно. Его испепеляющий взгляд продолжал сверлить Степана, и когда их глаза встретились, садист продолжил, нарочито вежливо издеваться:

– Не стоит благодарности, а то смотрю ты меня расцеловать хочешь. Можешь отблагодарить меня тем, что после того как постираешься, начистишь мне сапоги до блеска,… отпусти его Колек. – Зарубин расцепил свою мертвую хватку, и зашел вперед Сергея, чтоб полюбоваться, что получилось у его друга: Савельев с перекошенным от боли лицом, часто сопя двумя ноздрями, глазами, налитыми ненавистью и слезами, сжимая кулаки, смотрел на свои на своих мучителей, а толченный картофель вместе с чаем, парил сквозь ХБ…

– Ну, что ты кулаченки сжал, а ну попробуй ударь меня, вот сюда, – и Стэфан слегка наклонился, указывая пальцем себе на подбородок.

Сергей уже подал корпус вперед, чтоб кинутся на своего мучителя, но в последний момент, остановился, понимая, что его просто, в течении двух минут, превратят в кровавое месиво, и резко развернувшись, выбежал из палатки…

* * *

Уже стемнело, когда Сергей, с куском хозяйственного мыла, оказался возле умывальника. Итак жидкая толченая картошка, разбавленная чаем, отчасти все равно протекла сквозь туго затянутый ремень, а все, что осталось, нависло над ремнем в виде докторской колбасы. Расстегнув еще несколько пуговиц, он начал рукой доставать картошку, и тут же есть ее,… из его глаз градом катились слезы…

В хорошем Советском фильме, «Аты-баты шли солдаты», младший лейтенант, обнаружив мыло у рядового Крынкина, которое ранее пропало, хочет вывести его перед взводом, чтоб видели бойцы, кто украл у них мыло. Но когда выясняется, что он взял его для матери и сестер, чтоб они могли обменять мыло на хлеб, потому как сильно голодали, то другой рядовой Глебов, начинает заступаться за Крынкина. Младший лейтенант, искренне сочувствуя Крынкину, все равно не соглашается замять это дело, потому как, по его словам: «Это не педагогично». Тогда Глебов ему ответил:

– Не голодали вы, эх, не голодали вы товарищ младший лейтенант…

Да, рядовой Савельев был унижен и раздавлен, и по хорошему, ему эту толченку хотелось засунуть в глотку Степану, или, по меньшей мере, разбросать ее на тысячи верст, ведь она была тем предметом, через который над ним надругались. Но голод, в конечном итоге, оказывается выше оскорблённой души, и инстинкт жизни, очень часто перевешивает все чувства вместе взятые. И он, обливаясь слезами, продолжал доставать из пазухи картошку, и есть ее…

Смотря куда-то вдаль, глазами полными слез, Сергей, как сквозь мутное стекло, при свете тусклого фонаря, еле-еле различал окружающие его предметы, да и в общем то, он был, на самом деле, далеко… Сейчас, Савельев, в душе, прощался со своими лучшими друзьями, коих у него было двое, и по какому-то злому року, там, на гражданке, они тоже всегда и везде, были вместе, и тоже были «Святой троицей». Он прощался со своей девчонкой, мысленно отпуская ее, и возвращая ей ее слово: «Чтобы не случилось, я тебя дождусь». Прощался со своим чердаком, который оборудовал по своему усмотрению, и в котором проводил дни напролет, со своим маленьким, но очень аккуратненьким городком, и конечно же, с отцом, которого очень любил и уважал, и который один его воспитывал. Он понимал, то, что он задумал, как минимум, отсрочит все это на многие годы, а может он, уже никогда не сможет пройди по улочкам своего городка, и никогда уже не услышит баритон своего отца… У него тоже, была своя лавочка, спрятавшаяся в тени больших вишневых деревьев…

* * *

Как всегда, накурившись чарса, «Святая троица» села играть в нарды, сбивая сушняк, хорошим индийским чайком, который привезла разведка, после операции. Незаметно они поймали кураж, совершенно увлекшись игрой. Слышались крики спора по поводу камней: один утверждал, что у него 3-куш выпал, другой кричал, что там, на самом деле было 3: 2. Двое дембелей, что были тоже с троицей, раздувая легкие, наперебой, утверждали совсем иное: один, хрипел, что камни показали 3: 1, а другой, перейдя на какой-то визг, голосил, что на камнях было вообще 2-куш. Это все происходило средь бело дня, в дембельском закутке – в конце палатки, последние два ряда кроватей, были отделены пролетом от всех других кроватей, и эта зона считалась «Святая святых», на которую могли заходить только дембеля и деды. Странно то, что такая «традиция» была установлена только в саперной роте, и именно «Святая троица» ввела ее. В палатке не было никого, кроме них, все остальные разбрелись, кто по работам, кто в наряды, кто просто, «гасился, где нибуть на тупике, чтоб не мозолить глаза шакалам». Только «Святая троица» имела карт-бланш, у командира роты, майора Бубнова, находиться в палатке в любое удобное для них время.

Сергей, после «картофельного пюре», вынес для себя, по отношению к троице, вердикт, на который раньше не решался, все думал: «Как то проскочить», – но теперь, он был совершенно уверен – другого выхода нет. Когда Савельев утвердился в нем, он стал совершенно спокойным, даже каким-то отстраненным от жизни, теперь он был поглощён одной мыслью: «Как завалить всю „Святую троицу“ разом?». Он постоянно искал подходящего момента, и его не беспокоило то, что во время вынесения своего приговора, его самого могут убить, Сергей думал только о том, чтоб успеть «завалить» всех троих, прежде чем кто-то, или что-то остановит его. Но почему-то всегда не срасталось, то народу вокруг много было, то не вся «Святая троица» вместе. Подводил особенно Зарубин – он в последнее время, днями сидел у своего брата в РМО.

Но в этот день, у Сергея выпал шанс. Потихоньку сбежав с работ на РАВ-складе,* он, незаметно прокрался к своей палатке, Савельев знал, что «Святая троица» должна быть в ней. Осторожно заглянув в открытое окошко, он увидел выше описанную картину, когда крики спора, подогреваемые действием гашиша, разносились далеко за пределы палатки.

– Твою мать! – подумал он, когда увидел вместо троих, пятерых. – Какого х..я они тут делают, они же должны были с комроты укатить в Герат? – продолжил мысленно негодовать Сергей. В сердцах, махнув рукой, он отошел от палатки, и чтоб не привлекать внимание, не спеша, побрел в сторону туалета, размышляя на ходу. – Бл..ть, откуда они взялись уроды, что теперь делать? Когда теперь такой шанс выпадет? Ведь совсем скоро рейд, если не все, то точно хоть один, да укатит туда.

Но положа руку на сердце, глубоко внутри, Сергей понимал, что он «ослабевает», что с каждым днем угасает в нем решимость сделать это. И дело вовсе не в страхе, а в все более разгорающемся желании, через год вернутся в свой городок, закрыться у себя на чердаке, и врубив там на полную музыку, забыться,… провалиться в нирвану… Почти дойдя до туалета, Савельев резко развернулся, и уверенно, быстрым шагом направился к своему расположению. За это время он вынес еще один вердикт – двум дембелям, находящиеся сейчас вместе с троицей в палатке, и он был безапелляционен – «Виновны!».

Опять осторожно подкравшись к палаточному окошку, он заглянул в него – все пятером, сидели на кроватях, друг против друга, продолжая играть в нарды, хохоча над чем-то. Сергей окинул вокруг себя территорию взглядом – никого по близости не было. Он достал из кармана эфку*,… выдернул кольцо из гранаты,… отпустил чеку,… раздался характерный щелчок,… он начал считать:

– Раз,… два,… три,… – и на счет «три», бросил эфку в окошко, в это же мгновение рухнув на землю. Когда он еще падал, раздался взрыв…

Устойчивый шум в ушах, говорил ему, что он жив, и всего лишь, слегка контужен. Открыв глаза, первое, что он увидел, сквозь дым и пыль, это то, что четверть палатки словно корова языком слизала. Потом увидел перевернутые кровати вместе с тумбочками, разбросанные постельное белье, какие то вещи, и пятерых лежащих в разных позах солдат. Гимнастерки на них превратились, в лоскуты от взрывной волны, пороховые газы, неся в себе с огромной скоростью, частички сажи, проникли под кожу, сделав местами их лица и тела серого цвета, осколки от гранаты, в большинстве своем достигли цели, и посекли их всех в фарш. Двое из пятерых были еще в сознании, они корчились от боли, и один из них истошно кричал:

– А-а-а-а!… Помогите!… Мама!… А-а-а-а!… Помогите!…

Сергей все правильно рассчитал, но при этом, сильно рисковал сам. Брось он гранату сразу, то у дедов был бы шанс спастись, т.к. эфка взрывается через четыре секунды, после отпускания чеки. И если б они, моментально среагировали, и отскочили в стороны, упав на пол, то могли остаться живы. К тому же, взорвись граната на полу – у нее была бы гораздо ниже поражающая способность. А в этом случае, она, влетев в палатку, разорвалась между дедами, сидящим на кроватях друг против друга, на уровне груди – эффект поражения был максимален, на сколько это возможно. Но при этом, ошибись Сергей хоть на сотою долю секунды – он сам бы стал жертвой подрыва.

Савельев, полежав еще пару минут, поднялся, посмотрел по сторонам – отовсюду, на взрыв, бежали бойцы и офицеры. Спокойно отряхнувшись от пыли, он подошел к лежащим дедам. Явно разглядев в окровавленных, бездвижно лежащих телах, двух из «Святой троицы», пошел к огромному, корчившемуся от боли Зарубину, который к этому времени сел на пол, и оперся на перевернутую кровать. Он прикрывал своими огромными лапами раны на животе и груди, совершенно не замечая, что у него над бровью огромная дырка, из которой, пульсирующе, вытекает кровь. Николай не кричал, как другой дедушка, а только как то кряхтя, не сильно дергался всем телом в разные стороны, смотря одним глазом потому, что другой был залит кровью. Сергей присел напротив него, заглянул ему в единственный глаз и спросил:

– Что, больно Колек? – но Зарубин ничего не ответил, он просто не слышал его, да и вряд ли бы ответил, ему было не до него – страх в расширенном зрачке, говорил о том, что он чувствовал, как из него начинает выходить жизнь.

Посмотрев еще несколько секунд на то, как дергается и кряхтит Николай, и не дождавшись ответа, Савельев добавил:

– И мне было больно, – и встав, опять пошел уверенным, твердым шагом в штаб полка.

* * *

Войдя в штаб, он застал там какую-то суматоху – все офицеры бегали туда сюда, перекрикиваясь между собой; возле него проскочило двое бойцов, и чуть не сбив его с ног, вылетели на улицу; дежурный по полку бесперебойно звонил куда-то, крича не своим голосом:

– Алло!… Алло!… Седьмой?! Что у вас там нахрен произошло?… А, это не у вас? А где это еб..ло? Не знаете? Это не духи жахнули?… А кто тогда нах..й знает, что случилось?… – Потом, покрутив ручку на коммутационном телефоне, продолжал:

– Соедините меня с четвертым!… Алло!… Четвертый! Где это еб..ло?.. Чем вы там вообще на х..й занимаетесь?…

В эту минуту, Сергей, встав напротив дежурного по полку, и отдавая честь, четко чеканя слова выпалил:

– Товарищ капитан! Разрешите обратиться!?

– Иди на х..й боец отсюда! Не видишь не до тебя сейчас!

Очевидно, Савельев другого и не ожидал, поэтому, не взирая на ответ капитана, и на его искаженное от злости лицо, спокойно, так же четко чеканя слова, как будто рапортовал об успехах комсомола, на ударных стройках страны, продолжил:

– Я, рядовой Савельев Сергей Александрович, будучи в уме и твердой памяти, ровно пять минут назад, уничтожил младшего сержанта Зарубина Николая, сержанта Милютина Степана, рядового Ступко Николая, сержанта Адигузелова Марата, и рядового Мирзу Нуралиева, при помощи ручной гранаты Ф-1…

Пока он это говорил, у дежурного по полку открылся рот, и после слов «ручной гранаты Ф-1» – из руки, вывалилась телефонная трубка… На несколько секунд возникла немая сцена: капитан «завис», тараща свой удивленный взгляд на Сергея, и как он не пыжился, но абсолютно никакая мысль, ему упорно не приходила в голову, а Савельев, так и продолжал стоять, лишь убрав руку с виска, спокойно смотря на капитана.

Вдруг, капитан схватился за кобуру, и начал открывать ее,… но как-то весь засуетился, задергался, и так и не достав пистолет, срывающимся на визг голосом, закричал:

– Стоять!… Руки за голову!… Лицом к стене!…

Тоха, ревел как маленький ребенок, когда узнал о гибели брата, и в душе поклялся убить Савельева, чего бы ему это не стоило. Гибель Николая сказалась очень негативно на судьбу молодых солдат в РМО. Доселе, Тоха практически не трогал их, и даже часто заступался, но теперь, он как будто принял эстафету у погибшего брата, и в своих изощренных издевательствах, во многом превзошел его. Было такое ощущение, что он, в каждом молодом солдате, видел Сергея Савельева, и мстил ему за своего брата.

Сергея Пожидаева это не коснулось, к этому времени, новый зампотыл, перевел его из РМО, со всеми поварами, на прачку, и кто знает, снял бы Тоха с него «неприкосновенность» или нет, после гибели брата.

А Савельева Сергея, в этот же день, прямо из штаба, увезли в дивизию, в Шиндант. Ходили слухи что ему дали 12 лет, но существовала большая вероятность, что в каком нибуть противоположном уголку Афганистана, на какой нибуть заставе, появился новый боец, переведенный из Герата, а может быть Шинданда, по неизвестным причинам. А когда его спрашивали: «Почему он тут оказался?» – он, как-то странно улыбаясь, отвечал: