О чём шепчет лес

Бэтти, уже давно чувствующая приближение последних, самых трудных месяцев беременности, перестала следить за своей молодой красотой и постепенно вдобавок к своему животу набирала много лишнего веса в бока и бёдра. Под её подбородком появилась заметная складка, и даже обручальное кольцо стало жать.

– А вот выносишь четвёртого, так совсем как я станешь! – хохотала при виде неё соседка Анна.

Бетти совсем этого не хотелось. При виде соседской женщины она и помыслить не могла, что когда-то та, как гласили её собственные рассказы, и в самом деле была стройной и красивой. А при взгляде на её нерадивых сыновей становилось очень сложно признать, что такие жертвы оправданы. Сама Анна, тем не менее, была всегда весела и никогда не жаловалась ни на четырёх сыновей, ни на старика-мужа. Лишь однажды она позволила себе толику лишнего в словах, когда старый Кристофер занемог и совсем перестал вставать с постели. Сыновья, что прежде выводили его по утрам во двор, тогда совсем забыли об отце, а его ещё не настолько старая жена вынуждена была просиживать подле мужа по две трети дня.

– Состояние-то наше не вечно, – вдруг посетовала она и проронила несколько слёз. – Если Кристофер за голову не возьмётся, если работать не пойдёт, то так мы скоро и рабов оплачивать не сможем. – В тот момент Бетти впервые увидела в глазах соседки живую зависть. – Хорошо-то тебе с таким мужем. Молодой и сильный, всё для тебя сделает-переделает, всю семью обеспечит и накормит.

Бетти, тем не менее, не считала, что ей так уж и повезло. А после слов Анны и вовсе вспомнила о давно забытом чувстве сильного, почти перелившегося через край беспокойства, которое её застигло в день, когда их с Джорджем родители приняли решение. Она ревела вечером того дня, а позже, когда слёзы совсем оставили, подумала сбежать. Или умереть. А затем смирилась. В своём смирении она заперла и тревогу, и сомнение, и желание бунтовать против порядков. Долгое время она считала, что это была благая жертва, приведшая к стабильной жизни, где у неё будут здоровые прекрасные дети. Годами она жила в твёрдой уверенности, что у неё плохой муж, но у её детей хороший отец.

Из-за родительских забот совсем забытой осталась подрастающая дочь Анна. Вопреки ожиданиям отца, она совсем не интересовалась соседскими мальчиками, но вместо этого постоянно тянулась к городу. Лес был не создан для Анны и жизнь подле него ей претила. Нет, её жизнь – это достойное общество, балы и наряды. Лес же отвращал своей щербатой наружностью и какофонией чужеродных звуков. Поэтому она быстро заучила дорогу, нашла самые короткие пути и чётко для себя определила время, когда её никто и не подумает хватиться. Очень скоро Анна бегала туда каждый день, но при этом совершенно перестала ходить с матерью за покупками – боялась появляться вместе с ней на глазах тех же самых людей, тревожась, что они случайно сболтнут про регулярные визиты дочери. Со временем Анна даже снова встретила того мальчика Аарона, которому когда-то проиграла поцелуй. Проиграла она тогда специально, но Аарон со всей своей нерешительностью затянул достаточно, чтобы их застал отец. После этого случая она потеряла к Аарону всякий интерес и при следующей встрече ограничилась коротким приветствием, будто бы забыв об обещанном. Когда же напомнил он, Анна восприняла это как бестактное оскорбление её девичьей чести и со всей гордостью, которую только могла иметь в таком юном возрасте, заявила, что свой единственный шанс он упустил. В числе друзей, которых она быстро себе завела в городе, оказалась и Белла – дочка доброго человека Гастона и его жены Янси, что помогли им на пути к городу. И только Белла, одна из всех девочек вокруг, рассказала Анне, как они все завидуют её золотым кудрям и как легко влюбляются мальчики в её голубые глаза. Анна ответила на это сдержанной ухмылкой, как люди отвечают на признание окружающими тех вещей, о которых всегда знали и сами.

За очень короткое время Анна и Белла сильно сдружились. Они делились друг с другом своими секретами, рассказывали о том, что творится в семье, и вместе фантазировали о том, как будут жить в большом городе без мужей и мужского гнёта. Большую часть дня они проводили на лавочке у мастерской Гастона. Тот с юных лет работал столяром и по приезде сразу вложил все деньги в небольшую мастерскую в центре города, а лавочка у входа стала первой сделанной на новом месте вещью. Там, в их тихие уединённые беседы, Анна узнала, что Белле, что была старше всего на два года, уже однажды подыскали мужа – страшного рябого мальчика, который, к большой удаче Беллы, однажды насовсем слёг с лихорадкой. Там же Белла рассказала про кузнеца Альфреда – мужчину пузатого и с ручищами здоровенными как лошадиные бёдра. Белле не нравился Альфред, потому что он нередко появлялся в их доме, когда уходил папа, и позволял себе всякие непристойные слова, а в манерах был человеком исключительно грубым. Анна видела его всего единожды, и ей он тоже не пришёлся по душе. Она совсем не понимала, почему Янси, жена Гастона, тянулась к такому мужчине. Она даже тайно завидовала Белле, потому что у неё отец был не менее работящий, но куда более спокойный, заботливый и внимательный.

Гастон же с радостью принимал девочек в своей мастерской, когда те решали заглянуть. Он кормил их густой похлёбкой, рассказывал про края, в которых вырос, и как любил рыбачить, будучи совсем юным. С вдохновением он рассказывал о своём отце, деде Анны, которого та так и не застала. Гастон гордился им, как каждый сын гордится достойным отцом; вспоминал, как лишь благодаря ему одному нашёл свою будущую жену Янси; как тот растил его в одиночку после смерти матери; как питались одной только рыбой, потому как никто из них не умел ни сеять, ни содержать скот. Величайшим удовольствием для Гастона было бы вновь усесться с удочкой, подремать на берегу под шум ветра, насладиться запахом речной тины. Но когда пришло время уезжать, жизнь не спросила, чего хочет Гастон, лишь указала путь к спасению – но и на том спасибо. Рваными остатками своей давно угаснувшей надежды он всё же верил, что однажды закончит со своей мастерской, и они с Янси и Беллой уедут куда-нибудь далеко. А как же иначе? Ведь не может хороший плотник вечно прозябать в нищете! Дело обязательно окупится, а чуть только монет станет достаточно, так он ещё и приумножит их, выгодно продав своё успешное начинание. А после они поселятся в своём домике – небольшом, но уютном. Подальше от города с их кузницами и кузнецами, поближе к реке и рыбе. Янси засеет поля, а Белла станет убирать урожай, пока он с утра до вечера будет выуживать щук да сомов. В своей слабой, но искренней вере Гастон оставлял место и надеждам однажды обзавестись собственным сыном – мальчиком, которому он сам сможет стать достойным учителем.

Джордж тоже хотел чему-нибудь научить Питера, но день за днём откладывал это, считая, что мальчик ещё недостаточно взрослый. В то же время он боялся, что если слишком затянет с этим делом, то его сын станет таким же бесполезным, как наследники старого Кристофера. Выбрав день, солнечный и яркий, он дал Питеру нож и деревянный брусок, а после велел строгать. Бетти всполошилась, увидев сына с опасным предметом, но не решилась хоть что-то сказать. Питер же в долгих раздумьях разглядывал заготовку, поворачивая её то так, то эдак, а затем сделал первый надрез и зацепил лезвием собственную руку.

– Ай! – воскликнул он и приложил кровоточащий порез к губам.

Бетти тут же кинулась к нему, но Джордж коротким жестом остановил её, а затем повернулся к жене, посмотрел холодными глазами и произнёс:

– Не мешай работе, женщина, и поди прочь.

Джордж точно знал, что его сын не бросит работу из-за мелкого пореза, а возьмётся за дело с ещё большим усердием и доделает всё до конца. Он уже срезал несколько пластов и брусок начал обретать очертания какого-то неведомого зверя.

– Управишься сам? Мне надо заняться огородом и осмотреть изгородь.

– Конечно!

С первых минут занятия Питер словно заразился отцовским энтузиазмом. Лезвие ножа мягко скользило по дереву, и стружка осыпалась на траву. Очень скоро ему понадобился второй брусок, а затем и третий. На его руках появлялись всё новые порезы, кровь шла и капли её падали в траву и на срезанную стружку. Лёгкая боль не могла унять внезапно вспыхнувшего интереса Питера. Провозившись так несколько часов и переведя с десяток брусков, он, наконец, решился представить плод своих стараний. Он взял деревянную фигурку в изрезанные руки и побежал показывать отцу.

– Что это? – спросил тот. – Лошадь?

Питер нахмурился.

– Собака!

– Айдан? – уточнил отец.

– Нет, – Питер смутился. – Айдан симпатичнее, а это… собака, но не Айдан.

– Нужно отполировать её, чтобы пальцы не занозить.

– Не надо, я выброшу.

– Зачем?

– Она совсем не похожа на Айдана. Я сделаю новую.

С этими словами Питер так и ушёл практиковаться дальше, но очень скоро на улице потемнело, и ему под совместные наставления родителей пришлось закончить.

Часть вторая: Отречение

Однажды утром Питер впервые за время их житья в новом доме отказался идти вместе с Бетти на рынок. Он хорошо знал важность своего участия в этих походах и совсем не хотел, чтобы его мама, обременённая известными женщинам трудностями, перетруждалась, но был слишком увлечён своим новым занятием. Джордж отнёсся к его решению с неодобрением, но на первый раз простил, оставшись довольным, что его сын сам тянется к труду и работе. Не помогла и Анна, желавшая не ходить в город в одно время с матерью, и снова сбежавшая, едва пришёл положенный её авантюрам час. А сама Бетти после первого же одиночного похода в город очень быстро пришла к решению, что помощь детей ей и вовсе ни к чему, и она одна, несмотря на своё положение, легко справляется с ношением всех тяжестей, которыми нагружала себя во время покупок. Так у Питера и Анны оказалось всё время в мире, чтобы заниматься тем, чем они действительно хотели заниматься, и так у каждого появился свой собственный секрет. Питер Ламберт, чьи раны не успевали заживать, как поверх них появлялись новые, выстругал всё новые и новые фигурки, но не выбрасывал их, как говорил отцу, а прятал под кроватью. Поначалу это были только фигурки собак, но потом он перешёл на лошадей, затем на коров и свиней, а позже, набравшись уверенности, стал ножом создавать людей: крестьян и торговцев, рыбаков и столяров, родителей и детей. Самым смелым его решением было начать делать индейцев – уже очень скоро под его кроватью собралось целое племя кровожадных дикарей, которых теперь маленький мальчик совсем перестал бояться. Он знал, что если отец найдёт фигурки индейцев, то непременно сожжёт их, и потому страшился хоть кому-то показывать исход своего каждодневного труда. Однажды их действительно поглотит огонь, превратив дерево в пепел, заставив растаять скалящиеся лица перед лицом реальной опасности, но Джордж Ламберт не будет иметь к этому никакого отношения.

Секреты незаметно разобщили их семью: Питер с головой ушёл в создание поделок из дерева, Анна с каждой вылазкой в город заводила всё больше знакомых, а Джордж практически обрёл в ночном пейзаже за окном нового собеседника. Одинокой, как и во все дни её жизни, оставалась только Бетти. Она единственная не имела ни занятий, которыми занималась лишь по собственному желанию, ни секретов. Именно в ту пору простое стечение обстоятельств привело её к тому, что в большей степени, чем когда-либо прежде, подчеркнуло всё природу её неоднозначной натуры. Однажды, в самые жаркие часы дня, она набрела на лавку, где, к её большому непониманию, никто не торговал. Но каждый встречный, у кого она справлялась об этой лавке, говорил, что там торгуют овощами, да ещё и дешевле, чем где-либо ещё. Оправдывая своё почти что детское любопытство стремлением сэкономить лишнюю монету, она в каждый свой поход в город задерживалась у пустой лавки и ждала, словно что-то должно было случиться. Это было на самом краю рынка, где людей проходило совсем мало, а другие магазинчики давно позакрывались. Ей казалось, что от этого места пахнет опасностью, но не такой, как от её мужа, а естественной и непостижимой, с примесью таинственности. Её страх перекрывало волнение, рождающееся при одном только взгляде на явление лавки без продавца, которое она не могла ни понять, ни принять.

Опасность с раннего детства была самой большой любовью Бетти. Ещё девочкой она воровала у отца монеты только для того, чтобы испытать остроту тех ощущений, что испытывают настоящие воры. В то же время она никогда не брала много, чтобы родительский гнев не оказался слишком сильным, а её маленькая авантюра не привела к серьёзным последствиям. Она месяцами стабильно забирала себе небольшую сумму с каждой горсти, полученной от продажи на рынке, балансируя между реальной опасностью быть обнаруженной и попытками не подставиться слишком сильно. Но её отец, Роберт Холл, будучи человеком ни то невнимательным, ни то излишне мягкотелым, никак не замечал мелкие проделки маленькой воровки. Тогда она сама начала подбрасывать ему улики – с каждым днём всё более и более явные. Но даже когда Роберт совершенно точно утвердился, что за пропажи, которые его жена Маргарет списывала на связи с другими женщинами, на самом деле ответственна его собственная дочь, он не сделал ничего. Бетти боялась строгого наказания, но в то же время так долго его ждала, что само его отсутствие вселило в неё чувство тоски и разочарования. Тогда она стала искать новые способы подвергнуть себя неоправданному риску, сделав нечто настолько из ряда вон, чтобы её отец, человек спокойный и до тоски рассудительный, рассвирепел как дикий зверь. Бетти хотела, чтобы эта её страсть, как верный спутник, всюду вела её по жизни, но за все годы житья так ни разу и не познала достойного наказания за те грехи, что совершила или собиралась совершить.

Однажды, в очень хмурый день, совершенно обделённый вниманием солнца, из лавочки, к которой она любила приходить, выглянуло лицо. Это был невысокий приземистый мужичок с белыми, как снег, волосами, хоть и далеко не старик, и сквозящей дырами, на месте которых должны быть зубы, улыбкой. Бетти тут же поспешила купить у него продукты и как бы невзначай завела беседу, в которой выведала ответы на все вопросы, накопившиеся за время длительных ожиданий. Щедрый торговец Алонсо, как он сам себя называл, все самые жаркие часы дня просиживал в кладовой и выходил оттуда только на зов покупателей. Всё это было от того, что Алонсо, как он сам говорил, на дух не переносил палящее солнце. И хотя Бетти получила по ответу на каждый вопрос, который решилась задать, её интерес не угас, а лишь усилился, как усиливается пламя от порывов ветра. С тех пор она активно спрашивала об Алонсо у всех городских, с кем только успела познакомиться, по глотку утоляя свою жажду. Говорили об Алонсо вещи странные, совершенно немыслимые: будто бы он в этой своей лавке и живёт, да и не живёт, на самом деле, а лишь иногда заезжает в неё на неделю-другую, после чего может пропасть на несколько месяцев, а потом вдруг снова появиться с большим количеством товара, который всегда продаёт настолько дёшево, что при честном труде давно бы разорился.

Бетти очень быстро поняла, что всю эту манящую таинственность овощной лавки в безлюдной части рынка целиком и полностью создал Алонсо, а резкий запах опасности, заставлявший её, бывало, почти час стоять на одном месте, принадлежит ему самому. Она охотно отказалась от посещения любых других лавок и магазинов, и теперь тратила на общение с новым знакомым всё то время, что раньше уходило на хождения по рынку, и покупала всё в одном месте. Сама сделка занимала обычно не больше пяти минут, но за разговорами проходили часы. Поскольку Алонсо не переносил солнце, они, уже вдвоём, прятались от светила в кладовой. Он всегда был любезен, помогал ей, обременённой ребёнком в чреве, присаживаться и вставать, предлагал воды, а иногда и вина. Они разговаривали о далёких землях, в которые уходил Алонсо, когда ему надоедал город. Жизнь в его рассказах – простая и безмятежная, наполненная лишь добровольным трудом и лишённая сковывающих обязанностей, – была воплощением всех мечтаний Бетти. Она никогда не рассказывала ни о муже, ни о детях, и даже следила за тем, чтобы он не заглядывался на её живот, желая казаться ему такой же свободной, как он сам. Со временем Бетти настолько прониклась самой мыслью о возможности в любой момент, когда захочется, бросить всё и уйти, но всегда иметь место, куда можно вернуться, что земли, о которых рассказывал Алонсо, стали видеться ей по ночам. Ещё позже она полностью утвердилась в том, чего в действительности для себя хочет, и желание это не касалось ни её мужа, ни детей, но было неразрывно связано с щедрым торговцем Алонсо.

В ту же пору совсем беспокойной стала соседка Анна, всё чаще тревожащая семью Ламберт своими визитами, но теперь не разбавляя серость дней своей лучистой, растянувшейся на пухлощёком лице улыбкой, а ещё более омрачая их чёрными, как тучи, и полнившимися водой глазами. Сутки ухаживаний за ставшим совсем слабым старым Кристофером вымотали её настолько, что женщина начала худеть – но только не в лице. Оставаясь такой же широколицей, она стремительно сбрасывала вес с туловища, рук и шеи. Кожа её обвисала то здесь, то там, а огромная голова очень скоро стала смотреться неуместно на таком истончившемся теле. Ни её визиты, ни даже состояние не взволновали как-то по-особенному Бетти, чьи ум, фантазия и страсть были пленены магией Алонсо, но заставляли задуматься Джорджа. Как и полагается строгому и практичному человеку, он больше беспокоился не за слёзы соседской бабы, а за по-настоящему реальную скорую кончину её мужа.

Пока Анна бегала к соседям жаловаться, он лежал там, в полном одиночестве, и слабеющим сознанием перебирал архивы памяти. Реальные случаи из жизни спутались с его выдумками, страницы разных историй перемешались, вся прожитая жизнь теперь казалась бредом старого пьяницы. Где-то в соседних комнатах, или, быть может, на крыльце, а то и в лесу, крутились его сыновья. Настоящие ли? Наверняка очередная выдумка мечтательного бесполезного старика. Иначе как бы родные дети могли оставить отца помирать в одиночестве?

Вместо сыновей к старику пришёл соседский мужик. Джордж приставил к кровати табуретку и сел рядом, подал стакан воды, помог смочить горло. Затем Кристофер уснул. В течение следующих часов он просыпался и засыпал много раз, то панически озираясь по сторонам и не понимая, где находится, то смотря чётко и ясно – тем самым взглядом, хорошо знакомым Джорджу, которым старый Кристофер смотрел в день их знакомства. Взгляд пьяного жизнью человека.

– Где Анна? – едва слышимо спросил он, когда снова проснулся. А затем назвал другое имя. После него ещё одно, а потом ещё. Имён было много, а Джордж не мог понять, какие из них относятся к реальным людям, а какие родились в ярких фантазиях старика.

Забвение – тоже в своём роде смерть. Кристофер изо всех стариковских сил пытался сохранять рассудок до самого конца, но реальность ускользала от слабеющего сознания. Его ум медленно окутывала бледная пелена бреда. Слабые руки пытались подобрать каждый кусочек памяти, отколовшийся от целостной картины восприятия собственной жизни, но все они проваливались сквозь дрожащие пальцы, а картина не прекращала осыпаться, и очень скоро даже имя старого Кристофера затерялось где-то в пыли прожитых лет. Старику предстояло умереть ещё много раз.

Джордж наблюдал за всем этим с учёной любознательностью, с опаской представляя, как и сам через, несомненно, много-много лет будет лежать так же в своей постели. Он бы хотел встретить смерть с ясным умом, в трезвой памяти, принять её без сожалений и прочувствовать настолько полно, насколько дозволено человеческому телу. Но, может, и Кристофер когда-то хотел того же? Годы не пощадили его чувств, старость не учла желания – старик помирал в полном неведении того, что с ним творится, и, ходя под себя от ужаса, боялся отнюдь не смерти, а неизвестности. Неизвестность окружала его в эти последние часы жизни. Но даже о том, что эти часы последние, он не знал. И о том, что такое жизнь, он забыл. Остатки человеческого века были самым мучительным этапом для старого Кристофера, и ещё никогда он не выглядел так жалко.

Джордж заглянул в полуслепые глаза, и, увидев там одну лишь животную тупость, крепко обхватил иссушенную шею руками. Он уже хотел было вложить все силы и как следует надавить, как вдруг старик сам перестал дышать. В комнате вмиг стало холодно. От лёгкого дуновения ветра Джордж застыл. Так прерывается человеческая жизнь, так тает сознание и уходит душа. Или, быть может, это его собственное спокойствие внезапно исчезло при виде людской смерти? Он постарался поскорее вернуть его, собраться с мыслями и вернуться домой – к живым.

На улице уже стояла ночь. Дети старика Кристофера были невесть где, а жена всё ещё лила слёзы в чужом доме. И им всем давно бы пора вернуться: покойник сам себя не похоронит. Путь до дома Джорджу показался вдвое длиннее обычного, но, едва ступив за порог, он снова ощутил былые уверенность и непоколебимость, с которыми и сказал:

– Ваш муж скончался.

Анна зашлась истошным плачем, а когда Бетти попыталась успокоить её, протянув ладонь к широкому лицу, отбила руку соседки с такой силой, что та чуть не рухнула со стула.

– Я справлюсь. – Она утёрла платком слёзы и неуклюже побрела к двери.

Этой ночью Джордж совсем не спал. Он проделал уже привычный путь к окну, которое теперь посещал как любовницу – в неспокойные ночи, когда близости жены было недостаточно, чтобы унять его волнение. Он опять вгляделся в чёрную, как смола, ночь, различил там движущиеся, словно перевёрнутые маятники, кроны деревьев, вслушался в тишину. Лес молчал.

Но говорил воздух вокруг. Все чувства Джорджа словно остались в комнате старого Кристофера: руки его чувствовали сухую шею; нос улавливал запахи мочи и перегара; глаза видели животную тупость в почти что мёртвых глазах; и уши… уши слышали хриплое шептание, безумные откровения покойника. Лес молчал, но комната говорила голосом мёртвого соседа, и от этого Джорджу становилось совсем не по себе. Он знал, что ни в постели, ни в доме этот голос не оставит его, и, одевшись, отправился в лес.

Знакомые места и приметные деревья выглядели совершенно чужими в свете луны. Джордж практически не сомневался, что один в этом лесу, и всё же чувствовал себя гостем в чужом доме. Но таким специфичным гостем, что входит без приглашения, ночью, а не днём, через окно, а не через дверь, и даже боится разбудить хозяина. Дом встречал его плотным древесным ароматом и лёгким веянием луговых цветов, когтистые ветви пытались обнять, цепляли одежду. Джордж шёл всегда в одном направлении, не зная куда, но здраво рассудив, что так ему будет проще вернуться. Он шёл, пока за толстым рядом деревьев не показались силуэты первых домов, и, решив, что он прошёл лес насквозь и вышел к окраине города, повернул обратно.

Когда Джордж вернулся, Бетти крепко спала, обеими руками обхватив свой выпирающий живот. Оберегает дитя, как и должна мать, подумал он тогда. И всё же Джорджу было неведомо, что мысли Бетти и во сне, и наяву принадлежат не нерождённому ребёнку, а сияющему лику щедрого торговца Алонсо, чьи сладострастные речи огнём выжигали их семейные узы. Бетти видела его образ в своих снах, цеплялась взглядом за отблески лунного света в висках, побитых сединой многолетних странствий. В этих снах Алонсо обнимал её за худую талию, не испорченную тремя детьми, и руки его были так нежны, словно шёлк скользил по коже. Это не те сильные жилистые руки Джорджа, что не умели быть нежными. И после, вслед за очередным угощением вином, Алонсо осторожно укладывал её на полы своей кладовой и брал прямо там. В нём было столько жизни и страсти, сколько она никогда не чувствовала в муже, возлегающем на ложе с целью лишь отдать долг, как солдат на посту. Она желала его перед сном, учась видеть в постели рядом не болезненно узкую мужицкую рожу Джорджа, беспорядочно покрытую грубым волосом, а мягкий, приятный взору лик Алонсо, начинавшийся с аккуратной короткой бороды и заканчивающийся чуть отступившими назад волосами цвета благородного серебра.

Следующий день Бетти могла бы посвятить помощи соседкой вдове, даже Джордж был бы не против, но вместо этого она сослалась на возможность дёшево закупить богатый запас кукурузы и отправилась в город. Не скрывая своих намерений ни от одного любопытного взора, она уверенно шагала через весь рынок, и от её быстрой походки поднимались пыль и песок. Путь, как и во многие разы прежде, привёл к одинокой лавочке на самом краю рынка, а внутри уже ждал Алонсо. Он поприветствовал её невинной улыбкой и усмехнулся в отросшие усы, будто бы говоря «я знал, что ты придёшь», а Бетти в ответ посмотрела на него так, как смотрят совсем юные девушки, когда их сердца очаровывают. Он угостил её приторным красным вином, а на закуску подал твёрдый сыр и острые перцы, привезённые из Мексики. А когда от перца у неё стал гореть рот, Алонсо предложил яблоки и груши, чтобы их сладкий сок умерил жжение. После непродолжительной трапезы торговец уселся на пыльную скамью и, раскинув руки перед голой стеной, принялся вновь рассказывать о далёких и красивых землях. Голос его, красивый и мягкий, вызывал у Бетти трепет в груди. Ей казалось, что она слышит красивую песню (хоть Алонсо и не пел) наподобие тех, какими в древности собирали толпы очарованных слушателей странствующие барды. А после он стал рассуждать об извечной тяге к прекрасному, о свободе человека и о том, как эту свободу у него пыталось отнять общество.