bannerbanner
О чём шепчет лес
О чём шепчет лес

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 3

– Да как же можно?! – мэр Клифф Андерсон выставил руки вперёд в намерении вытолкнуть гостя на улицу, но прикоснуться всё же не решился. – Прошу, покиньте дом! У меня недостаточно слуг, чтобы убрать за вами всю эту грязь. Прошу! – острые концы его закрученных усов колыхались в такт возмущению.

– Мы пришли просить вас о продаже, – сказал Джордж без всякого смущения.

– Хорошо-хорошо, продам, что хотите, только на улице. Прошу!

На улице, однако, мэр быстро изменил своему былому настроению. Многие часы были потрачены на то, чтобы донести до понимания этого хитроглазого коротышки всю тягостность последних дней, пока остальная часть семейства отсиживалась в тележке среди увезённого с собой барахла и жарилась в беспощадных лучах полуденного солнца. И всё же Клифф Андерсон, в двух лаконичных фразах выразивший всё своё понимание трудных жизненных обстоятельств, а также обеспокоенность постоянными набегами индейцев, назвал за дом и участок цену большую, чем Джордж рассчитывал услышать.

– Вы же слышали мой рассказ, – сказал Джордж. – У нас таких сумм отродясь не водилось.

– И ещё никогда мне не было так тяжело на сердце, – с грустью в голосе отвечал мэр. – Но торговля, как и правление, требуют от нас быть жёсткими, непоколебимыми. Может, я смогу вам предложить что-то ещё? – он улыбнулся в кривые усы. – Продайте лошадь. И телегу. Ваши вещи тоже могут кому-то пригодиться. Негра отдайте в услугу мне. Жену пристроим кухаркой. Сами поработаете на лесопилке годик-другой. И детей найдём куда пристроить, вот уж не сомневайтесь! – его глаза горели, точно план и правда был гениален, хотя Джорджу совсем так не казалось. – Все получат кров и еду, не будут сидеть без дела. А благодаря жалованию с лесопилки, вы сможете купить домик как раз к тому времени, когда пора будет воспитывать внуков, – хитрые глазёнки Андерсона посмотрели на Анну, и Джорджу это совсем не понравилось, – если, конечно, ваша прелестная дочка не станет спешить.

– Я начну с того, что продам лошадь, и подумаю об остальном.

– Приведите конюха! – тут же задребезжал голос мэра. – Конюха! Конюха! Пусть этот непутёвый толстяк подрывается и немедля идёт сюда!

Конюх оказался колченог, а потому шёл не спеша, припадая на правую сторону. Кто-то позднее пояснил, что своенравный конь лягнул его так, что раздробил бедро, но даже это не мешало мэру каждый раз торопить бедолагу, то и дело угрожая урезать жалование. Жалования, что интересно, конюх не получал уже много лет – только обед в местной столовой да разрешение спать в маленьком домике рядом с конюшней.

– Я Карл, – хрипло сказал он и протянул Джордж руку, не побрезговав испачкаться в грязи. – Славная у вас семья, сэр.

Мэр Андерсон общительность конюха не одобрил:

– Ты так долго сюда шёл, а теперь смеешь тратить время на разговоры?! Ты не с ним говорить должен, а лошадь смотреть! Или ты забыл, что конюхи занимаются лошадьми? Могу напомнить!

Кряхтя и хрипя, явно сам того не желая, Карл приступил к осмотру. Он осмотрел её зубы, без всякой боязни раскрыв двумя пальцами мясистые губы, постучал костяшками пальцев по копытам, ощупал живот, даже под хвост заглянул. Кляча, по его мнению, оказалась до того загнана и стара, что место ей нашлось бы только на бойне. Да ещё и мэр потребовал не затягивать, а то мясо того и гляди испортится.

– Приходите на рынок рано утром, – добросердечно посоветовал Клифф Андерсон. – У нас давно не было конины. Вы и опомниться не успеете, как её уже сметут с прилавков!

Джордж погладил лошадь по загривку и тихо, словно стыдясь этой своей привязанности, прошептал ей на ухо:

– Мэри.

Она попыталась что-то ответить, как когда-то давно, когда ещё жеребёнком восхищала фермерского мальчонку своим громким, полным жизни ржанием, но из иссушенной лошадиной глотки вырвался лишь хрип.

– Ничего, старушка, ничего, – сказал Джордж уже громче, невольно стыдясь собственного вида и произносимых слов. Как бы дети не решили, что он умом тронулся: какой вздор – говорить с лошадью!

А Мэри, лишь одна понимая его, как и в те далёкие, почти позабытые годы, чуть склонила голову и опустила веки под тяжестью прожитых лет. Когда она открыла их снова, из-под пушистых ресниц покатилась крупная капля.

«Слеза? Слеза ли?» – думал Джордж, впервые видя, как плачет лошадь. И в тот самый миг он увидел в больших карих глазах столько понимания, сколько не видел никогда в жизни. – «Она всё понимает. Вообще всё!»

Тогда он без труда прочитал во взгляде Мэри и радость приближающегося избавления, и горечь расставания. Он отвернулся, проглотил тяжёлый вздох, и, убрав руку с грубой шерсти, махнул то ли мэру Андерсону, то ли конюху Карлу, а после ушёл вместе с семьёй.

– Приходите за деньгами с утра! – весело прокричал мэр им вслед.

Всей семьёй они заночевали у проявившей сострадание семьи – в хлеву, на сене, рискуя подцепить блох. С утра пораньше Бетти, пользуясь лишь практическими соображениями и не желая потревожить скорбь мужа, выразила желание сходить на мясной рынок и купить немного конины – им нужно поскорее распродать мясо, а, стало быть, цена за него не должна быть очень высокая. Но в ярости, с которой было встречено предложение жены, Джордж не в первый и не в последний раз наотмашь ударил её по лицу. Бетти взвизгнула и упала прямо на изгородь, которая затрещала и развалилась под весом беременной женщины. Джордж ещё час объяснялся с хозяевами хлева, а потом два приколачивал молотком новые доски. Жена же его несколько дней не могла сидеть из-за глубоко впившихся заноз и зареклась впредь никогда не вспоминать о зарезанной кляче.

Весь следующий день, а также несколько последующих, Джордж помогал в городе по строительству, Питер выполнял разные мелкие поручения, а Бетти и Анна распродавали их пожитки. Очень скоро вещей осталось так мало, что даже телегу решили продать – всё равно впрягать в неё некого. Благодаря трудолюбию и исключительному старанию Джорджа, его семью были рады накормить в каждом доме, и поселить в каждом хлеву. Он улыбался своими обветренными губами и кланялся, точно ему предоставляют великую благодать. Но такое гостеприимство горожан его на самом деле не грело, а настоящим стремлением, как и прежде, оставалась покупка собственного дома.

Джордж с ранних лет относился к своим идеям с большим трепетом и проникался каждой, едва она приходила ему на ум, как главной целью своей жизни. Иногда, особенно по малолетству, он мог забыть какую-то из них, и был не в состоянии заниматься чем угодно другим, пока не вспомнит её, а потом и сам дивился, на какие глупости потратил половину дня. За те же, которые не забывались, он брался с нечеловеческим упорством и в своих усилиях не страшился никаких трудностей. Единственным условием его безудержного порыва было понимание того, что идея принадлежит ему и только ему. К работе над чужими замыслами он нередко подходил спустя рукава. Его отец ошибался, считая сына непутёвым лентяем, но был прав (как считал сам Джордж), лупя его по спине за каждую провинность. От этого его кожа со временем стала грубой, а боль стала казаться более привычной, чем зной солнечного дня. Годы спустя идей стало становиться меньше, но каждая из них требовала всё больших усилий, и Джордж, пряча яростный порыв в задумчивом молчании, всё столь же неистово брался за домашние и семейные дела.

Но дни работы плавно переросли в недели, а затем и в месяцы, и в своём беспрерывном труде каждый со временем полностью утратил ощущение семьи, и на какое-то время все зажили полностью самостоятельной жизнью. Джордж сутками напролёт рубил, чинил и строгал: руки его совсем огрубели, а лицо так давно не знало лезвия, что внешне он состарился на все лишние десять лет. Для Бетти весь мир сошёлся вокруг продажи любимых вещей, расставание с каждой из которых давалось с большим трудом, и собственного дитя в утробе, с которым она не расстанется уже никогда. Для Питера любое поручение, будь то сбор ягод с кустарника, или передача письма, становилось захватывающим приключением. И, помимо денег, он частенько получал свою персональную, принадлежащую только ему одному награду. Однажды, например, его накормили похлёбкой, но такой густой, что Питер подумал, что это каша на воде. Каша, в которую по какому-то непонятному разумению положили множество самых разных овощей, добавили мяса, но почему-то забыли про крупу. Почему – он так и не понял, хотя было очень вкусно. Его сестра Анна, очень быстро утратив интерес к мелкой торговле, договорилась со своей более расположенной к разного рода сделкам матерью, что иногда будет уходить погулять, и очень скоро исчезла совсем. Джордж так и не узнал о тайном соглашении жены и дочери, но однажды увидел её в компании городского мальчишки и не на шутку переволновался. Однажды ему даже показалось, что он будто бы видел, как мальчишка тянулся к губам Анны. Джордж бы выпорол дочь, как в былое время порол Питера, но вмешалась Бетти, а её он вновь бить не решился.

– Ты делаешь это в последний раз, женщина, – сказал он ей тогда со всей многотонной тяжестью своего голоса.

Она не удостоила его ответом, но взгляд, выражающий одну лишь непокорность, он уже никогда не забудет.

Джордж с тех пор вёл за дочерью наблюдение (настолько тщательно, насколько это было возможно при его почти круглосуточной занятости) и тайно переживал, что от матери к ней перешла тяга к молодой любви, и в своё время девочку будет тяжело выдать замуж. В этой святой отцовской миссии он совсем без присмотра оставил своего сына, справедливо решив, что мальчика в эти годы в достаточной мере увлекает его пёс Айдан, и пройдёт ещё много лет, прежде чем Питер, как каждый мужчина в своё время, встанет перед искушением любить многих женщин и проживать жизнь в стакане.

Джошуа всё-таки отдали в услужение мэру Андерсону – всего лишь на время, заранее чётко оговоренное. Джордж однажды на улице случайно пересёкся с чёрным рабом взглядом и с ужасом понял, что тот его не совсем узнаёт. Тогда он впервые задумался о том, как же давно на самом деле они живут в хлевах и занимаются практически всем, за что платят. Джордж был хорош в быту, но деньги считать совершенно не умел, только складывал их в общую кучу и доверял всё жене, наказывая тратить не больше, чем нужно. Но прошли месяцы и тут даже болван (а Джордж болваном себя не считал) понял бы, что нужная сумма уже давным-давно должна была скопиться. Вопрос стоял остро, как нож у горла вора, и было совершенно очевидно, кому следует его задать. Но Джордж и рта раскрыть не успел, оказавшись подле своей благоверной, как она обожгла его слух обвинительной речью. Ропща на извечные неудобства и скудные яства, Бетти попыталась обвинить мужа в том, что он не удосуживается снять семейству даже комнаты в гостинице. По её разумению, мужчина мог спать хоть на сене, хоть в лошадином навозе, если его такое устраивало, но детям и беременным женщинам нужна была нормальная постель и споров на этот счёт и быть не может. Едва жена договорила, как Джордж схватил её за шею так, как обычно хватал полено, и тряс, пока не вытряс все гадкие слова из глотки, и, как он надеялся, мысли из головы. После этого случая распоряжение накопленным состоянием целиком и полностью перешло к главе семьи. Не прошло и двух недель, как прежде неизмеримо светлые лица жены и детей потускнели, как его собственное в первые же дни жизни в новом городе, но денег набралось аж половина от стоимости приличного дома. К тому моменту руки Джорджа покрылись несчётным количеством новых мозолей, а спину не переставало ломить, но тут словно сам мэр решил вдруг сжалиться над бедной семьёй. Он предложил им старый дом, честно предупредив, что ремонт займёт время, располагавшийся в отдалении на юге города, подле леса. За работу Джошуа он при этом не заплатил, аргументируя это отчасти тем, что негр жрёт почти что на столько же, сколько зарабатывает.

– Огород там надо бы перепахать, но вот в дровах-то уж проблем точно не будет! Колодец выкопан, печь в доме есть, у дома сарайчик – старый, правда, – мэр улыбался в кривые, закрученные на кончиках усы, то и дело облизывая пересохшие губы. – Отдам за все ваши деньги и негра.

– И там никто не живёт?

– Совсем никого! Будете точно в эдемском саду – никаких вам там помех и тревог, никакого шума, никаких склок и ссор.

– Я бы предпочёл быть поближе к людям и городу. Нам всё-таки урожай продавать, да и жена ждёт дитя. Мы подкопим деньги и присмотрим что-нибудь в центре.

– Нет-нет-нет, – мэр покачал головой. – Вы что думаете, одни сюда приехали?! – он ударил руками по столу. – Я только и думаю, как бы вас, непрошенных беженцев, всех разместить, а вы отказываетесь от такого предложения!

После этого мэр Андерсон встал из-за своего небольшого резного столика и долго ходил взад-вперёд по комнате, как бы думая. Джордж не решался нарушить его молчание. Наконец, мэр изрёк спокойным тоном:

– Земля в дефиците и вся дорожает. Соглашайтесь на дом или завтра он станет дороже вдвое, а все прочие – втрое.

Джордж не испугался угроз мэра, однако за время тишины поразмыслил, что у дома на окраине всяко больше места под поля, а что до пути на рынок, то как они будут ходить в центр от леса продавать урожай, так и в ином бы случае, живя в центре, ходили бы к лесу за дровами. И всё же с одним условием он по-прежнему не мог согласиться:

– Но я не могу оставить вам раба насовсем. Он будет нужен, чтобы починить дом и засеять урожай!

– Кажется, у вас растёт мальчик, – мэр постучал пальцами по столу. – Сколько ему? Семь? Девять? Не важно, ему самое время учиться строить и сеять. К сбору урожая я обещаю негра вернуть, но не раньше. Ждите.

Джордж понимал, что дальше спорить с мэром опасно – того и гляди снова разозлится и передумает.

– Хорошо, согласен со всем.

– Тогда приходите через несколько дней, мы заключим сделку, а пока идите. Вы у меня не единственный беженец на сегодня.

К их следующей встрече мэра уже прозвали одноглазым, и Джордж понял почему, едва пересёк порог офиса. Под левым веком Андерсона вскочил чирей, разросшийся до таких размеров, что мэр вскоре и вправду сделался одноглазым. И не успели горожане вдоволь нарадоваться тому, что вор и обманщик получил по заслугам, как уже стали молить бога о его выздоровлении. С приходом болезни мэр Андерсон обозлился и теперь ненавидел каждого, чьё лицо не обезобразилось каким-нибудь недугом. Джордж принёс ему ровно оговорённую ранее сумму, но имел неосторожность засмотреться на уродливый багровый нарост, и Андерсон запросил на пятую часть больше, сославшись на будто бы хороший год для урожая белой репки. Это оттянуло сделку ещё на неделю, но всё же она состоялась.

Когда они пожимали руки, Клифф Андерсон хмурился, превратив свой лоб в длинную вереницу тонких складок, и смотрел единственным глазом так, будто продаёт хозяйство себе в убыток. Джорджа утомляло и ожидание, и переменчивый, словно погода в последние дни, настрой мэра, но свой собственный вспыльчивый нрав он заранее надёжно запер под замками рассудительности и сдержанности. И только благодаря этому он в компании молодой жены и детей вскоре оказался у старого дома, построенного на неухоженном участке, с остатками скромных пожитков в руках. Старик, что жил здесь прежде, несколько лет как помер, а ближайшая родня наспех продала дом в городские владения и избавилась от остатков стариковского имущества. В силу почтенного возраста прежний хозяин долгое время не занимался ни домом, ни хлевом, ни огородом – уж и не понять, чем питался да на чём спал. С его же смерти место и вовсе находилось в запустении: изгородь необходимо было чинить, а деревья вырубать – лес вот-вот бы и добрался до самого огорода, уже заросшего высокой травой. Дом, тем не менее, стоял крепко, надёжно запирался, а его дверь и окна выходили прямо на восток – так, как Джордж сделал бы сам, если бы взялся строить с начала. Так он мог просыпаться с первыми лучами солнца и встречать его, стоя на пороге. Дом внутри показался на удивление просторным, но скорее не столько от собственных размеров, сколько от почти полного отсутствия какой-либо мебели. Но Джордж Ламберт не беспокоился об этом, с самого начала решив заменить все старые деревянные предметы новыми, сделанными своими руками.

Прямо за порогом их нового жилища начинался широкий прямоугольный коридор, по левую сторону которого был небольшой закуток с пустой кладовой; за коридором ждала развилка, от которой более узкие проходы вели к трём разным комнатам, впоследствии справедливо разделённые на родительскую спальню, детскую и кухню. В их старом доме у Анны и Питера комнаты были отдельные, но здесь им придётся жить вместе. Джордж не видел в этом никакой проблемы и не считал за неудобство. Неудобством можно было считать отсутствие кроватей, но на первое время в старом, почти развалившемся и уже совершенно непригодном хлеву, нашлось сено. При себе остались мешки, чтобы постелить их поверх. Питаться первое время приходилось ягодами и редкими, найденными в земле, дикими овощами. Несмотря на непривычность нового расположения и некоторую тоску по старому дому, такие перемены порой очаровывали своей манящей новизной, и Джордж с большим, чем прежде, удовольствием занимался обустройством дома. В первую очередь он срубил два наименее крепких дерева и, в одиночку распилив их нужным образом, сколотил две узких кровати – одну для детей и одну для жены, а сам ещё какое-то время спал на сене. Дальше починил изгородь, прополол и засеял огород, а уже после принялся сколачивать широкую кровать – для себя и Бетти. Их предыдущая досталась Питеру, чтобы ему больше не пришлось спать вместе с сестрой.

Живот Бетти уже начинал мешаться, когда они с мужем впервые за долгое время смогли разделить одну постель. Джордж по двум прошлым беременностям помнил, что в ближайшие месяцы будет спать намного меньше жены, опасаясь не нарочно задеть её. Шея Бетти до сих пор болела от последней склоки с мужем, но она не пошла искать помощи доктора, не хмурилась и не злилась, принимая грубость супруга как должное и в то же время всем сердцем ненавидя его за это. Но законы природы неумолимы и естественное желание голода, как по еде, так и по мужчине, Бетти победить не удалось, а законы человеческого общества твердили, что насыщаться она должна только с этим мужчиной. Их первая ночь в новой постели была такой, словно одно лишь её отсутствие всегда мешало соблюдению супружеских обязательств. Джордж же всегда с некоторым непониманием наблюдал за тем, как охотливо жеребцы набрасываются на кобылиц. Это животное стремление как можно скорее вступить в связь было ему чуждым. Он никогда не испытывал столь яростного желания ни к своей женщине, ни к любой другой, а в редкие часы взаимных ласк с ханжеской брезгливостью вспоминал о позоре жены.

В их первую же совместную ночь, которая, как и многие последующие, прошла наполовину бессонно, Джордж встал с постели и обнажённым прошёл до окна. Через стекло, сквозь ночь, на него смотрел лес. Обычным утром солнце, вставая, проливало свой свет на ближайшие кроны, и их сочная зелень впечатляла, успокаивала. Сейчас же лес выглядел жутко, зловеще, и, едва различимо колыхаясь, что-то шептал. Джордж всматривался и ничего не видел. Джордж вслушивался и ничего не слышал. Джордж в ночной час скудоумия обратился к лесу с вопросом и, словно истукан, ещё с несколько минут ждал ответа. После его сознание нагнали беспокойство о повседневных хлопотах и понимание важности отдыха перед тяжёлой работой. Он вернулся в постель к жене и почти мгновенно провалился в сон.

Утром, как и полагалось, его разбудил солнечный свет, золотой рекой растёкшийся по комнате. Джордж встал на пороге их нового дома и, сладко вдохнув свежий, чуть холодный воздух нового дня, окинул взглядом светлую зелень горизонта. Утренний лес в мягких объятиях душистого ветерка шептал что-то ласковое, ненавязчиво даря пожелания на сегодняшний день. Джордж вернулся в дом, растолкал жену и, минуя завтрак, так как завтракать было попросту нечем, отослал её вместе с сыном в город за продуктами. Капуста, репа, морковь, лук и картофель – всё, что они могли себе позволить на остатки заработанных денег. Но зато в таком количестве, чтобы можно было протянуть не до первого, а даже до второго урожая. Они ушли рано утром, и Айдан, весело тявкая на всё вокруг, преданно засеменил вслед за Питером по тропе, что тянулась на юг вдоль леса и огибала его – можно было бы срезать через лес, но сам Клифф Андерсон настоятельно советовал этого не делать, ставя в пример скудоумных, регулярно пропадающих горожан. Джордж остался наедине со своей дочерью Анной – девочкой одиннадцати лет, с золотыми кудрями и голубыми, доставшимися ей от матери, глазами. В поисках хоть чего-нибудь интересного она бегала вокруг и вглядывалась в каждую травинку, пока Джордж распиливал новое бревно.

– Там, за ближайшими деревьями, целая поляна красивых цветов, – сказал он, на время отложив пилу. – Сходи, собери их для матери.

И Анна тотчас же припустила к лесу. Её совсем не интересовали цветы, но прожитые годы приучили ни в чём не пререкаться с отцом, а недавно, когда он по несправедливой случайности нарушил таинство первого поцелуя, и вовсе стала бояться. Если бы она могла выбирать, то выбрала бы поход в город вместо Питера, чтобы поболтать со сверстниками. Но отец бы не разрешил. Он никогда ничего не разрешал. И Анна в тайне мечтала о том дне, когда вырастет и, несмотря на все протесты тогда уже постаревшего отца, сбежит в какой-нибудь огромный город, где будет жить при деньгах и в своё удовольствие. Но мечтать или даже хоть на секунду задуматься об этом она решалась только глубокой ночью, предварительно удостоверившись, что брат спит крепким сном. Она боялась, что если подумает о таком на людях, то отец каким-то образом узнает про это и накажет её так, как постоянно наказывал маму. Они никогда об этом не говорили, но Анна знала о глубоком несчастье матери и тех страданиях, которые она переживала каждый день и каждую ночь. Приучившись с детства бояться и ненавидеть ту боль, которая рождается в принужденном, лишённым страсти и уважения браке, Анна поклялась себе, что никогда не выйдет замуж. В старом доме, когда они уезжали, осталось много их вещей, но клятву Анна взяла с собой, надёжно укрыв в глубинах своего сердца. И запирая самое сокровенное под печатью тайны, она никак не могла знать, что сдержит эту клятву даже вопреки собственному желанию.

В дом она вернулась раньше мамы и брата, неся в своих маленьких ручках целую охапку незнакомых ей жёлтых, красных и синих цветов. Маме не понравится, что она оборвала половину поляны, понапрасну сгубив растения, но если сразу сказать про отца, то ничего страшного не случится. За время её отсутствия на пустом месте в центре кухни уже появился небольшой, наспех сколоченный столик, сделанный на замену старого, развалившегося и по частям отправленного в печь днём ранее. Новый с виду был неказист, но вполне пригоден для пользования. Она разложила цветы по столу и охнула, случайно занозив палец. Положив его в рот и обслюнявив, Анна понадеялась, что скамейки отцу удадутся лучше.

В это время на рынке Бетти со всеми подряд торговцами заводила разговоры, которые её муж счёл бы неуместными и недостойными. Таким образом она пыталась сэкономить лишнюю монету, купив те же продукты по меньшей цене. Питер, твёрдо для себя уяснив, что от угрызений совести за молчание отлично спасает незнание о преступлении, играл с Айданом далеко в стороне от ближайших прилавков. Тем удобнее было его удачное алиби, что сами торговцы требовали держать собаку подальше от товара. Иначе, как они говорили, щенок скоро сам окажется на прилавке. Глядя на плюющихся мужчин и громко смеющихся женщин, Питер подумал, что рад жить подальше от города. Даже несмотря на всех тех людей, что были приветливы и добры к нему в последние пару месяцев, кормя этой странной ни то похлёбкой, ни то кашей, он хотел отдалиться от них, предпочтя городской суете тихий быт в окружении родных.

Когда они с матерью и Айданом вернулись к дому, отец уже доколачивал последнюю лавку. Он обещал им обед за настоящим столом, и, как не мог не отметить Питер, как обычно сдержал своё обещание. Наблюдая за работой отца, он постоянно разглядывал его руки, кожа которых напоминала жёсткую кору деревьев.

Однажды, как думал Питер, его собственные руки станут такими – грубыми, сильными, мужскими. Он тоже начнёт работать на огороде, рубить лес, сколачивать предметы мебели, заведёт семью и детей, а у его сына, конечно же, будет собака. Он размышлял над этим, пока нёс огромную, до самого его подбородка, корзину с репой и луком. Каким-то неведомым чутьём он предугадал камень на своём пути и предусмотрительно его обошёл, заранее зная, что было бы дальше, споткнись он и рассыпь овощи. Может, это не чутьё вовсе, а Айдан своим разборчивым тявканьем предупредил друга, и Питер, сам того не заметив, внял его предупреждению?

Вдвоём с матерью они снесли всё купленное в прежде пустующую кладовую. В этом просторном помещении Питер, оглядев каждый тёмный угол, приметил несколько щелей, похожих на те, что оставляли после себя мыши. Он никому не сказал об этом, а ночью, едва все заснули, взял отцовские гвозди и молоток, собрал во дворе обрезки досок и принялся заколачивать отверстия.

На страницу:
2 из 3