Хроники Шеридана

– Нет, не за этим… – медленно произнес Линд.

Он весь вдруг как-то подобрался и напрягся, точно увидел кого-то за её спиной. Повинуясь его взгляду, Зануда обернулась: среди отдыхающих она заметила несколько знакомых лиц, но так и не поняла, что напугало её собеседника, – пока она разглядывала посетителей бара, журналист исчез.

Она посидела еще немного, но Линд так и не появился.

– Вам просили передать… – сказал официант, когда она расплачивалась, и протянул ей небольшой конвертик.

Выйдя на улицу, она открыла конверт. Там оказался обрывок старого пергамента. «Придёт Страж и явится Дракон – и то будет конец всему…» – прочитала она, и внезапный необычной силы порыв ветра вырвал исписанный клочок у неё из рук, и развеял пергамент в пыль.

В сумочке пронзительно запищал телефон.

– Алло?..

– Ты должна поторопиться! – голос Линда звучал так тихо, что она едва могла разобрать его слова, – Страж уже здесь!..

– Я ничего не понимаю! – прокричала она в трубку. – Куда ты пропал?– но ответом ей были громкие частые гудки.

***

…Судьба между тем посылала Гилленхарту всё новые и новые испытания. Как-то на рассвете вахтенные заметили на горизонте судно. Из разговоров юноша понял, что встреча не была случайной – пираты нарочно охотились за этим кораблем, на борту которого, как донесли Ла Мане шпионы с берега, было полно золота.

– Корабль принадлежит храмовникам, – охотно пояснил ему Харди. – Ох, и поживимся же мы!

Юноша ужаснулся:

– Вы не боитесь гнева святого Ордена?

– Мы с нашим капитаном никого не боимся! – хвастливо отвечал пират. – Не из таких переделок выходили!

Остальные члены команды были настроены не менее решительно. Пиратский корабль быстро настиг тяжёлое торговое судно.

– Поднять мой личный флаг! – распорядился Ла Мана. Приказание было исполнено тотчас – и на верхушке мачты затрепетал белый флажок с черной птицей.

…Когда все было кончено, палуба чужого корабля была скользкой от крови. Оставшихся в живых пираты загнали в трюм. Туда же отправились и захваченные сокровища. Разграбленное судно разбойники отправили на дно. Ночью на корабле воцарилась настоящая вакханалия. Победители на радостях перепились – среди захваченного груза было много бочек с вином – и между ними вспыхнула драка. Разделившись на несколько враждебных группировок, они устроили настоящую охоту друг за другом.

– Кого Бог хочет наказать, того он лишает разума… – шептал Юстэс.

Юный рыцарь не участвовал в захвате. Едва в воздухе взвились верёвки с крючьями, и самые отчаянные из головорезов полезли на выставленные копья, он встал у мачты, спокойно скрестив руки на груди: лучше принять смерть, если Господу угодно испытать его, чем пролить невинную христианскую кровь. И так простоял он несколько часов, не чувствуя ни страха, ни боли; только однажды глаза его встретились с горящими глазами Ла Маны – так, верно, горят глаза демонов в преисподней, – и душа его вновь наполнилась тяжелым свинцом ненависти. Теперь, кроме Фурье, у него будет ещё один заклятый враг.

Он и сейчас, прячась, не чувствовал страха, но хотел переждать и пробраться незамеченным к люку в трюм, где томились пленные. Но не успел: при свете смоляных факелов кучка пьяных пиратов во главе с капитаном вытащила пленников на палубу. Расправа была жестокой: то, что он видел днем, показалось бы мученикам детской забавой. Позабыв обо всём, Юстэс вышел из своего укрытия и, безоружный, бросился в толпу, окружившую очередную жертву.

– А-а… наш юный друг! – он неожиданно очутился лицом к лицу с капитаном. – Хочешь позабавиться? – Ла Мана с трудом ворочал языком. – Дайте-ка ему нож!

Юстэс почувствовал, как его отвага уступает место безысходному отчаянию: на руках у дюжих головорезов бессильно повис Али. Его глаза были закрыты.

– Подколи-ка свинку, братец! – продолжал капитан. – Уберите эту чёрную тварь! – заорал он, и тело Али швырнули за борт – легко, точно пустой мешок. Юстэс невольно подался вперёд, но сильные руки схватили его и развернули в другую сторону. – Смотри, кого я тебе припас, братец!

– Я не брат тебе!.. – выкрикнул юноша, чувствуя, как в груди от закипающей ярости плавится сердце.

– Правильно! – громовой хохот капитана перекрыл усиливающийся шум волн. – Нет у меня братьев, кроме дьявола! – и сатанинский смех его вдруг стал так страшен, что остальные пираты притихли. Далеко в ночи беззвучно сверкнула молния.

– Погода портится, капитан… – сказал кто-то. Словно в ответ на эти слова начался дождь.

Но Ла Мана точно ничего не слышал. Схватив юношу за рукав, он силой подтащил его к человеку, ничком лежащему на палубе.

– Поднимите эту падаль!.. – приказал он. Несколько пиратов поспешили исполнить приказание.

Лицо, шея, грудь этого человека представляли собой одну большую рану. Кровь струилась так обильно, что Юстэс даже не понял – молодой он или старый.

– Прикончи его! – велел капитан, протягивая ему кинжал.

Человек вдруг открыл глаза, и Юстэс замер, пораженный: он видел такие раньше только на византийских иконах… Холод металла обжег ему руку. Корабль сильно качнуло, и пленник, не удержавшись, обеими руками ухватился за капитана. Ла Мана тут же оттолкнул его, кровь истерзанного пленного испачкала ему лицо и руки.

– Чертов мерзавец!– брезгливо сморщился капитан, утираясь.

В глазах пленника появилось странное выражение: торжество, насмешка и жалость одновременно.

–Ты ещё вспомнишь нашу встречу… В другой жизни! – сказал пленный, и добавил неразборчиво ещё какие-то слова на чужом языке.

– Сомневаюсь, дружище, – дружелюбно оскалился Ла Мана. – Ты ведь сейчас отправишься в рай!.. Ну, а я вряд ли туда попаду!

– Я не убиваю безоружных! – проговорил Юстэс, и кинжал глухо ударился о палубу.

Но пленный вдруг упал на колени и, схватив брошенный им нож, вонзил лезвие себе в грудь.

– Вот гадёныш!– Ла Мана покачнулся и смачно плюнул в лицо самоубийцы. – Перехитрил… – договорить он не успел – кулак Гилленхарта запечатал ему рот.

Дюжина пиратов мгновенно повисла у юноши на плечах, со всех сторон посыпались удары.

– Оставьте его!.. – прохрипел капитан, вытирая разбитые губы. – Он теперь мой…

На мокрой палубе образовался круг. Внутри него остались трое – один мёртвый, и двое, готовые последовать за ним. Лица людей в неверном свете факелов казались мордами чудовищ. Юстэс понял: выхода из этого круга для него не будет. Но ему всё равно. «Честь дороже жизни…»

В руке Ла Маны появился длинный нож. Первым же выпадом он рассек юноше кожу от правого уха до подбородка. Толпа плотоядно заурчала. Боль вернула Юстэсу его обычную осторожность и ловкость: безоружный, он кружил вокруг противника, не давая ему приблизиться к себе, а сам незаметно подбирался к телу безымянного самоубийцы. Капитан не успел вовремя разгадать его маневр, и Гилленхарт резким движением вытащил кинжал из груди погибшего: теперь их шансы уравнялись. Живое кольцо затаило дыхание…

Волны швыряли корабль из стороны в сторону – волнение на море всё усиливалось; шквалистый ветер злобно рвал паруса, хлестал дождь, но люди, собравшиеся на палубе, не замечали ничего: поединок поглотил всё их внимание. Корабль всё глубже зарывался носом в бушующие волны и всё тяжелее было ему вырываться из их жадных объятий, но две человеческие фигурки кружились и кружились в странном танце – резкие движения танцоров венчались блеском стали, и словно их продолжение вспарывали чёрное небо хвостатые молнии, будто и там в тучах кто-то дрался не на жизнь, а на смерть…

Ла Мана был сильным и страшным противником – куда более ловким и опытным, чем его юный соперник, но Гилленхарту удалось полоснуть капитана по груди, чуть пониже ключицы.

Неглубокий порез, оставленный ножом рыцаря, вдруг стремительно удлинился, точно кто-то изнутри рассёк ставшую ненужной оболочку человеческой плоти, и наружу через страшную рану вывернулось нечто, похожее на огромного скорпиона. Остатки туловища капитана болтались у чудовища на спине, будучи с ним, по-видимому, одним целым – и голова Ла Маны хохотала и извергала поток проклятий, а его руки продолжали сражаться, разя налево и направо. Исчадие ада заревело, перекрывая шторм, и рядом с Юстэсом в палубу вонзилось лезвие страшного хвоста…

Люди бросились врассыпную, чудовище хватало их и ломало клешнями; иные в ужасе прыгали за борт – смерть в морской пучине лучше объятий порождения мрака!.. Раскаты грома и грохот волн заглушали вопли несчастных, и лишь один звук перекрыл буйство стихии: то со страшным треском подломилась и рухнула мачта, перебитая одним ударом свирепого создания. Гилленхарта задело её обломком, и последнее, что он увидел во вспышке молний, проваливаясь во тьму, – гигантская клешня, занесённая над его головой…

***

Утром третьего дня выспавшееся солнце лучами-пальцами пригладило обиженное море, разогнало тучи, посадило ветер на цепь – и в мире наступило затишье. Потрёпанный бурей остов пиратского корабля сносило течением к югу. Юстэс очнулся от нестерпимой жажды. В голове непрерывно гудел колокол. Он попытался подняться на ноги, но обнаружил, что крепко прикручен верёвками к основанию разбитой мачты.

– Э-эй… – он думал, что кричит, но из пересохшего горла вырвалось хриплое сипение. – Воды…

Палуба была пугающе пуста – среди зияющих пробоин только обломки и мусор. В канатах над его головой нежно и тоскливо пел ветер. Он приподнялся: за качающимся бортом подернутое мелкой рябью море… И пусто, пусто, пусто – словно он один на белом свете. Гилленхарт стал грызть веревки. Возможно, во время шторма они спасли ему жизнь, но теперь эти путы могли стать причиной его гибели, если он не сумеет от них избавиться. Обессилев, он ложился лицом вниз и слизывал с досок палубы соленые брызги, потом снова принимался за веревки. А корабль-могила плыл себе дальше, беспечно отдавшись коварным волнам, что так ласково лизали теперь его крутые бока.

Ближе к полудню из чрева истерзанного судна послышались шорохи. Юстэс насторожился. На палубу, шатаясь, выполз человек… Не обращая внимания на привязанного, он со стоном распластался на тёплых досках, нагретых солнцем. Вскоре к нему присоединилось еще шесть или семь пиратов – всё, что осталось от команды. Последним, щурясь от яркого солнца, поднялся… капитан. Хмуро оглядевшись по сторонам, он уверенно направился туда, где лежал Гилленхарт. Подойдя к нему, он достал из-за пояса кинжал и перерезал веревки, спутывавшие пленнику руки. Юстэс сел, прислонившись спиной к основанию мачты и растирая затекшие кисти. Ла Мана присел напротив на просмоленную бухту каната. Несколько минут они молчали, разглядывая друг друга. Из прорех когда-то белоснежной шелковой рубахи на груди капитана виднелся уродливый багровый рубец шрама толщиной в руку.

– Я убил бы тебя, – произнес, наконец, капитан, так словно речь шла о чём-то незначительном. Юстэс молчал. Капитан принялся чистить кинжалом ногти. – Но я хочу сначала знать, кто ты? – и лезвие уткнулось юноше в горло. Юстэс сплюнул – слюна была окрашена розовым: он сильно натер десны и губы, пытаясь освободиться от пут. – Отвечай! – взорвался капитан.

– Что ты хочешь услышать? – равнодушно пожал плечами Юстэс. – Мне нечего тебе рассказать.

Глаза капитана превратились в узкие щелочки. Он машинально провёл пальцами по груди, ощупывая шрам.

– Что же ты сделал со мной? – спросил он тихо. – Что?!

Несколько человек подвинулись поближе, прислушиваясь к разговору.

– Пошли вон! – рявкнул капитан.

Любопытствующие тотчас расползлись и затаились, кто где.

– Той ночью, когда я превратился в чудовище, – не глядя на юношу, заговорил капитан, словно бы обращаясь к самому себе, – мне было хорошо… Очень хорошо! Я чувствовал себя сильным и… бессмертным… Мне вдруг показалось, – он задумался, подбирая слова, – что я обрёл себя. Настоящего… Стал таким, каким и должен быть! – из его груди вырвался вздох сожаления. – А сейчас мне чертовски хреново! – неожиданно сварливо закончил он. Схватив юношу за грудки, он с силой притянул его к себе, и вглядываясь в его глаза, прошептал: – Я боюсь!.. Я не хочу превратиться снова! – Юстэс вдруг обнаружил, что у капитана нет зрачков – из глазниц Ла Маны сквозь выпуклую и влажную оболочку смотрела Тьма. – Что ты сделал со мной?!

Гилленхарт с силой оттолкнул противника и вскочил на ноги. Ла Мана тоже поднялся.

– Это не я… – хрипло рассмеялся Юстэс. Суеверный страх капитана забавлял его: и этот злодей чего-то боится! Он вспомнил вдруг глаза пленника и его странные слова: – Тебя прокляли! – сказал он, и смачно плюнул прямо в лицо пирату.

Неизвестно, чем бы все кончилось, но в дело вмешался коротышка – тот, что советовал Харди избить пленника:

– Капитан! – хнычущим голосом сказал он, неожиданно возникнув за спиной у Ла Маны, – Мы приближаемся!..

Ла Мана, помедлив, с сожалением опустил сжатые кулаки.

– Разберёмся после, – пробормотал он. – Глаз с него не спускать! – прикрикнул он на коротышку, отвешивая ему оплеуху. – Головой мне за него отвечаешь! – и бегом отправился на мостик.

Коротышка злобно взглянул на Юстэса и погрозил тому костлявым, но увесистым кулаком:

– Я тебе это припомню, сопляк! – зловеще пообещал он, точно это Юстэс ударил его.

Юноша молча двинулся на задиру. Но Коротышка, едва достававший ему до локтя, и не подумал испугаться: его верхняя губа дрогнула, обнажив мелкие острые зубы и зарычав, он неожиданно высоко подпрыгнул вверх и обеими ногами нанес Юстэсу страшный удар в лицо.

Когда Гилленхарт снова сумел подняться на ноги, Коротышки и след простыл. Но Юстэс и сам тут же забыл о нем: не далее, чем в полумиле, из воды вздымалась огромная каменная арка. Прямо над аркой стояло в зените солнце, но ещё одно, только зелёное, он ясно видел в каменном проеме!.. Вокруг загадочного сооружения, кипя, бурлили огромные водовороты, жадно затягивая под воду острова плавучих водорослей и обломки разбитых кораблей, коих тут плавало множество. Неумолимое течение вод несло их истерзанное судно прямо к гибельному месту!.. Завороженный невиданным зрелищем, юноша поднялся на мостик. Остальные уже были там. Никто не проронил ни слова…

Ла Мана стоял у штурвала, крепко сжав рулевое колесо. Жилы на его лбу, покрытом мелкими бисеринками пота, вздулись, крепко сжатые губы побелели: лик капитана был страшен, но спокоен той отрешенностью, какая порой возникает у человека, когда грань между жизнью и смертью становиться тоньше волоса. Белопенные буруны на воде все ближе и ближе… Подводное течение рвёт штурвал из рук капитана, пытаясь направить корабль туда, где вращаются гигантские водяные валы… Невыносимый грохот оглушает людей, ледяной страх сковывает их члены… И кажется им, будто кто-то огромный хохочет, сотрясая небеса: «Безумцы! Куда вам тягаться с буйством взбесившейся стихии!..» Но капитан наваливается на штурвал – на его руках вспухают в оплётке вен узлы мышц, лицо искажают судороги, он что-то кричит – и из последних сил уводит корабль в сторону… Кажется, спасение близко, но деревянную скорлупку подхватывает новая мощная струя и несёт её прямо на каменные своды арки, откуда смотрит на них чужое зелёное светило. Люди замирают, ожидая неминуемого столкновения, но рука капитана вновь отводит корабль от гибели, уверенно направляя его прямо к зелёному солнцу – к жизни!..

И вот всё стихло…

Юстэс, как и другие, оборачивается назад: ни арки, ни водоворотов! Вокруг расстилаются спокойные тёмные воды; впереди, в вечереющем свете, редкие огоньки. Корабль медленно входит в устье незнакомой реки, её берега поросли густым лесом. Тишина и усталость заставляют людей понизить голоса, они перешёптываются, настороженно и внимательно вглядываясь в проплывающие мимо зелёные кущи: как-то встретят они измученных скитальцев?.. Но как бы то ни было, ясно одно: с Петром-ключником обитатели корабля свидятся немного позже.

***

…Всё-таки взрослые – странные люди! Как быстро забывают они то, что так хорошо знали в детстве! Загадочное происшествие на Кухне у Гилленхартов – лишнее тому подтверждение.

Рэг Шеридан, убедившись, что его приказы не возымели на подчиненных никакого действия, решил зайти с другой стороны: отлучившись часа на два, он вернулся во главе компании из нескольких весьма занятных особ. Среди них была низенькая женщина необъятной толщины, высокая носатая старуха с сердитым лицом, молодой человек с туманным взором и розовыми волосами, солидный господин во фраке и цилиндре, и ещё несколько человек. Все они были представителями довольно прибыльной в Городе профессии, и без лишней скромности именовали себя колдунами и магами. Бабушка обычно называла их попроще – шарлатанами.

Уяснив суть происходящего, гости начали действовать.

Первым за дело взялся господин во фраке. Промучившись с полчаса под язвительными взглядами коллег по цеху, он был вынужден отступить, изящно объяснив неудачу неблагоприятным расположением звёзд и тому подобными тонкостями.

Под гипнотическим и недвусмысленным взглядом розоволосого юноши Дуния сотоварищи немного опустились вниз. Бабушка при этом громким шёпотом объяснила всем, «это потому, что воительнице очень хочется вздуть нахала».

– Ишь, уставился, как кот на сметану!..

После такого комментария юноша обиделся и впал в транс. Его увели под руки двое помощников неопределенного пола, так зыркнувшие на непочтительную старуху, что у Бабушки тотчас невыносимо разболелась голова.

Низенькая толстуха, выступившая вслед за тем, головную боль у Бабушки сняла, но с висевшими под потолком сделать не смогла ничего. И на том спасибо!

Носатая старуха оказалась вдобавок адептом Церкви Вечных Девственниц и прочла присутствующим целую проповедь о том, какое слабое и противное существо человек, и как Господь его за это наказывает. Ее зажигательная речь заставила тётушек прослезиться, а у старшего из полицейских выросли маленькие рожки. На этом колдунья посчитала свою миссию выполненной и потребовала у Папы чек.

– А где результат?.. – возмутился Папа.

– Вот! – гордо заявила старуха, указывая на рогатого полицейского.

– Извините, – уклончиво отвечал хозяин дома, – но это немножечко не то, на что мы рассчитывали. Впрочем, – торопливо добавил он, спохватившись, – я могу, конечно, сделать пожертвование…

Остальные оказались вообще ни на что ни годны – это вам, знаете ли, не туристов дурачить!

Ажиотаж вокруг заколдованных между тем не стихал: в дом так и ломились журналисты и любопытствующие, и к полудню Бабушка строго распорядилась никого больше не впускать! Однако некоторые всё равно ухитрялись всякими правдами и неправдами просачиваться внутрь. Практичная Мэрион предложила брать с посетителей деньги.

– Как тебе не стыдно! – возмутилась тётка Люсильда.

– Что тут такого? – искренне удивилась девочка. – Я буду вроде как продюсер, на артистов ведь тоже за деньги смотрят!

Потом была эпопея с кормлением несчастных пленников, в результате которой сердобольная тетка Жоржетта, которая вечно привечала всех бездомных собак и кошек в округе, разделила участь полицейских, а дядя Антуан, полезший ей на выручку, едва не свернул себе шею, упав со стремянки.

Потом прибежали жена и тёща старшего полицейского – жена плакала, тёща ругалась, но ни то, ни другое не возымело успеха.

Приходил доктор Сибелиус: посмотрев на висящих под потолком с безопасного расстояния, он заявил, что медицина тут бессильна.

Нарисовалась парочка чудиков из Обсерватории – как всегда при очках и галстуках…

Словом, обитатели Замка были уже близки к помешательству, и тогда Бабушка предложила пообедать. По времени, правда, было самое время ужинать. И домашние, и гости с радостью ухватились за эту идею, и перекочевали в столовую: вдруг после сытного угощения придёт в голову какая-нибудь здравая мысль?

Обед близился к десерту, когда из Кухни раздался страшный грохот и дикие вопли. Спустя несколько минут мимо изумлённых гостей стремительно пронеслись освобожденные пленники: впереди мчались со скоростью хорошей скаковой лошади полицейские, за ними – разъярённая Дуния, размахивающая мечом. Ее лицо не предвещало товарищам по конфузу ничего хорошего…

Шумная ватага сделала несколько кругов вокруг обеденного стола и вылетела за дверь.

Потом, прихрамывая, появилась тетя Жоржетта. На неё накинулись с вопросами, но она лишь молча прикладывала руку к сердцу, давая понять, что не в силах пережить увиденное. Её усадили за стол, Бабушка, сидевшая справа, накапала ей в рюмочку валерьянки, слева вмешался дядя Винки, подсунув рюмку с коньяком. Тётя Жоржетта одним махом опрокинула в рот и то и другое.

Неизвестно, что больше помогло ей прийти в чувство, но она рассказала в жутких подробностях, как из-под обеденного стола вылез вдруг – кто бы вы думали?! – Карапуз и, щёлкнув пальчиками, сказал: «Отомли!» – и они рухнули на пол!

– Он так смотрел на нас!.. – живописала тётка Жоржетта. – Такими недетскими глазами!.. А потом – басом «Отомри!»… Ах!..

Вечером, укладывая малыша спать, родители осторожно поинтересовались, что же случилось на самом деле?

– Дядя сказал: замли!.. – охотно пояснил Карапуз, сложив ручки на одеяле и глядя на родителей ясными глазами. – Надо сказать: отомли!.. Игла такая, – пояснил он, зевая. – Не знаете, что ли?

Но родители не знали такой игры – они ведь были взрослыми. Не знали они и про какого «дядю» говорит их ребёнок, а он говорил про Макса Линда. Во время его «фокусов» Карапуз сидел под столом, и видел всё, кроме волшебного кольца… Он хотел им рассказать, но его слова сочли фантазией.

Взрослые вообще имеют привычку пускать мимо ушей то, о чём говорят дети, и удивляются потом, когда их чада поступают так же. Привычка эта впоследствии может иметь самые плачевные результаты.

***

Каггла сказалась больной и закрылась у себя в комнате. Следы у ворот не пугали её – она знала противника в лицо, и была теперь уверена в своих силах. «Зло узнано, зло названо…» Но ей хотелось побыть одной, прислушаться к себе, и решить, что делать дальше. Часами она разглядывала свои руки – что за тайна заключена в ее пальцах? О каком проклятии говорила её соперница?..

Вечером она спустилась в библиотеку, нашла альбом с иллюстрациями, посвящённый её творчеству, роскошное издание в дорогой обложке, и долго рассматривала репродукции своих картин. Рассматривала отстранено, скептически, как чужое.

Портреты городов и людей… Тоска, безысходность, одиночество – на каждой странице. На каждой картине – скрытая боль. Ну и что?.. Она рисовала этот мир таким, каким она его видела. Её ли в том вина?.. Нет, грех её в другом : она не хотела увидеть прекрасное, и своим унынием отравляла мир других. Плодила разочарование. А ведь могла бы нести радость.

Вздохнув, она перевернула последнюю страницу и закрыла альбом. Да, она – талантлива. Но можно ли назвать талант проклятием?.. Что же происходит?.. Она понимала, что ею заинтересовались силы, общение с которыми не сулит ничего хорошего. Это-то и было странно. Она ведь изначально не заключала с ними никаких сделок: её дар, как она искренне полагала, это искра Божья, что даётся каждому от рожденья, просто кому-то больше, кому-то меньше, а кто-то и вовсе не подозревает о её существовании… Уродство? Оно тоже имело корни весьма прозаические – ей просто не повезло. Чего же от неё хотят?.. Или это частная инициатива той, что преследовала её? Каггла теперь не сомневалась, что искусительница – мелкая сошка в том мире, что сокрыт от глаз человека. Возможно, она что-то узнала и теперь хочет этим воспользоваться – но что?!

Каггла в задумчивости блуждала взглядом по книжным полкам: тёмные корешки, непонятные буквы… Может, первопричину надо искать в глубинах времени, в истории семьи? Недаром её старшая племянница часами просиживает здесь над старинными фолиантами, что она-то пытается откопать? И при мысли о детях перед её мысленным взором вдруг встало лицо Мэрион, её печально-испытующие глаза: «Почему ты рисуешь такие картины?»

Отшвырнув альбом, Каггла резко поднялась и, опрокидывая стулья, стремительно направилась к выходу: кое-кто непременно ответит ей на все вопросы!

Девочку она нашла во дворе. С ней были толстый мальчишка и собака – маленький щенок таксы.

– Мэрион, – окликнула тетка, – поди-ка сюда!– Рио подчинилась с видимой неохотой. – Нам нужно поговорить!

На лице племянницы появилось странное выражение.

– Валяйте… – буркнула она.

– Поднимемся ко мне, – предложила художница.

– Нет уж, дудки!

– Почему? – искренне удивилась Каггла. Неужели девчонка боится её?

Мэрион с минутку поколебалась, потом вдруг решилась, точно бросаясь в ледяную воду:

– А пойдемте!.. – и зашагала впереди, засунув руки в карманы.

Мальчишка с собакой остались во дворе.

Оказавшись в теткиной комнате, Рио по-хозяйски плюхнулась в кресло, но долго не усидела на одном месте, и принялась всё трогать и рассматривать. Каггла, отойдя к раскрытому окну, некоторое время молча наблюдала за ней.