Хроники Шеридана

После поехала к Театру. Её узнали и предоставили ложу для почётных гостей. В антракте она и встретилась неожиданно с той, что указала ей дорогу к Пещере.

– Как насчет уговора? – спросила та без долгих предисловий.

– Я пробуду здесь до конца лета, – рассеянно отвечала художница, занятая своими мыслями. – Если есть желание – запасайся всем необходимым. Тут, кстати, есть хороший арт-салон. О времени договоримся. Может быть, я и поднатаскаю тебя чуть-чуть…

– Ты собралась учить меня рисовать?! – рассмеялась искусительница, да так звонко, что на них стали оглядываться. – Вот умора!..

Каггле вдруг стало нехорошо. Перед глазами отчетливо встали картины той ночи в Пещере, и она впервые осознала, что всё произошедшее там – реальность. Это был вовсе не сон, и не детская сказка, как ей казалось до сих пор. Господи, куда же она вляпалась и чем придётся теперь расплачиваться?!..

Прозвенел звонок и людская река разъединила их.

Каггла машинально вернулась в ложу. Села в кресло. Сзади кто-то кашлянул, она вздрогнула, обернулась… Из-за полуоткрытой двери, ведущей в коридор, тянуло холодом: она постаралась устроиться в своем кресле так, чтобы краем глаза держать дверь под наблюдением. Потом ей подумалось, что лучше бы незаметно уйти, но, выглянув в коридор, почувствовала, что не в силах заставить себя преодолеть пустое, ярко освещённое огромными люстрами пространство в одиночестве. К тому же, за пределами театра её поджидала ночь, и она решила, что лучше будет уехать домой с кем-нибудь из своих. Вернувшись на место, она попыталась сосредоточиться на том, что происходило на сцене, но не получалось. Мыслями она всё время возвращалась к недавнему разговору, и вдруг поняла, что боится его продолжения…

В холле у гардероба она столкнулась с Красавчиком. Он был не один, но Каггла буквально вцепилась в него и потребовала, чтобы он проводил её домой.

– Мне что-то нехорошо! – умоляюще сказала она, и слова эти были всего лишь бледным отражением ее состояния.

Красавчик попробовал отвертеться, но не тут-то было: напрасно он, продолжая улыбаться, делал так некстати подвернувшейся родственнице всяческие знаки – Каггла не собиралась сдаваться:

– Не можешь же ты меня бросить?

– Мы посадим тебя в экипаж.

– Нет! Я не доеду одна! – стояла на своем настырная девица.

Она и вправду выглядела неважно, так что даже спутница Красавчика начала укорять юношу в эгоизме, и он уже почти уступил двойному натиску, но тут случилось непредвиденное.

Из толпы зрителей появилась та, кого Каггла меньше всего хотела бы видеть.

Красавчик мгновенно воспрянул духом, и не успела Каггла и рта раскрыть, как он уже перепоручил её заботам неприятеля:

– Вы домой? – быстро проговорил он, включив на полную мощь всё свое обаяние. – Прихватите, умоляю, заодно и нашу знаменитость – она плохо себя чувствует. Я бы и сам, но… – и подмигнул, незаметно указывая глазами на свою пассию.

– Бедняжка! – сочувственно произнесла искусительница. – Конечно, мы поедем вместе! – и приобняла её за плечи.

Каггла резко, почти грубо, высвободилась из её объятий: ей на мгновение показалось, будто по коже скользнула змеиная чешуя! – и хотела убежать, но видя удивлённые лица своих собеседников, растерялась. Как объяснить им, что происходит?.. Да и не поверят они!

Момент был упущен.

Каггла тоскливо посмотрела вокруг. Её противница осталась спокойна – жертве некуда деться.

Высокая, эффектная, в тёмном блестящем платье, с распущенными волосами, она казалась королевой. Королевой Зла… «Куда уж серому воробышку тягаться с такой..!» – обречённо подумала горбунье. И соперница почувствовала её слабость. Мимолетная улыбка торжества скользнула по красивым губам, и тут же исчезла, уступив место маске искреннего участия:

– По-моему, тебе и в самом деле нужна помощь! – заботливо проговорила она. – Идёмте же! Красавчик, распорядись насчет экипажа!

Они вышли на улицу. Каггла двигалась как во сне. Звуки исчезли, время замедлило свой бег, разъяв движения на части: перед ней словно прокручивали замедленные кадры немого кино, и она сама была участницей сего странного действа. Вот перед ней появилась лошадиная морда – тёплая, бархатная, с влажными губами; она отчётливо рассмотрела, как трепетали, вбирая воздух, звериные ноздри… Придвинулся глянцевый бок кареты… чёрный провал распахнутой дверцы… свет фонарей… Кто-то услужливо помог ей взобраться на ступеньку: так, верно, всходят на эшафот…

Она обернулась и встретилась взглядом со спутницей Красавчика. Ей показалось, та что-то почувствовала… Но чужая рука легонько подтолкнула её вперёд – и дверца захлопнулась, отрезав путь к спасению.

Экипаж скрылся за углом, а молодая пара всё ещё глядела ему вслед.

– Пойдем, – потянул свою спутницу Красавчик. – Мы и так опаздываем…

– Ты уверен, что всё в порядке? – в сомнении спросила та.

– Конечно! – заверил юноша. – Что с ними может случиться?..

***

– В наших обоюдных интересах, господа, сохранить всё случившееся в тайне. Я полагаю, дому Гилленхартов не нужны лишние неприятности? – высокий бородатый человек неторопливо расхаживал по Кухне среди притихших гостей Замка.

– Но как же? – робко подала голос тетка Люсильда. – Как же?! – и указала рукой туда, где лежало обезглавленное тело.

Бородатый не спеша подошел к убитому, ловко опустился возле него на колено и, вытащив белоснежный платок, аккуратно взял с пола один из каменных осколков, оставшихся от грифона. Он долго вертел осколок перед глазами, потом завернул его в платок и убрал в карман. Встал, поправил стрелочки на брюках, и пихнул обезглавленного в бок носком блестящего ботинка:

– Вставай, чего разлегся!

Труп зашевелился и сел, слепо шаря руками вокруг. Тётушки дружно завизжали.

– Тише!.. – поморщился бородатый.

Обезглавленный поднялся и, качаясь, сделал несколько неуверенных шагов – прямо в сторону испуганных женщин. Те завизжали с ещё большим усердием… Бородатый схватил ожившего мертвеца за рукав и с силой развернул его в другую сторону.

– Уведите его отсюда! – приказал он его товарищам.

Юноши тотчас повиновались, и подхватив незадачливого покойника под руки, вывели его прочь.

Тётушки продолжали вопить.

– Тсс! – шикнул на них бородатый, и махнул рукой, точно дирижер после заключительного аккорда. Визг резко прекратился. – Спасибо! – поблагодарил пришелец. – А теперь, дорогие, смотрите вот сюда !– и поднял вверх другую руку. На его пальце сверкал огромный перстень. – Смотрите внимательно! – совсем другим голосом приказал он. – А когда я досчитаю до трёх – вы забудете всё, что здесь случилось. Итак, раз… Два!..

Он не успел досчитать.

В воздухе мелькнуло лезвие топора, и Дуния едва не отрубила ему руку. Не давая противнику опомниться, она тут же сделала ещё один выпад, но незнакомец снова увернулся. Вскочив на стол, он принял боевую стойку. Дуния обрушилась на него со всей своей мощи, но бородатый ловко отбил удар, да так, что древко её топора переломилось на части. Воительница мгновенно выхватила меч и бросилась вперед, сметая всё на своем пути. Бородатому пришлось бы туго, но он успел, совершив отчаянный прыжок, оказаться на другом конце Кухни. Дуния взревела и, оттолкнувшись ногами от стены, прыгнула вслед за ним. Противник, не удержавшись на ногах, упал – тут-то ему и конец! – но он успел выставить вперёд руку с перстнем и крикнуть:

– Замри!!

В тот же миг Дуния беспомощно застыла прямо в воздухе.

Тяжело дыша, бородатый поднялся на ноги. Мэрион из своего укрытия слышала, как он пробормотал, отряхиваясь: «Значит, страж уже здесь…»

– Смотрите сюда… – хрипло приказал он, снова вытягивая вверх руку со сверкающей каплей на пальце. – Раз…два… три!..

Секунду стояла мёртвая тишина, а потом все зашумели, задвигались, занялись своими делами, словно и в самом деле ничего не произошло. Будто щелчком переключили телеканалы – с одного, где шел жуткий и странный «ужастик», на другой – с добротным, но скучным семейным сериалом, которому нет конца.

Бородатый тоже переменился – вместо загадочного и опасного хищника, только что отчаянно сражавшегося за свою жизнь, глазам присутствующих предстал элегантнейший светский лев.

– Позвольте представиться: Макс Линд, журналист…

***

Вскоре вернулись из Театра родители, Зануда и другие. В честь Линда устроили торжественный семейный ужин – он оказался старым другом отца. Ужин затянулся за полночь: обитатели Замка были просто очарованы новым гостем – бывалый путешественник, он с таким увлечением рассказывал о своих странствиях и приключениях, что несколько часов пролетели незаметно.

После трапезы все вышли в сад: спать никому не хотелось. Да и жаль было тратить чудесное время на сон – летние ночи так прекрасны, и так коротки!.. Лунные дорожки в саду уводили в неведомое, сладко пели ночные птицы, воздух был напоен дивным ароматом – всё вокруг дышало такой негой, такой чувственностью!

По саду рассыпались парочки, в беседках зажглись фонари, там и сям замелькали светлячками огоньки сигар, тихо и страстно зазвенела гитара… Смех, шепот, приглушенные голоса…

И лишь один человек во всем Замке не разделял всеобщего настроения. Мэрион не стала смотреть на перстень Линда – она всегда была непослушной. Поэтому она прекрасно помнила всё, что случилось, и злилась на остальных за то, что они теперь были так веселы и так беспечны. Толстяк Дю тоже не попал под влияние волшебного перстня, но по другой причине – он как зажмурился со страху в тот самый момент, когда ожил обезглавленный ловец приключений, так и не открывал глаз, пока всё не закончилось.

Был ещё и третий очевидец, но о нем – позже.

Проводив приятеля, – он ни за что не желал оставаться ночевать, что было вполне объяснимо, – Мэрион вернулась в свою комнату. С полчаса она сидела перед открытым окном, сердито наблюдая за ночной жизнью в саду, и размышляя, как бы вернуть этих легкомысленных простаков в чувство или хотя бы испортить им то хорошее настроение, которого они никак не заслуживали. И ей в голову пришла отличная мысль…

Водрузив на подоконник колонки стерео системы, Мэрион врубила рэп. Тяжелый речитатив, густо насыщенный солёными словечками, сопровождаемый немыслимыми аккордами и невообразимыми переходами из тональности в тональность сразу наэлектризовал ночной воздух: хулиганистые парни из Гарлема знали свое дело. Похихикивая, Рио надела наушники – сама она не желала быть оглушенной, – прибавила громкость на всю катушку, и улеглась в постель с каким-то журнальчиком.

Спустя четверть часа примчалась Бабушка. Напрасно старуха барабанила в закрытую дверь – внучка притворилась, что не слышит. Ночной концерт прекратился только когда позвонили возмущённые соседи с соседней улицы и пригрозили вызвать полицию. Гитара в саду тоже умолкла…

Донельзя довольная собой, Рио спустилась в Кухню – попить молочка на ночь. Зелепусы увязались за ней.

Едва она налила себе бокал, как явилась Бабушка и принялась её отчитывать.

Рио, глядя сквозь неё, невозмутимо принялась за молоко. Когда проповедь бабули достигла апогея, она демонстративно достала наушники плеера, заранее припасённого для такого случая, и задрыгала ножкой в такт музыке, давая понять, что плевать она хотела… Ей нужен был скандал!

Дети часто разряжают свою перегруженную нервную систему, специально нарываясь на конфликт со взрослыми, и сбрасывая таким образом накопившуюся отрицательную энергию. Рио не была исключением.

– Мэрион, – рявкнула Бабушка, – ты слушаешь меня или нет?!..

Девчонка продолжала игнорировать её. И тогда Бабушка вышла из себя.

Такое с ней редко, но случалось. Вернуться обратно ей сразу не удалось – для этого нужно хотя бы немного успокоиться. Поэтому теперь на Рио орали уже две бабуси. Внучка продолжала прикидываться невменяемой, и число разъярённых старух увеличивалось в геометрической прогрессии. Лишь когда их стало с полсотни, Рио струхнула и сдалась: одна сердитая бабулька – ещё куда ни шло, но целая стая…

– Простипожалуйстаябольшетакнебуду!.. – скороговоркой выпалила Мэрион дежурную «волшебную» фразу.

Бабушки, остывая, хором сказали:

– То-то же! Все знают – в гневе я страшна!

Потом они удивленно посмотрели друг на друга, отчего-то слегка сконфузились, и стали исчезать одна за другой, пока их не осталось всего две.

– Что такое? – возмутилась одна из них.

Вторая промолчала и попыталась улизнуть.

– Стоять!!! – громовым голосом бывалого полицейского приказала первая.

Самозванка подчинилась, но когда настоящая Бабушка подобралась к ней поближе, она вдруг растворилась в воздухе, а по полу под стол прыснули два зелёных мячика.

– Что это у нас там?.. – заинтересовалась старуха, нагибаясь и приподнимая край скатерти. Из полутьмы на неё глянули две пары совершенно невинных голубых глаз. – Та-ак… Мэрион, я тебя спрашиваю: что это такое?..

Рио малодушно пожала плечами: мол, понятия не имею.

– Вылезайте, – приказала Бабушка.

Зелепусы послушно вылезли на свет и вскарабкались на стол.

– Мы здесь живём! – сообщили они как ни в чем не бывало.

– И давно? – поинтересовалась бабуля.

– Что тебе, жалко что ли? – перешла в атаку внучка. – Они – хорошие!

Бабушка с сомнением посмотрела на Зелепусов. Что-то они ей напоминали…

– Ладно, – сказала она задумчиво, – поздно уже. Идите спать. И чтоб без фокусов!

Кухня опустела. Бабушка задумалась…

***

Макс Линд отказался от предложения поселиться в Замке:

– Я снял номер в гостинице.

Хозяева и гость стояли на улице у ворот, поджидая заказанный экипаж.

– Все было чудесно! – сказал Линд, целуя мамину руку. – Был очень рад повидать вас всех!

– Надеюсь, ты еще зайдешь к нам? – спросил Папа. – Когда ты уезжаешь?

Линд развёл руками:

– Еще не знаю. Как закончу все дела, – и похлопал отца по плечу: – Не переживай, Виктор, перед отъездом я обязательно загляну к вам!

Ночную улицу внезапно огласили звуки дикой музыки.

– Бьюсь об заклад – это Мэрион! – проскрипела Зануда. Она тоже вышла с родителями проводить гостя. Но на то у нее были свои причины.

В конце проулка показалась карета.

– Наконец-то!.. – сказала Мама.

Когда экипаж остановился и все начали прощаться, Линд, улучив минутку, нагнулся к Зануде:

– Завтра в восемь…

***

…Фурье вручил ему увесистый кошель и кусочек пергамента, свернутый в трубочку и запечатанный сургучом.

– Передашь это человеку, который встретит тебя в Акре, и будет лучше, если ты не станешь читать, что там написано! – предупредил он.

– Мой отец говорил: учиться грамоте – вредить душе! – презрительно отозвался Гилленхарт. – Не дело для настоящего воина корпеть с гусиным пером над куском телячьей кожи подобно жирному лысому монаху.

– Вот и славно! – перебил его Фурье и улыбнулся: – Твой отец был мудрым человеком.

Потом он ещё раз подробно объяснил юноше, что и как он должен сделать:

– Доберешься до побережья, а там наймешь корабль. Денег должно хватить с лихвой…

Юноша, уже не слушая, задумчиво взвесил кошель в руке: вот цена его жизни и свободы, определённая человеком. Какова же им цена на Небесах?..

В ту же ночь он скрылся из лагеря крестоносцев. Фурье дал ему ещё и тот самый проклятый мешочек с чёрным порошком, пояснив, что это – пепел мертвеца, сожженного ими. Но Гилленхарт, отъехав подальше, выкинул дьявольское зелье. Он полагался лишь на свой меч да на крест, висевший на груди.

На первом же привале, когда он очутился на безопасном расстоянии, ему приснилась покойная матушка: она смотрела на него ласково, потом что-то сказала – что-то очень важное, но он забыл, когда очнулся, и долго после сожалел о том. Юстэс очень хотел еще увидеть её во сне: ведь он не знал её – она умерла, когда он был младенцем, но матушка больше не приходила. Зато вспомнились отец и старшие братья – и он почувствовал, что больше не сердится на них: сам виноват, что пришлось покинуть отчий дом. Вспомнилась и та, что любила его, и чьей любовью он так тяготился… Что-то с ней теперь сталось? Жива ли она?..

А на рассвете его захватили врасплох кочевники. Бой был коротким и неравным. Юноша сражался как лев – и потому его не убили. Восхищенные отвагой неверного, дети пустыни сохранили рыцарю жизнь, и продали его проходившему каравану, направлявшемуся к побережью. Спустя два перехода, на караван напала болезнь, унёсшая в могилу более половины всех людей. Не миновать бы этой участи и Юстэсу, раненому в стычке, но его спас чёрный человек по имени Али. Он дал ему съесть три тёмных, неприятно пахнувших шарика, и юноша остался жить. Али и дальше ухаживал за ним: промыл раны, где уже завелись черви, менял повязки, приговаривая что-то на чужом, гортанном языке, приносил воду, кормил его жирной бараньей похлебкой. Благодаря ему рыцарь окреп настолько, что всерьез задумался о побеге. Но его теперешний хозяин и так потерял половину своих рабов, и с него не спускали глаз.

Помогла песчаная буря. Утром того ужасного дня Али принес ему накидку из шерсти верблюда. Показывая на горизонт, где клубилось тёмное облако, он что-то пытался объяснить. Юстэс взял накидку…

Потом были долгие часы, когда во всем мире не осталось больше ничего, кроме воя ветра. Ему казалось: все демоны пустыни собрались вместе, чтобы спеть хором на его могиле, и рука в бессильной ярости напрасно искала рукоять меча… Он бы так и остался там, погребённый толстым слоем песка вместе с остальным караваном, но Али откопал его, еле живого, и Юстэс обнаружил, что снова стал свободным.

Он тогда не задумался, как выжил Али. Наверное, им обоим просто повезло.

Последующие дни были наполнены смертельной мукой. Палящее солнце и ни капли воды… Язык распух, стал шершавым, Юстэсу хотелось откусить его и выплюнуть – он думал, что задохнётся, если тот распухнет ещё сильнее. В висках всё время стучали маленькие острые молоточки – голова болела невыносимо, и он боялся, что череп расколется. Ещё он боялся сойти с ума – ведь тогда бы он, не задумываясь, вцепился в горло своему спасителю, и пил бы, пил его кровь! – он видел, как это сделали караванщики с обессилившим рабом.

Али молча полз рядом, и в его глазах тоже порой светилось безумие.

Гилленхарт не выдержал первым.

Он напал на чернокожего, и они сцепились, катаясь по песку, точно дикие звери, рыча и кусая друг друга. Али оказался сильнее и проворнее – изловчившись, он ударил юношу кулаком в висок, и свет померк в его очах.

…Откуда-то из тьмы перед ним появилось лицо монаха. «Ты послал меня сюда! Из-за тебя я так страдаю! Я ненавижу тебя…»

Ненависть – сильное чувство. Порой оно дает человеку куда больше вдохновения и сил, нежели любовь. Юноше так сильно захотелось отомстить, что он отложил свою смерть на потом – и очнулся.

Чьи-то руки поднесли к его губам чашу с водой… Спустя два дня он уже смог подняться на ноги.

Жители маленькой рыбацкой деревеньки – десяток глиняных хижин, длинные лодки, сохнущие бесконечные сети, – были неразговорчивы и неприветливы. Люди, найденные в пустыне, не внушали им доверия – ведь они так не похожи на них… Опасения рыбаков были не напрасны: слегка окрепнув, Юстэс в одну из ночей взял припасённый заранее кувшин с водой, пару пресных, жёстких, как подошва сапога, лепёшек, и украл лодку.

Выйдя в море на безопасное расстояние, он направился вдоль берега, надеясь выплыть к какому-нибудь более подходящему месту, откуда он сможет наняться на корабль, идущий в Акру. Он понимал, что стал пешкой в неведомой ему игре, и Фурье, посылая его в путь, строил какие-то свои планы. Возможно, расстроив эти планы, Юстэс тем самым отомстит святому отцу, а быть может, доберётся и до него самого. Юстэс понятия не имел, что будет делать в Акре. Пергаментный свиток Фурье был им утерян, но он рассудил, что попытаться стоит: ведь монах сказал, что нужный человек сам найдет его, и юноша не задумывался, как тот это сделает. Не думал он и о том, что может и не добраться до места, ведь молодости свойственна здравая доля глупости и самонадеянности, и вкупе с верой в свою звезду и удачу, это сочетание дает иногда удивительные результаты.

***

Он грёб около часа, стерев в кровь ладони, когда куча тряпья на корме лодки вдруг зашевелилась. Юстэс приподнял весло и размахнулся, ожидая чего угодно, но из-под тряпья вылез, потягиваясь и позёвывая … Али. Юстэс с облегчением перевел дух: он был несказанно рад видеть своего чернокожего приятеля.

– Как ты здесь оказался, хитрец?

Но Али не понимал его слов и молча улыбался, сверкая белками глаз.

Несколько дней они провели в море – повелитель вод был милостив к ним. Али ухитрился из запасного весла и тряпья наладить парус. Ловили рыбу, высаживались на берег, – не есть же её сырой… На берегу старались и ночевать, карауля по очереди. Вой гиен и шакалов внушал суеверный страх, но ещё больше они опасались людей, и потому, едва занимался рассвет, тут же отправлялись дальше. Путешествовать ночами было бы легче, но неопытные мореплаватели, подобно своим далёким предкам, боялись потерять берег из виду.

Потом фортуна изменилась – поднялся шторм, и их унесло далеко в море. Лодка перевернулась; весла, остатки припасов – все погибло. Чудом, они сумели уцепиться за утлую посудину, связались поясами, – Гилленхарт не переставал бормотать слова молитвы, Али терпел молча, – и стихия показала им всю свою мощь и ярость.

…Остатки разбитой лодки лениво покачивались на успокоившихся волнах. Море снова обещало быть ласковым и приветливым, только теперь они знали цену его обещаниям. Скоро солнце поднимется выше – палящие лучи и жажда сделают свое дело.

«Господи, неужели это конец?..»

***

– Куда мы едем?

– Ты мне не доверяешь? – спутница Кагглы улыбнулась и взяла её за руку.

Карета мягко покачивалась на рессорах, звонко цокали подковы, мимо проплывали жёлтые огни фонарей. Каггла выдернула руку и отвернулась к окну. Вскоре они выехали за город – к реке.

Колеса экипажа прошуршали по бревнам Старого моста и остановились. Возница стукнул кнутовищем в стекло:

– Эй, дамочки! Дальше я не проеду!

– Вылезай! – приказала Каггле ее спутница. – Пройдёмся немного. Обожди нас тут, – велела она вознице.

– Как прикажете, – пожал тот плечами, зябко кутаясь в плащ – у реки было прохладно. – Только заплатить не забудьте!

Они углубились в лес. Каггла немного успокоилась: соловьиная летняя ночь была слишком хороша для того, чтобы с ней что-нибудь случилось. Её спутница остановилась: прямо перед ними росло дерево с раздвоенным стволом.

– За мной! – скомандовала она, и крепко ухватив художницу за руку, потащила её в развилку дерева.

После путешествия в Пещеру Каггла ожидала чего угодно, но место, где они очутились, поразило её своей заурядностью.

Только что её руки касались шероховатой коры старого дерева, и вот перед ними длинный, грязноватый коридор. Тусклые, давно немытые окна, вдоль стены – старые стулья, на стенах – картинки в дешевеньких рамках, под потолком вокруг голых лампочек уныло жужжали мухи. Пыль, тишина, скука…

Коридор привел их к облезлой двери, когда-то выкрашенной белой краской. Каггла попыталась разобрать, что написано на табличке, украшавшей дверь, но не смогла. Её товарка постучала, и не дожидаясь ответа, вошла. Каггла – за ней. Там, посредине комнаты, заставленной архивными стеллажами с толстыми папками, за письменным столом сидела огромная крыса. Не обращая внимания на вошедших, она сосредоточенно писала что-то длинным гусиным пером.

– Извините… – робко откашлялась спутница Кагглы.

– Не приёмный день! – буркнула Крыса, не поднимая головы от своей писанины.

– Но мне назначено на сегодня! – возразила женщина.

– А у меня – обед! – тут же нашлась Крыса. На столе перед ней поверх исписанных листов появилась большая дымящаяся кружка. Она помешала в кружке кончиком облезлого хвоста, и по комнате поплыл аромат свежего кофе. – Выйдите и подождите в коридоре.

Спутница Кагглы хотела ещё что-то сказать или спросить, но Крыса ухватила кружку коротенькими лапами и с таким громким хлюпом втянула её содержимое, что посетители поняли: общения не получится.

В коридоре они прождали с полчаса. Наконец, терпенье у черноволосой кончилось, и она снова сунулась в кабинет: Крыса, задрав ножки на стол, мирно дремала, сложив лапки на животе.

– У вас обеденный перерыв уже закончился? – громко осведомилась искусительница.

Застигнутая врасплох, Крыса от неожиданности вздрогнула и чуть не свалилась со стула. Но тут же, схватив перо, приняла деловой вид и снова принялась что-то строчить на новом листе бумаги.

– Я вам человеческим языком повторяю: сегодня не приёмный день!– сердито проскрипела она. – Зайдите завтра!

Посетительница достала из складок платья кусочек сыра. Крыса было заинтересованно зашевелила длинным блестящим носом, но оценив скромные размеры подношения, обиделась: