Про Лизавету и михрялку Дусю

В конверте лежал лист бумаги. Раньше, в школе учили писать не только грамотно, но и красиво. Вот такой красивый почерк был у Людмилы Ивановны. Буквами с завитушками, ровными, как по линейке строчками была исписана одна сторона листа. Руки у Лизаветы почему-то начали дрожать и Клавдия Михайловна забрала у нее листок и сказала:

– Давайте сядем, а то меня ноги не держат. – Все сели на диван и Клавдия Михайловна начала читать: "Дорогие мои! Если Вы читаете это письмо, значит меня уже нет. Я очень виновата перед Дусей. Она израсходовала так много своих сил, чтобы облегчить мою жизнь, а я не сберегла этот дар. И мне за это очень-очень стыдно. Лизавета, а потом и все Вы появились в моей жизни так стремительно, так неожиданно. Появились тогда, когда я, превратившись в древнюю больную старуху уже и не ждала от нее, от жизни, ничего хорошего. Каждый день должен был стать для меня последним. И тут появилась Лизонька и Дуся. А потом и Вы все.

За этот неполный год, благодаря Вам, я прожила целую жизнь. Новую и счастливую. И за это, я Вам всем бесконечно благодарна. И низкий поклон и самые теплые слова нашей

общей любимице и подруге Дусеньке.

Так уж устроены люди, что жизнь когда-то прерывается или заканчивается. У меня она

закончилась. Я к этому была давно готова. Вот и Вы – не плачьте. Берегите каждый миг. Наслаждайтесь жизнью. И любите друг-друга. А я буду присматривать за Вами и радоваться за Вас.

Ваша БабЛюда."

Клавдия Михайловна закончила читать и так и застыла с письмом в руках. Да и все

остальные, как окаменели. Сидели молча, погруженные каждый в свои мысли. Тишину нарушила Дуся. Она взобралась на стол и стала разглядывать фотографию в раме.

– Нет, не может быть. Она обязательно должна была написать. Давай посмотрим сзади. Переверни, а то тяжело. – Обратилась она к папе. Он перевернул фотографию. И, действительно, на обороте, каллиграфическим почерком Людмилы Ивановны было написано: "Не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей двух самых лучших, самых верных подруг Лизавету и Дусю. Я ВАС ЛЮБЛЮ!!! Ваша, Народная артистка СССР БабЛюда."

Как в тумане, пролетели печальные дни. Везде, и в интернете, и в газетах, и по телевизору вспоминали Народную артистку СССР Л. И. Нилову. Лизавета и представить не могла, что БабЛюда такая знаменитая.

И все эти дни и фотография и письмо так и лежали на столе. Ни Лизавета, ни Дуся с того дня ни разу к ним не прикасались.

Прошло немало времени. Однажды вечером в комнату вошел папа. В руках он держал дрель и небольшой сверток.

– Ну, что, девчонки, надо наверное повесить на стену вашу фотографию? И вот это тоже. – С этими словами папа развернул бумагу и Лизавета с Дусей увидели: в небольшой рамке, очень похожей на ту, в которую была вставлена фотография, сторублевую купюру. Ту самую купюру, которую когда-то, в день знакомства, дала Лизавете Людмила Ивановна.

Дочку Людмилы Ивановны звали Вера. Она переехала жить в Москву и теперь служила в том же театре. Как-то так, само собой получилось, что и Лизавета с Дусей, и мама с папой, и Клавдия Михайловна нашли общий язык, а потом, и подружились с Верой. Однажды, собравшись в квартире Людмилы Ивановны договорились между собой больше не грустить по БабЛюде, а представлять, что она уехала на гастроли и обязательно, когда-нибудь, вернется.

Жизнь не стоит на месте. Время делает свое дело. Радость от жизни вытесняет печаль и остается только светлая память. Висит над кроватью в большой рамке фотография трех подруг, а под ней, в маленькой рамке, сторублевая купюра, как память, с чего все началось.

Глава 10

Мой герой

Хорошо Дусе жилось. Она уж и забывать стала, как раньше жила, как

людей боялась. Какие они страшные бывают, эти люди. Но оказывается, не всем людям ее шкурка нужна. Да и вообще, мало кто из людей знал, что существуют такие животные – михрялки. И может, Дуся была последней из михрялок, а остальных, уже, всех истребили. Узнали бы ученые, что есть на свете такие животные, тогда бы они сразу все лысыми стали. Потому что от досады и расстройства повыдирали бы у себя все волосы. Но Дуся не собиралась отдаваться в ученые лапы и поэтому, жила секретно и все, кто про нее знал и ее любил, этот секрет берегли.

Хорошо жилось Дусе, особенно в деревне. Потому, что деревня на природе находится, а Дуся – это все-таки животное. А животное любит жить на природе. Потому, что оно самое часть природы. Вообще-то, и Лизавета, и Бабушка, и Дедушка, и Вовчик с Левчиком, и бабушка Ильинична – они тоже, все были частью природы. Поэтому, наверное, им всем было так хорошо в Вверх Тормашкино. Да, и как еще может быть, когда собралась такая хорошая компания.

Как-то в четверг, после дождичка, Дедушка предложил сходить за грибами. Бабушка с бабушкой Ильиничной сразу отказались – они тесто поставили. Левчик с Вовчиком тоже пойти не смогли – они чью-то дырявую крышу чинили. Пришлось идти втроем. Втроем тоже весело. Только грибов меньше наберется. Ну, и ладно. За грибами ведь, не только из-за грибов ходят. А лесным воздухом подышать, а лесом полюбоваться, а лесные звуки послушать! Собрались и пошли.

До опушки Дуся на Дедушке ехала. Потом, спрыгнула на землю и давай носиться между деревьями, как угорелая. Дедушка нес и свою и Дусину корзины. Не успели они чуть-чуть в лес углубиться, как Дусина корзина была до половины заполнена отборными белыми грибами. В Дедушкиной лежала одна одинешенька сыроежка. А у Лизаветы ничего не лежало. Дуся, видя, что у них не очень получается искать грибы, стала помогать – показывать места, где грибов побольше. А уж собирали они сами. Постепенно корзины наполнялись.

И вот, когда оставалось набрать всего ничего, Дуся, вдруг, засуетилась, забегала, забеспокоилась. Она перестала искать грибы. Становилась на задние лапки, принюхивалась, крутила головой в разные стороны. В общем, вела себя как-то странно. Дедушка спросил, что случилось, но михрялка не ответила. Она вдруг, сорвалась с места и исчезла за деревьями. Ее не было видно довольно долго. Потом, она появилась так же неожиданно, как и исчезла.

– Скорее! Скорее! – Вопила михрялка. – Там, под сосной! Лежит бедненький! Вонюченький! Он живой еще! Ох, горюшко-то какое!

Дедушка даже расспрашивать не стал, что да как. Поставил корзинки на землю и бросился за Дусей. Лизавета, тоже оставила корзину и следом за ними. Скоро, михрялка завела их в такую чащу, что им пришлось чуть-ли не на четвереньках ползти, чтобы пробраться под нижними ветками елок. А вот, и сосна, про которую говорила Дуся. Сначала, Дедушка с Лизаветой и не увидели ничего. Не увидели, но зато почувствовали. Возле поваленной сосны стоял такой противный запах, что хоть нос затыкай. Что Дедушка и Лизавета, тут же и сделали. Носы заткнули, а уж потом разглядели, что под сосной что-то лежит. Подошли поближе, смотрят, а это какое-то животное. Рассмотреть получше мешал запах, который

проникал в нос даже через пальцы его зажимавшие. И тут, и Дедушка и внучка одновременно вскрикнули. Они поняли, что это было за животное. Это была михрялка!

Под сосной, свернувшись в клубочек, без движения, похожая, как две капли воды, на Дусю лежала михрялка. И если бы не два блестящих глаза, не мигая глядящие на людей, можно было бы подумать, что животное уже давно рассталось с жизнью. Дуся суетливо бегала вокруг, не зная, чем может помочь.

Дедушка никогда не задумывался о том, что где-то на земле существуют другие михрялки. Он никогда, ни минуты не сомневался, что такой зверек существует в единственном числе. Разве могла быть еще одна Дуся? Да нет, конечно. И вот, на, тебе! Он был так потрясен увиденным, что даже про запах забыл. Разбираться, что случилось со зверьком, было некогда. Он снял куртку, осторжно завернул в нее михрялку и… замер. Куда идти? По пути сюда он не запоминал дорогу. Было не до этого. Но Дуся-то знала и показала, куда двигаться и через несколько минут вывела на ту полянку, где они оставили корзины с грибами. Дедушка велел Лизавете освободить от грибов одну и аккуратно положил в нее михрялку.

Теперь, Лизавета несла корзину с михрялкой, а Дедушка нес две корзины с грибами – выбрасывать было жалко. Дуся бежала впереди и показывала дорогу. Оказывается, они совсем не далеко зашли в лес. Скоро они уже подходили к дому. Дуся убежала вперед, и пока они шли, позвала бабушку Ильиничну. А позвала потому, что до пенсии бабушка Ильинична всю жизнь проработала ветеринаром. А ветеринары очень хорошо разбираются в животных. Даже, если это неизвестная науке михрялка. Она же, все равно, животное.

Дуся, не смотря на свои способности, не смогла определить, что болит у найденыша. Почему он не шевелится. Поэтому и позвала ветеринара – пенсионера. Домой корзину с михрялкой не понесли. Решили осмотреть ее в сарае. Там воздух свежий, если дверь не закрывать. Бабушка Ильинична вошла в сарай, как раз тогда, когда дедушка начал разворачивать куртку. Она тут же зажала пальцами нос и гнусавым голосом спросила:

– Что это у вас здесь так тухлыми яйцами пахнет? Как вы здесь дышите?

– Это не тухлые яйца. Это твой пациент так благоухает. – Сказал Дедушка.

– Это михрялка. Она совсем дикая. Она не мылась никогда. Ее спасти надо, а потом мы ее помоем. – Объяснила Дуся.

– Лучше бы, конечно, сначала помыть, а потом спасать. – Проворчала бабушка Ильинична, но руку от носа убрала и подошла к михрялке.

Она долго осматривала зверька, переворачивая его с одного бока на другой и ощупывая каждую складочку на теле. Внимательно слушала, как бьется сердце и работают легкие. Наконец, она закончила осмотр, положила на стол стетоскоп, сняла очки, подошла к открытой двери, вдохнула свежего воздуха и только после этого заговорила:

– Что могу сказать? Особо страшного ничего не нашла. Вероятно, он упал с большой высоты. При хорошем уходе, если Дуся ему поможет, через недельку, думаю, он уже бегать будет. Помыть его можно уже сейчас. Только аккуратненько. И еще – это не михрялка, а михрял. Это мальчик.

Надо сказать, что с того момента, как его нашли, все то время пока его несли

домой, осматривали, мыли, укладывали спать найденыш никак не реагировал на происходящее. Сначала, он безучастно смотрел в одну точку, а потом, и вовсе, закрыл глаза и за все время не издал ни звука. Пока его мыли, придумали имя. Вернее, придумала Лизавета, а остальные согласились. Кеша. А что, хорошее имя – Иннокентий. Евдокия и Иннокентий – красиво!

Когда Кеше устроили постель и уложили его, Дуся выгнала всех, кроме Лизаветы, из комнаты и принялась лечить. Она долго "колдовала" возле беспомощного тела. Наконец, тяжело вздохнув, она прошептала Лизавете:

– Все. Теперь будет спать. Проснется, будет легче.

Прошло два дня. А Кеша так и лежал без движения и даже глаза не открывал.

Дуся не отходила от него ни на минуту. Что только она ни делала, а результата никакого. Пора бы ему было уже проснуться и поесть чего-нибудь, чтобы силы были. Дуся даже мисочку с кусочками куриного мяса принесла и поставила на полу возле матрасика, на котором лежал Кеша. А он все не просыпался.

Дуся истратила так много сил, пытаясь вылечить Кешу, что сама чуть сознание не потеряла. Пришлось ей пойти на кухню поесть. А то голодный доктор – плохой доктор. Когда она вернулась, первое, что она увидела, была пустая миска. А больной так и лежал, делал вид, что он здесь ни при чем. А может, просто уснул. Дуся снова сходила на кухню и принесла еще мяса. Поставила на прежнее место, а сама притворившись, что ушла, притаилась за шкафом. Сначала, ничего не происходило. Потом, Кеша приоткрыл один глаз. Внимательно оглядел комнату и открыл второй. Убедившись, что в комнате никого нет, он приподнялся, схватил передними лапками миску и начал с жадностью есть курятину. Дуся выждала чуть- чуть, а потом из-за своего укрытия спросила:

– Ну, что, вкусно? Может тебе попить принести?

От неожиданности, Кеша выронил миску, рассыпав кусочки мяса, и притворился спящим. Дуся подошла к нему, дотронулась до передней лапки и ласково спросила:

– Ты чего испугался? Не бойся. Здесь добрые люди живут. Они тебя не обидят. – Вместо ответа Кеша зарычал, оскалив зубы.

– Ого, да ты совсем дикий! Может ты и русского языка не понимаешь? Может ты и не михрялка вовсе?

Дуся привыкла думать и говорить на человеческом языке, но язык михрялок она не забыла, хотя и не говорила на нем с тех пор, как погибли ее родители. Она попробовала заговорить с найденышем на его родном языке и он, о чудо, откликнулся и начал отвечать на ее вопросы. И вот, что она выяснила:

Кеша родился и вырос совсем в другом лесу. Так же, как когда-то у Дуси его родители погибли. Сначала пропала мама, а потом, через несколько дней, не вернулся из леса отец. Так же, как Дуся, он перебирался из одного леса в другой в поисках спокойного места, пока не оказался в этом лесу. Он нашел замечательную высокую сосну с просторным сухим дуплом. В этом дупле жил большой черный дятел. Кеша съел птенцов и прогнал дятла. Но дятел не успокоился. Он прилетал каждый день, выжидал, когда Кеша вылезет из дупла и нападал на него. Своим острым клювом он бил Кешу по голове, целясь в глаза. Как мог, михрялка

отбивался. Но долго это продолжаться не могло и однажды, не удержавшись, Кеша сорвался и с большой высоты упал вниз. Было бы не так страшно, если бы он упал на траву, но ему не повезло. Он ударился о поваленную сосну и потерял сознание. Сколько дней он так пролежал, неизвестно. И если бы ни Дуся, все бы закончилось очень печально. По человечески он говорить не умеет – родители не умели и его не научили. Вот сейчас он выздоровеет и убежит. Он не будет жить с этими страшными людьми. Дуся, если хочет, может убежать вместе с ним. Вдвоем веселее. Только еду пусть она себе сама добывает.

Выслушав все это, Дуся расстроилась. Она-то обрадовалась – еще одна михрялка. Это так здорово! А он, даже, говорить не умеет. Совсем дикарь. Это сколько же с ним возиться надо, чтобы перевоспитать и научить говорить. Может и правда, пусть себе убегает. Пусть. Очень надо. Без него обойдемся. Она так разволновалась, что выбежала из комнаты. Влетев на кухню, где собрались все домочадцы, она бросилась к Дедушке, запрыгнула к нему на колени и стала жаловаться:

– Я его лечила! А он, злыдень, убежать хочет! Хочет, чтоб я с ним! Он дикий совсем! Он даже говорить не умеет! Пусть бежит куда хочет. Не буду больше лечить! Пусть Лизавета его кормит, а я не буду! Он на меня рычал! И зубы показывал! – Пока Дуся жаловалась, Дедушка гладил ее по голове, успокаивал.

– Знаешь, он пока еще очень слаб и никуда не убежит. Давай подождем, посмотрим. Может быть, он еще передумает. Поживем, увидим. Главное сейчас, что он пошел на поправку. А ты его не оставляй. Ты же знаешь, что доктор не может оставить своего пациента без помощи. А ведь ты, у нас доктор.

Дедушкины слова подействовали на Дусю и она добросовестно лечила Кешу. Только разговаривать с ним она больше не пыталась. Он с ней заговаривал, а она отмалчивалась, делала вид, что не слышит или не понимает его. На четвертый день он попытался ходить, но задние лапы совсем не слушались и Дуся запретила ему вставать. Приходили Кешу навещать все по очереди: то Дедушка зайдет, то Бабушка, то Вовчик, то Левчик, то бабушка Ильинична – звериный доктор. А уж Лизавета приходила по десять раз в день и сидела возле Кеши дольше всех. Так долго, что Дуся ворчать начинала. Мол, что нечего тут рассиживаться. Что, больных михрялок что-ли не видела? В общем, ревновала. А Кеша, сначала пугался людей. Он, ведь, их так близко никогда не видел. Потом попривык. Перестал рычать, когда его гладили. Благосклонно принимал всякие вкусняшки, которые приносили ему посетители. Каждый кто приходил к нему, обязательно с ним разговаривал. И Кеша постепенно привык к человеческой речи. И однажды, когда Лизавета принесла ему его любимое лакомство, орешки, он вдруг, попытался ей что-то сказать. У него получилось "гры-ва-жжа" или "гры-жжа-жжа". Непонятно, что он хотел сказать, но все, даже Дуся, обрадовались. Обрадовались, что Кеша попытался заговорить по человечески. Значит, у него есть желание говорить. А если есть желание, значит нужно его научить. И Дуся с Лизаветой стали учить Кешу человеческой речи. Сначала, дело совсем не двигалось. Но потом, Дуся догадалась показывать Кеше, куда нужно девать язык при произношении тех или иных звуков. И дело пошло.

Бабушка Ильинична осматривала Кешу каждый день. И если сначала, она

говорила, что Кеша начнет ходить через неделю, то теперь прогнозы были более осторожные. Теперь она уже сомневалась: сможет-ли он вообще ходить. Что-то не так было с задними лапами. Они никак не хотели двигаться. Главное, она не могла понять, почему это происходит. А вот Дуся была уверена, что еще чуть-чуть и Кеша начнет ходить. У нее не было никаких научных знаний, но зато, была интуиция, а вернее, звериное чутье. И это чутье ей подсказывало, что все будет хорошо.

Прошло уже две недели. За это время Дуся заметно похудела – так много сил она тратила на этого вредного Кешу. А ноги, по прежнему, не хотели двигаться. Зато, он делал заметные успехи осваивая человеческую речь. Пока он еще не мог произносить слова, но буквы и слоги у него уже получались. Пора было переходить к обучению словам. Дуся с Лизаветой показывали на окружающие предметы и говорили, как они называются, а Кеша пытался повторить. Не очень- то у него получалось. Но это только сначала. А потом успехи становились все заметнее и заметнее. Все уверенней Кеша двигал своим неповоротливым языком. И настал момент, когда из отдельных слов он смог составить целое предложение. Это была настоящая победа.

В этот вечер все, наперебой, нахваливали Дусю. Какая она, все-таки, молодец. Приручила, казалось, безнадежно дикого зверька, да еще научила говорить. Пусть еще не очень хорошо, но научила. Теперь, дело за малым: вылечить его задние ноги. Все были уверены, что и с этим Дуся справится.

– А может его больше не лечить, – неожиданно спросила Дуся – зато, он никуда не убежит. Пусть сначала говорить и вести себя, как следует, научится, а потом уж, я его долечу.

– Что-то я тебя не очень понимаю. – Сказал Дедушка. – Он же тебе не нравится. Вот вылечи его и пусть себе убегает. Может его и не стоит приручать и учить говорить? Пусть остается диким и невоспитанным. Зачем тебе все это?

Дуся растерялась и не знала, что ответить Дедушке. Она заохала, заахала, засуетилась, забегала по кухне, пытаясь скрыть смущение. Потом запрыгнула к Дедушке на колени и притворилась, что уснула. Так она поступала всегда, когда ей было стыдно.

Прошло еще две недели. В лечении никаких заметных улучшений не было. Зато, большие успехи Кеша делал в обучении. Он оказался очень хорошим учеником. У него была прекрасная память и способности в освоении речи. Слушая как он говорит, трудно было поверить, что месяц назад, он умел только рычать и шипеть. Лизавета не отходила от него целыми днями. Она разговаривала с ним, читала ему книжки и заставляла их пересказывать. Его словарный запас с каждым днем увеличивался и увеличивался.

Судя по всему, Дусе это все не очень нравилось. Скорее даже, совсем не нравилось. Особенно ей не нравилось, что Лизавета проводит так много времени с Кешей. А еще ей не нравилось, что она стала его называть "Кешенькой". Кешенька, расскажи то, Кешенька, сделай се. Сю-сю, сю-сю, сю-сю-мусю… Мусю- пусю.... Тьфу! А он-то, рад стараться. Забыл, небось, как рычал и зубы скалил.

Сама не заметила Дуся, как начала грубить Лизавете и разные обидные слова говорить. Лизавета сначала делала вид, что не слышит. Но, затем и говорят

обидные слова, чтобы обидеть. Вот Лизавета и обиделась. Когда Дуся в очередной раз нагрубила подруге, та не выдержала. Выбежала из комнаты и на кухню, к Дедушке с Бабушкой. Уткнулась Бабушке в коленки и ну, давай рыдать, потому что обидно очень было. Сначала, Бабушка с Дедушкой ничего не поняли. Что случилось? Они начали задавать вопросы. Что, да, как? А Лизавета сначала ничего не могла им сказать. Она сначала только рыдать могла. А уж, когда нарыдалась, наплакалась, тогда сама задавать вопросы начала, а не отвечать на Бабушкины и Дедушкины.

– Что, Дуся меня разлюбила что-ли? Почему она со мной так разговаривает? Может, я ее чем-то обидела? Я ведь, для нее стараюсь, чтобы Кеша с ней разговаривать мог, чтобы ей веселее было, а она, что, не хочет? Нет, она что, меня правда разлюбила? Если это из-за Кеши, то давайте его прогоним. Мне он совсем не нужен! Мне Дуся нужна! Я Дусю Люблю! Она моя подруга! – Лизавета всхлипывала, вытирая слезы кулаком. А Бабушка с Дедушкой, как могли утешали ее, так до конца и не поняв, что же произошло. И все это время, за приоткрытой дверью, притаилась подслушивая Дуся. Услышав , как рыдает ее подруга, она поняла, что напрасно напридумывала и насочиняла про Лизавету того, чего и в помине не было. Ой, как же ей стало стыдно! Так стыдно, что и словами не описать. Влетела Дуся на кухню и давай бегать из угла в угол.

– Ах, я противная, вонючая михрялка! Я мою любимую Лизавету ни за что обидела! А она, бедненькая плачет! А я за дверью подслушиваю! Теперь она меня никогда не простит! Какая же я гадкая и вредная! Самая вредная михрялка на свете! Что мне сделать, чтобы ты меня простила? Хочешь, я Дедушкиной бритвой побреюсь и буду лысая? Только полюби меня обратно!

Почему-то все, кто был на кухне, очень живо представили лысую Дусю и дружно засмеялись. И Лизавета тоже смеялась, вытирая еще не высохшие слезы:

– Как же я тебя обратно полюблю, если я тебя не разлюбляла? Как я могу тебя разлюбить? Ты же моя лучшая подруга!

Ну, тут уж, счастливые подруги обниматься начали – такой камень с души упал! Мир был восстановлен. И забегая вперед, скажу, что потом, никогда-никогда Дуся, даже в мыслях, не могла допустить что-то плохое про Лизавету.

Утром пришла бабушка Ильинична осмотреть Кешу. Сначала, она никаких изменений не заметила. Все было, как обычно. А потом она велела Кеше пошевелить пальцами на задних лапах или попробовать выпустить когти. И неожиданно, у него получилось. Все отчетливо увидели, как, не очень уверенно, едва заметно, двигаются все восемь пальцев. Значит, дальше будет лучше.

Дуся с воодушевлением продолжила лечение. И результат не заставил себя ждать. Уже скоро, Кеша мог шевелить не только пальцами, но и сгибать обе лапы. А потом, настал долгожданный момент – Дусин пациент начал учиться ходить. За время болезни, лапы совсем ослабли и не хотели держать Кешу. Но с каждым днем, они становились все сильнее и сильнее. Все уверенней передвигался Кеша по комнате. И наконец, упорство и настойчивость Дуси, и конечно, самого Кеши были вознаграждены. Кеша начал ходить. Сначала, он сильно уставал и поэтому мог ходить совсем по чуть-чуть. Пока он ходил по чуть-чуть, он осматривал Лизаветину с Дусей комнату. Он ведь, никогда не был в человеческом жилище и

поэтому, ему все было интересно, все его удивляло. И все пугало. Он боялся электрической лампы, боялся открывающейся дверцы шкафа, боялся смотреть в зеркало, боялся ходить по голому полу – пришлось застелить всю комнату ковриками. Но больше всего он боялся телефона. Когда Лизавете позвонили родители, и Кеша услышал звонок, он в секунду, буквально взлетел на шкаф и его очень долго не могли оттуда снять. Пока Лизавета ни догадалась вынести телефон из комнаты. Только после этого он согласился спуститься вниз. Но, нет худа без добра: после сидения на шкафу, Кеша начал более уверенно ходить. И теперь, настала очередь кухни и других комнат. Дусе приходилось сопровождать его и все объяснять. Что это, для чего это, а что это. Сопровождать, объяснять и удерживать от необдуманных поступков. Например, в спальне он разбил любимую Бабушкину вазочку отделанную перламутром потому, что ему показалось, что из вазочки на него кто-то смотрит. А это было отражение его собственных глаз. После этого Дуся его не называла иначе, как "Трус несчастный".

– "Трус несчастный, пошли на кухню", или "Трус несчастный, пропусти вперед даму", или "Трус несчастный, Бабушка обедать зовет."

Удивительно, но изучение и привыкание к человеческому жилищу прошло для Кеши почти без потерь. Если не считать опаленные усы. Так прошло знакомство с газовой плитой. Любопытство перебороло страх и он теперь знал, что огонь нельзя нюхать, и вообще, подходить к нему близко.

Скоро уже, Дуся начала выводить Кешу на улицу. Стояли теплые ясные дни и он часами лежал на траве за домом греясь на солнышке. Теперь, у Дуси, наконец, появилось свободное время. Лечение Кеши сильно измотало ее и теперь она отдыхала и набиралась сил. Живя с людьми, она все-таки, оставалась михрялкой. И некоторые привычки с прежних времен у нее остались. Например, ей очень нравилось ловить мышей. А что, вот ты, например, что, не любишь что-ли мышей ловить? Да наверняка любишь. Только сказать стесняешься. А Дуся не стеснялась. Она в доме всех мышей переловила, в сарае переловила, перед домом переловила. Осталось переловить за домом. А за домом ей было где разгуляться. Сначала там был сад, потом огород, потом картошка росла, а потом просто трава. А потом, дальше, даже забора не было и неизвестно было, где участок заканчивается. А метров через триста уже была опушка леса. Поэтому за грибами и ягодами ходить было удобно. И мышей, ящериц, лягушек и другой прыгающей и бегающей живности, на которую можно было охотиться – видимо-невидимо.