Про Лизавету и михрялку Дусю

Потом, подруги нашли в интернете очень много интересного про Людмилу Ивановну. Оказывается, ей недавно исполнилось девяносто четыре года. Ее муж был летчиком, и погиб во время войны. Больше, она замуж не выходила и своих детей у нее не было. А после войны, было много детей-сирот. И Людмила Ивановна удочерила девочку. Девочка давно выросла и тоже стала артисткой, как ее приемная мама. Сейчас она работает в театре в другом городе. Людмила Ивановна снялась во многих фильмах. В молодости она была очень красивая. Но, даже сейчас, в столь почтенном возрасте, она выглядит намного моложе своих лет. Она занята в двух спектаклях в своем театре. И на эти спектакли очень трудно купить билет.

А потом, они посмотрели фильм, в котором Людмила Ивановна, совсем еще молодая, снялась в главной роли. Ах, какая она была красивая! Как несправедливо, что люди стареют!

Лизавета совсем не переживала, что Людмиле Ивановне не понравится, что она придет

в гости с животным. Она была уверена, что Людмила Ивановна даже обрадуется. Вот только, как она отнесется к тому, что это животное разговаривает по-человечески? Все- таки человек она уже старый. А вдруг, она очень впечатлительная и испугается? Но потом, она решила: раз Дуся сказала, что все будет хорошо, значит, так и будет.

На следующий день, после уроков, Лизавета забежала домой, посадила Дусю в рюкзачок и, почти бегом, отправилась к Людмиле Ивановне. Вот, знакомый дом, вот, тот самый подъезд, вот, лифт до четвертого этажа. Вот, знакомая дверь с табличкой. Нажала кнопку звонка. И дверь, будто ждала этого звонка, сразу же отворилась.

– Как хорошо, что ты пришла! А я уж, беспокоиться начала – а вдруг, у тебя дела какие- нибудь или мама не отпустит или еще что-то. – Радовалась Людмила Ивановна. – Снимай курточку, проходи в комнату. Ой, а что это у тебя в рюкзаке шевелится? Кто там у тебя сидит? Покажи скорей! Я так люблю животных!

Лизавета расстегнула молнию на рюкзаке и Дуся, в мгновенье ока, оказалась на плечах старушки, обвив ее шею пушистым воротником. Та, ахнула от неожиданности, а потом, весело рассмеялась. Она подошла к зеркалу и стала разглядывать, кто же это, так по- хозяйски, разлегся у нее на плечах и трется о щеку своей мордочкой.

– А ведь это не кошка! Кто же это, что за зверек такой чудесный?

– Это Дуся. Михрялка. Она очень чудесная. Такая чудесная, что вы очень удивитесь.

Только, чуть-чуть попозже. Сначала, вы к ней немножко привыкните, а потом уже удивитесь. Хорошо?

– Хорошо, хорошо… . А теперь, пойдем чай пить. Я пирожков напекла, плюшек. Людмила Ивановна распахнула дверь в комнату и пропустила Лизавету вперед. Та вошла и остановилась, как вкопанная. Комната поразила ее еще сильнее, чем прихожая. Столько книг Лизавета никогда не видела, даже в школьной библиотеке. Книжные шкафы занимали все свободное пространство комнаты. Только у окна притулился небольшой письменный стол. На котором, впрочем, тоже лежали стопки книг. Посередине комнаты, среди этого книжного царства, стоял большой овальный стол, застеленный белоснежной скатертью. На подносе стоял электрический самовар, а вокруг, множество вазочек со всякими вкусностями. Лизавета, увидев это великолепие, не на шутку забеспокоилась, что Дуся сейчас не выдержит и набросится на плюшки и пирожки и напугает Людмилу Ивановну. Но михрялка, в который раз, удивила подругу. Она сделала вид, что вся эта вкусная красота ее совсем не касается. Она, вообще, вела себя так, что никто бы не подумал, что это зверек необыкновенный, а тем более говорящий. Сели за стол. Людмила Ивановна налила в чашки душистого чая и велела не стесняться и кушать все, что есть на столе. А потом, она неожиданно спросила:

– А твоя Дуся, случайно, может быть, любит плюшки?

– Очень любит! А как вы догадались? – Удивилась Лизавета.

– Да, уж догадалась. – Ответила Людмила Ивановна. – Ты мне лучше расскажи про себя

и про Дусю. Мне почему-то кажется, что это не совсем обычный зверек.

Про себя Лизавете рассказывать было совсем чуть-чуть потому, что рассказывать особо, было нечего. Учится во втором классе. Живет с мамой и папой, а еще с Дусей. Еще есть бабушка и дедушка. Еще Вовчик и Левчик и соседка бабушка Ильинична. А потом она рассказала, как познакомилась с Дусей, как Дуся спасла ее. И вообще, все-все что произошло за прошедший год. Пока она рассказывала, Дуся перебралась с плеч Людмилы

Ивановны к ней на колени. Усевшись поудобнее, она по-хозяйски, придвинула к себе

поближе блюдечко, на которое Людмила Ивановна положила для себя пирожок, взяла этот пирожок лапками и начала не спеша есть. Людмила Ивановна сделала вид, что этого не заметила. А когда Дуся расправилась с пирожком, она на пустое блюдечко положила плюшку. Очень скоро плюшка исчезла. Исчезла и вторая и третья… . Рассказывала Лизавета долго. Поэтому, Дусин живот успел превратиться в приличных размеров мячик. Она уже тяжело пыхтела. Наконец, она отодвинула от себя пустое блюдце и замерла не в силах пошевелиться.

– Может быть, тебе чайку налить? – Спросила с улыбкой Людмила Ивановна.

– Может…, быть, налить. Чайку. Да. Сладенького. – Прохрипела объевшаяся михрялка. Людмила Ивановна после Лизаветиного рассказа почти не удивилась, услышав, что Дуся умеет разговаривать. Она налила чай, поставила чашку перед михрялкой и с

любопытством смотрела, как та с жадностью, обжигаясь, пьет горячий напиток.

– Ты, и правда, удивительный зверек! И я очень рада, что мы познакомились. Мне в жизни всегда везло на интересные знакомства. Я очень хочу с вами подружиться. Если

вы, конечно, не против.

– Нет. – Ответила, уткнувшись в чашку носом, Дуся. – Нет. Мы совсем не против. Ты

хорошая. И плюшки твои, как у Бабушки, вкусные. Ты нам с Лизаветой сразу понравилась. Еще вчера.

– Но, ведь, вчера ты меня не видела. Как же я тебе могла понравиться? – усмехнулась Людмила Ивановна.

– А мне необязательно видеть, я просто, знаю. Лизавета рассказала. Я проверила. Ты хорошая. Вот ты сейчас думаешь, что Дуся болтает, сама не знает что. Не веришь мне. Я вот сейчас вылечу твою ногу, тогда поверишь.

– Не знаю, откуда ты узнала, что у меня нога болит. Но я в таком возрасте, что мне уже никакие врачи помочь не могут. И никакие лекарства уже не помогают.

– Нашла, кого слушать, врачей… Да они сами-то болеют и сами себя вылечить не могут, а еще других лечить берутся. Врачи… – Ворчала михрялка. А сама в это время ползала по Людмиле Ивановне, как по дереву. То на голову заберется, то на спину, то на колени. Наконец, остановилась. Улеглась на правой ноге Людмилы Ивановны, велела ей молчать и не шевелиться и сама замерла, будто окаменела. Лизавете было хорошо знакомо это состояние Дуси. Она видела это уже не первый раз. Поэтому, набравшись терпения, она сидела молча и незаметно рассматривала Людмилу Ивановну. Сначала, та сидела с легкой улыбкой, снисходительно поглядывая на Дусю. Минут через пять улыбка исчезла и брови старушки удивленно поползли вверх. Лизавета знала: сначала, неверие сменилось на недоверие, а потом, недоверие сменилось на удивление, а потом, удивление сменится восхищением. Потому что, боль пройдет. Пройдет обязательно. Так и произошло. Глаза Людмилы Ивановны под очками радостно заблестели. Она заулыбалась. Но сидела неподвижно боясь помешать Дусе. Прошло еще немало времени, пока наконец, михрялка зашевелилась, громко засопела, и дернув свою пациентку за рукав, разрешила ей двигаться.

Людмила Ивановна недоверчиво пошевелила ногой. Потом еще и еще. Нога не болела. Она встала и прошлась по комнате. Весело засмеявшись, она взяла Дусю на руки и крепко-крепко прижала к себе.

– Спасибо тебе огромное! Как же я тебе благодарна! Ах, какая ты умница! – Восхищалась старушка.

– Вот раздавишь меня и не будет у вас умницы. Не будет Дуси. Одна шкурка останется.

Будете тогда плакать. – Прохрипела сжатая в объятьях михрялка. Людмила Ивановна тут же отпустила ее с извинениями. А Дуся и не думала обижаться. Потому что в это время Лизавета, зная что Дусю хлебом не корми, а дай ей послушать, как все ее хвалят, начала расхваливать мохнатого доктора. Людмила Ивановна, вот что значит жизненный опыт, сразу поняла в чем дело, и тоже принялась нахваливать михрялку. Дуся была счастлива. Она разлеглась на стуле и с довольным видом слушала льстивые речи.

Потом, опять пили чай и Людмила Ивановна рассказывала о себе. Рассказывала про фотографии развешанные в прихожей. Фотографии друзей. Много лет назад, когда были сделаны фотографии, жизнь бурлила в этой квартире. Красивые интересные люди, театр, кино… . Все вдруг, прекратилось в одночасье. Тяжело заболела актриса. И друзей всех, как ветром сдуло. Остались с ней только две подруги. Настоящие. Выхаживали ее. И выходили. Но веселой жизни, какая была до болезни, в этом доме больше уже никогда не было. Подруг своих уже давно похоронила. Дочка в другом городе живет. Видятся редко. Старость – это плохо. А старость в одиночестве – это плохо вдвойне. А тут вдруг, встретился хороший добрый человек. И не важно, что этот человек еще маленький. Важно другое. Важно, что это настоящий человек. А еще, очень важно, что у этого маленького человека уже есть настоящий преданный друг, о каком только мечтать можно. И на закате жизни такая встреча с ними – большой подарок.

Вот так проговорили и не заметили, как время пролетело. Пора было домой собираться. Тут Дуся и говорит:

– Ты, Лизавета, не обижайся, но я сегодня здесь останусь. Ты домой иди, а завтра меня заберешь. Я БабЛюду не долечила. Она в постель ляжет, я ее еще полечу.

Лизавета так привыкла слушаться Дусю, что даже и не подумала обижаться. Раз надо, значит надо. Ее, только, очень смутило, как она назвала Людмилу Ивановну. Ну, что это за Народная артистка БабЛюда?

– Дусь, ну как ты называешь Людмилу Ивановну? Какая она тебе БабЛюда?

– А мне нравится. – Рассмеялась артистка. – И ты меня можешь так звать. Мы же подружки. А то, что это за подружки, если по имени отчеству друг с другом?

Не переставала Лизавета удивляться и восхищаться михрялкой. Как она чувствует и понимает, что можно делать и говорить и что нельзя? Вот Лизавета никогда бы не решилась так назвать Людмилу Ивановну. Если честно, то она немножко робела перед таким старым и заслуженным человеком. И Дуся это почувствовала и через мгновение уже сидела у девочки на плече и шептала ей на ухо:

– Ты не смущайся. Она хорошая. Она нас полюбила. Она только рада будет. БабЛюда – красиво звучит! Это я придумала! Дуся очень умная!

После этих слов маленькой похвальбушки, Лизаветины робость и смущение пропали окончательно. Договорились, что она зайдет к БабЛюде завтра, после школы. В прихожей, когда девочка уже оделась, Людмила Ивановна обняла ее на прощанье и тихонько сказала:

– Храни тебя Бог!

Оставшись вдвоем, Дуся и БабЛюда отправились опять пить чай. Вот уж, когда обе

отвели душу: и одна и другая любили чай, а правильней, не сам чай, а процесс чаепития, и одна и другая любили всякие вкусности и сладости. А уж как и одна и другая любили поболтать! Засиделись они за столом допоздна. Несколько раз ставили самовар и

говорили-говорили-говорили… БабЛюда рассказывала о своей жизни, а Дуся о своей. А потом, отправились в спальню. Когда старушка легла в постель, Дуся устроилась у нее на подушке, обхватила лапками седую голову и замерла. БабЛюда, до этого мучившаяся бессонницей, и не заметила, как уснула. Михрялка еще долго лежала не двигаясь и не отпуская голову старушки. Наконец, осторожно, чтобы не разбудить свою пациентку, перебралась к ней в ноги. Свернулась поверх одеяла в клубочек, и довольная собой, крепко уснула.

Утром, проснувшись, Людмила Ивановна не поверила сама себе. Она уже давно привыкла, что по утрам у нее все болело. И ноги, и руки, и все тело. Тяжело было встать с постели, тяжело было сделать первые шаги. Потом, боль уходила куда-то вглубь, была не такой острой. Но, ни на минуту не исчезала совсем. А сегодня, она ничего не чувствовала. Вернее сказать, чувствовала, что ничего у нее не болит. Вообще, ничего! Она попробовала встать с кровати. И удивилась, как легко это у нее получилось. Еще больше удивилась, когда сделала первые шаги.

– Что это со мной? Может, я уже умерла и теперь не чувствую своего тела? Или я еще сплю? – она попробовала себя ущипнуть за руку и "ойкнула" от боли. – Значит жива и не сплю!

И тут ее взгляд упал на лежащую поверх одеяла Дусю. Та, накануне, потратила так много сил, чтобы исцелить Людмилу Ивановну, что все еще никак не могла проснуться.

– Так вот ты какая, михрялка Дуся! Я ведь, старый человек. И понимаю, что так не бывает. Так не может быть! Чудес не бывает! Но, вот оно, чудо! Я хожу, двигаюсь как будто, мне не девяносто четыре, а тридцать лет! Мне летать хочется! – Давно живя одна, Людмила Ивановна привыкла дома разговаривать сама с собой вслух. И сейчас она, по привычке, и не в силах справиться с охватившим ее восторгом, говорила довольно громко. И невольно, разбудила Дусю. Та, сначала, зевнула, потом, сладко потянулась, а потом, открыла глаза. Увидела улыбающуюся Людмилу Ивановну и сразу поняла, что потратила так много сил не напрасно.

– Ну, что БабЛюд, как ты себя чувствуешь? Болит у тебя что-нибудь? Только честно! Я должна знать правду.

– Ничего не болит! Вообще, ничего! Мне, как-будто, опять двадцать или тридцать лет! Того гляди, улечу! – Людмила Ивановна и до этого, выглядела значительно моложе своих лет, а теперь, раскрасневшаяся, веселая была точь – в – точь, как на тех фотографиях в прихожей. – Этак, меня в театре и не узнают. Скажут, что я теперь на роли старушек не гожусь. Как же, Дусечка я тебе благодарна! Ты даже не представляешь! – Она еще долго благодарила михрялку, пока та, не прервала ее неожиданным вопросом:

– БабЛюд, а может мы чего-нибудь поедим? Я что-то сильно голодная. Прям щас в обморок от голода упаду.

– Конечно-конечно, – заторопилась Людмила Ивановна – пойдем скорее… .

После уроков пришла Лизавета. Народная артистка, не жалея красок, рассказала ей, что она даже не знает, какая у нее замечательная подруга. Что ей надо Нобелевскую премию выдать за то, что за одну ночь древнюю больную старуху она вылечила от всех болезней и превратила во вполне здорового человека. Но, уж кто-кто, а Лизавета-то знала, какая Дуся замечательная и какие чудеса она может творить. И уж она, будь ее воля, давно бы собрала все главные премии со всего мира и торжественно вручила бы их скромной михрялке по имени Дуся. Но, тайна – есть тайна. Никто не должен знать про Дусю, кроме

самых близких и надежных людей. Об этом и Людмилу Ивановну попросили. И она все поняла и обещала тайну хранить.

Так и повелось: каждый день по дороге домой Лизавета забегала к Людмиле Ивановне, а потом еще и за Дусей сбегает и принесет ее в рюкзачке к БабЛюде.

Потом, познакомили с Людмилой Ивановной и Лизаветиных родителей и Клавдию Михайловну. Уже не раз все побывали в театре на спектаклях в которых участвовала Людмила Ивановна. И не переставали удивляться и восхищаться ее артистическому таланту.

В одном спектакле, где Людмила Ивановна играла одинокую, брошенную детьми и внуками старуху, весь зал плакал – так проникновенно и реалистично было исполнение. А дома она сказала, что раньше, когда она была одна, ей эта роль удавалась значительно легче, чем сейчас, когда у нее появилось столько настоящих друзей. И как жаль, что эти друзья появились на самом закате жизни.

После знакомства с Лизаветой жизнь Людмилы Ивановны сильно изменилась. Во- первых, она теперь очень редко оставалась одна: то Лизавета забежит, то ее мама или папа, то Клавдия Михайловна. А уж про Дусю и говорить нечего. Ей же на работу или в школу ходить не надо. Вот она и пропадала у БабЛюды почти каждый день и часто оставалась ночевать. А ночевала, чтобы поддерживать хорошее самочувствие Людмилы Ивановны. Человек она старый. Организм уже изношен. Но если регулярно ему помогать, то он еще долго прослужит. Вот Дуся и помогала. А еще, в театре, видя как изменилась Людмила Ивановна, Главный режиссер вздохнул с облегчением. До этого он очень переживал, что с Народной артисткой что-нибудь случится и тогда целых два спектакля кошке под хвост. А теперь кошке под хвост ничего не попадет потому, что Людмила Ивановна в прекрасной форме.

Время шло. И Лизавета, и родители, и Клавдия Михайловна как могли пытались облегчить жизнь Людмилы Ивановны: ходили в магазин за продуктами, убирались в квартире, помогали по хозяйству. И хотя жили они не далеко, но эта самая ходьба туда- сюда отнимала уйму времени. И Дуся однажды, после возвращения от Людмилы Ивановны, сидя на коленях у Лизаветы, сказала:

– Мы ее усыновим! Нет, удочерим! Она будет наша еще одна Бабушка. У нас с Лизаветой в комнате места много. Пусть живет с нами. Ей будет хорошо. И нам тоже.

– Ты про кого это говоришь? – спросил папа – Ты про Людмилу Ивановну?

– Конечно, кого же еще мы удочерить можем? – удивилась Дуся – Лизавета уже удочеренная. Она твоя дочка. Мама тоже твоя. Я – Лизаветина. А БабЛюда – ничья. Вот мы ее и удочерим.

– Ну, старушек не удочеряют. Это как-то по-другому называется. Опекунство, наверное.

Но, в целом, мысль хорошая. Я с мамой поговорю. Что она на это скажет?

Мама на это сказала, что совсем не против, а даже "за". Потому что это хождение туда- сюда ей тоже надоело. Осталось спросить самое БабЛюду. И вот тут, выяснилось, что старые люди не любят переселяться в другие места. Они любят жить там, где жили до этого. Чтобы их окружали не только привычные знакомые вещи и фотографии, но и стены и потолок и все-все-все, к чему они успели привыкнуть за свою долгую жизнь. Короче

говоря, Людмила Ивановна сказала "Нет!".

Конечно, ее уговаривали, как могли и мама, и папа, и Клавдия Михайловна, и Лизавета

с Дусей. Правда, Дуся не очень-то уговаривала потому, что сразу поняла – БабЛюду не

уговорить. Можно даже и не пытаться. Она чуть-чуть попыталась, а потом перестала. Остальные-то, еще долго пытались. Да все без толку.

Так и продолжали по очереди навещать Людмилу Ивановну. Кто когда мог, тот и навещал. Хотели ее взять с собой в лес, встречать Новый год (об этом я потом, как нибудь расскажу). Да она не смогла – в театре все эти дни шли спектакли с ее участием. Зато, весной удалось свозить ее в Вверх Тормашкино. Познакомить с Бабушкой и Дедушкой, Вовчиком и Левчиком и бабушкой Ильиничной. БабЛюде в деревне очень понравилось и она обещала обязательно приехать летом.

Учебный год подходил к концу и Лизавета с Дусей все придумывали, как они летом будут жить в любимой деревне. Как им будет весело и интересно потому, что вместе с ними туда приедет и БабЛюда. Они думали, что летом театры не работают. Театры летом действительно закрыты, но для артистов это трудное время, так как лето – это время гастролей. Вся труппа театра выезжает в другие города и там показывает свои спектакли. Вот и Людмила Ивановна однажды огорчила Лизавету и Дусю сообщением, что их театр на целый месяц едет во Францию, а потом еще, уже в России, в четыре города. Она надеялась освободиться только в конце августа. И уж тогда, она точно приедет в Вверх Тормашкино.

– А как же я тебя лечить буду? Тебе же надо каждую неделю здоровье поддерживать? Я же не могу с тобой во Францию ехать. – расстроилась Дуся.

– Ну, как-нибудь обойдется. Приеду, тогда и полечишь меня. – Людмила Ивановна уже успела привыкнуть к своему хорошему самочувствию и надеялась, что и дальше все будет хорошо. Она даже про свой возраст забывать стала. Она-то забывать стала, а Дуся – нет. Кто-кто, а Дуся хорошо знала, что может произойти, если не помогать БабЛюдиному здоровью. Знать знала, да поделать ничего не могла. Во-первых, Людмила Ивановна, как и все артисты обожала свою работу и даже представить себе не могла, что не выйдет на сцену. Во-вторых, Главный режиссер, увидев, что Людмила Ивановна чувствует себя хорошо, что у нее будто второе дыхание открылось, обрадовался и наметил везти на гастроли именно те спектакли, в которых она была занята. И в-третьих, Людмила Ивановна была очень порядочным и совестливым человеком и не могла отказаться от поездки, чтобы не подвести весь коллектив театра.

Накануне отъезда все собрались дома у Людмилы Ивановны. Было весело и вкусно, потому что стол ломился от угощений. Только Дуся была сама не своя. Она даже и не пыталась скрывать, что недовольна отъездом БабЛюды. А та, будто и не замечала ее недовольства. И только, когда уже все расходились, она взяла Дусю на руки, прижалась щекой к ее мордочке и зашептала на ухо:

– Спасибо тебе, моя милая, за все, за все! Вы с Лизонькой мне всю жизнь перевернули. Я так счастлива! Не обижайся на меня. Я не могу по-другому. Мы, актеры не совсем нормальные люди. Для нас ничего важнее театра не существует. Да что я тебе говорю? Ты ведь, прекрасно все понимаешь. Прости меня. Я тебя очень-очень люблю!

На следующий день Людмила Ивановна уехала. Первые дни после ее отъезда Лизавета после школы нет-нет да и завернет по привычке в знакомый двор. Потом опомнится, опустит голову и идет домой сама не своя, согнувшись, будто за спиной не ранец, а чугунная батарея парового отопления. Дуся тоже тосковала по БабЛюде. Пыталась поддерживать здоровье подруги издалека. Но уж очень велико было расстояние и у нее ничего не получалось. А тут и летние каникулы начались. Приехав в Верх Тормашкино,

Лизавета с Дусей не то что забыли про БабЛюду – нет, они вспоминали про нее по несколько раз за день, но как-то уже спокойнее. Смирились, что увидят ее только в конце августа.

Людмила Ивановна присылала письма на электронную почту. Сначала письма были длинные, веселые. Постепенно они становились все короче, все сдержанней. Про свое самочувствие она не писала. И на Дусины и Лизаветины вопросы о здоровье не отвечала или отделывалась общими ничего не значащими фразами. А в конце августа, когда они ждали ее приезда, письма совсем перестали приходить.

Так и поехали в Москву. Дуся была мрачнее тучи. Лизавета ее такой еще никогда не видела. Папа тоже был какой-то не веселый и всю дорогу молчал.

Когда, наконец, приехали и вошли в квартиру и увидели маму и Клавдию Михайловну, Лизавета почувствовала что-то не ладное, какую-то смутную тревогу, потому что лица и у мамы и Клавдии Михайловны были заплаканы. Еще не понимая, что случилось, Лизавета сказала, что сходит к Людмиле Ивановне. Мама кивнула, а Дуся, вдруг, сказала, что не пойдет с подругой. Что пусть идет одна.

Всю дорогу Лизавета размышляла, что это случилось с Дусей? Почему она отказалась идти? Так не до чего не додумавшись она подошла к знакомой двери. Позвонила, как всегда, два длинных и один короткий звонок. Так Людмила Ивановна узнавала, что это пришла Лизавета. Дверь долго не открывали. Наконец, по ту сторону, послышались шаги, щелкнул замок. Перед девочкой стояла молодая красивая женщина одетая во все черное. Даже светлые вьющиеся волосы были перехвачены черной атласной лентой. Женщина молча вопросительно разглядывала Лизавету. Лицо женщины показалось ей знакомым. Она уже где-то ее видела. Да это же дочка Людмилы Ивановны! Как же! Ее фотография стоит на столике возле кровати БабЛюды! А где же сама БабЛюда? Но Лизавета не успела спросить. Женщина грустно улыбнулась и сказала:

– А я тебя узнала. Ты Лизавета. Мне мама про тебя много рассказывала. И фотографию твою присылала.

– А где Людмила Ивановна? – спросила девочка.

– А ты не знаешь? – удивилась женщина – Ее нет. Подожди, она тебе просила передать пакет. – Женщина скрылась в полумраке квартиры и через мгновение вынесла большой бумажный пакет. – Вот. Посмотри дома. А завтра приходи. Приходи вместе с Дусей. Я и про нее знаю. Не удивляйся. Приходите все. А сейчас, извини. Я не могу говорить.

Женщина отчего-то заплакала и, кивнув, закрыла дверь. Обескураженная Лизавета не помнила, как дошла до дома. Никто не услышал, как она вошла в квартиру и прошла в свою комнату. Дуся лежала на диване и не мигая, пристально смотрела на девочку. Потом она помотала головой, словно сбрасывая с себя наваждение и проговорила:

– Значит, ты еще ничего не знаешь.

– Чего не знаю? – удивилась Лизавета.

– А это что за пакет? – вместо ответа спросила Дуся.

– Это БабЛюдина дочка передала. От нее. БабЛюды нет. Она наверное завтра будет. Ее

дочка сказала завтра приходить.

– Открывай пакет. – Скомандовала михрялка. Лизавета послушно открыла пакет и достала из него плоский увесистый сверток. Она развернула бумагу. В руках у нее оказалась красивая золоченая рамка. В рамку, защищенная стеклом, была вставлена фотография. Лизавета вспомнила, как еще в начале весны, папа усадил на диван Людмилу Ивановну,

ее и Дусю и сделал несколько снимков. Это был один из них. Лизавета с БабЛюдой весело смеялись, а Дуся сидела на коленях у девочки подняв к верху обе передние лапки. Еще в свертке был конверт из плотной бумаги. Конверт был заклеен, и чтобы его вскрыть, пришлось срезать ножницами сбоку тонкую полоску. Пока Лизавета возилась с конвертом, в комнату заглянула мама. А потом, вслед за ней, вошли Клавдия Михайловна и папа.