Фуга. Горсть вишневых косточек

***

Лика запахнула белый атласный халатик и плотно сжала руки под грудью, в кельи было зябко.

– Выходи сегодня через дверь, – сказала она, наблюдая, как Юрий завязывает шнурки, – Эта грязь под окном не просохнет до самого лета, а я не люблю, когда ты уходишь от меня вымазанный невесть чем.

Юрий поднялся и посмотрел на неё своими темными, глубоко посаженными, глазами:

– Разве ты не боишься, что нас заметят?

– Глубокой ночью? – усмехнулась Лика, – Только сумасшедший захочет гулять под покровом темноты у стен монастыря. К тому же погода дрянь.

– В таком случае, перелезть через забор можно и с дорожки, – улыбнулся Юрий.

– Я провожу.

Они миновали узкий коридор, Лика щёлкнул замком, в помещение тут же ворвался холодный воздух и приник к самой коже.

– Здорово похолодало! – заметил Юрий, обнимая Лику у крыльца, – Лучше иди внутрь, ты совсем раздета.

Он наклонился к ней. Есть особый шарм, неповторимое очарование в поцелуе ночью на холодном ветру…

– Анжелика!?

Она вздрогнула, как от удара хлыстом.

– Отец! – Лика даже позабыл отпрянуть, – Почему ты не спишь?

Иоанн сделал осторожный шаг вперёд и, не веря глазам, вгляделся в темноту.

– У тебя гости в столь поздний час?

– Неее-е.... Да.

– Батюшка Иоанн, позвольте я скажу, – Юрий шагнул к нему навстречу и оказался вплотную с Иоанном. Юрий был почти так же высок и статен, но борода короче и чёрная, а не седая.

– Нет, молодой человек! – вспылил Иоанн, – Я не позволю вам говорить! И немедленно, сие же мгновение покиньте мой дом – я требую. Я приказываю.

Юрий на миг опешил, подскочила Лика.

– Иди, это наш разговор, – она толкнула его в плечо. – Правда иди, так будет лучше!

Тот не повиновался. Лика оттолкнула Юрия и впилась в него вызывающим, резким взглядом. Он увидел что-то в ее лице, что-то прочитал в нем. Вскоре темнота скрыла его фигуру в надёжной пелене. Иоанн тяжело дышал, сквозь ночь было заметно выражение его лица, суровое, жёсткое.

– По утру нам предстоит беседа, а пока уйди с глаз долой.

Но Лика уже была на нервах, она не могла ждать до утра и ринулась к отцу:

– Зачем ждать? В таких растрепанных чувствах ни ты, ни я не сможем заснуть, так к чему тратить время!

– Сейчас я могу наговорить лишнего.

Отец круто повернулся и зашагал к дому. Недолго думая, Лика поспешила за ним.

– И к лучшему, – крикнула она, дернув отца за локоть, – наконец оставь свой умудренный тон и выскажи, как на духу. – Иоанн торопился уйти, но Лика не отставала, ей необходимо было решить все сейчас, чтоб не терзать себя целую ночь, в ожидании взбучки.

Иоанн влетел в дверь, стараясь затворить её побыстрее, но Лика успела проскользнуть.

– Ты обо всех готов думать плохо, а сам дальше своего носа не видишь – приголубил этого падлюгу Кирилла, позволяешь ему дурить себя и воровать иконы! – она распалилась не на шутку и, зная насыщенное прошлое их стычек, отец понял, что Лику уже не остановить. К сожалению, он и сам не был настроен на терпеливую беседу.

– При чем тут диакон! Ты довольно хапнула моего терпения, но ночные гости…

– О, разумеется, тебе на ум приходят только обвинения – тебе бы хотелось, чтоб и иконы своровала я, – перебила Лика, она давно уже не сдерживалась и кричала в голос. В комнатах зашевелились, в коридор проникли полосы света, кто-то выглянул. – А сам-то хорош! Именно ты сказал тогда, кто мы для тебя – навязанные пасынки! По крайней мере отношение как раз такое. Сваливаешь на нас этих неуравновешенных из общежития, меня гнобишь за каждое слово, а Андрей! Все знают, по твоей милости он удрал из дома, а ты и не чешешься.

– Сколько в тебе желчи!

– От церкви отлучи меня за это!

– Вон! – крикнул Иоанн, указывая на дверь, – Из дома вон! Чтоб ни ноги твоей, ни твоих выходок, ни дерзости, чтоб духу твоего здесь больше не было! Исчезни немедля. Тотчас! – отец перевёл дух, сказанное будто умиротворило его, уняло растерзанные чувства. На лицо вернулось привычное, умудренное, выражение, тихо, но твердо батюшка добавил: – Моё заднее слово.

Он быстро поднялся по лестнице и скрылся за дверью второго этажа, а Лика осталась в пустой прихожей, растерянно глядя во след. Ей на плечо опустилась чья-то рука. Женя.

– Иди сюда, – она увлекла сестру в комнату девочек. В растрепанных кудряшках на постели сидела Марина. Женя обратилась к ней: – Ты нас не оставишь?

Марина покорно исчезла за дверью.

– Так что стряслось?

– Отец меня выгнал, – заявила Лика, ее голос еще хранил в себе нотки сенсации и скандала.

– Это я поняла, но в чем причина?

Лика покачала головой, не зная, что ответить. Она поплотнее запахнула разметавшийся халат и ссутулилась на ещё тёплой кровати младшей сестры:

– Так ужасно, – пробормотал Лика, – он застал меня с приятелем.

– Боже, Лика…

– Сама знаю. Но я никак не ожидала, что он решит прогуляться средь ночи.

Скукожившись, но не от холода, а скорее от беспомощности, Лика казалась потерянной, печальной, а в голосе появилась грусть. Присущая ей бойкость на сей раз изменила, на смену явилось бессилие и упадок духа. Несмотря на то, что они с Ликой были родными сёстрами, Женя никогда не была близка с ней, но сейчас она опустилась рядом в желании поддержать.

– Переночуй тут, а Марина поспит у мальчишек. Поднимаешься пораньше, ещё до отца, он и не узнает.

– Нет – Лика покачала головой. Она собрала спутанные волосы в неопрятный хвостик и вдруг заметила, что руки словно налились свинцом, отяжелели, пальцы утратили ловкость, стали стомыми, немыми. Это от нервов, пора уходить.

Лика открыла шкаф и вытащила старую спортивную сумку. Женя наблюдала, как она собирает вещи, те, что оставила на хранение здесь, а не унесла в келью. Таких было много, ведь монашеская обитель тесна и не вмещает шифоньер.

– Быть может, мама сможет повлиять на отца, – проговорила Женя голосом, начисто лишенным надежды.

Лика с сомнением сморщила нос:

– На таких упрямцев нет управы. Но это ничего, – она выдавил улыбку, – я-то уйду, а тебе теперь придётся несладко.

Женя нахмурилась:

– Это почему же?

– Теперь ты старшая. Будешь готовить, стирать, штопать и прибираться для прожорливой огромной семьи.

– Разберусь.

– И ещё, – Лика скинула халат, надела свитер и брюки прямо на голое тело, – Про папу учти – прежде я была ему, как красная тряпка, но сейчас он обратит внимание на твои недостатки.

– Что ты хочешь сказать? – Женя будто бы правда не понимала, о чем говорила сестра.

– Например, то, что ты одеваешься, как мальчик, – невзначай заметила Лика.

Женя улыбнулась и нарочито вяло махнула рукой:

– Не думаю, что отца интересует такая ерунда, он выше этого.

– Вот и увидим. – Лика бросила многозначительный взгляд в ее сторону, – А это заискивание?

– Не понимаю, -Женя отошла в сторону.

– Понимаешь! Последнее время ты стелешься перед отцом, как коврик, всячески стараешься ублажить, – Лика болтала, набивая сумку и не заметила, как Женя отвернулась, чтоб уставиться в тёмное стекло окна, – Ты предугадываешь его слова, его желания – хочешь быть хорошей, как Люба? Тут хоть об стенку расшибись, а Любу в святости не переплюнуть. Женя? – Лика заметила, что сестра отстранилась.

– Это так заметно?

– О, более чем.

Женя отвернулась от окна, в полумраке комнаты Лика не заметила бедности на её лице, но услышала, что дыхание едва ощутимо сбилось. Лика нахмурила лоб:

– Что-то случилось?

– Я не знаю, как быть… – у Жени был странный пристыженный вид, будто её поймали с поличным. Она говорила тихо, едва шевеля губами, – Я делаю это, чтоб отец не догадался – он такой проницательный если речь касается веры, чует всякий обман.

– И при чем здесь ты? – Лика уже забыла о сумке и растрепанном шифоньере, тон, которым говорила сестра, её насторожил.

– Еще этот подопечный, этот Дима. У нас не ладится – моя вина. Я знала, что не сдюжу, с самого начала знала, тогда даже, когда отец только предложил его, но вызвалась.

Лика навострилась:

– Он донимает тебя, твой подопечный?

–Нет же. Но каждая встреча с ним напоминает мне о бессилии. Дело в том, – Женя тискала в пальцах краешек футболки, в которой спала, – Я не чувствую себя православной, – уже шёпотом договорила она. Лика не отвечала, только с интересом вглядывалась в сестру. Решив, что Лика недопоняла, Женя пояснила, тоже шёпотом, – Я не люблю церковь, во мне нет набожности и меня тяготят всякие разговоры о боге, службы и тому подобное вмешательство в мою духовную жизнь.

Лика продолжала непонимающе хмуриться. Когда Женя умолкла, она с неподдельным удивлением спросила:

– И только-то?

– А разве этого мало? Отец – протоиерей, мы живём в монастыре, Лика! А я подрываю основы – узнай об этом отец, он станет обращать меня в веру. Решит обучать, будет верстать мой внутренний мир на свой лад, а я этого не хочу. Поэтому делаю все, чтоб угодить ему и не вызвать недоверия, – Женя казалась подавленной.

Лика села напротив, хотела что-то ответить и не могла найти подходящих слов – признание застало её врасплох – но упустить откровенную беседу с сестрой было бы глупо, так что Лика выдавил единственное, что крутилась в уме:

– Но чем тебя не устраивает бог?

Женя вскинула брови:

– Ты спрашиваешь серьёзно? – Лика кивнула. – Вера, как нечто безусловное, должна родиться в душе, возрасти там на почве представлений о жизни. Это чувство естественно, уж ты-то должна понимать! К тому же эти православные взгляды – все равно, что исковерканная жизнь: я должна бояться бога, бояться людей раз они подобия его, бояться наказания и благословить страдания как дорогу в рай. Не представляю в каком состоянии должен быть человек, чтоб столь кабальные условия казались ему гарантом и отдушиной. Я только прикидываюсь богомольной, чтоб не вызывать в отце желание заняться мной вплотную.

– Значит, ты так и собираешься притворяться?

– Почему бы и нет? Я окончу школу и уеду отсюда подальше.

– Раз ты все решила, – Лика пожала плечами и вернулась к сбору сумки, – Тогда почему у тебя такой несчастный вид?

Лика и не ждала, что сестра ответить, а та молчала, как вдруг:

– Я боюсь… А если я, как они?

– Кто?

Лика копошилась в шкафу, Женя подскочила к ней и отбросил в сторону сумку:

– Ты не слышишь меня – как наши родители! Лика, ты думаешь о них хоть иногда?

Анжелика настороженно смотрела на сестру:

– Совсем нет, да и зачем? Они были сумасшедшими еретиками, повесились, чтоб доказать свою правоту. Если я стану думать об этом, то сломаю себе мозг в поисках хоть какого-то смысла в их поступке. С чего ты взяла, что ты такая же?

– Ну, я же не разделяю рвения батюшки Иоанна, и, чтобы он не делал, остаюсь холодна к церкви, – Женя добавила с легким нажимом, – В от отличии от всех вас.

– Если ты не думаешь, как отец, не значит, что ты сумасшедшая. И потом, раз ты, Женя, безразлична к церкви, то однозначно дальше, чем все мы от идиотской сектантской ереси. – Лику вдруг осенило, глаза засияли, она изменилась в лице, – Пойдём со мной!

– Что, уйти из дома?

– Конечно! Давай соберём твои вещи, уйдём вместе, – похоже, Лика считала эту мысль отличной, но Женя не разделяла восторга. Она отступила на шаг.

– Ну, нет.

– Да подумай, ты же тут под надзором – без отцовского ведома в монастыре и шагу не ступить, а уйдёшь и будешь свободной.

– Я буду бездомной!

– Глупости, – Лика наседала, – я же буду с тобой и у нас появятся возможности. А тут? Будешь до последнего терпеть утренние службы и делать вид, что молишься. А твой подопечный? Не уж-то ты не понимаешь, как безответственно и опасно отправлять ребёнка крутить мозги наркоману? Мама ослеплена рвением переделать мир, а отец слишком уповает на духовность. Они не понимают, что есть люди, которые плевать хотели на библейскую болтовню, которые, быть может, совсем бездушны. И родители, пусть невольно, подставляют нас под удар в слепых убеждения, что все у них под контролем. То, что ты делаешь – ходишь за своим подопечным и талдычишь ему притчи – благородно, но это лишь стремление к бесплотному идеалу, а люди куда приземленней, чем мама готова понять.

Женя отступила ещё на шаг и, на сей раз, её лицо выражало суровость:

– Не настраивал меня против родителей.

– И не пыталась.

– Ты всегда собачишься с отцом, вот и не желаешь признать, что его решения могут быть верны.

– Славно! – Лика подцепила сумку на плечо, – В таком случае оставайся врать, но раз не желаешь менять свою жизнь, тогда и не жалуйся!

Она вылетела из комнаты, а Женя поняла, что поругаться с сестрой оказывается очень просто.

Лика хлопнула дверью и в два шага спустилась с крыльца. Ее догнал Сашка:

– Не стоит ли подождать до утра?

– Меня попросили немедленно!

– И куда ты направишься? – Сашка подхватил большую сумку и они неспешно, нога за ногу, поплелись по ночной аллее прочь от монастыря.

– Побуду немного у подруги, а там может в студенческом общежитии найдется место.

За спиной послышались быстрые шаги, кто-то бежал.

– Стой, Лика! – из темноты показалась маленькая фигурка Богдана.

– А ты зачем здесь? – Лика остановилась.

– Прости, пожалуйста, – Богдан чуть запыхался, – прости! Это все из-за меня, это я взял часы! Идем обратно, я все расскажу отцу и ты вернешься.

– Часы? – Лика встала в позу, – Богдан, зачем ты их спер!?

– Да нет же, я их сломал. Отец забыл часы в церкви как-то раз после службы, я хотел отнести их, но выронил. Они разбились. Лика, я разбил их об алтарь! И тайком отнес в мастерскую, думал, там быстро починят, так, что отец не успеет заметить пропажу. Не тут-то было, механизм в часах старинный, нелегко достать детали. Надо было тут же признаться отцу, но Андрей сбежал и Травница… Вот я и позабыл.

– Что за Травница?

– Не важно, главное пойдем обратно, расскажем отцу.

– Спасибо, Богдан, за заботу, но папа выгнал меня не за это. Вовсе не за часы или иконы… Впрочем, даже хорошо, что он быстро вспылил, а то мог бы спустить с меня три шкуры заунывными беседами о морали.

– Ты тоже хороша! – заметил Сашка, – Принимать гостя прямо в кельи под носом у отца. Это весьма рискованно.

– Лика, ты с кем-то виделась в кельи? – Богдана ошарашило это обстоятельство.

– Богдан, иди домой. Ступай.

Богдан нехотя повиновался и медленно скрылся во тьме. Лика бросила острый взгляд на Сашку и колко произнесла:

– Я, по крайней мере, не забавлялась с ним на колокольне.

– Ты знаешь?

– Весь город, пожалуй, знает – вы так громыхали.

Сашка уткнулся взглядом в землю:

– Я сделал предложение Регине.

Лика застонала:

– Еще не легче, теперь ты женишься на стерве!

– Нет. Она мне отказала. Обозвала кастратом напоследок.

– Нагло!

– Ладно.

– Чушь какая-то! – Лика остановилась и посмотрела на Сашку, – Ну и… И как ты?

– О, весьма паршиво, спасибо!

– Знаешь, сейчас, наверное, это прозвучит бессмысленно и никак не утешит, но Регина Волданович не очень хороший человек, Саш. Ты без ума от нее, знаю, поэтому и души не чаешь, но она настоящая дрянь. Возможно и к лучшему, что так вышло, считай, легко отделался.

– Лика, я рассказал просто так, на самом деле не нужно обсуждать эту тему.

Сашка был мрачен, даже сквозь темноту ночи виднелось хмурое выражение его лица. Шли молча. Впервые за долгое время на улице потеплело, даже высох асфальт, измученный грязный снег, что последними кусками еще валялся вдоль улиц, быстро таял – было почти слышно, как он с тихим шепотом, превращлся в тонкие ручьи. Что-то приятное витало в воздухе, что-то истинно весеннее, доброе, что с каждым вдохом проникает внутрь и подстегивает воображение, заставляет чего-то ждать, стремиться, торопиться. И несмотря на все неурядицы, хочется улыбаться и жить.

– Я совсем глупая! – Лика резко остановилась и топнула ногой, – Если часы взял не церковный вор, то… Саша, ты должен поговорить с отцом на счет Кирилла! Он мерзкий, он опасный, врет на каждом шагу и замышляет какую-то дрянь! Я уверена, это он утащил иконы. Мне отец и слово не даст сказать, а вот к тебе прислушается.

– Ладно, Лика, не горячись, я и сам знаю, что это диакон.

– Знаешь!?

– Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться. Сомненья на счёт него закрались после того, как лысоватый толстяк из бесплатной трапезы принялся ругать отца на чем свет стоит. Но серьезно подозревать Кирилл я стал в подземелье, когда он так упорно старался увести меня по ложному пути.

– Я видела его в хранилище, когда спускалась за багетом – он переполошился, заметив меня, но прикинулся дурачком, как обычно, потом скрылся. Тогда я не придала значения, но теперь понимаю, что застала его за кражей. А позже он предлагал союзничать с ним в подковерных делишках, но я пригрозила выдать его мелочную душонку отцу. Он отшутился, однако занервничал. – Лика закивала своим догадкам, – Вот почему отец гулял ночью – верно диакон сдал меня первым.

Сашка поторопился продолжить ее размышления:

– Не забывай, при каких обстоятельствах он попал к нам – Марк отвязал его от дерева. Вся нудная болтовня о христианском благосердии лишь фиговой листок, чтобы прикрыться – скорее всего, Кирилл уже был замешан в темную историю. Я полагаю, он водился с дурной компанией, но нарвался, возможно, задолжал, вот и запустил руку в иконы.

– Да, наш дьякон еще тот ухарь, сам черт ему не брат. Мне уже хочется заманить его в лес и приковать к вековой сосне. Но как бы вразумить папу?

– Я поговорю с отцом завтра, хотя, думаю, он тоже подозревает, что с Кириллом дело не чисто – отцу можно запудрить голову на время, но он не так глуп, чтоб позволить себе провести. – Сашка глубоко вздохнул, – Случаются и тяжелые времена, но в итоге время расставит все по местам, вот увидишь.

Последнюю фразу он буквально заставил себя произнести, выволок ее изнутри и выцедил сквозь зубы.

14

Он тщательно скрывал, но ярь доводила до исступления, а буйства истерзанных чувств превышали разумные грани. Сашка прятал внутренний разлад за крепко сжатыми зубами. Он понимал, что в таком состоянии будет балансировать у края скандала, поэтому, для разговора с отцом, заранее настраивал себя держаться. И думал, что получается неплохо, но Иоанну так не показалось, когда Сашка без стука влетел во флигель и заявил:

– Как ты мог выгнать Лику? – в голосе слышалась болезненность. Отец поднялся с места, он знал, что Сашка не умел таить свои чувства.

– Ты чем-то расстроен?

– Да, расстроен! Ты, полагаю, тоже. – Сашка встал посреди флигеля и уставился на отца, – Ночью ты был разозлен, это ясно, ну сейчас-то можешь рассуждать здраво. Вот и подумай, куда ей идти?

– А это совершенно неважно в сложившейся ситуации.

– Вот как? Значит, нам всем, от каждого проступка, стоит трястись за крышу над головой и бояться твоего гнева, отец?

– Кажется, ты считаешь, что я должен оправдываться перед тобой? Должен разъяснить свое решение так, чтоб ты стал со мной солидарен? Этого не будет. Всякое, что я делаю – делаю с полной ответственностью, а не под властью сиюминутных порывов. Объясняться не намерен. Не перед тобой.

Иоанн демонстративно, с напускной важность стал перебирать бумажки на своем столе, давая понять, что в таком ключе разговор продолжаться не будет. Но Сашка не внял намеку, подошел ближе и продолжил наседать:

– Нам всем хотелось бы знать, почему двери монастыря открыты для всяких проходимцев, ты пускаешь любого пьяницу с подворотни, но Лику вытерпеть не смог?

– Я слышу обвинения в твоем голосе?– спокойно бросил Иоанн, все так же не глядя на сына.

Сашка поглубже вздохнул, чтоб сгладить отрывистый тон.

– Тебе кажется, – бесцветно бросил он.

Лицо Иоанна сделалось суровым, возникла едва заметная морщинка меж бровей, борода подалась вперед. Он поднял на Сашку взгляд.

– Вот и мне хотелось бы знать, почему любой пьяница с подворотни готов жить по простым правилам монастыря – все мы подчиняемся этим правилам – а твоя сестра, нет. Не говорила ли она тебе, когда жаловалась на излишнюю строгость к ее персоне, почему ей необходимо подрывать фундамент моего терпения? К чему это вызывающее поведение, это наглость? Зачем ей понадобилось топтать все нормы приличия и общечеловеческой морали, чтоб просто подразнить меня лишний раз?

Сашка промолчал, но отец и не ждал ответа, он продолжил:

– Тебе Анжелика, конечно, этого не сказала, зато ответила мне. – Иоанн для убедительности кивнул, – Да, ответила безмолвно, подспудным умыслом между глупых выкриков. И ответ был таков: я не нуждаюсь в твоей опеке. К превеликому сожалению, есть люди, которым тесно среди общих устоев – это еще не значит, что они плохие или хорошие, но определенно значит, что им придется тяжело. Разбить старое легко, сложно создать что-то стоящее на пустом месте. Отвергая мои условия, Анжелика отрекается и от границ допустимых поступков, стало быть, требует самостоятельности, не имея почвы под ногами. Думаю, не один десяток шишек ей предстоит набить, покуда не выстроит свой мир.

– Так зачем ты ее отпустил?

– Потому что больше не в силах терпеть ее выходки. – Иоанн развел руками на такую очевидную причину, – Она взрослеет и подковырки перестают быть безобидными. Пусть живет сама, так проще разглядеть, какой груз тащат за собой ее художества и шалости.

– Ты же противоречишь себе, отец! Подумай, теперь, когда ей некуда идти, Лика лишь обозлится, лишь уверится в том, что ты неправ и несправедлив – это не поспособствует принятию верных решений, не наставит на верный путь.

– Думаю, обойдется.

Сашка вновь вспылил:

– Что за черт! Как такое может обойтись!? Ты хоть интересовался, где она сегодня ночевала?

Иоанн подался вперед и грузно оперся ладонями на стол:

– Не стоит разыгрывать излишнюю горячность и разбрасываться руганью, Александр! Я тебя послушал и не нашел ничего вразумительного в этих речах. Так что незачем подсовывать мне свое недовольство – я не привык отчитываться перед каждым поперечным. А то, что до сих пор терплю беседу в повышенных тонах, лишь дань моего к тебе расположения, но впредь,– отец с нажимом произнес последние слова,– впредь семь раз подумай, прежде чем лететь ко мне с разборками. – Иоанн умолк и слова медленно растаяли в тишине флигеле, впитываясь в распаленные умы. В назидание он добавил: – Никогда не ставь под сомнения мои решения, а лучше подумай об их истинной ценности.

Сашку не устроило то, как окончился разговор. Он понимал, что беседа могла сложиться иначе, будь он чуть спокойней, чуть тише. Но в сложившихся обстоятельствах держать себя в руках не представлялось возможным.

–Тебе все ясно, Александр?-

– Ясно,– выцедил он сквозь зубы.

– Ответь внятно, будто сам в это веришь.

Сашку уже трясло от гнева.

– Да. Мой. Патриарх.

– Теперь вынужден попросить тебя уйти.

– У тебя, отец, входит в привычку всех выгонять!

Отец был несгибаем, как всегда. Настырное, упрямое нежелание взглянуть на ситуацию под другим углом. Минуту назад Сашка злился, но сейчас чувства были притуплены, задушены. Это вернулась всеобъемлющая, глубокая болью – почти скорбью – утраты, словно внушительный кусок души вырвали с мясом и полощут на глазах толпы. Если уж на чистоту, дела Лики не так сильно затрагивали его, как он пытался продемонстрировать отцу. Все мысли занимала Регина. Сашка сбежал по ступеням флигеля на узкую дорожку монастыря, но пошел не прямо, к боковым воротам, а вправо, туда, где был парадный вход. Он больше не мог ходить через боковые ворота, ведь они вели на кленовую аллею. Там они гуляли с Региной. Скосив переднее колесо, сиротливо притулившись у арки парадного входа, стоял мотоцикл. Сашка прошел мимо, даже не взглянув на него. Больше не было сил кататься на нем, ухаживать, мыть, прятать под навес от дождя и пыли – Сашка больше не любил его, почти ненавидел. Стоило схватиться за руль, как воздух тут же пах Региной, а спина ожидала, что она прижмется сзади. Сашка решил проветриться, пошел к Кириллу пешком, через полгорода, но это не расстояние, учитывая размеры городка. Собственно говоря, Регина выдрала из его жизни и неспешные прогулки, и колокольный перезвон, и утренние лучи солнца, даже Леопольда. С Леопольдом больше всего жаль! Но к деду идти было совсем невозможно, хоть Сашка наверняка знал, что не встретит Регину там – сама она не станет навещать старого брюзгу, но видеть сейчас старика было непосильно. Сашка не навещал его уже несколько дней, бедняга Леопольд, наверное, зарылся в своих теплицах.

Чтоб не думать о Регине, а, заодно и о том, какой же он разнесчастный, Сашка сосредоточился на предстоящем разговоре с диаконом. Прикидываться блаженным придурком, чтоб в тихую обчищать церковное хранилище – это да! Бесстыжий человек с которым стоит держать ухо в остро, так что сердечные страсти лучше оставить на потом.