Фуга. Горсть вишневых косточек

Иоанна смутила резкая наглость этого заявления, он чуть сдвинул брови, подался вперед:

– А какое же настало – приспособленцев? Я скажу тебе, юноша, кто от природы гибок и подстраивается под среду – гады.

Кирилл хохотнул:

– Ругайтесь, – протянул он, дерзко вскинув подбородок,– В этом монастыре мне пока что нечего терять, а вы рискуете недосчитаться положения и чина, – губы диакона тронула легкая улыбка, он уверенно шагнул вперед: – Я тоже навел о вас справки. И догадайтесь на кого точат зуб? Кто измозолил все глаза архиерею, столько лет превращая цветущий монастырь в храм терпимости? Вы, Иоанн! – Кирилл подошел еще ближе, но батюшка не шевельнулся под его нахальным взглядом, – Что вы хотели услышать? Слезные извинения, раскаяния? Думали проучить меня строгой беседой, словно одного из своих детей! Поймите, батюшка, есть те, кто только и ждут, что вы оступитесь. А вы уже сделали это, Иоанн.

Иоанн вдруг почувствовал, что самое время выпить еще сердечных капель. Но это было неуместно, поэтому он подался вперед и прикрикнул на Кирилла:

– Это что еще такое!

– Не более, чем предложение, – дьяк пожал плечами, как ни в чем не бывало, – Для выгодного и крепкого союза: я расплачиваюсь с долгами и начинаю новую жизнь, как диакон, тем временем вы – все еще протоиерей. – Кирилл заметил зарождающийся гнев во взгляде Иоанна и поторопился добавить, – Ни в коем случае не подумайте, что я хочу вас разуважить. Напротив, спишем все на добродетель! Я был в отчаянном положении, оступился. Лишь от широты души вы прощаете мне походы в хранилище, я признаю вашу безграничную щедрость и говорю вам спасибо своим молчанием. В конце концов не каждое доброе дело должно оставаться без благодарности.

– Ты изумительно изворотливый тип!

Кирилл пожал плечами:

– Все мы не без греха. Да, Иоанн?

Батюшка молчал. Заканчивать разговор вот так он не хотел, но беседа приняла совсем неожиданный оборот, Иоанн растерялся, не мог собраться с мыслями. Диакон воспользовался его смятением:

– Что ж, – он хлопнул в ладоши и потер их с самодовольным видом дельца, – Тогда не будем кроить из блохи голенище… Что такое?

Иоанн вздрогнул, неожиданный звук заставил его обернуться. Он вскочил со стула, чтоб лучше видеть, что происходит – на улице смутно знакомый молодой человек, решительно глядя перед собой, торопливо заколачивал окно флигеля досками.

***

На днях затихли колокола. Дима перестал звонить, призывая на службу, а отец пока ни о чем не спрашивал. Дело пахло бедой.

Женя уже давно праздно болталась по улицам городка, поглощенная тяжёлыми мыслями. Она на полном серьёзе подумывала, а не пойти ли к отцу, покаяться в собственной немощи. Пустяки, что они с Димой не читали писания, и, то, что он бросил бить в колокола. Беда в том, что они не виделись уже несколько дней к ряду. Он пропускал встречи. В квартире его не было, а где ещё искать, Женя не имела понятия. Так запускать ситуацию непростительно, она это знала, но до последнего отказывалась признавать промах. Боялась не взбучки от отца, а скорее его разочарования. Нынешний вечер Женя дала себе, как последний шанс – если Дима опять не объявится, она с повинной головой пойдёт прямо к Иоанну.

Эхо торопливых шагов звучало сухо в сдавленной прохладе подъезда. Женя поймала себя на том, что поджилки немного трясутся в тревоге. Она быстро добралась до нужной двери и нажала на кнопку. Внутри приглушенно зазвенело. Потянулись секунды. Женя позвонила опять и прильнула к двери, вслушиваясь. Дима не открывал, но внутри точно кто-то был, кто-то тихо ходил.

– Дима, открой, я тебя слышу, – это мог быть даже не он, но Женя настаивал. – Ты пропускаешь наши встречи уже несколько дней, от этого могут быть неприятности и у тебя и у меня, – из-за двери ни звука. – Послушай, мы уже несколько недель видимся, а у нас еще конь не валялся, пора нам позаниматься вплотную.

Лязгнула цепочка и дверь приоткрылась. В сумраке щели показался Дима и выглядел он болезненно. Обычно холеный и аккуратный, теперь зарос щетиной и будто похудел. Лицо с синеватой кожей заострилось, глаза потерялись в отекших розовых веках, дурно пахло изо рта.

– Ты болен?

Дима тряхнул головой:

– Что?

– Ты, кажется, заболел.

– Я знаю, зачем ты пришла.

– Разумеется. Я прихожу сюда только по одной причине.

Дима нахмурился:

– Ты пришла говорить о библии? Сумасшедшая!

– Так, слушай, дай войти, – Женя теряла терпение. Дима вёл себя странно, скукожился там за цепочкой, как-то зыркал, а потом осклабился, сказал:

– А, все равно, ты мне ничего не сделаешь, – и пропустил Женю внутрь.

В квартире воняло. Дурной запашок грязи, прокисшей пыли и нечистоплотности. Женя скинула куртку, Дима скользнул взглядом по коричневой рубашке, но промолчал. Видать, худо дело.

– Я проветрю, – Женя открыла балконную дверь. Дима, будто растерянный, боязливый ребенок, прижал кулак к губам и затравленно следил за каждым её движением. – Давай приготовим что-нибудь поесть, если ты болен неплохо будет набраться сил.

Вообще-то, Жене не хотелось делать ему еду, но Дима вёл себя странно, отстранённо, она пыталась его расшевелить. Задавала вопросы, болтала о том, о сем, старалась выведать о его здоровье, Дима молчал. Только смотрел, прикусив губу, исподлобья. Взор был настороженный, трусливый, с чем-то жутким на глубине. Женю это смутило:

– Ты хоть предупредил бы, что не можешь звонить в колокола, что болен, а то я уж решила, что ты филонишь. Как себя чувствуешь?

Дима кивнул:

– Теперь хорошо.

– Теперь? – Женя тут же кивнула сама себе, – Лечиться стал.

Он не ответил. Но продолжал таращиться. Женя отправилась в кухню, как-то ничего не получалось с этим взглядом на спине.

– Может, посуду вымоешь, – предложила она, не скрывая отвращения к застарелым объедкам. Дима глядел, не отрываясь, будто терпеливо ждал и вдруг хохотнул. Смешок выскочил ненароком, сорвался, как непослушный пёс. Женя удивилась.

– Да ты не знаешь, – заявил и снова усмехнулся. Женя не поняла, а он спросил: – Где ты сейчас была?

– Какое… – этим вопросом, небрежным, неотесанным, Дима всколыхнул прежнее недоверие, раздражение вернулось, Женя попыталась утихомириться, чтоб удержать разговор в нужном русле, – Гуляла, обдумывала наши встречи.

Дима странно кивнул, словно подтверждая свои догадки и в миг расслабился. Он подошёл ближе к Жени, тогда она заметила, что он выглядит куда хуже, чем казалось сначала. Руки мелко дрожали, вены вздулись, лезли из-под тонкой кожи синими валунами, в неспокойных глазах дурной блеск. Сальная майка свисала вдоль впалого живота. И этот сизый цвет лица, будто в жилах вместо крови дым, свидетельствовал о нездоровье. Дима был взвинчен до предела, но страх, заставлявший его не шевелясь таращиться на Женю отступил.

– Не будет у нас больше встреч.

– Нет-нет! – Женя заволновалась, – Так нельзя. Пока ты живёшь за счёт церкви, нужно придерживаться простых правил.

Уже не сдерживаясь, Дима опять хохотнул глупым, хмельным смешком. Но тут же взял себя в руки и с особой собранностью во взгляде заговорил:

– Наши встречи оказались безуспешны. Ты старалась, Женя, я знаю, ты помогала. Дело в том, что я этого не хочу. Вот что я узнал за то недолго время, что провел в этой квартире под крылом монастыря: такая жизнь не по мне.

Женя не понимала в какую сторону он клонит:

– А какая по тебе?

– Повеселее. – Дима пожал плечами, – То, что вы в монастыре называете жизнью – эта застойная сушь с молитвами и иконами, эта верблюжья колючка – это не существование даже, а так – маринованный огурец. Я хочу большего, – он откинулся спиной на стену, мечтательной пеленой заволокло его взор, – Я хочу скорости, хочу жить ярко. Что мне зрелость и нудные общепринятые блага? Зачем тянуть лямку, если есть способ получить все и сразу!

– Но нет такого способа!

– Отнюдь, – Дима даже улыбнулся, но тут же стянул улыбку, – Я взялся за старое.

Женя не поверила ушам. Она шагнул вперёд и бегло осмотрел Диму с ног до головы, будто его вид мог открыть ей правду.

– Не может быть. Ты же лечился, ты намеренно хотел покончить с прошлым и удалось. За тобой лишь малость – наладить жизнь. Я не поверю, что ты махнул рукой на все старания!

– В том то и дело, – казалось, Диме было сложно оставаться серьёзным, – Я попробовал то и другое и, откровенно, обывательство не по мне – я не вижу вкуса в такой жизни. Мой выбор вполне осознан, Женя, и я выбираю старых друзей.

– Нет, Дима, не может быть!

Он не больно-то слушал.

– Вот только они уже не принимают меня,– он с сожалением покачал головой, – так что, мне пришлось заслужить их расположение вновь. Видишь ли, твой Иоанн попортил много крови нашему брату, у некоторых дела совсем разладились, так что таких, как я считают предателями. Нас не любят, а завоёвывать доверие обратно ой как тяжело!

– Дим, ты о чем? – Женя стала склоняться к мысли, что он не в ясном уме, вот и болтает бессвязную чушь.

– Мне пришлось доказать свою преданность. Понимаешь? Пришлось выбирать – или вы или я, – Дима подошёл ближе, его глаза сверкали недобрым блеском, вена на виске выпучилась от напряжения, разговор давался нелегко. Женя отшатнулась, он стал пугать её. Она медленно попятилась к двери. Дима заметил это, – Ты боишься меня? Напрасно. Тебе я ничего не сделаю. Я все уже сделал.

– Дима? – Женя пристально всматривалась ему в глаза, чтоб подмечать каждое изменение. Она нащупала за спиной дверь и осторожно отворила её, шагая в коридор.

– Да, сделал, – Дима покивал, – Я поджёг флигель.

Женя застыла. Ноги перестали слушаться, онемели, обессилели.

– Как это, поджёг?!

Дима пожал плечами:

– Конечно, подпер дверь сперва, потом подлил бензина.

– Там… Бога ради, там кто-нибудь был?

Дима хохотнул своим нездоровый смешком, его изрядно веселил Женин страх:

– Свято место пусто не бывает.

Женя вздрогнула и, не помня себя, пустилась к монастырю. В голове замелькали мысли, одна хуже другой, затравливая внутренний взор слепящей пеленой. Зачем Дима так поступил? Ясно же, чтоб его приняли в прежнее общество. Но как она, столько времени пробыв рядом не ощутила подлога? Не поняла, что он был на гране срыва. Женя вспомнила, что каждый божий вечер, который ей приходилось провести с Димой, она маялась от нежелания и жалела себя. Она была занята только плохими мыслями о своём подопечном. Пропустила, проглядела ужасные времена – и вот, пожар. Всё же рушилось с самого начала! Отношения не строились, беседы не шли, библия завалялись далеко на дне сумки. А Женя все умалчивала. Как можно было до такого довести!? Она бежала со всех ног, в груди горело. Гудел страх. Впереди в небе, голубом и прозрачном, висело чёрное облако дыма. Оно неповоротливо плыло, расхватываемое ветром, но от земли больше не поднималась сажа. Может, потушили и обошлось? Женя свернула и пронеслась по кленовой аллее. У стен монастыря толпился народ, верно зеваки. Сколько её вины в этом пожаре? Половина? Вся её? Протолкнувшись, она влетела в ворота – впереди, меж каменной колокольней и домом, там, где раньше теснился деревянный флигель отца, зияло почерневшее нечто. Обугленные стены не сгорели до конца, но вот крыша провалилась. Сквозь прорехи виднелся сад и внутренний дворик. Воздух над обломками исходил волнами жара. Женя пронеслась по дорожке прямо к остаткам огня, она хотела во чтобы то ни стало, ворваться во флигель и высвободить отца. Подошва на кедах расплавилась, обжигая ногу, но это значило лишь то, что Женя уже рядом.

Кто-то поймал её за пояс и потащил назад. Женя дернулась, но хватка только окрепла. Она вывернулась, чтоб посмотреть, кто её держит.

– Марат! – Женя завопила, что было сил, – Ты не понимаешь… Надо освободить дверь!

Она рвалась, цепляясь ногами за землю, но проклятый горбун! Какой же он сильный. Марат оттащил её к остальным.

– Надо ждать, – сказал он. Женя только сейчас заметила, что по горячим обломками ходят люди в красных одеждах – спасатели. Потянулись мгновения. Все стояли молча, с замиранием наблюдая за пожарными. Позади, в толпе зевак, блуждали разговоры, кто-то перешептывался, люди делились догадками. Слов было не разобрать. Марат держал Женю за руку выше локтя, хотя этого уже не требовалась, она больше не пыталась броситься в угли. Ею овладело оцепенение. Тревога сжала внутренности в струну, и, обмирая от страха, Женя могла только следить за каждым движением людей в красных костюмах. Они работали медленно, невесть сколько длинных минут. И вот один в красном подошёл к другому и о чем-то заговорил. В сверхъестественном напряжении Женя вся обратилась в слух, многих слов разобрать не удалось, но она услышала главное:

– Погибший… Зашибло балкой…

Всё разом застыло. Только серый с чёрными прожилками пепел неспешно опускался на неокрепшую весеннюю траву.