Лотерея

– Рад тебя видеть Монти, – оба пожали друг другу руки и еще некоторое время молча, продолжали смотреть на картину.

– Это репродукция, – пояснил Пэт.

– Я так и сказал. Подделка, репродукция.

– Как ты узнал, неужели ты посмел думать, что я не мог бы себе позволить купить оригинал? – оценщик продолжал попеременно смотреть на своего друга и на картину.

– Я видел эту картину и знаю, каково было положение фигур в оригинале. А если бы и не знал, то наверняка догадался бы, потому что таким образом как показано здесь невозможно поставить мат. Конь стоит на b2, а значит игра еще не окончена, – Монти проговорил свои доводы с неким огорчением.

– Ты прав Монти, так и есть, хотя неточностей здесь гораздо больше, – со снисходительным взглядом поправил товарища Пэт.

– И зачем же ты хранишь ее?

– Мне ее подарил один человек, но он не художник. Он приходил сюда множество раз со своим сыном, а я рассказывал им разные истории о картинах и как-то, раз я спросил, которая из историй мальчику больше нравится. Я удивился, когда он рассказал мне о картине, которой не было в галерее. Из рассказа я понял, что картина описывает эпоху революций в самых ее началах. Тогда эта картина была еще мало известна и даже мне она была не знакома. Мальчик так и не рассказал, где он видел картину, и я попросил его отца изобразить ее как он может. Он сделал это и вот результат, – Пэт восторженно указал на висевший портрет. – Я был так поражен, а он только сказал мне, что сам бы он не сумел создать сюжет и вообще в основном больше любит копировать, а не рисовать. Позже я нашел подлинник, картина стала известной, а я до сих пор храню историю, которой не могу найти объяснение, – загадочная улыбка оценщика не покидала его до самого конца истории.

– Что ж, тогда ее стоит хранить. А что с тем полотном, которое я принес накануне? – Монти едва войдя, готовил этот вопрос.

– Ах, да картина прекрасна, у художника может быть прекрасное будущее. Одно только меня тревожит, то, что он сам видит их еще прекраснее. Видишь ли Монти, он решил что достиг пика дальше которого ничего нет. Еще страшнее то, что он может быть прав. Возможно, если он пересмотрит свои взгляды, у него будет больший простор для творчества. На данный же момент, он умеет изобразить все что пожелает, но не знает чего желать. Ему надо работать над сюжетами, а не над графикой.

– Пока я жив, я сам могу поработать над его сюжетами, – улыбаясь сказал режиссер.

– Ты ведь не художник Монти, – скептически заметил Пэт.

– Да не художник, но моя работа не так далека от этой профессии. И вот еще, да. Я пришел именно за этим. Хочу пригласить тебя на концерт.

– Знал что не придешь с пустыми руками, – довольно потирая руки, засветился Пэт.

– Я и не мог не позвать тебя. Этот концерт будет последним, – на лице режиссера появилась тоскливая улыбка, и он поспешил ее сбросить едва заметив.

– Какой спектакль ты поставишь на этот раз? – Пэт явно хотел задать другой вопрос, ему было жаль, потому что конец чего-то одного, влечет за собой конец и другому, и это другое называется – время.

– Это новая пьеса, сочинил один лентяй, вот думаю, посмотрим, что из этого выйдет, – Монти протянул билет. Пэт его принял и оба в этот момент смотрели на билет, а движения их были словно в воде, они замедляли свой ход, едва не превращаясь в камни. Наверное, в этот момент им так хотелось.

Приготовления к концерту шли скорыми темпами, едва ли режиссер успевал смотреть репетиции. Казалось, для него был не столь важен сам концерт, сколько то, что должно быть вокруг. Монти приглашал всех кого только мог из высшего круга, почетных гостей должно было быть столько, что всем остальным не хватит места и на балконе в самом дальнем ряду. Ох уж этот последний ряд балкона. Если в партере крайние ряды всегда считались привилегированными местами, то про балкон такое сказать нельзя, потому что когда ты сидишь так высоко и так далеко от происходящего, то волей не волей, твоим спектаклем становится зрительный зал. Ты начинаешь подмечать кто как одет, часто ли ты видел того или другого человека, кто с кем пришел и так далее и невесть что еще подобное. Истории, услышанные на галерке, оставляют у тебя большее впечатление чем происходящее на сцене и на выходе тебя терзают смутные сомнения, что ты заплатил не за то, что тебе продавали. Единственной твоей привилегией будет буфет в антракте, тогда ты постараешься почувствовать себя на равных с тем, кто сидит в партере, если конечно получится. То ли дело первый ряд партера, где можно разглядеть все до мельчайших подробностей. Движения, жесты, мимика, все доступно тебе как на ладони, ты едва не на сцене, один прыжок через оркестровую яму и … впрочем, прыгать не будем. Важно еще и то насколько хорош сам спектакль, иной раз ты был бы рад увидеть его только с балкона и обратной стороной бинокля.

Репетиции шли уже два месяца за закрытыми дверьми театра комедии. Название театру было дано очень давно и с того самого времени как все спектакли в обязательном порядке должны были кончаться чем-то хорошим прошло много лет. Было много режиссеров ставивших нечто новое, выходящее за рамки одного жанра, но так или иначе успеха новизна не приносила, и зал был удовлетворен лишь тогда, когда старая добрая пьеса заканчивалась так, как ей подобает. Чаще всего попытки поставить новый жанр разбивались о однобокость привыкшей играть определенные роли труппы. Всякие изменения актерского состава проходили по одной и той же схеме: новый актер приходил, ему рассказывали, как нужно играть в театре комедии и из человека с новым амплуа выходил актер неотличимый от прежнего. Так продолжалось многие годы, пока место у сцены не занял режиссер по имени Монти. В первый же день он набрал целую ватагу молодых ребят только вышедших из училищ и актерских школ. На следующий день управляющий театром указал ему на ошибку в подборе актеров и приказал избавиться от лишней половины. Монти выбрал ту половину, что была до него и со спокойной душей отпустил в свободное плаванье, тогда как весь молодняк остался при нем. Такой поворот событий оказался неожиданным для управляющего, и тот, не зная как себя повести в непредвиденной ситуации, сделал вид, будто и сам так планировал сделать. Именно управляющий нанял режиссера, и менять его на третий день он не планировал. В театральном обществе вспыхнули ссоры, и едва не дошло до протестов и диверсий, а единственное что остановило старых актеров, была публика. И это было не удивительно, в театр ходило около восьмидесяти процентов постоянных зрителей, которые должны были непременно уйти, едва поняв, что старого театра здесь больше нет. И это случилось, уже на второй спектакль не пришла определенная часть публики из «стареньких». Понятие «из стареньких», можно воспринимать вполне буквально, потому как это были, по большей, части люди пожилые. Определенная же часть тех, что не пришла, была не более четверти из всех. Почему же так мало, если перемены так разительны? Парадокс раскрывается в том, что многие не поняли, что труппа сменилась новой, и ходили по старой памяти, вроде как, на все тоже самое. Те же, кто подмену заметил и не пришел, уже и так давно стояли на распутье и их давно привлекал театр оперетты, находившийся в шаговой доступности. Лишившись небольшой части старого зрителя театр, однако, не спешил приобретать нового, поскольку творческие метания Монти и поиск новых спектаклей отнял немалое время. Во многом сказывалось влияние прежнего управляющего, который слишком часто менял направления, вместо того чтобы идти одним курсом. Так очень часто премьера нового спектакля, проходившая с малым ажиотажем, расценивалась как провал, и спектакль убирали из репертуара. По этому поводу очень часто жаловались кассиры, предоставляя репертуар на следующий месяц, они всякий раз добавляли «но это не точно». Успех Монти долго прятался за углом, пока однажды он не решился поставить самую настоящую трагедию полную драмы от начала и до конца. В глубине души это была для него уступка, спектакль с названием острова всколыхнул публику, давая признание, но в тоже время сам Монти был крайне разочарован такой реакцией. И уж тут парадокса никакого нет, часто делая то, что нам не нравится, мы оказываемся вознаграждены. Ужасная атмосфера обреченности и бессилия в этой трагедии пугали самого режиссера, но что по-настоящему вызывало в нем бунт – это образ главного героя. Мир самого произведения, может быть каким угодно, но герой должен оставаться непреклонным, хотя бы, потому что это вымысел и здесь можно так поступить. Увы, для идеалиста Монти – это было не так. Долгое время он боролся с режиссером и человеком внутри себя, и все же он проиграл. Об этом проигрыше знал только сам Монти, но не театралы, они приняли его успех как свой собственный, и высоко задрав головы, толпами шли на спектакль. Тогда решилась еще одна участь, участь человека, который здесь назван управляющим. Дело в том, что за несколько дней до премьеры, карьера одного и другого была в состоянии подвешенном, но все же управляющий хоть и одной ногой все же находился в своем кресле. В случае ожидаемого провала очередного детища Монти, режиссера должно было сменить, а уж по судьбе режиссера сменного судить управляющего нынешнего. Все обернулось так, как обернуться было не должно, управляющий сменился, а позже еще и не раз и уже затем на это место была назначена женщина, прослужившая в театре до самого конца карьеры ставшего культовым театрального режиссера Монти. Управляющая по имени Фрина, пришла в театр молодой девушкой, с высокими амбициями и замашками осуществить плавный переход от искусства театрального к искусству кино, чем грезила с детских лет. Как несложно догадаться изначально себя она видела актрисой, но уже в детстве ее амбиции перешли в иное русло. Прошло немало лет, теперь она стала зрелой дамой в возрасте, перевалившем за середину жизни, но она по прежнему управляла театром, истинная власть в котором принадлежала только одному человеку – руководителю труппы. Ярче всего о иерархии театра комедии говорил тот факт, что не Фрина принимала у себя режиссера, а наоборот она приходила к Монти, чтобы обсудить с ним то или иное дело. Так случилось и на сей раз когда режиссер, сидя в своем кабинете, встретил у себя пожаловавшую по случаю Фрину.

Случай в виду, которого состоялся разговор, был, конечно же, связан с прощальным концертом Монти. Кабинет режиссера заставляли собой куски декораций, бутафория и разные непонятные предметы, напоминающие не то гофру, не то кибер змею, а так же множество рычажков, пружин и другого хлама. Именно так перед премьерой и выглядел всегда кабинет режиссера. Бросив скорую улыбку, словно срисованную с одной из сторон театральной маски, Фрина уселась на едва заметный среди общего хлама зеленый пуф. Монти почти не обращал внимания на посетительницу. Продолжал что-то клеить, вырезать и подписывать. Разговор начался только тогда, когда они оба вышли в пустующий зал, прошли его не беззвучно и встали возле окна.

– Спектакль длится час сорок, но конец у нас почему-то в девять, что будет происходить все это время? – задала вопрос высокая белокурая женщина по имени Фрина.

– Есть кое-что, нам понадобится это время, – загадочно ответил Монти.

– Это, по меньшей мере, странно, – заметила Фрина, так или иначе, оставляя вопрос действительным.

– Мое место может занять и человек более адекватный и совсем уже скоро, и вам не придется о чем-либо догадываться. Время это придет, но и его нужно суметь выждать, – Монти даже не думал открывать своих тайн.

– Вы приглашаете играть тех актеров, что вы уволили уже почти сорок лет назад, ставите пьесу, которую никто не знает. Все это странно, а мне что делать? – Фрина продолжила говорить так, будто Монти ответил ей именно тем, что она ожидала услышать, то есть Монти мог и не отвечать вовсе.

– Рассаживайте гостей, встречайте их оказывайте им соответствующий прием. Все как обычно, – продолжая глядеть в окно, ответил Монти.

– Не лучше ли вам поставить спектакль, который вызовет определенно одобрительную реакцию публики? Они запомнят вас навсегда, если вы поступите по их воле, – спектакль вызывающий определенную реакцию был именно тот из названия острова, но о нем вот уже лет двадцать было запрещено говорить вслух.

– Ох, Фрина, вы ведь разумная женщина. Да меня понять сложно, но неужели вы и вправду думаете, что я положил жизнь на одно только поприще одобрения публики. Да, многие еще помнят то время, но вспоминать о нем сейчас… это ужаснейшая пытка. Ее ли я достоин, получить в награду в конце своего пути? – теперь уже режиссер неотрывно глядел на Фрину. Он словно искал в ее глазах понимания, которое, в сущности, искать было тщетно.

На следующий день Монти не появился в театре, а пошел прогуляться по улицам города. Он блуждал с самого утра в надежде на приятную встречу. Надежды его были не беспочвенны. Неподалеку от театра была аллея, на которой можно было встретить уйму художников, одним из которых в особенности и интересовался Монти. Правда, за последние несколько месяцев этот не сказать юный, но уж точно молодой художник появлялся на аллее крайне редко. Он не должен был оказаться здесь и сегодня, а Монти его искал больше по старой памяти, нежели с явной целью найти. Аллея тянулась медленными шагами утреннего рассвета без солнца. Уже началась осень и нередки дни, когда солнце восходит за могучими облаками, затянувшими небо, так было и в этот день. Временами здесь людно и даже больше того, на широкой улице тяжело найти место, но с утра места хватает всем, даже тем, кто на него не претендует вовсе. Через две скамейки на третьей сидел один человек, затем еще через две другой и так до самой реки, где и кончается аллея. Монти не успел дойти к реке, на одной из скамеек он заметил фигуру, широкой спиной закрывавшую полотно. На полотне был набросок того места, которое и видел художник, кроме того были запечатлены еще два человека. Это была пара, парень и девушка, но так можно было подумать только, не всматриваясь в картину, если же их рассмотреть точнее, можно с легкостью понять, что они едва ли знакомы и вообще люди скорее чужие, нежели близкие. Лицо парня было нарисовано очень отчетливо, тогда как девушка почти целиком была спрятана за книгой, да и ту часть, что была видна, художник рисовал скорее воображением. Монти подошел аккуратно сзади и прежде чем начать разговор, хорошенько разглядел картину.

– Красиво. Вот только где они? – положа руку на плечо друга, вымолвил, наконец, Монти.

– Здесь! Это то самое место мы стоим возле него, – не поняв вопроса, ответил художник.

– Сейчас-то их нет Барт, – уточнил Монти.

– Верно. Я запомнил их, правда времени оказалось мало и пришлось выбирать, кого запомнить получше.

– И ты выбрал этого паренька?

– Да, а что?

–Нет, ничего Барт. Это твой выбор.

– Что значит мой выбор? Ты на что намекаешь? – повернувшись, затряс кистью в руке Барт.

– Ладно тебе, я так заметил и все.

– Заметил он, – хмурясь, буркнул Барт и продолжил рисовать.

– Ты ведь помнишь про мой концерт? – сменил тему режиссер.

– Да. А это обязательно?

–Что?

– Ну, идти на него обязательно?

– Обязательно? Нет не обязательно блин. Ты чей вообще друг? – тут уже невольно вспылил Монти.

Началась неловкая пауза, которую каждый попытался заполнить картиной, один создавая, другой созерцая ее.

– Ну, придешь?

– Приду.

–А как дело с группой?

– С какой группой?

– А ну не издевайся, – Монти чуть было и в самом деле не рассердился на товарища.

Барт сложил мольберт, краски, сунул все это дело подмышку и вытянувшись во весь свой исполинский рост, побрел вдоль аллеи к реке.

– Все готово. Не отличишь от настоящих.

– Надо бы посмотреть на все это. Очень важно чтобы все прошло по сценарию, они теперь и мои артисты тоже. Вернее даже больше мои, чем твои, – Монти оставался спокоен внешне, но в душе очень переживал за концерт, так словно у него он первый.

– Посмотреть можно только со зрителем. Увы, иначе нельзя. Таковы правила сам знаешь кого. Это здорово, что он вообще согласился.

– Он согласился, потому что ему это еще нужнее, чем нам с тобой. А по поводу репетиции я потому и спросил, что важно, чтобы все прошло так как надо, тем более что исправлять уже нельзя.

–Ты уверен, что зрителям понравится? – совершенно серьезно спросил Барт.

– Думаю, они только этого и ждут. Зря только спектакль репетируем, – с тем же видом ответил Монти, и оба засмеялись.

Закончилась последняя репетиция, обычно называемая генеральной. От начала и до конца режиссер просидел, не подав ни звука и будто бы думая совсем о другом. Закончилась последняя реплика и мгновенно с ее окончанием заговорил режиссер. Он не расточал похвалы, но при том выразил свое довольство и даже те моменты, на которых в предыдущие репетиции он заострял внимание сегодня упустил, так, будто сейчас было сыграно лучше. Понемногу актеры начали расходиться, и тут Монти подошел к одному из самых возрастных героев спектакля. Режиссер подошел как можно ближе, едва не упираясь лбом о голову актера.

– Не стану расточать комплиментов Анджело. Знаю, что вы наслышались их достаточно. Просто я хочу, чтобы вы сыграли хорошо, как сегодня, – Монти едва не окончил фразу иначе, он хотел сказать, что можно лучше, но не стал.

– Что мы и делаем. Это все? – актер стоял в мантии и с виду мог действительно сойти за епископа, которого играл, а разговор мог показаться исповедью.

– По существу да, это все. У меня в голове есть один вопрос и ответ на него сегодня не имеет никакого значения, но я все же спрошу. – Перед тем как спросить Монти опустился на сцену, сел на самый край, свесил ноги в оркестровую яму. – В вас еще жива обида? Я обо всех.

– В некотором роде, – актер-епископ подсел рядом на корточки.

– И что же вы? – повернув голову, но не глядя на человека, обратился Монти.

– Мы приняли ваше предложение не из-за вас господин режиссер. Да обида была и более того мести хотели многие. Но это было давно, время шло, и все как-то устроились и без вас, пришлось. Многие злорадствовали, глядя на ваши провалы, а уж когда к вам пришел успех, многие постарались замылить его пред другими, а я увидел. Я видел, как взошел новый театр и видел вас убитого и опустошенного, тогда я посмеялся снова. Они все знают, о чем я тогда смеялся. – Анжело указал на все еще не ушедшую труппу, блуждающую за декорациями, – сейчас мы здесь не из-за вас, хоть вы нас и пригласили. Мы пришли сюда, чтобы попрощаться с театром. Мы многим обязаны ему, завтра мы отдадим ему свои почести игрой на сцене, – актер выпрямился во весь рост и гордо поднял голову.

– Значит спектаклю быть. Благодарю вас за работу. – Монти попытался встать, и поклониться одновременно и неловко протянув руку, рухнул в оркестровую яму.

Украшенный вестибюль театра сверкал всеми лампами, а больше того улыбками персонала и персональной улыбкой главного режиссера. Поверх улыбки можно было увидеть и большущий фингал на весь глаз, а так же разного рода ссадины, но Монти оставался весел. Он встречал гостей, будто у себя дома и только садясь перед сценой, на него нашло волнение. По правую руку от режиссера сидел старый друг Пэт, а слева молодой художник Барт. Начался первый акт.

Спектакль

Действующие лица:

Кашлеван – старик

Кардинал 1 Виминал

Кардинал 2 Палатин

Кардинал 3 Целий

Кардинал 4 Эсквилин

Кардинал 5 Авентин

Кардинал 6 Квиринал

Кардинал 7 Капитолий

Император

Генерал разрозненного государства

Чиновник разрозненного государства

Охранник Генерала

Мужик на сцене

Мужик в толпе

Женщина в толпе

Мальчик

Акт первый.

Действие первое.

Мужик в толпе на сцене площади

Трещат под нами лоскуты

Горят и рушатся мосты

И мы одни на этом поле

Стоим подвольные на воле

За пядью рухнет снова пядь

Ужели стоит снова лгать

Что нам протянута рука

Но не с небес не с потолка

Она ухватит болью новой

Стальным щелчком оковы

И суждено нам выбирать

Пока чернеет неба гладь

Мы завтра будем уж не теми

За нами долг за ними время

И клич мой бойки, но глухой

Он лишь за тем, что в нем покой

Я выбираю сторону свою

Пока я жив на том стою

Настанет время перемен

И кончится в нем плен

Мужик из толпы:

Какая ж польза от того?

Уж всяко мы в плену

Мужик со сцены:

А в том, что мы на баррикаде

На самой ейной высоте

Нам стоит лишь шагнуть

И свалимся же сразу

Мужик из толпы:

Так польза в чем, чья сторона?

Мужик со сцены:

Одни уж варвары глухие

Им стены и ограда

Другие мы

Стремимся к тем, кто водит колесо

Мы с теми, кто за человека

Женщина из толпы:

Вот в том и дело что за человека

А только все за одного

А братьев наших

Все кто чуть подал отпор

Видали мы их участь

Из толпы:

Хомут на шею иль топор

Хош вылезти, пожалуй, только голову оставь

Влезает еще один мужик на сцену.

Мужик:

А я в его словах услышал больше правды

Горько, но чего ж, она другою не бывает

Ведь неизвестно как поступят с нами те

Нам мило открывают сени, а потом?

Меж нами пропасть вот что люди

Забудут нас, спасители на время

Женщина из толпы:

А пусть забудут, только бы прошло

За гиблым снова не бывает худо

Пробьют часы и тех и этих

Одним ли государством мы живем?

Старческий голос в толпе:

И верно, дочка верно

О совести забыли

Им с неба не видать границ

Оба мужика на сцене:

Кому эт им, ты верно сбрендил?

Совсем не дружит с головою дед

Еще один из толпы:

Пусть говорит, вам слово дали

И вы лепили пусть покраше

Но истина не в слоге, а в душе

Мужики на сцене:

Об истине, о ней и говорили

О том кто брат кому, а кто свояк

Врагов упомянули, что ж те надо?

Мужик из толпы:

Среди друг дружки вы врагов найдете

За вами, что не заржавеет так эт вон

Абы стяжать отряды, морды колотить

А там уж повод вы найдете

Первый мужик со сцены:

Иди и сам скажи всему народу

Толпе по чести без увилок

Кричать средь сотни ртов так мы горазды

Толпа затихла, выбирает человека на сцену

На сцену входит старик и мальчик

Кашлеван:

Уж раз такое дело, что можно говорить

Чего ж, мы скажем

Завтра впрямь быть может случая не быть

Пусть скажет малый

Мальчик:

Что я тут должен говорить? (в полголоса Кашлевану)

Кашлеван:

А сказывай, как знаешь что хотишь

Мальчик:

Вы не смотрите этот дедушка не мой

А я учусь второй годок уж в школе

Мне математика дается всех сложней

А как-то мы поили лошадей

Одну ударил дед, не этот был другой

По крупу бац ей, я сижу верхом

Она галопом в чащу поскакала

Я не упал, хотя и думал о прыжке

Мы очень лихо прокатились

Кашлеван:

Похлопаем друзья, рассказ хороший.

А что важнее, как не стоять свободно говоря

Как думать о маленьком своем клочке?

О родине, не той большой всеобщей

Что выбираем мы, увы, теперь

А о другой, о малой, какую сами видели и знаем

Какая, смотрит нас глазами сосен и дорог

Которая, глядит на всех еще с мальцовых лет

Да будет и другая, с портретов глав и лиц

И правда будет время поменять или оставить

Зовите в сердце бога, чтоб выбрать верный путь

Пока же лучше пойте, чтоб не пропала даром ночь

Один мужик в толпе другому:

Что он несет, аж стыд палит мне щеки

Другой мужик – не местный :

Быть может и не складно

А мыслит он вполне добро

В своей наивной простоте

Он выбрал слепо нужный курс

С ним стоит завести беседу

Верю, польза будет

Не местный мужчина (кардинал Виминал) находит Кашлевана в толпе. Уводит в сторону.

Кардинал Виминал:

Вы гений либо я ошибся

Но только вы нашли то слово

Что объясняет все как явь

И верную укажет им дорогу

Кашлеван:

Я вас не знаю добрый друг

Уж верно вы краев не наших

Какой же вам тут интерес,

Смотреть на чаш, тяжелых вес?

Кардинал Виминал:

За вами смотрят много больше

Не я один и уж поверьте

Те вас искать не станут