Снимать штаны и бегать

Никто из невольных зрителей столкновения не заметил, как из-за деревьев с краю танцевальной площадки бесшумно отъехал большой экскурсионный автобус. Меж тем голос Октябрины Хохловцевой уже сорвался на визг:

– Как вы смеете? Вы, презренный капиталист! Какое неуважение!

– Вы слышали? – воскликнул Дрисвятов и взмахнул руками, которыми до этого стыдливо прикрывал свою грудь. – Это оскорбление! Я подаю на вас в суд!

Толпа взревела, чувствуя неминуемый облом. Вполне довольным выглядел разве что пьяненький старичок в картузе, который безмятежно икал и прятал под полой пиджака трофейное пиво.

В это время Кирилл Голомёдов стремительно удалялся от эпицентра политического тайфуна в брюхе экскурсионного автобуса. Он стащил с себя кожаную тужурку и бросил ее на спинку сиденья рядом с мегафоном.

– Думается мне, хорошо поработали. Дебаты оппонентов мы устроили отменные. Уверен, они найдут, о чем поговорить! Жалко, что нельзя с них денег стребовать за организацию мероприятия и обеспечение широкой аудитории!

Тебе, Василий, особый респект. Устроится организатором и ведущим пивного фестиваля – это мастерство. Но выбрать Славика победителем в конкурсе мокрых маек – это высший пилотаж. Умеешь импровизировать! Представляю завтрашние заголовки! «Кандидат в мэры признан обладателем лучшей груди!» «Запрещенный в Москве гей-парад перенесли в Славин!» Кстати, розовое тебе очень к лицу.

Василий не ответил. Он, похоже, еще не отошел от вчерашнего общения с дядей Пёдыром, и всю свою энергию оставил на сцене. Сквозь покосившиеся желтые очки, Василий зачарованно разглядывал участниц шоу, многие из которых еще не успели одеться, а кое-кто ввиду жары, похоже, и не собирался. Автобус то и дело вздрагивал, переваливался и подпрыгивал на ухабах. В такт качке, подрагивали и колебались девичьи груди. Зрелище гипнотизировало. По лицу Василия было ясно, что он готов мириться с любыми просчетами и недоделками Славинских дорожных служб на долгие годы вперед.

– Мальчики у нас немного подкачали, – продолжал Голомёдов, обращаясь к «голубой стайке», которая расположилась на задних сидениях и, похоже, пребывала в не меньшем трансе, чем Василий.

– Неубедительно. Большое Станиславское «Не верю!». Вы же студенты театрального училища! Вы – завтрашние Щепкины и Щукины. До столичного гей-парада вам, конечно, далеко. Но в целом для местных масштабов справились. За расчетом – по одному ко мне.

А вот девчонки – действительно молодцы. На «пять с плюсом». Не ожидал, что в местных ночных клубах произрастают такие дарования. Вам прямая дорога в столицу!

Услышав про столицу, девушки захихикали и придвинулись поближе к Кириллу. От такого напора щеки Голомёдова слегка порозовели. Он наморщил лоб и сказал в раздумье:

– А что, уважаемые… Не перенести ли нам наш конкурс в более уединенное и тихое место? В конце концов, каждый из нас заслужил небольшой приз…

Глава 12. Раздайбедин ищет любовь в кровати, на улице и в могиле

В животе квакнула жаба. Василий открыл глаза и пошарил рукой возле дивана. Кружка с водой оказалась на месте. Полезная привычка – с вечера автоматически оставлять у изголовья сосуд с целебной влагой на случай ночного или утреннего сушняка. Василий сделал несколько глотков. Намокшая жаба из живота удовлетворенно что-то пробурчала и принялась плескаться в желудке, вызывая легкую тошноту.

Понемногу начиная ориентироваться в пространстве, Василий почувствовал, что лежит на диване в своем номере. Лежит не один. Осторожно повернув голову, внутри которой перекатывались стальные гайки, он увидел сначала чье-то голое колено, потом приятно загорелую руку. Вторая рука с мудреным маникюром покоилась у него на груди, а третья… Стоп. Откуда третья? Василий и про первые две не мог припомнить никаких подробностей, как ни старался.

Он приподнялся на локте и удивленно присвистнул. Точно. На диване, кроме него и скомканных простыней, лежали две участницы вчерашнего конкурса мокрых моек. Правда, маек на них сейчас и в помине не было – ни мокрых, ни сухих.

Василий встал, натянул шорты и футболку, нашел очки. Через них еще раз посмотрел на диван. Две… В общем, даже симпатичные. Он отвернулся, распахнул окно, без удовольствия закурил – во рту и так стоял гадостный привкус.

– Надо же! – пробормотал он. – Всю сознательную жизнь о таком непотребстве мечтаю. А как дорвусь до бесплатного – каждый раз не помню ни фига…

Солнце перевалило далеко за полдень. В гостиничном дворе было по-воскресному пусто. Впрочем, пусто и уныло там бывало и по будням. Только стая наглых галок вальяжно паслась у мусорных контейнеров, выкрикивая что-то разухабистое и непристойное. Василию показалось – обсуждают его ночные безрассудства. Точно.

Что вчера было? Уединенный пляж, пьянка и купания нагишом. Потом – ночной клуб. Дальше – гостиница, голые тела, беззастенчивые танцы. Куда делся Кирилл? В какой момент он исчез? Ему проще, он правильный. Гордится тем, что умет вовремя остановиться. Наверное, опять в Слободу умотал. На все воскресенье. Что он только там делает каждые выходные? Молчит ведь…

Василий вздохнул во всю силу своих легких. Но кислорода не хватило. Хотелось больше, а взять было неоткуда. Он понял и содрогнулся – приближается расплата. Очень скоро станет одиноко, тоскливо, больно и стыдно. Так с ним случалось каждый раз. Это состояние еще не охватило душу, но надвигалось с циничной неумолимостью, как грозовая туча на пляж. Пусть загорающие только успели раздеться, разложить полотенца, пожарить шашлык и разлить по первой – туче плевать на их глупые желания. Все равно приползет и зарядит ледяным дождем до конца выходных.

Однако Василий, в сотый раз наступая на те же грабли, опять понадеялся – вдруг пронесет? Обойдет стороной? Вдруг с банкой пива придет желание общаться, шутить, слушать пусть глупые, но в чем-то милые девичьи откровения? Он с отчаянной надеждой повернулся к дивану и как бы невзначай кашлянул.

Над подушкой поднялась белокурая голова. Почти не растрепанные волосы, косметика почти не смазалась. Случались и более страшные видения при пробуждении. Но Василий с одного взгляда понял: нет. Опять не с той. Точнее, не с теми. И от этого наверняка будет вдвойне плохо.

– Прифе-е-е-ет… – томно протянула блондинка и восхитительно улыбнулась.

– Да. Доброе утро. День, – автоматически ответил Василий. Он знал, что придется еще говорить. Возможно, долго. Или даже улыбаться. Но делать это будет очень тяжело. А потому очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, и девушки ушли. Но что будет после того, как за ними закроется дверь? Василий знал – будет очень… очень нехорошо. А потому где-то в глубине души хотелось, чтобы они остались.

– Какой ты… фантазер! – улыбнулась девушка и хихикнула. Она села на кровати и сладко потянулась. Василий тупо посмотрел на округлую грудь, загорелую кожу. Но ничего не почувствовал. Блондинка встала, нисколько не стесняясь, а даже наоборот, гордясь своей наготой, медленно, по-кошачьи, подошла к Василию. Она чмокнула его в щеку, засмеялась неизвестно чему, и пошла в ванную. Отличная фигура. Но девушка была чужой. Совсем чужой.

Над диваном поднялось еще одна голова – в рыжих кудряшках.

– Иди ко мне, заяц! – заговорщицки шепнула вторая гостья. Василий отрицательно помотал головой. Девушка обиженно надула губы.

– Выдохся? А я ночью подумала, что у тебя вечный двигатель.

Василий сел в кресло, открыл банку пива. Он смотрел как девушки, не торопясь, разыскивают по углам детали своего гардероба, над чем-то хихикают.

«Почему я смотрю на это? Почему я вообще должен это видеть? – думал он с подступившим отчаянием. – Где те времена, когда мне казалось, что девушки прилетают на Землю из другого волшебного мира? Ведь совсем недавно я не считал себя достойным даже читать им свои стихи. Я заикался и краснел, когда пытался ответить на самые простые их вопросы».

– Видела, как Людка растолстела?! – слышал Василий словно издалека серебристый голос блондинки. – Ляжки, как у беговой коняжки!

«Бог мой! – внутренне стонал Василий. – Я не хочу! Слышите? Не хочу видеть, слышать, знать изнанку вашего женского волшебства! Наверное, поэтому я никогда не женюсь! Девушка должна быть похожа на…»

Перед глазами Василия вдруг появился образ. Легкий, невесомый, почти прозрачный. Немного печальные, но умные, все понимающие глаза. Немигающие огни свечей, вязаная тонкими кружевами шаль, старинное кресло-качалка. Остановившееся время, которое дарит свободу от суеты, от неизвестности, спрятанной в завтрашнем дне. Ощущение покоя и вечности.

«Стоп! – осекся Василий. – Этого еще не хватало – влюбиться в покойницу…»

– Заяц! – прозвучал обиженный голос. – Ты чего, нас даже не поцелуешь на прощанье?!

Василий автоматически подошел к двери и в полутьме приложился куда-то наугад – сначала к щеке, потом к губам. Во рту появился неприятный привкус косметики.

– Бай-бай! Увидимся. Звони!

– Да-да… – бормотал Василий, непроизвольно утирая рот от помады и про себя продолжая фразу: – «Но не в этой жизни!»

Когда закрылась дверь, он оглядел номер. Тишина давила, обступала, душила. На глаза попалась почти полная бутылка.

– Мартини? – произнес Василий вслух. От звуков человеческого голоса, пусть даже своего собственного, тишина немного отступала. – Ненавижу мартини! Ну да черт с ним. Пойдет и так!

Он налил сразу полный граненый гостиничный стакан и выпил. Поморщился, крякнул. Закрыл окно, чтоб не слышать крики галок. С внутренним усилием замурлыкал что-то веселое и даже сделал несколько незамысловатых танцевальных па.

– Итак, пациент, у вас проблемы и вы хотите об этом поговорить? На что жалуемся? – поинтересовался он вкрадчивым голосом. И тут же, скроив дегенеративную физиономию, простонал голосом умирающего:

– Да! Мы жалуемся… На все!

– Что же вы, батенька, так пессимистично? Давайте-ка посмотрим, что тут у нас? О! Да у нас тут действительно полный набор. Вывихи мышления, сопли в головном мозгу, атрофия совести и хрипы в печени… Вам, пожалуй, поможет шлёпо-попо-терапия! – заявил он строго и тут же сам себе жалобно ответил:

– Доктор! А, может, менее радикальные средства?

– Нет! Решительно надоели эти больные, которые лучше меня знают, как им лечится! Снимайте штаны!

Василий тяжело вздохнул, приспустил оранжевые шорты и с размаху несколько раз огрел себя ладонью по ягодице.

– Нет, доктор! – печально прохрипел он. – Не легчает. А в детстве здорово помогало…

– Что же, батенька. У нас не остается выбора. Жесткая алкогольная диета. И чтоб от предписаний не отступать ни на шаг, слышите?

– Спасибо, доктор! – благодарно простонал Василий и из горлышка допил оставшееся в бутылке.

На душе стало не то, чтобы веселее. Но иглы чего-то, похожего на стыд, коловшие изнутри, немного притупились. Он обошел свой номер, старательно заглядывая в шкафы, за шторы, под диван. Если на пути попадались какая-либо тара с остатками разносортного спиртного, он вдумчиво сливал их по капле в граненый стакан. Обыск закончился около зеркала в прихожей. Василий скорчил зеркалу жалобную рожу и проканючил:

– Не-е-ет! Не хочу-у-у!

Тут же он сурово сдвинул брови и потребовал:

– Надо! Я вам что прописал, больной?!

Он выдохнул и залпом принял свое странное лекарство. Немного поморщившись, встряхнул головой и назидательно кивнул своему отражению:

– Так-то!

Отражение в ответ показало ему язык. Василий удивленно поднял брови. Зеркало тут же передразнило. Он скроил самую строгую физиономию и шикнул на зеркало:

– Брысь!

Но отражение, похоже, было настроено не менее решительно.

– Что же! – обиженно дернул головой Раздайбедин. – Тогда уйду я!

Он еще раз холодно взглянул на небритого человека в желтых очках и сообщил ему подчеркнуто вежливо:

– Если вас посылают на все четыре стороны, идите на юг – там теплее!

Он решительно поправил очки и шагнул к двери. От принятого лекарства мысли все больше путались, но от этого странным образом приходили в порядок. Сознание Раздайбедина начало жить своей, отдельной от тела, жизнью. Если тело запинаясь, перевалило через порог комнаты, то сознание давно уже было далеко от гостиничного коридора. Оно путешествовало во времени и пространстве. Если пальцы Василия, плохо слушаясь владельца, с трудом смогли попасть ключом в замочную скважину, то сознание легко попадало на выбор в далекое прошлое или необозримое будущее, абсолютно повинуясь воле хозяина.

Тело Раздайбедина направилось, что называется, куда глаза глядят, слегка покачиваясь и притормаживая у пивных киосков и светофоров. Сознанье же его, не обремененное гравитацией и правилами дорожного движения, одновременно пребывало и в самых дальних уголках вселенной, и в самых потайных глубинах собственной души Раздайбедина. Мысли быстрее молний неслись в самых разных направлениях, абсолютно не требуя оформления в слова. Но если бы разум Василия взял на себя труд хоть как-то перевести их на человеческий и общедоступный язык, получилось бы примерно так:

– Кто я, и почему я здесь? Эти шагающие ноги в сандалиях – я? И это отражение в витрине тоже я? Хотя нет. С моим отражением мы расстались врагами пять минут назад. Быть может, я – тот самый лопоухий малыш, которого еще так недавно гладили мамины руки? И мама была совсем молодой… Или я – вот эти самые мысли про то, кто я? Глупость какая-то…

Я – человек. Часть этого мира. А он по задумке Создателя должен быть пронизан любовью. Я охотно это признаю – меня от рождения окружают истории про любовь! Книги, фильмы и устные рассказы. Поведать о любви готов каждый. Правда, если копнуть поглубже, выяснится, что рассказчик «сам точно не видел, но вот двоюродный кузнец соседского плотника ему все как есть пересказал»…

В теории предполагается, что я должен возлюбить ближнего, как самого себя. То есть, сейчас я должен любить всех этих людей, которые идут мне навстречу? Сомнительно, но попробуем…

Какой милый волосатый тип в трогательной кожанке с железными шипами… Что за прелестная тучная леди! Как колоритно она перегородила тротуар своим необъятным крупом и авоськами, из которых пахнет мертвой селедкой!

Нет. Если быть честным, я их всех не очень люблю. Скорее, воспринимаю, как потенциальный источник опасности или просто препятствие на своем пути. Но, быть может, дело во мне? Быть может, все эти милые люди только и ждут возможности кинуться мне на шею и задушить в дружеских объятиях? Маловероятно, хотя чем черт не шутит? Поинтересуюсь!

– Простите, уважаемая! Да, вы, с сумками! Можно один вопрос? Вы меня любите? Ах, морда пьяная… Почему-то я даже не удивлен. Простите еще раз!

Нет, увы! Экспериментально доказано – у нас обоюдная неприязнь. Они мне не нравятся, потому что каждый из них сидит в своей скорлупе. Там он прячется, в том числе и от любви. Или от правды о том, что никакой любви попросту нет, а есть одни рассказы о ней.

А я не хочу верить на слово! Мне хочется все попробовать на вкус самому и составить об этом собственное мнение!

– Будьте добры – томатный сок, банку крепкого пива и стаканчик. Спасибо.

Смешивается неплохо… Вкус оригинальный, но вид э-э-э… неоднозначный. Черт! Забористая штука – томатный сок с пивом!

Пробовать – интересно! Интересно самому решить, что плохо, а что хорошо. Я из тех цыплят, которым не терпится разбить свою скорлупу и посмотреть, что там снаружи. Вот только что будет, если мне это удастся? Вырасту и стану курицей? Курица – не птица, и уж тем более не человек. Она обречена быть курицей, и снести яйцо. То самое безнадежно тупое яйцо, которому лень разбить свою скорлупу. Кстати, от пива с томатным соком неплохо сносит башню…

– Скажите, а у вас подают яичницу? Нет, мне глазунью. Мне нужно смотреть в глаза тому, кого я ем. А сахаром можно посыпать? Как зачем? Пусть смерть для нее будет сладкой. Да! Еще портвейн на розлив. Сколько с меня? Сдачи не надо.

Если за деньги можно купить еду, то почему нельзя купить любовь? Если разобраться, любовь очень хорошо продается. Ведь продается же талант, время, взгляды, убеждения. Устраиваясь на работу, человек за деньги лишает себя свободы передвижения, выбора одежды, образа мыслей. Именно поэтому я не хожу на работу, а просто валяю дурака за деньги. И я не женат. Кстати, эти два факта связаны с собою гораздо прочнее, чем кажется. Подумать только, кем бы я себя чувствовал, если б мне пришлось искренне любить то, что я делаю, верить в то, что говорю? Ну, или очень хорошо имитировать эту преданность… А ведь то же самое обязана делать любая жена!

Нет, я предпочитаю оказывать услуги, брать за это деньги и удаляться. Мне не обязательно должно это нравится. Главное – чтобы нравилось клиенту. Совсем как эти привокзальные девочки.

– Нет, девчонки, не сегодня. Спасибо! Вас туда же…

Да, я – обычная проститутка. И я никого не любил и не люблю, не смотря на десятки былых романов и романчиков. Все, на что я способен по своей извращенной природе – затосковать в объятиях двух прелестниц по давным-давно усопшей девице Елисавете Шейниной… И смех, и слезы!

И кем же я буду, когда стану старой, некрасивой теткой, от которой шарахаются клиенты? Может, мне тоже нужно подумать о старости, пенсионном обеспечении?

Нет! Я не смогу быть верной женой в работе и верным мужем в семье. Я не буду слушать приказы, и не хочу отдавать их. Что будет завтра? Когда я думаю об этом, мне действительно страшно! Мне очень страшно! Вот теперь я хочу назад в скорлупу…

– Простите, у вас нет чего-нибудь для храбрости? Только квас? Нет, квас – это не наш метод. Кто нализался, как свинья? Я? Ну и что?! Человек – это звучит гордо, зато свинья – сыто!

Хорошо, пусть свинья. Но можно ли вообще отыскать пример подлинной любви к окружающим? Взглянуть бы на это хоть одним глазком!

Вот этот милый юноша, который второпях обрывает цветы с клумбы… Наверное, он подарит их румяной студентке кулинарного факультета. Потом они будут ходить по городу, едва касаясь локтями, пока не станет совсем темно. И уже на крыльце общежития будущая повариха вздохнет, закроет глаза, чуть поднимет подбородок и, сложив губы ровным колечком, подарит юноше первый поцелуй. В эту ночь счастливец не сможет уснуть, и будет убежден, что уж он-то точно знает, что такое любовь…

– Скажите, любезный, вашу девушку зовут Олей? Стой! Куда ты побежал?!

Неужели я такой страшный? И почему ее должны звать Олей? Наверное, потому что губы – колечком… О, сбежавший поклонник Оли! Ты кажешься себе героем, который с риском для жизни совершил подвиг во имя любви! Но разве ты не понимаешь, что прямо сейчас сделал уродливый мегаполис еще более уродливым? Выходит, ты не любишь свой город и никого из тех, кто в нем живет?

Кстати, почему так темно и опять орут эти проклятые галки? Неужели уже наступил вечер? Вот это я прогулялся! Наверное, должны зажечься фонари. Но они этого не сделают, потому что их нет. Как же неуютно в темноте! Кто эти люди, идущие навстречу, и почему они на меня так странно смотрят?

– Что? Ах, закурить. Простите, мне послышалось, что вы каркаете. Нет-нет, ничего. Извините.

Может, они тоже – галки? Может, они за моей спиной превращаются в серых птиц и так истошно кричат?! Стоп! Я схожу с ума! Надо взять себя в руки… Нет, лучше чего-нибудь выпить!

Ба! А ведь места-то знакомые! Это меня на округ к Харитоше занесло?! Что ж, на ловца и зверь бежит. Никто ничего не имеет против дихлофоса? Тогда решено! Будем пить волшебную смесь из прозаичных составляющих. Здесь? Кажется, здесь! Вон и жердь на заборе обломана…

– Выходи скорее, старуха!

Раздайбедин бешено заколотил в ветхую калитку. Через некоторое время за ней зашуршали шаги

– Да иду, иду! Ни днем, ни ночью от вас, окаянных, покоя нет!

Старуха, завернутая все в тот же серый пуховый платок, высунула из-за калитки свой острый клюв.

– Не воюй! Лучше дай по пять с газом!

– А… Это ты, желтоглазый… Я знала, что придешь. Сотня.

– Мне не две, мне одну.

– Одна – сотня.

Василий от неожиданности чихнул и немного протрезвел.

– Как же так? – растерянно спросил он.

– Ты в первый раз приходил, было по пять червонцев. Во второй – уже сотня. – прокаркала старуха

– Инфляция что ли?

– Ты мне мозги не пудри. Или бери, или уходи.

– А если уйду?

– Не уйдешь…

– Почему это?

Старуха усмехнулась беззубым ртом, сверкнула на Василия из-под платка черным галочьим глазом, и проговорила каркающим шепотом:

– А то ты не знаешь?

Раздайбедин ощутил, как понемногу – не то от страха, не то от вечерней прохлады – по телу поползли мурашки. Он вдруг отчетливо вспомнил, что в прошлый раз перед тем, как оказаться в могиле девицы Елисаветы Шейниной, он посещал эту черноглазую ведьму, так похожую на галку.

– Что, передумал? – злобно усмехнулась старуха, словно поддразнивая и упрекая в трусости. Василий не нашел, что ответить.

– Ну? – прикрикнула бабка.

– К черту! – пронеслось вдруг в голове Раздайбедина. – Если я чего-то не понимаю, то это еще не повод бояться! Любая жидкость – лишь вызов моей адекватности. А Елизавета… Она же живая, хоть и мертвая… К тому же, у нее можно спросить про любовь. Настоящую… Она-то должна знать!

Василий решительно достал сторублевую купюру и воскликнул:

– А неси!

– То-то! – прокаркала бабка. – Кто мою водку хоть раз попробует – к другому не пойдет. Для тебя теперь цена – сотня. А больше спрошу – ты ведь и больше дашь…

Василий постарался ни о чем не задумываться. Когда старуха вернулась с пластиковой бутылкой, пахнущей дихлофосом, он молча сунул в ее коричневую лапку деньги и направился в сторону рябиновой аллеи. Сначала медленно, а потом – все быстрее, на ходу свинчивая пластмассовую крышку. Добравшись до лестницы из могильных плит, Василий судорожно вздохнул, и поймал себя на желании перекреститься. Он поднял, было, правую руку, но, не донеся ее до лба, опустил. Вместо крестного знамения он левой рукой взметнул бутылку ко рту и сделал первый внушительный глоток.

Глава 13. Как и положено, наполненная мистикой

Земля обратила свое заспанное лицо к солнцу. Соответственно, то место, где находился Славнин, оказалось повернутым к луне.

Василий вздрогнул, услышав зловещий птичий крик. Понемногу из туманной дымки перед глазами начали вырисовываться неподвижные силуэты деревьев, под ногами – узкая серая дорожка, уводящая в угольно-черную темноту, над головой – бесконечное небо из темного бархата с редкими блестками звезд. Уши ловили неясный шум – не то листьев на деревьях, не то травы под ногами, не то – алкоголя в голове. А может быть – шум далекого моря. От звуков этого неясного «прибоя» на душе было младенчески безмятежно.

Чуть повернувшись, Василий увидел, что по левую руку от него легко и бесшумно плывет Елизавета – в длинной юбке, невесомой шали, вся, словно сотканная из призрачного лунного света. Он улыбнулся и хотел сказать, насколько он рад встрече, но понял, что Елизавете это известно без слов, и промолчал. Некоторое время они двигались в темноту и неизвестность молча.

– Что вас тревожит? – наконец очень тихо спросила Елизавета и подняла на Василия большие и немного грустные глаза.

– Мне стыдно, – откровенно сказал Василий. – Я… Я запутался.

– И что же вас беспокоит?

– Любовь! – выдохнул Василий и потупил взор. Елизавета удивленно посмотрела на него и, кажется, тоже немного смутилась:

– Вот так сразу?

– Можно не сразу… – Раздайбедин остановился, захотел взять девушку за руку, но почему-то побоялся, что хрупкая кисть окажется лишь призрачным видением, которое растворится от прикосновения. Он попытался собраться с мыслями. – Я хочу узнать ваше мнение о любви к людям, к жизни. Но можно начать и с любви к Родине.

Немного в стороне от серой тропинки показалась скособоченная скамейка. Елизавета проплыла к ней и жестом позвала Василия. Они присели рядом.

– Любовь… – тихо произнесла Елизавета. – Она очень разная. Любовь к созиданию и любовь к разрушению…

Василий кивнул и болезненно поморщился:

– Я чувствую, что я разрушаю мир. Но я не могу сказать, что делаю это из ненависти. Быть может, мною движет даже любовь, но только она какого-то особого рода… Или это и есть истинная личина зла? Вряд ли диктаторами, которые хотели поработить весь мир, двигала исключительно тяга к разрушению! Скорее, они стремились расширить границы своего государства. А эту тягу под определенным соусом тоже можно подать, как патриотизм – любовь к своей Родине!

Елизавета посмотрела куда-то в темноту, и, словно разглядев в ней давно минувшие события, спросила тихо:

– Как вы считаете, почему Наполеон напал на Россию?

– Наполеон? – Раздайбедин наморщил лоб. – Он хотел ее завоевать – это очевидно…

Елизавета с сомнением качнула головой и сказала: