Снимать штаны и бегать

– Что-то в этом роде, но без фанатизма.

Голомёдов воззрился на поэта Шашкина и с некоторым сомнением продолжил:

– Товарищ поэт… Вы, пожалуй, можете всецело отдаться сотворению торжественных од. Если есть, что показать уже сейчас – обсудим. Очень надеюсь, что вы уловили общий дух собрания. Патриотизм – спасительная волна, которая смывает равнодушие и политическую пассивность. Не забудьте, что на гребне волны должен оказаться Харитон Ильич.

Шашкин засопел, еще не зная, радоваться ему или обижаться, но Голомёдов уже повернулся к меценату Брыкову.

– Вениамин Сергеевич! Без вас нам просто никуда! К черту Маркса! На практике всем рулит Капитал… Очень рад, что мы заручились вашей поддержкой в таком важном деле.

Кирилл улыбнулся с профессиональной искренностью и хлопнул ладонью по столу:

– На этом, кажется, все!

Зинаида Леонидовна шумно выдохнула и зашуршала юбкой, начиная сложную операцию по извлечению себя из-за стола. Пилюгин, боковым зрением уловив постороннее движение, ревниво прикрыл свои листки локтем и продолжил что-то чертить. Василий поправил очки и вальяжно потянулся. Задвигались стулья, скрипя по паркету. Но вместе с ними в приемной тихо скрипнул чей-то голос:

– Нет… Минутку. Это не все!

Кирилл оглянулся и увидел лицо мецената, который обиженно выпятил нижнюю губу. Меценат говорил тихо, но с непоколебимым упорством.

– Что значит «не все»? Что вас беспокоит? – оторопел Кирилл.

– Я готов. Готов дать деньги! – Вениамин Сергеевич нервно поправил седую прядь. – Но мне нужны ответные гарантии.

– Какие гарантии? – поднял брови Голомёдов. Скульптор, поэт, гражданка Тушко, Харитон Ильич – словом, все, за исключением краеведа Пилюгина, поглощенного очередным завитком на слове «Сволочь», уставились на Брыкова.

– У меня есть одно условие, – все так же негромко, но упрямо заявил меценат. – Я оплачу памятник. И так денег дам. Но взамен я хочу получить звание «Почетный гражданин Славина».

При этих словах Василий загадочно улыбнулся, Харитон Ильич заметно скис, а скульптор Сквочковский подскочил на стуле, будто его укололи в филейную часть канцелярской булавкой. Переводя тревожный взгляд то на мецената, то на Харитона Ильича, он закудахтал:

– Но как же! Я… Я и так позволил занизить свой гонорар до неприлично мизерных сумм! Я согласился на безумные сроки выполнения вашего заказа. Мне же говорили по телефону… Мне, в конце концов, обещали! Почетный гражданин в этом году – это я! Вот, и товарищ мне только что подтвердил, что присвоят! – он обличительно выбросил в сторону Василия пухлый палец.

Брыков побледнел и хрустнул кулаками.

– Позвольте!

– Не позволю! – взвизгнул Сквочковский. – Допозволялись уже! Теперь такие, как вы, уверены, что им все позволено!

– Успокойтесь, товарищи, успокойтесь! – испуганно забормотал Харитон Ильич.

– А в чем проблема, уважаемые? – вмешался Кирилл. – Пусть будет в этом году два «Почетных».

– Понимаете, Кирилл… Нельзя! Устав города придется переписывать, – виновато опустил голову Харитон Ильич.

– А какая, собственно, с этим проблема?

– Шуму дюже много. Это ж через Думу надо пропустить. Проголосовать единогласно. Журналисты, опять, же распишут, ядрен-батон. Вопросы пойдут – зачем. В общем, не надо. Слышите? – и он посмотрел на Кирилла зло и в то же самое время немного умоляюще.

– Подождите, уважаемые! – Обратился Кирилл к спорщикам. – Хорошо, пусть «Почетным» будет кто-то один из вас. Другой – на следующий год.

– Знаем мы эти «следующие года»… – пробурчал Сквочковский, опустив глаза в стол. – Выборы пройдут, а там – кто его знает, кто наверху окажется…

– А вот это вы зря. Цинизм – это еще простительно, но неверие в победу – сродни предательству… – вкрадчиво заметил Голомёдов.

– И этому ренегату – «Почетного»?! – постарался добить поверженного скульптора меценат Брыков.

– А вы! – задохнулся, было, возмущением скульптор, но Кирилл его оборвал:

– Тихо! Давайте обдумаем другие бонусы. Кому-то звание, а кому-то – ценный подарок. Например, поощрительный приз – автомобиль.

– Не нужны мне никакие автомобили! – решительно и гордо тряхнул сединами Вениамин Брыков. – Я их и сам, кому хочешь, целый гараж подарю.

– А мне они еще сильнее не нужны! – кукарекнул Сквочковский. – Из принципа!

– С каких это пор, Ваше Нищебродие? – ядовито осведомился меценат.

– Брэк! Спортсмены расходятся по углам ринга! – скомандовал Голомёдов.

– Э-извините-м-м-м… – прозвучал вдруг интеллигентный баритон поэта Шашкина. – Я вот тут думаю. А в чем предмет нашего спора? Почему вдруг эти господа решили, что именно они достойны почетного звания больше других?

Скульптор и меценат разом повернулись и враждебно уставились на нового собеседника, уничтожая его глазами.

– Э-м-м-м, не надо на меня молчать! – сказал Шишкин неспешно, но с зарождающейся дрожью в голосе. – Насколько я знаю, самовыдвижение кандидатур в этом вопросе не предусмотрено. Кандидатов выдвигает общественность. Далее рассматривает Общественная палата города, членом которой являюсь, в частности, я. Потом кандидатуру утверждает городская Дума. Но вам не приходило в голову, что общественность может выдвинуть и абсолютно другие кандидатуры?

– Понимаю, куда вы клоните! – Брыков зло прищурился. – Вы, конечно, хотите выдвинуть себя?

– Э-во-первых, я так не сказал. А во-вторых, почему бы и нет? Есть мнение, и оно не только мое, а наоборот – исходит от широких масс, что звание давно уже не присуждалось э-литераторам. Это несправедливо. Нельзя превращать его в номенклатурную разменную монету. В последнее время оно и так уже во многом утратило свою значимость. В народе поговаривают, что звание получают не за реальные заслуги, а лишь за близость к сильным мира сего.

При последних словах Харитон Ильич покраснел – не то от стыда, не то от гордости за свое важное положение «сильного мира сего». Андриан Сквочковский же покраснел явно от ярости:

– Заслу-у-уги?! Да какие же это у вас заслуги?

– Я – полковник в отставке! Офицер! – напыжился поэт Шашкин. – Кавалер орденов, имею благодарности от командования, наградное оружие… Вы, кстати, не видите никаких э-м-м-м параллелей? С нашим общим, так сказать, дельцем?

Сквочкойский и Брыков недоуменно переглянулись. Повисла пауза, которую разрушил Василий:

– Асан Асаныч намекает на сходство биографий двух боевых офицеров. Вчерашний герой, генерал Бубнеев, кавалер орденов и все такое, получает общественное признание в виде памятника. Герой сегодняшний – полковник и кавалер Шашкин – в виде звания «Почетного гражданина». Тем самым мы иллюстрируем, что патриоты Славина, вне зависимости от исторической эпохи, всегда могут рассчитывать на заслуженный почет и уважение сограждан. А что, хороший ход!

Шашкин покраснел, как юная гимназистка при виде юнкерских усиков, благодарно посмотрел на Василия из-под опущенных век и забормотал:

– Ну что вы, право же! Я не имел ввиду… Я э-м-м…

Неожиданно в разговор вмешался отец Геннадий:

– Миряне! А вам не кажется, что все гораздо проще? По-моему, уважаемый Асан Асаныч плавно подводит нашу беседу к тому, что он готов побороться и за утешительный приз лотереи – автомобиль.

– Да как вы… – задохнулся от возмущения Шашкин, но батюшка тут же нанес упреждающий удар:

– Алчность, сребролюбие и вожделение червям подобны. Не телесным, но духовным, снедающим не плоть твою, но бессмертную душу. Я же, не алкая благ земных, вопрошаю вас: ежели и есть кто достойный венца признания, не тот ли он, кто самим проведением Господним назначен на роль пастыря неразумных овец? Кто своим смирением и отречением от земных благ доказал…

– Святой отец, вы увлеклись. Ближе к телу! Вы тоже хотите в «Почетные»?! – воскликнул Кирилл, явно заинтригованный таким поворотом. Отец Геннадий хмыкнул, огладил бороду и изрек:

– Я, конечно, не специалист по этим вашим штучкам. Но поймите! «Почетным гражданином» вы назовете не меня. В моем лице вы признаете почетным все духовенство. Тем самым вы воздадите Церкви должное за десятилетия гонений, принесете свое покаяние. Такой шаг будет иметь огромный общественный резонанс среди людей верующих. Они увидят – минуло время безбожия, канула пора гонителей. Пришла заря новой жизни – впереди забрезжил свет истинной веры и человеколюбия. Не о себе пекусь, но об общем благе!

– Резонно! – хихикнул Василий. Кирилл нахмурился, показал ему кулак из-за спины и поинтересовался:

– А если мы откажем, батюшка?

– Не должен брать на себя пастырства тот, кто не может учить пасомых. Целью пастырской проповеди служит приведение людей к нравственному совершенству и богоуподоблению… Но каким путем поведет пастырь овец своих к благу – сие дело пастыря…

– Иными словами, если мы вам откажем в звании «Почетного гражданина», вы не ручаетесь за содержание ваших проповедей? – ехидно уточнил Кирилл. Батюшка не ответил и с безразличным, но многозначительным видом уставился в окно. Меценат Брыков же меж тем тихо, но убежденно заявил:

– Денег не дам…

– А не нужны нам ваши деньги! – воскликнул Сквочковский, явно оторвавшись от действительности. – Думаете, все можно купить за ваш презренный металл? Нет! Мы – неподкупны звону злата!

Харитон Ильич, как и следовало ожидать, придерживался другой точки зрения на финансовый вопрос:

– Вениамин Сергеевич! Минутку! Ну что ж это, ядрен-батон? А?

– Вы уж извините, Харитон Ильич, а имеет место некий диссонанс, – трясущимися от обиды губами произнес Брыков. – Этот, с позволения сказать, скульптор, будет по мастерской глину катать, шедевры свои лепить, коньяк хлестать в творческом поиске. При этом будет на каждом углу кричать, что на презренный металл ему наплевать. Ему за это «Почетного» дадут. А я за все это своими деньгами платить буду? Он что, извиняюсь, терпилу во мне увидел?

– Надо оценивать людей по заслугам, а не по толщине кошелька! – упрямо пробубнил Шашкин. Сквочковский, мгновенно повернулся к нему и взметнул к его носу свой толстенький обличающий перст:

– У меня такое неприятное чувство, что вы правы! Вот именно! Заслуги. Но чьи и какие? Ваши, товарищ поэт? Ваши, батюшка? Или вот его – этого денежного мешка? Да если положить купно все ваши заслуги на одну чащу весов, а мои – на другую, любая из моих скульптур с легкостью перетянет!

– Еще бы! – зашипел Брыков – На ваши творения каждый раз по пятнадцати тонн казенной бронзы уходит.

– А вы в качестве награды за труды воздвигните самому себе памятник. Только, желательно, нерукотоворный! – съязвил батюшка.

– Они у господина Сквочковского все нерукотворные. Руками такое безобразие изваять сложно! – подлил масла в огонь поэт.

– Вы… Вы плебеи! Что вы понимаете в искусстве! – вскочил скульптор.

– Да вы своими руками даже снежную бабу слепить не можете! – снисходительно процедил меценат. – За такие «заслуги» надо, по меньшей мере, по этапу пускать. А лучше – сразу к стенке ставить. Вашими «шедеврами» только привокзальный сортир украшать!

– Уголовник! – Сквочковский ударил по столу обоими кулачками. – Это ваше! Ваше место – у параши!

– Что?

Меценат неожиданно исчез, и перед собравшимися во всей своей красе предстал Веня Брык. Он медленно поднялся из-за стола:

– Да ты, акробат, на кого беса гонишь? Да за такой базар я тебя на раз твоей поганой юшкой умою!

Веня Брык, немного постаревший и обрюзгший, но все так же внушающий серьезные опасения за сохранность кошелька или даже жизни, двинулся к обидчику. Скульптор пискнул и, кажется, предпринял попытку залезть под стол. Отец Геннадий перекрестился и постарался отодвинутся подальше от предполагаемого театра военных действий. Кирилл протянул, было руку, стараясь ухватить Веню за локоть.

Но в это время дверь в приемную с треском распахнулась и с размаху врезалась в стену. В проеме показалась чья-то нога, обутая в гигантский болотник. Следом в облаке перегара в кабинет ввалился и счастливый обладатель столь чрезвычайных сапог. Пригнув голову, чтобы не стукнуться лбом о дверной косяк, в приемную проник дядя Пёдыр.

– А-а-а… – промычал он низко и зловеще. В шкафу тихонько звякнули стекла.

– Простите, что за?.. – поднялся, было, со своего места Харитон Ильич. Но дядя Пёдыр уставился на него налитыми кровью глазами и проревел:

– Сеееелнахрррн…

Внешний вид оратора, его повелительная интонация вкупе с запахом дихлофоса из пасти возымели свое действие. Харитон Ильич боязливо вжался в кресло. Дядя Пёдыр обвел присутствующих тяжелым взглядом, остановился на отце Геннадии и пробасил:

– И ты здесь, земеля?

Батюшка хмыкнул и сделал индифферентное лицо. Неожиданный визит не обескуражил одного лишь Василия. Он приветливо махнул гостю рукой со своего места:

– Заходи!

Дядя Пёдыр принял приглашение, но хмурого настроения своего, не смотря на радушие Раздайбедина, не сменил. Подойдя к столу, он достал из кармана серый ком, который при ближайшем рассмотрении оказался очередным выпуском газеты без выходных данных «Правдоруб».

– Ага? – Прогудел он, сурово глядя на Василия.

– Ага, – охотно согласился тот.

– Газета?

– Газета.

– Про меня!

– Про тебя. Как мы и договорились.

– Договор-р-рились? – от голоса дяди Пёдыра снова звякнуло стекло в шкафу.

– А что не так? – наивным голосом поинтересовался Василий.

– Смеются! – мрачно сообщил дядя Пёдыр. – Всей Слободой. Ой, я вам тут сейчас смеху-то наведу…

– Мужчина! Я охрану позову! – вклинилась вдруг в разговор гражданка Тушко. Гость окинул взглядом ее колоссальную фигуру, и на миг в его глазах появилось что-то, похожее на восхищение. Но потом глаза вновь посуровели:

– Зови. Если дозовешься. Они внизу. Лежат.

– Эх ты, Пэ Болдырев! – воскликнул Василий с ласковым отеческим укором. – Ты же кандидат в мэры. Мы тут стараемся, регистрируем тебя в Избиркоме, программу тебе выдумываем, политическую платформу. Газеты вот издаем. А ты – «смеются».

– Меня вся Слобода боится. Как с армии пришел – так уже третий десяток лет и боится – угрюмо пробурчал Пёдыр. – А вы смех вокруг меня развели!

– А чего же тут смешного? – Василий потянулся к шкафу и взял подшивку газет «Правдоруб». Вот, смотри. Ты – самый честный кандидат. В этом номере ты требуешь легализовать взятки врачам, потому что их все равно все дают. В следующем – требуешь устроить резервацию для иностранных студентов и гастарбайтеров, чтобы оградить их от экстремизма и расистских настроений. Здесь вот указываешь на необходимость строительства в городе крематория, а старые городские кладбища отдать под жилую застройку. Мысли у тебя, быть может, немного эпатажные и непривычные для средних умов, но зато передовые и честные.

– Мать ругает… – насупился Пёдыр и опустил глаза.

Василий улыбнулся:

– А за пьянку и драки не ругает?

– Не… Привыкла. Похмеляться только не дает.

Почувствовав некоторое потепление в голосе дяди Пёдыра, скульптор Сквочковский решительно поднялся и сделал шаг к двери.

– Я не понимаю, что здесь происходит, и потому ухожу! Находиться в одном кабинете с хулиганами не желаю. Быть может, уголовникам, вроде господина Брыкова, это подходящая кампания, но культурным людям…

Однако этот свой выпад скульптор определенно сделал зря – Пёдыр одним тигриным прыжком оказался возле него, оглушительно прорычал что-то непонятное, пояснив, впрочем, свое сообщение увесистым подзатыльником. Скульптор мгновенно приобрел заданное ускорение, стукнулся носом об стол, да так и остался на нем, укрыв голову руками и жалобно скуля. Меценат Брыков одобрительно кивнул и прошептал злорадно:

– Словил, петух, по калгану? Будешь знать, как на дурняк честных жиганов форшмачить!

– Говорить. Буду. Я. – паровозным басом сообщил дядя Пёдыр.

Он стоял, немного покачиваясь, и обводил собравшихся взглядом, полным самодовольного торжества. Повисла пауза.

– Говори! – властно сказал Кирилл. С момента появления визитера, он наблюдал за ним со смесью праздного любопытства и азарта, но, похоже, комедия ему наскучила.

– Меня вся Слобода боится, – гордо заявил лже-кандидат.

– И что? – нетерпеливо нахмурился Кирилл.

– Все! – удовлетворенно изрыгнул Пёдыр.

– Высказался? Свободен!

– Нет. Выпить.

Голомёдов поискал в кармане и брезгливо протянул ему сторублевку.

– Всем! – возмутитель спокойствия был хмур и категоричен. Василий же наоборот широко улыбнулся, хитро подмигнул Голомёдову и воскликнул:

– А что, неплохая идея. Опрокинем по рюмочке-другой. И господин Болдырев, как человек из народа, выступит судьей в нашем споре! Выслушаем его мнение о кандидатах в «Почетные граждане». Кто, как не он примирит наших спорщиков? Он вас всех без разбору, так сказать, мгновенно рассудит. Харитон Ильич! Позволите?

Зозуля автоматически кивнул и оторопело смотрел, как Василий достает из его шкафа большую бутыль виски и ставит ее на стол.

– Да, собственно… – замямлил меценат Брыков, нервно поправляя седые пряди, и опасливо косясь на дядю Пёдыра – собственно, мне пора. Дела-с.

Скульптор, выглянув из-под локтя, затравленно пропищал:

– А у меня заказ. Срочный заказ! Вы же знаете!

– Как? Не останетесь? Даже на минутку? Жаль, искренне жаль. Что ж! Не смеем задерживать! – жизнерадостно воскликнул Василий. Он подскочил к Брыкову, взял его под локоть и, провожая к двери, шепнул на ухо:

– Не волнуйтесь, Вениамин Сергеевич! Это – наш человек. Специально обученный. Чтобы усмирять амбиции некоторых особо творческих личностей и претендентов на высокие звания. А вы – будете! Слышите? Непременно будете «Почетным»! Но только – молчок! Полная конспирация.

Брыков бросил на него благодарный взгляд, кивнул Харитону Ильичу и выскочил в дверь.

Тем временем, скульптор, опасливо прижимаясь спиной к стене, обходил дядю Пёдыра по периметру. Завершив этот опасный маневр, он мышью просквозил к двери, где его принял в объятия Василий.

– Извините за резкость. Обстоятельства. Сами понимаете! – убедительно зарокотал он вполголоса. – Вы, конечно, знаете, что любой интеллигентный человек отдаст предпочтение вашей кандидатуре. Батюшка и поэт – не в счет. А у Вениамина Сергеевича биография, как бы правильнее выразится, в пятнах… А точнее – в полоску. В арестантскую. Будьте спокойны, я к вам на днях загляну. С контрактом.

– Я могу надеяться? – прошептал обнадеженный Сквочковский.

– Всенепременно! – Василий панибратски похлопал его по плечу и выставил за дверь. Отец Геннадий тоже успел прийти в себя и вознамерился покинуть помещение. Василий, услужливо пропуская его в дверной проем, успел шепнуть:

– Ваша трактовка звания «Почетный гражданин» полностью совпадает с нашей! Патриотизм рождается в душах, а не в кошельках. Задача у нас одна – направлять неразумных овец ради их же блага! Так что с вами взаимопонимания мы достигнем скорее, чем с кем-либо другим.

– Мне бы хотелось закрепить взаимные обязательства письменно… – с деловой суровостью произнес батюшка. Василий напрягся, но к счастью для него, в разговор вмешался дядя Пёдыр, который радостно пробасил из-за стола:

– Эй, Петруха! Ты-то куда направился? Чего нос от тезки воротишь? Не признал земляка?

Отец Геннадий метнул на него лютый взор, и продолжил:

– Так вот, мне хотелось бы…

– Эх, Петька! – посетовал дядя Пёдыр, ни мало не смущаясь невниманием священнослужителя. – Забыл, как мы по детству вместе лягушек на болоте надували? Соломку с зад вставляешь, и дуть, дуть – лишь бы самому щеки не разорвало!

Батюшка нервно заплясал на месте, и зашипел Василию прямо в ухо:

– Я должен быть уверен…

– А за девками нашими слободскими в бане как подглядывали? Помнишь Петруха?! Али ты, как в Геннадия перекрестился и бороду отрастил, к девкам интерес потерял? А не ты на Масленицу за моим клубом Зинку бородой шшыкотал?!

Батюшка зло потряс своей так некстати помянутой бородой, будто пытался стряхнуть с нее всяческие подозрения. Затем выстрелил в сторону новоявленного друга детства яростным: «Изыди, бес!», развернулся на каблуках и срочно ретировался, от спешки путаясь в рясе.

– Эх, ты, Геннадий… Хреннадий ты Петька, слышь меня? – гаркнул ему вдогонку дядя Пёдыр так, что стекла в шкафах снова зазвенели.

Голомёдов тем временем перекинулся парой слов с Зозулей, и они направились к выходу. В дверях Кирилл пропустил вперед Харитона Ильича и, выходя, напутствовал Василия:

– Быстро и безобразий не устраивать. Завтра суббота, пивной фестиваль у Дрисвятова. Тебе работать. Чтобы утром – как огурец.

Вместе с Голомёдовым и Зозулей удалилась и гражданка Тушко. Провожая ее взглядом, лже-кандидат в мэры дядя Пёдыр горячо и восхищенно вздохнул:

– Ух, баба! Ураган!

Зинаида Леонидовна оглянулась и подарила ему на прощанье пытливый и трепетный взгляд. В кабинете остались Василий, возмутитель спокойствия дядя Пёдыр, краевед Пилюгин и поэт Шашкин. Пилюгина, впрочем, можно было не считать, поскольку он до сей поры так и не проявил интереса к действительности, целиком отдавшись творчеству. А вот поэт Шашкин, довольно живо реагировал на происходящее. Поначалу он, порядком перетрусив, обрадовался случаю под шумок улизнуть вместе с остальными от греха подальше. Но вид большой бутылки с чем-то явно дорогим и маняще-алкогольным его удержал. Оценив расстояние до двери приемной, он на всякий случай подвинулся немного ближе к выходу, подтянул ноги в потертых сандалетах под стул, и замер в ожидании дальнейших событий. Увы, они развернулись совсем не так, как виделось поэту. Василий, с ловкостью метрдотеля, подлетел к столу, приподнял Шашкина за талию и убедительно затараторил:

– Как? И вы уже уходите? Жаль, жаль! Но – понимаю! Вас ждут ваши творения, рифмы, строфы. Тысячи тонн словесной руды требует немедленной переплавки! Ждем ваших шедевров. Уверен, они найдут у общественности должную оценку, равно как и их автор. Вас наверняка назовут «Почетным». А мы поддержим, поддержим всенепременно!

Поэт Шашкин, сам не понимая как, оказался в коридоре. Здесь он попытался разобраться в сложной гамме своих чувств. Чувства варьировались от трепетной и неожиданной надежды на почетный титул, до жгучей тоски по оставленной в кабинете бутылке. Немного постояв у закрытой двери, Шашкин покачал головой и удалился в направлении лифта, слегка приволакивая ногу.

То, что осталось скрытым от взора поэта Шашкина не составляет большой тайны. За закрытой дверью Пёдыр, развалившись в кресле, уверенными движениями кадыка забрасывал виски в бездонный желудок прямо из горлышка бутылки. Василий, явно смакуя, потягивал благородный напиток из кофейной чашки. В перерыве между возлияниями они вели неспешную беседу.

– Что ж ты скажешь делать, друг Пёдыр, когда все хотят быть «Почетными гражданами»?

– А пусть будут! – промычал дядя Пёдыр, оторвавшись от бутылки.

– Все? Почетными?

Пёдыр немного подумал. По лицу разлилось благодушие.

– А чего, жалко, что ли?

– И ты?

– А и я!

– Тоже Почетный?

– А чем не вышел? Меня вся Слобода боится!

– Почетный нарушитель? Это интересно! – Раздайбедин искренне улыбнулся.

– По мне так – или всем, или никому! – уверенно пробасил лже-кандидат.

Василий задумался, отхлебнул из кружки и проговорил задумчиво:

– Чтобы весь город был Почетным? От новорожденных до стариков? Да… В этом что-то есть. Прекрасная мечта о всеобщем нравственном равенстве… Но, увы, это утопия. Всех мы Почетными назначить не сможем.

– Назначить? – дядя Пёдыр растянул губы в улыбке человека, в котором солидная порция доброго вина пробудила не только благодушие, но и красноречие:

– Дык как же можно Почетного – назначать? Я вот могу подкову рукой гнуть. Или бутылку одним глотком выпить. А раз пьяный на велосипеде быка сбил. Здоровый уже был бычок-то. А издох… Вот и шагает за мной по Слободе почет и уважение. Как пьяный иду – все передо мной разбегаются. Ну, то есть, всегда все передо мной разбегаются…

И чего? Взять важный указ издать, чтобы вместо меня люди кого-то другого начали… это самое… уважать? Тебя вот, к примеру… Думаешь, назавтра ж и начнут? Хрен! Нет, брат. Тут какие назначения ни проводи, а почет или есть, или его нету!

Неожиданно дверь в приемную снова хлопнула о стену, и в кабинет ворвались двое людей в серой форме. Первый, вооруженный пистолетом, немедленно заорал милицейским голосом:

– Лежа-а-а-ать! Бояться!

В приемной сразу запахло казенными котлетами.

– Чего это вдруг? – ехидно поинтересовался дядя Пёдыр. Василий молча повернулся к милиционерам и строго нахмурил брови. Сержант, раззявивший рот в крике, так и не закрыл его. Дуло пистолета медленно поползло вниз.

– Здравствуйте! – с холодной вежливостью поприветствовал Василий милицейский наряд. – Чем обязаны?

Сержант замямлил:

– Зра-жела-таащ-капитан… Извините. Вызов к нам. С поста охраны… Мол, хулиган в Думу прорвался.