Здравствуй, Шура!

30.09.1941

Телеграмма-молния из Ижевска от 29.09.1941:

«Молния Воронеж почтамт до востребования Мороз А.А. Шура у нас приезжай».

Это был настоящий праздник! Я вздохнул свободнее…

Уже гораздо позднее, когда я встретился с Шурой в Ижевске, из выправленного билета я узнал, что Шура из Куйбышева ехала через Сызрань, Рузаевку и Агрыз. Также я узнал, что в управлении в Куйбышеве она получила пособие 200 рублей.

01.10.1941

Я написал Шуре письмо в Ижевск о том, что с радостью узнал об их приезде и добиваюсь отпуска для поездки к ним, но нет соответствующего начальства, которое бы меня отпустило. Советовал Шуре устроиться в соседнем колхозе, если не пропишут в Ижевске.

03.10.1941

Сетую в открытке жене на то, что нас, главных бухгалтеров, собираются отвезти в Пензу и держать там в резерве.

Шура же написала мне в Воронеж, что дела у нее неважные, в Ижевске не прописывают, предлагают поступить на работу. Писала, что устала от долгих скитаний с детьми, что у нее нарывы и неважное здоровье. А письмо свое закончила фразой: «Ты должен приехать, должны мы с тобой увидеться, ждем все тебя. Целую крепко, твоя Шура».

Все время после прибытия в Воронеж я скитался почти без определенного места жительства. То ночевал у отчима Гаврилова в Щорском восстановительном поезде, то где-нибудь в Воронеже в одном из вагонов, то ездил в Подклетное (в 7 км от Воронежа), что около Семилук, то еще где-либо. В Подклетном стояли вагоны с эвакуированными с Белорусской железной дороги, где я находил приют. Недалеко от Подклетного течет мутный Дон. Здесь я наблюдал переправу скота на пароме, который угоняли на восток.

Более-менее постоянное место работы было в службе связи Москва-Донбасской железной дороги. Я отвечал на запросы о заработках сослуживцев по ШЧ Белорусской железной дороги. Мои справки, телеграммы и прочие документы подписывали или Воропаев, или Макаров, Желубовский, Бортников… Короче говоря, любой, кто власть и печать был имущий.

Помню жену Болховитинова, которая добивалась помощи. Ее муж остался партизанить в Гомеле. Кажется, ей дали какую-то небольшую сумму.

О моем пребывании в Подклетном напоминает записка:

«Товарищ Сергеенко! Погрузите, пожалуйста, сундук ШЧ-I с бумагами на машину с обедами в Подклестное 8/Х 41 г. Мороз».

Так из Воронежа в Подклетное возили обеды эвакуированным.

09.10.1941

Письмо семье в Ижевск из Подклетного:

«Здравствуйте все!

Вчера уже погрузились в отдельный вагон (классный). Нас посылают в Пензу, где будем делать балансы. Пока не пишите, потому что из Воронежа я уже убрался. Приедем на новое место – тогда напишу. Я очень рад, что вы добрались до своих. Мороз А.А.».

Если не ошибаюсь, то в письме идет речь о классном вагоне Белорусской железной дороги № 3888. В этом «историческом вагоне» за время скитания «спецгруппы Белградской железной дороги» пребывали люди, чьи имена я записал в свой архивный список без учета рангов и чинов:

Клепач Федор Корнеевич

Клепач Екатерина Николаевна

Севастанюк Надежда Сергеевна

Баневич Константин Антонович

Кирилкин Никита Егорович

Заварнов Петр Степанович

Верелий Николай Антонович – шофер

Толкачев Николай Игнатьевич

Лысый Давид Яковлевич

Кириленко Степан Иванович

Крестьянинова Мария Ильинична

Зеленков Кирьян Максимович

Кровин Михаил Иванович

Войский Иван Михайлович

Володькина Татьяна Сергеевна

Володькин Петр Тихонович

Войский Михаил Иванович

Митрофанов Петр Митрофанович

Голубов Липа Абрамович

Борисов Иван Филиппович

Халецкий Семен Гаврилович

Гера Виталий Федорович

Сахневич Иосиф Васильевич

Масальский

Клименко

15.10.1941

Я ходил пешком в Воронеж, чтобы отправить открытку, а потом и письмо с Подклетной. В них я писал, что уже три дня живу в Подклетной, что раньше ночевал в восстановительном поезде у отчима Гаврилова на станции Воронеж-II. Пишу, что недавно встретился с братом Иваном, который с восстановительным поездом пока в Касторной. Его семья где-то в Новосибирской области. Иван рассказал, как он в Сновске зашел в квартиру Гавриловых: все было раскрыто, окна и рамы разбиты – одна бомба попала в веранду. Квартира Иовшица разрушена… Дома Иван на стенке написал: «Здесь последний раз такого-то числа был сын Иван. Привет всем!». По его словам, все около Сновского вокзала было сожжено и разрушено по обе стороны пути. В дом, где жила его семья, попала бомба. Брат Шура ушел пешком и где теперь – неизвестно. Далее я писал, что стараюсь попасть к ним, хотя это трудно – нет вакансий. Жене Шуре советую устроиться если не в городе, то в ближайшем колхозе, и прошу Веру и Васю помочь ей в этом, как старожилам в Ижевске. Обещаю посылать деньги, сколько смогу. Закончил письмо словами о том, что мы выехали на Пензу и уже стоим на станции Сомово в 14 км от Воронежа.

На станции Сомово мы стояли по 21 октября. У меня сохранились три открытки, посланные мной Шуре в Ижевск из Сомово, но существенного в них ничего нет. Я жалую, что болят ноги, что скучаю по ним и что погода скверная – мокрый снег.

21.10.1941

Со станции Усмань послал письмо Шуре в Ижевск. Писал о том, как продвигаемся к Пензе – в классном вагоне тесно, и о том, как при расставании в Воронеже отчим дал мне старые, но целые галоши.

22.10.1941

Миновали станцию Дрязги, где я получил паек: 1 кг повидла и 1 кг конфет. Мы прибыли на станцию Грязи, на которой простояли до 26 октября.

Название станции вполне оправдывалось той грязью, которая там царила. Даже на главной улице, на шоссе и тротуаре лежала черная липкая грязь, которая никуда не стекала, и люди шлепали, будучи в ней по щиколотку. Местные жители как бы не замечали этой грязи, а нам же, приезжим, она немало досаждала. Вот уж действительно меткое название дали этому поселению!

Отправил открытку жене Шуре.

24.10.1941

Отправил письмо в Воронеж Шевцовой З.А. в службу связи. Также написал письмо жене Шуре, из которого понятно, что я продолжаю беспокоиться о судьбе Шуры и детей и пока не знаю, что меня ждет впереди. Жалуюсь, что из-за переездов не получаю от них писем. И по-прежнему прошу писать мне в Пензу до востребования. Упорно говорят, что нас повезут в Куйбышев. В конце письма пишу: «Береги деток, Вере скажи, чтоб не баловалась и слушала маму».

27.10.1941

Утром приехали в Мичуринск: идет дождь, в вагоне тесно. Я пробежал по ближайшим улицам – обычный районный городок наподобие Орши, одноэтажный.

Опустив письмо Шуре в Ижевск, я в очереди за хлебом встретился с семьей Прокопенко – стариками-соседями по дому № 12 в Гомеле. Куда их везли, они не знали.

Ночью выехали из Мичуринска.

28.10.1941

Во вторник прибыли на станцию Кочетовка, которая поразила меня своими сортировочными горками и обширными вагонными парками, забитыми поездами.

29.10.1941

В среду выехали из Кочетовки и в 14 часов прибыли в Тамбов, а уже через час отправились дальше. При обозрении города из окна вагона Тамбов похож на большую деревню.

30.10.1941

На станции Иноковка, в 26 км от Кирсанова, я написал письмо Шуре, описав ей встречу с нашими соседями Прокопенко. Еще, в который раз, просил писать мне в Пензу до востребования и выразил надежду, что в Пензе меня уже ждут письма от нее. В этот же день мы прибыли в Кирсанов, откуда я и отправил ей письмо.

31.10.1941

Прибыли на станцию Ртищев, которой 7 сентября я горько разочаровался при «погоне» за эшелоном с моей семьей.

01.11.1941

В 16 часов двинули в сторону Пензы.

02.11.1941

В воскресенье в семь часов я прочитал на здании вокзала – Скрябино (это в 58 км от Пензы).

03.11.1941

Мы прибыли на станцию Пенза-III, а немного позже нас передвинули на станцию Пенза-I.

А Шура в те дни, когда я подъезжал к Пензе, строчила мне открытку в Воронеж с жалобами, что больше двух недель от меня нет писем. Рассказывала, как Вера ходит в школу, а Борис с Эдиком часто не мирят (прим. – Эдик – племянник Шуры). Ждут меня в гости. Беспокоится о моем питании, туфлях и прочем. Пишет о дороговизне в Ижевске: масло 120 рублей за килограмм, литр молока 50 рублей, картошка 25 рублей ведро.

Да, невеселые, грустные новости, но что я мог сделать? Собой я не распоряжаюсь, как хотел бы… Война, а я – военнообязанный.

Еще до выезда из Воронежа в Пензу я подал заявление в Москва-Донбасскую железную дорогу с просьбой посодействовать мне в направлении на работу на Москва-Казанскую железную дорогу, поближе к семье. Аналогичное заявление послал в Москву. Ответа я не получил. Мое вышестоящее начальство по Белорусской железной дороге Кровин Н.Б, Баранов Н.Ф. предложили ожидать прибытия ШФ (прим. – штаб фронта) Белорусской железной дороги Скоробогатова В.И. Вскоре Скоробогатов появился в Пензе, была с ним и дочь Таня.

По прибытии в Пензу первой моей задачей было попасть на главпочтамт. Но, к великому моему разочарованию, писем от жены не было. После выезда из Воронежа так и не было от них известий.

06.11.1941

Телеграмма-молния в Ижевск:

«Молния Ижевск Азина 52 Тимошенко. Молнируйте Пенза главпочтамт до востребования Мороз. Где Шура».

Но и на этот «вопль души» ответа я не получил…

07.11.1941

На станции Пенза-I я встретил нашего инженера дистанции Пискуна Ф.Е. и дорожного мастера Ведя П. Пискун дал мне полбуханки хлеба, чему я немало удивился.

09.11.1941

Я получил удостоверение на право входа в столовую Пенза-I, которое подписал начальник спецпоезда Белорусской железной дороги Кровин. Также выдали заборную книжку (прим. – книжка талонов на приобретение продуктов и товаров в строго определенных магазинах), по которой я получил какую-то мелочь по двум талонам из шестидесяти. Получил и хлебную карточку на ноябрь.

Постоянно пишу письма Шуре. В этих посланиях жалобы на отсутствие вестей от нее, что уже больше месяца ничего о них не знаю. Пишу, что в Пензе снег, а нас в поезде 40 человек – занимаемся балансами. Сообщаю, что Кровин обещает дать направление на Казанскую железную дорогу, но когда это будет – неизвестно. Во всех посланиях прошу Шуру поцеловать деток…

Не получая от своей семьи вестей, я нервничал. От этого и от ежедневных безрадостных сводок информбюро, от малокалорийного питания и прочих невзгод моя болезнь обострилась.

13.11.1941

Начал ходить в поликлинику на лечение радикулита. Поясницу и ноги разными процедурами лечила врач Максимова (кажется, из Гомеля), а потом другой врач. Вплоть до выезда из Пензы я продолжал ходить на процедуры.

В этот день вдруг похолодало настолько, что я надел валенки, выданные мне Жариным в Воронеже.

16.11.1941

Купил себе шапку за 20 рублей.

19.11.1941

Отправил жене Шуре открытку, в которой пожаловался, что со времени выезда с Подклетной (9 октября) я не имею о них никаких известий и беспокоюсь о их судьбе. Отрапортовал, что к зиме подготовился: ношу валенки, теплые штаны и отремонтированную мной фуфайку, которую дал отчим.

В этот день главный бухгалтер дистанции Гомель – Леонович был пойман с украденной мукой. В стоявшем рядом составе он стащил пятипудовый мешок. Я всегда считал его несимпатичным типом. До поздней ночи он в компании с Толкачевым и прочими личностями шумел, играя в «очко», чем мешал спать другим. Часто бывал пьян. Все это требовало денег, и он решил добывать их подобным путем, чем опозорил нашу спецгруппу.

По утрам мы, в частности я и главный бухгалтер Зеленков К.М., слушали сводку информбюро. Надо сказать, что сводки эти были очень и очень неутешительные и повергали в уныние.

ШФ (штаб фронта) Белорусской железной дороги Скоробогатов В.И., мой непосредственный начальник (после Жарина), появился в Пензе, чему я был очень рад. От него я мог получить распоряжения, касающиеся моих служебных дел. Я еще не отчитался балансом за август 1941 года: у меня в подотчете было 108 рублей денег и на 500 рублей облигаций. Я не знал, кому их сдать.

Скоробогатов начал свою деятельность с розыска подведомственных ему бухгалтеров (и начальников) Белорусской железной дороги, но из главных бухгалтеров – связистов были только Кирилкин и я. Кирилкину он не особо доверял, поэтому кое-какие поручения предпочитал отдавать мне.

Нашим «связным» между Воронежем и Пензой был Баневич. Ему я дал письмо на имя ШЧ-8 Воронеж, в котором от имени ШФ Белорусской железной дороги просил отдать дела и карточки ШЧ-I, ШЧ-II и других, которые были оставлены в кладовой ШЧ-8 на станции Воронеж II. Через него я передал письмо отчиму. Баневич вернулся, но ничего не привез – все было эвакуировано, а куда – неизвестно.

Я заготовил письмо на имя ШФ Москва-Донбасской железной дороги с просьбой командировать в Пензу Жарина Д.Е. с актами и отчетом по эвакоимуществу. Скоробогатов зачеркнул «Пензу» и написал «Уфу». У него уже были сведения, что мы поедем в Уфу. Жарин, конечно, еще в Уфу не приезжал. Он в вагоне-арбели, не знаю точно, в каком из трех: 510762, 342756, 818963, сидел (с женой?) сначала в Воронеже, а потом в Батраках.

22.11.1941

Чувствуя, что дело принимает затяжной характер, я написал заявление на имя ШФ Белорусской железной дороги с просьбой ходатайства перед начальником спецпоезда Коровиным М.И. о направлении меня на Казанскую железную дорогу, ближе к семье, от которой я два месяца не имею писем. Также указал, что болен ишиасом.

24.11.1941

Скоробогатов, после суточного раздумья, написал на моем заявлении на имя ШФ Белорусской железной дороги следующее: «Полагал бы возможным разрешить товарищу Морозу отлучку в Ижевск на время переезда бюро со станции Пенза до станции Уфа с обязательным возвращением в Уфу, что возможно по маршруту Пенза-Уфа через станцию Дружинино. Ш.Ф. Скоробокатов. Станция Пенза».

С радостью я собрал свои пожитки, получил разовый билет (благо его выписывала своя билетная группа Белорусской железной дороги), получил удостоверение личности, подписанное начальником спецпоезда Кровиным. В нем я именовался сотрудником спецпоезда Белорусской железной дороги с местопребыванием на станции Уфа Куйбышевской железной дороги.

И вот я выехал из Пензы – города, ничем особо не примечательным, кроме быстрой реки Суры; города, где я прожил двадцать дней, походил по его улицам и побывал на всех трех Пензах.

25.11.1941

Я прибыл в Рузаевку. Ехать было не так просто. Пассажирские поезда были перегружены и попасть в вагон можно было с трудом. Попав в тамбур или устроившись в переходе между вагонами, можно было считать себя счастливцем. А за езду на товарных поездах полагался год тюрьмы, да и при таком морозе с ветром не очень-то устоишь на тормозной площадке.

26.11.1941

Выехал из Рузаевки. Проехал мимо города Саранск – столицу Мордовской АССР.

27.11.1941

Я прибыл на станцию Красный узел. Порыскав около эшелона с поднявшими пары паровоза, я пристроился на тормозной площадке вагона, в котором ехали эвакуированные с Донбаса. В вагоне было довольно свободно, но пустить меня они категорически отказались и, лишь когда я окончательно околел по пути через город Ардатов и реку Суру, эвакуированные сжалились и пустили погреться. Так я доехал до станции Канаш, а от него была уже была прямая дорога до Агрыза.

28.11.1941

Я выехал из Канаша и миновал реку Волгу, город Казань и реку Вятку в Вятских полянах.

30.11.1941

Приехал в Агрыз. Не помню всех перипетий моего передвижения. Помню, как преодолел последний участок Вятские Поляны – Агрыз: я ехал на платформе с эвакуируемым оборудованием и станками, согнувшись в три погибели и обернувшись одеялом. В Агрызе осмотрщик вагонов рукояткой молоточка толкнул меня: «Эй, ты живой?». Надо мной был сугроб снега.

И наконец я прибыл в Ижевск на улицу Азина к моей семье, к моим родным! Это был один из счастливейших дней в моей жизни. Поцелуи, объятия и слезы радости. Мой приезд обрадовал Шуру и деток, тещу и Веру, чего нельзя было сказать о Васе Уварове (прим. – муж Веры, сестры Шуры). Он никогда не отличался доброжелательностью, а такая «нагрузка», как моя семья, нарушившая их мирный быт, была ему не по душе. Его старуха мать также косилась и брюзжала на мою Шуру и детей. Лишь сестра Васи, Лида, проявляла такт и терпимость. Я понял, как трудно бедной Шуре жить в такой обстановке, но что я мог сделать? Я и собой не распоряжался.

Двенадцать дней моего пребывания с семьей пролетели очень быстро… Я уже привык к ночному освещению города, чего не было ни в Гомеле, ни в Воронеже.

12.11.1941

Я выехал из Ижевска. Шура провожала меня до станции Агрыз, а оттуда я в 22:00 отправился в сторону Урала.

14.11.1941

Миновал Красноуфимск – деревянный одноэтажный город.

15.11.1941

Был на станции Дружинино. Отсюда железная дорога идет параллельно уральскому хребту по его западному склону.

Проехали мимо Нязепетровска.

17.11.1941

Прибыли на расположенную в горах станцию Бердяум. Теперь предстояло ехать на запад от Уральского хребта.

Миновали станцию Кропочев.

19.11.1941

Наконец, я прибыл в Уфу.

Еще накануне моего отъезда из Ижевска мы с Шурой условились: если в письмах я пишу, что приходил Иван Гаврилов и приносил подарки, значит я имею в виду налеты и бомбежку немецкой авиации; если же пишу о Ваньке Гаврилове, то это означает, что я действительно встретился с братом Иваном. Таким способом мы обходили бдительность цензуры, которая вычеркивала в письмах строки о налетах и бомбежках.

С дороги я послал Шуре открытку из Дружинино и две из Уфы.

25.11.1941

Полный отчет о своем переезде я послал Шуре в Ижевск заказным письмом из Уфы:

«Здравствуйте, дорогие!

Из Агрыза я уехал в том вагоне, в который ты, Шура, меня посадила. Ехал в нем два дня, по ночам мерз. Беспокоюсь, как ты доехала? Выехавши от вас, я почувствовал разницу между жизнью, что провел у вас, и той, какая мне предстоит. Спасибо за хороший прием, внимание и заботу… Сухарики меня здорово поддержали в дороге. Долго сидел в Дружинино: тесно, грязно. Пришлось ехать пассажирским, потому что при попытке сесть на товарный поезд милиционер свел меня в милицию и отпустил с условием, чтоб я по путям не шатался, и что если еще раз поймают, то дадут год за проезд на товарных. Добрался до Уфы 19 ноября вечером. Спросил у дежурного про белорусский вагон – ничего не знает. Переночевал на вокзале, а утром нашел его. Все обошлось благополучно, на завтра сходил в баню. Дали матрац, одеяло, подушку и прежнее место в вагоне 3888 Белорусской железной дороги. Сходил к Некрасовым. Оказывается, они вместе не живут. Некрасов сошелся с какой-то особой, и теперь его жена живет с дочерьми Таней и Марусей. У Тани сын Эдуард и еще скоро будет. Муж ее на фронте. Она работает техником. У Маруси-учительницы дочка трех лет. Когда я пришел к ним на улицу Крупской, д. 29, то у них по случаю новоселья – к ним вселили двоих эвакуированных, было вино, и слегка выпили. Приняли меня хорошо. Таня держится особняком и в выпивке не участвовала. Нужно будет найти Некрасова, посмотреть, какой он есть…».

Здесь я должен прерваться и пояснить, что встретиться в Уфе с Некрасовыми мне рекомендовала Вера, сестра Шуры. Таня Некрасова ей девичья подруга, и судьба ее интересовала Веру.

Далее я писал:

«Шура, двести рублей я послал тебе 22 ноября. Хожу в столовку на обед и ужин – в день обходится около 4–5 рублей. Карточки на хлеб дали на 500 граммов. Очень холодно, много снега. Город порядочный, побольше Ижевска, есть трамвай. Мясо стоит 70 рублей за килограмм, масло – 50 рублей фунт, и все остальное, как у вас. Махорка 5 рублей стакан – я почти бросил курить. Паспорта наши прописали на месяц в Уфе, что будет дальше – не знаю. Грызу сухарики, имею кусочек сала, что вы мне дали. Писем нет, вам послал три открытки. Пишите на «Уфа 20-е отделение при вокзале». У нас уже начинают рассылать кого куда. Одним дают назначения, других посылают в командировки. Меня пока не трогают. Шура, скажи Вере и Борику от моего имени, чтобы не баловались и слушали старших».

Да, упоминая в письме про хождение в поликлинику, я не описывал подробностей. На самом деле меня «прижало» чувствительно. Боли в пояснице, диагноз – люмбаго. Доктор Вагнер прописал лечение, и я исправно ходил в поликлинику на процедуры. Если не ошибаюсь, там был и наш известный Гомельский невропатолог Лякерман.

Декабрь 1941 г.

Немцев отогнали от Москвы – это вселило надежду в сердца советских людей.

Этот несчастный 1941 год закончился. Почти полгода войны – небольшой срок, но сколько жертв он унес, сколько лишений причинил!

Любопытная табличка есть в моей записной книжке. Она напоминает, что автор ее – бухгалтер, и служит она отчетом моих личных финансовых дел с августа до конца 1941 года:

Откуда поступили деньги

Куда израсходованы

Зарплата за I половину августа

163 р. 22 к.

19.08.1941

Из Щорса в Ижевск кв. 1058 – 60 р.

14.09.1941

Из Воронежа в Ижевск кв 1085 – 400 р.

02.10.1941

кв 150–200 р.

14.10.1941

кв 292–200 р.

Почтовые и телеграфные расходы – 85 р.

16.11.1941

Из Пензы в Ижевск кв 2223 – 300 р.

02.12.1941

Отдал Шуре в Ижевске – 200 р.

08.12.1941

250 р.

22.12.1941

Из Уфы в Ижевск в 455–200 р.

31.12.1941

150 р.

Зарплата за II половину августа

225 р.

Эвакуационные на себя

450 р.

Зарплата за I половину сентября

214 р. 45 к.

Зарплата за II половину сентября

195 р.

От Ивана

90 р.

Зарплата за октябрь

421 р. 50 к.

Зарплата за I половину ноября

214 р.

От Тарасевича

250 р.

От Шуры

162 р.

Зарплата за II половину ноября

204 р.

Зарплата за I половину декабря

214 р.

Зарплата за II половину декабря

225 р.

Всего: 3028 р. 17 к.

Всего: 2045 р.

1942 год

Новый, 1942 год я встретил в далекой Уфе и вдали от семьи. Веселого было мало.

07.01.1942

Выдержки из письма из Уфы к жене Шуре:

«В Уфе 6 января мы были в военкомате, где нам дали отсрочку до 1 марта 1942 года. Живем в вагоне, некоторые на квартирах. В вагоне тепло, но от окна дует. Ношу валенки, питаюсь в столовой. Скоро, наверно, поедем поближе к своей дороге, по мере того как Красная Армия будет гнать фашистов. Видел Владимира Лабуша и Леньку Шляйцева…».

Шляйцевы – наши бывшие соседи по квартире, теперь живут здесь. Завод ПВРЗ из Гомеля эвакуирован в Уфу.

Также спрашиваю у Шуры как учится Вера, как балуется Борик.

17.01.1942

Выдержка из письма из Уфы к жене Шуре:

«… Вчера, 16 января, получил первое письмо от вас после свидания. Ты опечалила меня, что больна. Надеюсь, когда получишь это письмо, уже будешь здорова и бодра. Я лечу в поликлинике ноги и бок. Ходят слухи о направлении нас снова в Воронеж. Прочитав книгу Молотова о зверствах фашистов, я очень разволновался: моя мать – жена коммуниста, а Аня – его дочь. Где они теперь, бедные, и что с ними? Получил письмо от отчима – он тоже беспокоится об их судьбе…».

Написал Шуре, что по расстоянию мы недалеки друг от друга – триста километров по прямой (по реке) от Уфы до Ижевска. Написал ей, чтобы получила выигрыш 75 рублей по облигации № 89299.

«…Вчера приехал к нам один человек из Валуйска и рассказал печальную новость: при нем от немецкой бомбы 14 сентября 1941 г. был убит электромеханик Станюнас, которого я в последний раз видел в Воронеже в октябре 1941 г. – тогда он собирался распить с нами в Гомеле 1/2 литра…».

Я сообщил Шуре адрес жены Станюнаса: «станция Бузулук Чкаловской области, Грачевский район, Новоандреевка, почтовое отделение д. Чебриковка, колхоз «Рассвет», Иванову А.А. для Станюнас Елены Николаевны».

Был у Шляйцевых на квартире, застал только его жену и Толика. Самого Шляйцева и Леньку я встречал раньше. Живут они неважно – в квартире холодно. Шляйчиха говорит, что теперь бы не ругались, а жили бы мирно. Да, горе и беды сближают людей.

Также в письме передал спасибо бабушке за рукавицы, а Шуре – за ремонт моей фуфайки.

28.01.1942

Сохранились письма, которые мы с Шурой писали друг другу в один и тот же день.

Узнав из моего письма о гибели Станюнаса, она соболезнует его жене в постигшем горе. Собирается получить 75 рублей по выигравшей облигации. Шура спрашивает адреса Даниловича и Демиденко, жалуется на дороговизну. Сообщает, что Вера в школу не ходит – отдали в подшивку валенки. Просит меня устроить так, чтобы они из Ижевска уехали, что с каждым днем жить становится тяжелей, что Вася «выкидывает коленки» и что с Верой они живут неважно: «Он такая свинья, какую трудно поискать». С продуктами тяжело – нечего купить, а он, хоть роди, просит дать ему вкусное. Тяжело с таким человеком. «На нас смотрит чертом. Он, его мама и Лида думали, что ты нас заберешь с собой, когда ты приезжал, а мы остались. Ведь они думают, что мы из Гомеля уехали так себе, а не Гитлер тому виной».