Здравствуй, Шура!

В этом письме Шура с особой настойчивостью и надеждой просит меня забрать их из Ижевска к весне, если я не забыл и люблю их. Наивная моя женушка! Она никак не поймет, что не в моих это силах…

Я же в этот день писал ей следующее:

«Наконец-то сегодня выяснилось, что едем в Воронеж. Я просился на Казанскую железную дорогу – отказали. На учете в военкомате отсрочка до 1 марта 1942 года. Возможно, что пошлют в военно-восстановительные поезда… За все время получил от вас одно письмо от 4 января, теперь опять буду без твоих писем, а без них жить скучно. Пиши на Воронеж главпочтамт до востребования. Шура, смотри детей и не ссорься со своими. Попроси от меня маму и Веру, чтобы поддержали вас. Загоняй, в случае чего, кое-что из барахла, будем живы – наживем. Шлю 140 рублей за первую половину января. Правда, при теперешней дороговизне деньги небольшие, но больше мне не дают. Недавно уведомили из Управления Куйбышевской железной дороги, что жены Мороза и Демиденко получили авансом 200 р. Ты зря, Шурочка, думала, что это безвозмездно: их с меня удержат. Ходил к Старженской Прасковье Доминиковне, ее адрес: Уфа, ул. Миасская, д. 25. Она просила писать ей. Тебе же пишу письмо в столовой. В 16 часов по московскому (в 18 – по-местному) должны выехать из Уфы своим поездом и со своим паровозом. На Уфу не пиши. Теперь буду читать только твое единственное письмо от 4 января. Поздравляю Борика с четырехлетием, поцелуй его. Теперь я удаляюсь от вас в более теплые края. А здесь, в Уфе, минус 35–38 градусов. В Уфе мясо 80 рублей за килограмм, масло – 200 рублей, но его почти нет. Как бы я хотел хоть на минутку увидеться с вами…».

В Уфе я был зимой, в сильные морозы, которые мешали лучшему и детальному ознакомлению с городом, который стоит на горе, и если идти с вокзала, то нужно порядком попыхтеть, пока залезешь на эту гору. Уфа расположена в месте впадения одноименной реки в реку Белую, недалеко от которой находится вокзал. Паровозы заправляются нефтью, поэтому около железной дороги стоит специфический запах. Был в доме-музее, где в 1900-х годах временно жили В.И.Ленин и Н.К.Крупская. Обстановка скромная.

29.01.1942

Из Уфы выехали не 28 января, как наметили, а на день позднее.

02.02.1942

Прибыли в Куйбышев, но небольшая стоянка не позволила побывать в городе. К тому же был порядочный мороз, болел бок и нога. Переехали Волгу: мороз и туман.

04.02.1942

Приехали в Сызрань. По-прежнему читаю и перечитываю последнее письмо от Шуры за 4 января.

Помощник Кровина, главного бухгалтера Белорусской железной дороги, Лысый Давид Яковлевич задает концерт, лежа на своей верхней полке. Он где-то когда-то выступал с сольными оперными номерами, и теперь на радости, что продвигается ближе к Белоруссии, вспомнил минувшие дни. Поет недурно.

По утрам мы с бухгалтером Зеленковым К.М. ждем первой радиосводки информбюро, но она, к сожалению, уже менее радует, чем в декабре 1941 года.

Пока мы двигались к месту назначения – Воронежу, в Ижевске у Шуры произошли события, о которых я узнал из ее писем позднее.

03.02.1942

В открытке, отправленной мне Шурой из Ижевска, наряду с жалобами на дороговизну и на то, что Борик сильно исхудал, она сообщает, что ее и сестру Веру мобилизовали на завод № 71 (прим. – Ижевский металлургический завод) рабочими до конца войны, а также и то, что 5 февраля они должны идти оформляться. Борика собирается определить в детский сад, но ходить ему туда не в чем: нет пальто, порвались штаны. У Верочки валенки были в ремонте, и она неделю не ходила в школу. Пишет, что Вася очень рад, что ее, Шуру, послали работать, но недоволен тем, что также отправили работать и его жену Веру. Заканчивает свое письмо Шура так: «С Васей жить стало невозможно, хоть бы скорей закончилась война».

В дальнейшем из ее писем я узнал, что Шура работает на заводе в цехе 27 штамповщицей деталей на станке. Борика в детский сад устроила, но идет он туда с плачем.

09.02.1942

Мы стоим на станции Саловка (перегон Пенза – Ртищев). Метель, в вагоне прохладно.

Вчера ходил в Пензе в амбулаторию, подлечили ноги, дали рецепт, по которому лекарств нет.

10-11.02.1942

Стояли в Ртищеве. Была сильная метель, расчищали пути и стрелки от снега. Ночью выехали.

12.02.1942

Приехали в Тамбов, где нас переместили в другой классный вагон, в котором мое место было не боковое, как в предыдущем.

14.02.1941

Мы снова очутились на станции Сомово. На этот раз стоянка не была долговременной, и вскоре мы двинулись к Воронежу. Я даже не успел опустить открытку Шуре в почтовый ящик.

По словам жителей, на Сомово фрицы налетают редко.

15-17.02.1942

Стоим на станции Отрожка, в шести-семи километрах от Воронежа.

15 февраля первым делом навестил Караяновых, у которых бывал после эвакуации из Гомеля и оставлял свои вещи. Приняли как родного, накормили. Рассказали, что бывают редкие налеты фрицев, но без бомбежки. От них пошел разыскивать восстановительные поезда отчима и брата Ивана. К сожалению, их в Воронеже не было. По слухам, они находятся где-то в Ельце или Узловой. Разочарование полное! А так хотелось увидеть родных… Встретил кое-кого из дистанционных ребят: ходили в баню-пропускник, перетрусили свое барахло.

Воронеж чем-то напоминал мне родной Гомель.

Утрясли вопрос со столовкой при Управлении Москва-Донбасской железной дороги. Хлеба нам дают по 500 граммов в день. На главпочтамте получил открытку от Шуры от 1 ноября 1041 года, но и ей был рад!

22.02.1942

Все еще стоим на станции Отрожка, и только к вечеру нас передвинули в Воронеж.

Довольно часто появлялись немецкие самолеты, но не бомбили. Наши вагоны стояли на Воронеж-I, иногда их передвигали на Воронеж-II, частенько приходилось рыскать по путям в поисках «своего дома». Не раз ночевал у Караяновых – спал на большом столе.

Управленцы и другие работники Белорусской железной дороги снова стали стекаться в Воронеж. Начальником административного отдела Управления был Бортников – наш сосед по гомельскому дому, выпивоха и бабник. Впрочем, днем он был неплохой парень, но неважный семьянин. Жена его, худенькая тихая женщина, обитавшая с двумя детьми где-то на станции Раевка, немало горя хлебнула, живя с ним.

14.03.1942

Издан приказ № 18, подписанный заместителем начальника Белорусской железной дороги Вижуновым, о назначении бухгалтером оперативной группы т. Мороз А.А. с 9 марта 1942 года.

Почему выбор пал на меня – я так и не понял, было немало кандидатов из числа управленцев. Помогала мне в составлении список, кажется, Липская Любовь Андреенва.

11.03.1942

Из письма жены Шуры из Ижевска:

«Вера будит меня идти на работу, так неохота вставать! Поспала всего два часа – с часу ночи работать. Очень тяжелая для меня эта неделя. Ну, сегодня последний день, а завтра – выходной. Но вот беда: нездоров наш сын Боря, температура 39, а к вечеру до 40, болит голова, руки, ноги… Завтра, думаю пойти с ним к врачу».

15.03.1942

Из очередного письма Шуры я узнал, что Борик еще не совсем здоров: днем нормально, а под вечер температура до 39. По-прежнему жалуется на дороговизну: картошка 250 рублей за пуд, мясо 100 рублей килограмм, молоко 40 рублей за литр, масло 160 рублей за килограмм. От таких цен жутко делается. Как жить! Пишет, что променяла свой шелковый платок на картошку, что обедает в столовой по карточкам. Деньги от меня из Уфы получила, и за работу с 10 по 26 февраля заплатили 152 рубля. Работает Шура по восемь часов, а ее сестра Вера по семь. Жалуется на обсчет в бухгалтерии – обещали разобраться. Шура подала заявление о приеме ее в члены союза.

Закончила свое письмо так: «Как-то у нас было собрание, и мастер, узнав, что я эвакуированная, предложил мне выступить и рассказать, как нас бомбили, и что мы видели. Когда воцарилась тишина, я все по порядку рассказала, как и что было, как нас везли… А рабочие просят – еще расскажите, очень интересно. И так твоя Шура начинает выступать с целыми докладами на собрании рабочих… Саша, пиши, какие планы у тебя насчет штанов и туфель. Может, ты сможешь это купить в магазине или на рынке. Денег в эту получку не посылай, обойдусь своими, лучше себе что купи. Саша, такая скука, так охота видеть тебя, Борик и Вера тоже скучают. Целуем все. Твоя Шура».

Да, небыстро доходят письма – сказывается влияние военной цензуры. Например, ее письмо от 27 февраля я получил только 14 марта.

15.03.1942

Пишу Шуре, что в вагоне холодно, на дворе метель, и я, спасаясь от мороза, решил работать. Докладываю, что вчера мне постирали пару белья и рубашку, а с очередной стиркой мне придется обращаться к моим воронежским знакомым. По выходным столовая закрыта, поэтому я сегодня без обеда. Пишу, что встречал Палащенко, Сашку Никитина (маленького). Наш начальник Охрицевич и бухгалтер ШЧ-9 Третьяков М.С. тоже здесь. Вообще, гомельчан в Воронеже много. Сосед Бутов, что жил над нами, очень худой, и говорит, что я тоже сильно похудел. Спрашиваю Шуру о ее работе, о детях, о бабушке и о сестре Вере с грудным ребенком (прим. – мальчик Борис – второй ребенок, первый – Эдик). Жалуюсь Шуре, что письмами она меня не балует. Сообщил, что на базаре не бываю и связи с отчимом и Иваном не имею; о налетах немцев без бомбежек.

21.03.1942

Выдержки из письма жены Шуры из Ижевска:

«…Сегодня получила письмо от восьмого марта, очень ему обрадовалась, потому что долго не было писем. Получила, прочитала, и мне как-то не совсем оно понравилось, как-то холодом веет от него… Написано очень мало, ты только и пишешь о своих знакомых Воронежских, уж больно они по душе пришлись тебе. Боюсь, что у них совсем останешься и про нас забудешь. Вот, уже за неделю ты не нашел времени написать семье письмо. А к своим знакомым ходить каждый день ты время находишь. Ты, Саша, смотри, особенно не увлекайся своими знакомыми и старайся ночевать не у них, а в своем вагоне…».

После этой трогательной нотации она описывает свое житье-бытье, работу, пишет о нормах продуктов по карточкам, об обедах в столовой с вырезкой талонов. Обижается, что редко пишу. Снова советует купить себе на рынке ботинки и брюки, а очередную отправку денег не делать. Пишет, что за починку валенок расплатилась хлебом и на хлеб же выменяла мыло. Мороз в Ижевске до 41 градуса, и Вера несколько дней не посещает школу. Переболела сама и Борис тоже, но уже как четыре дня он ходит в садик. Очень исхудал – не узнаешь, капризничает, часто плачет. Дочь Вера со всеми ругается, на тетю и бабушку кричит, не слушается. Прямо беда, не знает, что с ней делать.

«Тебе, Саша, лучше: поработал, поел и никто у тебя не просит есть. Нехорошая мне выпала доля – надо думать, чем накормить, во что одеть, да и самой не в чем ходить на работу… Целую крепко, твоя жена Шура.».

28.03.1942

В следующем письме Шура отвечает на мое письмо от 13 марта: на мой вопрос о взаимоотношениях она пишет, что с мамой и сестрой Верой у нее все хорошо, а с Васей она видится редко. Если и видится, то не разговаривает…

«…Мне так хочется уехать, пожить по-человечески… Борик все спрашивает: «Где наш папа? Хоть бы он скорей приехал, наш папа». В детский сад не всегда хочет идти, а лишь после уговоров. Вера учится хорошо, но очень балуется и не слушается. Сейчас у них каникулы на неделю…».

На работе, после выходного, у Шуры две смены по двенадцать часов. Норму она выполняет на 150 процентов. За первую половину марта заработала 170 рублей – это аванс. Снова просит не посылать ей деньги, а купить себе кое-что из одежды и еды. К работе Шура уже привыкла, хотя при поступлении боялась, что никогда не выполнит нормы, а теперь перевыполняет.

«…Нашей работнице оторвало два пальца. После того другой случай – оторвало один палец…».

03.04.1942

Письмо жены Шуры из Ижевска:

«Не балуешь ты меня письмами. Вот беда – не имею на чем писать тебе, нет бумаги. Саша, ты в письме посылай по конверту с твоим адресом. Я получила письмо от Станюнасихи, но нет времени ей ответить. Как вышло с ботинками и брюками? Борику в садике дают утром чай с хлебом, в обед суп, иногда на второе кашу или пирожок, но чаще один суп – плата 45 рублей в месяц, и на хлеб нужно отдавать талонов на 2,6 кг. Питание постное. На рынке крестьяне все продают на обмен, денег не хотят – им нужен товар. Работаю пока хорошо. На пятиминутке мастер читает, кто сколько сделал, и говорит: вот, Мороз, недавно работает, а уже перегоняет старых работников. Выполняю 150 % нормы. Недавно было собрание, на котором меня единогласно приняли в члены союза. Рассказывала свою биографию, где родилась, где жила, отвечала на вопросы…» (в членском билете № 086378 в графе «вступление в союз» записано 10 апреля 1942 года).

Далее Шура подробно описывает, что она сделала за этот день. Пишет она мне каждый выходной. Спрашивает, когда мы сможем поехать на Родину и зажить хорошей жизнью, как раньше.

«…Скучаю, какие у тебя планы, может весной приедешь к нам? Вера учится хорошо, но нет тетрадей; балуется, не слушается. Напиши ей хорошую проборку. Бабушка и Вера ее ругают, а мне от этого беда. Саша, сегодня мне повезло: выменяла себе на таз один пуд картошки. За деньги картошка стоит 300 рублей. Без тазика буду жить, а без картошки как прожить? Пиши чаще, а не только по выходным…».

06.04.1942

В своем письме к Шуре я сообщил, что меня радует ее вступление в члены союза, ее выступления на собраниях, но печалит то, что ей приходиться работать и растить детей при дороговизне всего. Сообщаю, что воронежские цены практически такие же, как в Ижевске. Отвечаю, что посылок в Воронеже не принимают. Пишу, что на получаемые мной деньги одежды не купишь, поэтому я посылаю ей все, что возможно – вчера послал 160 рублей за вторую половину марта. Это, конечно, ерунда, но пусть детям хоть полфунта масла купит.

«…Меняй, Шура, из барахла все, что у тебя есть. Разобьем Гитлера – начнем жить сначала. Вчера пятого апреля была Пасха, был воскресник, чистили дороги от снега. Сегодня встал в пять утра и начал писать это письмо. В девять часов вечера ложусь спать. Света в вагоне нет. Заявление насчет ботинок и штанов подал давно – штаны починили, хожу в галошах (один протекает). Недавно в отделе кадров узнал адрес брата Шурки: Чкаловская область, Краснохолминский район, почтовый ящик 013–416, курсанту Гаврилову Александру Владимировичу. Получил письмо от отчима, привет вам от него. Пишет, что болеет с желудком. С братом Иваном связи он не имеет, наверно, Иван держится «своей линии» и не пишет батьке. Отчим рад моему письму – я послал ему адрес Шурки…».

Также условным способом я сообщаю Шуре о налетах фашистов на Воронеж.

«…Пиши о своей жизни, о детях, маме, обо всех, о своей работе – твои письма подбадривают меня. Хоть бы поскорее мы смогли опять собраться вместе! Мама бы наварила бражки и пустилась в пляс, как раньше… Как здоровье у Бориса, у него не малярия ли? Твои письма идут ко мне дней 12–15…».

12.04.1942

Письмо из Воронежа жене Шуре:

«Сегодня выходной, к восьми часам нужно идти на воскресник. День хороший, снега почти нет. Вчера долго мылся в бане, что аж дурно стало и банщик дал понюхать нашатырного спирта. В следующий раз придется быть осторожней. Белье не менял, не было чистого. Жду, когда потеплеет, и можно будет постирать и высушить на речке. Летом со стиркой белья проще, нежели зимой. Твое письмо от 15 марта получил 4 апреля. Ты пишешь письма размером больше двух листов и потому их тормозят. Придерживайся почтовых правил. В письме ко мне отчим пишет, что много работает по восстановлению путей, вспоминает маму и Аньку. Далее сообщаю адрес брата Шуры (еще раз). Получил я наконец-то летний костюм за 90 рублей синего цвета, ботинки простые типа «гоп-ца-ца» за 40 рублей и форменную фуражку за 17 рублей. Так что теперь щеголяю во всем новом. Одежда обошлась мне в 157 рублей. Все зимнее думаю присыпать нафталином и положить в мешок. В получении одежды помог, спасибо, Бортников и наш главбух Кровин Н.И. Деньги заплатил сразу (я их сэкономил за прошлые месяцы) и на очередной отправке денег этот расход не отразится. На обеды иногда я тратил один рубль в день, а по «смете» можно было расходовать три. Обед, правда, слабенький: суп за 25 копеек, каша за 40 или 60 копеек плюс хлеб 500 граммов в день – вот и вся моя еда…».

Так вот, после воскресника пошли в столовую – простоял в очереди около трех часов; вырезали восемь штук талонов (из 80 на весь месяц) и дали суп и кашу. Такую «роскошь» я себе позволил, потому что поработал ломом на воскреснике и проголодался здорово. На трамвае добрался до почты, получил письмо от Шуры от 21 марта, в котором она отчитала меня за посещение моих знакомых.

«…Я хотел дописать письмо тебе на почте, но тут руки мерзнут, поэтому пришлось идти к своим знакомым (они живут недалеко), чтобы закончить писать. У них я бываю редко и не знаю, почему ты решила, что часто. Иногда они угощают меня затиркой. Как правило, пишу тебе по выходным. В будни на работе нельзя, а в вагоне темно. Ты, Шура, упрекаешь, что я охладел к вам, но откуда ты это взяла? Я все время думаю о вас и с нетерпением жду того времени, когда мы опять сможем жить вместе. Да, я тебе не завидую. Если я забочусь только о себе, то тебе, бедняжке, нужно заботиться о детях. Крепись, Шура! Я бы с удовольствием помог, но ничем, кроме зарплаты, не могу…».

Далее я пишу жене о воронежских ценах: «…молоко 40 рублей литр, картошка 480 рублей пуд, редька 15 рублей штука, мясо 75 рублей килограмм, масло постное 180 рублей за литр, сливочного почти нет, но оно 500 рублей килограмм, лук 40 рублей килограмм, капуста 50 рублей килограмм…».

«…Спрашиваешь, что за отсрочку мне дали? Отсрочку от призыва в Красную Армию, что ж тут не понять. Скажи Вере, чтобы не баловалась. Очень возможно, что скоро куда-то выедем, но пока неизвестно».

16.04.1942

Открытка от жены Шуры из Ижевска:

«Саша, ты меня извини, что не написала тебе в выходной, не было времени. Стирала белье, потом угорела, чуть жива осталась. После двенадцатичасовой работы придешь домой – завалишься скорей спать. Я очень устаю. Не везет мне – Борик нездоров, заболел ветрянкой. Говорят, дней двенадцать нельзя ходить в садик. Деньги за II/II – 250 рублей, за I/III – 150 рублей, и за II/III – 160 рублей получила…».

Опять предлагает мне оставить себе одну получку. За март она получила 208 рублей.

«Саша, вчера я отдала за квартиру Уваровой 60 рублей, по 30 рублей за месяц: март и апрель. Они договорились, что раз ты работаешь, то мы можем платить. Живем – хвалиться нечем, трудно с продуктами. Снег у нас растаял, очень много воды. Завтра напишу тебе письмо. Приезжал Иван и, что привозил, у нас не было ни разу…». Это Шура, наконец, вспомнила наш уговор насчет налетов и бомбежек.

17.04.1942

Обещание Шура выполнила и написала мне письмо. Сообщила, что мое письмо от 6 апреля пришло, и снова повторила, что любит получать от меня письма (хоть каждый день).

«…Ходила на базар за продуктами. Вот уже больше месяца ходим туда с Верой и не можем купить детям фунт масла – его нет. Живем совсем без жиров. На базаре ничего, кроме молока, за деньги купить нельзя. Я совсем отдельно живу и столуюсь, поэтому что куплю, то и едим. Мама иногда купит нам молока, но за наши деньги. У нас была подписка на военный заем – я подписалась на 400 рублей, а Вера в школе на 25 рублей – деньги я отдала сразу…».

Далее Шура задает старые вопросы о брюках и ботинках, о том, что пишут отчим и Шурик, а также о том, что условный Иван у них не бывает.

«…Толик нам пишет, но очень коротко. Его адрес: г. Вологда, п/я 117 литер 16, Тимошенко. Сегодня выходной, только собралась тебе написать. Заболел Верин маленький Борик, всю ночь кричал и не давал спать. Не спавши – тяжело, поэтому я днем немного поспала. Мастер все хвалит за хорошую работу. По приказу Наркома обороны тем, кто выполняет норму (перевыполняет), положен добавочный обед. Вчера я получила талон на такой обед: дали котлету и кашу без отрыва талонов с основной карточки. Все это унесла домой Борику покушать. А у вас есть такие обеды? Вчера нормы не сделала на 100 % – не было работы, а потом станок сломался, и я не работала, но это мастер должен учесть. Вообще же у нас на обед бывают одни супы. Борика из-за болезни ветрянкой еще три дня нельзя пускать в садик. Два дня у него была температура, сейчас же хорошо себя чувствует. Вера в мае заканчивает учиться. Вера-старшая пошла к директору, хочет уволиться с завода. Куда ты ездил и сколько получил командировочных? Мне одну получку не высылай, купи себе что-нибудь поесть. Пиши, как живешь, работаешь, на сколько подписался на заем. Целуем все тебя крепко, твоя жена Шура».

И в эти апрельские дни 42 года, когда Шура и я в письмах делились своими новостями, радостями и невзгодами, мой брат Шура 17 апреля строчил мне письмо из Красного холма Чкаловской области. Это была первая весточка от него после эвакуации из Щорса:

«Здравствуй, дорогой братик Сашенька!!!

С какой радостью я получил письмо от тебя, весточку, которая связала меня с моими родными. Ведь, дорогой Сашенька, вот уже девять месяцев как я блуждаю по белому свету одиноким. 23 августа, когда немец был в Зябровке, и были слухи, что останемся в кольце, я задался вопросом: «Что мне делать?». Поверь, милый Сашка, когда ждал отца с фронта вместе с восстановительным поездом, чуть не сошел с ума. 22 числа выходили от нас эвакуационные эшелоны. Мы (я, мама и Аня) три раза пробовали грузиться, но, задавшись вопросом: «Куда без отца, без денег?», всегда срывались наши попытки. И мы не погрузились 22 числа. Я добивался узнать об отце, но, увы, все напрасно. Все начальники разбежались. Я обратился в военкомат – его не было. Пришло 23-е число. Людей в Сновске почти не было, кроме военных в нашем погребе. Настигала большая бомбежка, одна бомба упала в двадцати метрах от погреба, две – в саду. Под вечер один комсомолец повстречался со мной. Мы знали, что всю молодежь он (Гитлер) высылает себе в тыл на работы. Я обратился к матери за советом, что мне делать? Аня сказала, что точно будет ждать восстановительный поезд, т. е. отца. И с отцом, и с организацией можно эвакуироваться, т. к. снабжали и питанием, и хлебом. Так и постановили, что выход из положения – дождаться отца. 23-го в 18:00 я, простившись с матерью (очень и очень было жалко), пешком вышел из города вместе с Ушковым. Я, дорогой Сашка, так решил: 19 июля я был призван на действительную военную службу, и комиссар сказал, что надо эвакуироваться и в первом военкомате встать на учет. Значит, если вернется отец, он заберет мать и Аню с детьми, а я, призывник, решил идти из вражеского кольца. Почему отец проехал и не взял мать – не знаю, очевидно, они ждали, ждали и перешли в село. Возможно, отец проехал, об этом не зная. Какова судьба моей матери и сестры с племянниками… Пешком дошел до Макошино, обогнал эшелон, нечаянно встретился с соседями Анискиными, с которыми и поехал в далекий путь. Сашенька, так трудно было ехать. Я вышел в шинельке и брезентовых туфлях. Мама дала мне 70 рублей (я не хотел брать). Так мучался целый месяц. 23 сентября, пройдя 120 километров пешком от железной дороги, вошел в колхоз Чкаловской области и работал рядовым колхозником, получая в день один килограмм печеного хлеба. Жил вместе с Анискиными, но потом колхозница пригласила меня жить к ним, но быть работником, т. к. мужа забрали в армию. В колхозе все очень скупые, а моя хозяйка тем более. Приходилось очень трудно…».

Конец письма не сохранился.

19.04.1942

Я купил географический атлас и книжку. Река Воронеж разлилась, как Волга…

Письмо из Воронежа жене Шуре в Ижевск:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Вчера получил письмо от 27 марта. Сегодня выходной. Побрившись и попив чаю без сахара, отправился рыскать по городу в поисках обеда. В городе много воды, тепло – весна. Постояв в очереди два часа, получил по карточке один килограмм хлеба на два дня, а затем, после долгого стояния, пообедал: четыре порции лапши по одному рублю. Порция – в самый раз Борику…».

Благодарю в письме Веру-большую за ее записку. Пишет, что похудели все, как селедки. Я тоже худющий. Когда не поешь, то ходишь злой, как пес.

Еще раз пишу в письме о получении обмундирования, о посланных Шуре деньгах, о подписке на заем на оклад. Отсрочка у меня до 1 мая 1942 года.

«…У нас уже двоих послали в восстановительный поезд, а пять человек взяли в Красную армию: один старик старше меня, другой – младше на год. Так что и твой муж скоро будет красноармейцем. Смотрите, Шура и Вера, будьте осторожны с пальцами на станках. Пишите мне про бабушку, как она, шевелится? А лучше пусть сама напишет, а то совсем разучится писать. Не думаете ли садить картошку, дает ли завод землю и семена? Как Борис, Вера? Как бы хотел увидеться!».

22.04.1942