Сон жизни как жизнь сна

И все-таки тепло наших рук согревает именно его – драгоценный камень. Коварная природа смеется над нами. Человеку нужен блеск, чтобы обладать властью. Простота вынуждена отступить и уйти в тень.

Не потому ли высокие неприступные горы – бессмысленный вызов альпинистам-самоубийцам – мстят тем, кто стремится нарушить их покой, покорить и помешать неспешным думам о вечности? И тогда безжалостные и неотвратимые снежные лавины ставят глупцов на место. На наше настоящее место – песчинки в бескрайних просторах вселенной.

Но это… с точки зрения камня.

А человек? А человек все равно будет любить то, что нравится его глазам – яркое, блестящее, броское. Булыжнику остается только ждать… своего часа. Он это умеет. Ему незачем торопиться…

ПОСЛЕСОНИЕ

Так и сон. Он не торопится. Кому надо, тот услышит, кто захочет, тот поймет. Из какого небытия он создает бытие и делает булыжник алмазом, чтобы человек из него сотворил бриллиант, я не знаю. Но дары его бесценны. И для меня все они – бриллианты, хотя лично мои любимые камни совсем другие – агат, гранат, флюорит. Но бриллиант, как мера весов. Где есть эталонные метр, килограмм, час, должен быть и эквивалент красоты. Чтобы никого не обижать, выбрали бриллиант.

Ему все равно, а нам – приятно.

СОН. СТАНОВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

Сон начинается с того, что Офицер замечает на автобусной остановке необычную семью. Мать – хрупкая изящная женщина, с телом, как песочные часы из-за нереально тонкой талии. Волосы блестящие, черные, словно вороное крыло, и глаза цвета молодой зелени. Поражает ее неестественная походка. Кажется, что она не идет по тротуару, а будто бы парит над землей.

Ее сыновья – близнецы лет 14-15-ти в сине-зеленых велосипедных штанах и синих кроссовках. У обоих волосы цвета лимона, а тела апельсинового оттенка – то ли загар, то ли цвет кожи. Их обнаженные торсы совершенны, как у греческих статуй. Один брат – с глазами бирюзового оттенка, у другого – голубые

Офицер любуется странным семейством. Он словно проснулся от долгого сна. За его плечами – горячие точки, потери друзей, смрад войны. Мирная жизнь пугала. После нечеловеческого напряжения армейских будней он никак не может приспособиться к мирной жизни. Тоска гонит от одной женщины к другой в поиске идеала. Троица заинтересовала настолько, что по военной привычке проверять все непривычное, он начал следить за ними.

Выяснилось, что мальчишек в чем-то подозревают, но пока без доказательств. Офицер снимает их на видео и показывает запись экспертам. Что не так, никто не может понять? Аналитики в один голос утверждают, что для исследования представлено не реальное видео, а съемки фантастического фильма. У людей в этом фильме зафиксирована странная походка с иным центром тяжести. Кроме того, эксперты не смогли обнаружить мышечных усилий. Вывод специалистов обескураживает даже их самих.

На видео запечатлено движение анимационных персонажей. Мать и ее сыновья не ходят – имитируют ходьбу. Знакомые военные предлагают офицеру переквалифицироваться в кинематографиста, и отправить фильм на какой-нибудь кинофестиваль.

Офицер смущен, изумлен и почти напуган. Он не стал доказывать, что снимал реальных людей. Веры в бескорыстную иронию экспертов у него нет. Значит, пока информация не дошла до секретных служб, надо найти необычную семью. Ей, действительно, грозит опасность. И, может быть, он уже опоздал. Теперь мужчина целенаправленно бродит по улицам, обходит дворы, сидит на остановках в поисках необычной троицы. Незаметно для себя самого он перестал интересоваться вообще чем-то, что не связано с этими поисками. Все его мысли только о них.

А тем временем, одновременно с действительностью, он невольно научился переключаться в другую реальность. Его сны кардинально изменились. В них властно поселилась Женщина – мать странных близнецов. Это сумасшествие, но она кажется ему абсолютным совершенством – не явная, призрачная, недоступная. Ее глаза, словно две глубокие тайны, притягивают к себе.

Теперь Офицер ждет ночи, потому что сон обещает ему восхитительные часы. Он стал для него спасением от дневной тоски. Мужчина тщательно готовится к каждой ночи – принимает душ, бреется, гладит сорочку.

Днем он молит судьбу, что бы пришла ночь вместе с женщиной и ее фантастической походкой. Он погружается в сон, как в ласковое море, обещающее счастье и негу. Избранница услышала его. И пришла – гордая, прекрасная, ни на кого не похожая.

Их беседы бесконечные и особенные. Так с ним еще никто не говорил – о дальних странах, научных парадоксах, о чувствах, которые испытывают животные. Она рассказывала о звездах, солнечном ветре, страхе в черноте вакуума и музыке лунной тоски. Они плавали в океане с дельфинами, помогали чете ласточек спасти первенца, вывалившегося из гнезда, поднимались в горы по извилистой тропинке за круторогим быстрым козлом.

Во время этих бесед с ним происходит невероятное. Совершенно неожиданно для себя он обнаружил знания в таких областях, о которых не только не думал – даже не знал. Изредка она позволяла ему прикоснуться к себе. И тогда он едва сдерживается, чтобы не обнять тонкое манящее тело. Оно странно прозрачно. Свет проходит сквозь него. А кожа кажется фарфоровой льдинкой на ощупь.

Едва закрыв глаза, погружается восхитительную грезу, в которой его ждет невероятная экзотическая природа и ОНА – совершенная женщина из мечты. Офицер даже не заметил, как постепенно через сновидения приблизился к любви – чувству давно уже забытому. После таких снов он целый день сам не свой. Пальцы помнят ощущения холодноватой кожи, как реальность. От воспоминаний сердце замирает в сладкой щемящей муке.

Утром его пробуждение мучительно, ибо день приносит страдания почти физические. Встречи, суета, быт – все теперь стало для него бессмысленным. Он словно бы пролистывает сон на убыстренной "перемотке".

Ему – вечному солдату, давно живущему без иллюзий и надежд, – прожитая жизнь стала казаться такой далекой и нереальной, словно бы ее и не было. Однажды, по пьянке, с коллегами, такими же выброшенными из жизни офицерами, он проговорился – коряво и надрывно – о своих снах, женщине и ее сыновьях. Мужики, как ни странно, не удивились, и наутро прислали ему частного детектива.

Тот вскоре разузнал, какие у близнецов проблемы. Их, действительно, подозревают. Но не в том, что они совершили нечто плохое. Наоборот. Они стали свидетелями какого-то темного дела. И их разыскивают, чтобы снять нужные показания. Но детектив до конца не уверен в своих сведениях и подозревает самое худшее.

Их надо спасать, хотя Офицер теряется в догадках об истинной природе опасности. На помощь детектива рассчитывать больше не приходится. Он отказывается заниматься этим делом. У него семья, и вообще в сомнительные ситуации он предпочитает не вмешиваться. Если невтерпеж, пусть сам найдет мать и серьезно поговорит с ней о детях.

Офицеру повезло, на следующий день он встретил Мать на остановке. Смущаясь, попросил встретиться с сыновьями. Наяву разговор оказался странным и невнятным. Он ничего не прояснил. Но Мать предложила продолжить и указала на новостройки на окраине района.

Он быстрым шагом решительно направился к серым 30-этажным сотам с пустыми проемами без стекол. Он даже не спросил, где же там близнецы? В одном из домов на последнем этаже горит свет, вероятно, мальчишки там. Офицер просит мать остаться внизу. Она улыбается в ответ, и он поднимается на единственном работающем лифте. Только все складывается совсем не так, как ожидал. Мать оказалась рядом с близнецами раньше, чем он приехал на лифе. Как же так?

Неужели Мать смогла подняться 30-й этаж быстрее его по лестнице? Он не поленился и спустился на один полет, преодолев площадку, залитую ярко-синей краской. Пришлось, облокотившись на стену, оттирать ботинки какой-то ветошью. И в этот момент его словно бы пронзила молния.

Женщина сидела в комнате на стуле, закинув ногу на ногу, но подошвы ее белых туфель были совершено чисты! Этого не может быть!? Или он сходит ума? Лифт только один. Не по воздуху же она добралась до верхнего этажа?

У него засосало под ложечкой, и по спине заструился холодный пот. Так вот оно – то, что не давало покоя! Мгновенно все сошлось, как пазл: походка, движение, колыхание одежды, неподвижные руки при ходьбе…

Они не ходят – летают!

НЕВОЗМОЖНО!!!

Он рванул к балкону.

Мать и близнецы стоят в проеме. На полу у табуретки – небольшой серебристый чемодан. Никаких мыслей, только страшно заныло сердце…

– Не улетай! – Не крикнул – выдохнул он. – Я просто умру без тебя, – и без сил упал на колени.

– Он все понял! – Близнецы испуганно отступили к стене.

Только теперь Офицер заметил обтягивающие, словно вторая кожа, серебристые – в тон чемодану – спортивные костюмы. Женщина подошла и опустилась рядом.

– Не могу. Если понял ты – поймут и другие.

– Тогда возьми меня с собой. Не хочу я больше ползать по этой проклятой земле. Не хочу жить во всеобщей ненависти.

– Это твоя земля. – Ее черные зрачки расширились и вытеснили зеленую радужку. – Твоя родина.

– Эта земля давно уже не моя. Мою родину просрали и продали. – Он едва сдержался от крика.

– Но ты ее защищал, – прохладная рука коснулась его ладони.

Он вздрогнул от резкой молниеносной боли, которая полоснула по груди, – воздух закончился в легких. Чтобы вдохнуть, ему не хватает ни воли, ни сил. Она сразу поняла, что творится в его душе и одними губами повторила:

– Ты ее защищал.

– Я убивал людей. – Это страшное признание, от которого он бежал с тех пор, как вернулся оттуда, где жизнь ничего не стоила, а смерти иногда ждали, как манны небесной, вернула ему способность дышать. – Я убивал людей и думал, что защищаю родину. Только родине все равно. Ей давно безразличны и те, кто убивает, и те, кого убивают. Мои ноги устали ходить по этой земле, закатанной в заплеванный асфальт.

– Хочешь, – она крепко сжала его ледяные руки своими фарфоровыми ладошками, – я научу тебя летать?

– Летать? – Не понял он. – Меня? Летать?

– Тебя. – Она заставила его встать. – И ты…

Он внезапно ощутил себя мальчишкой, который впервые увидел в небе самолет и страстно, до сведения скул, захотел оказаться на месте пилота. Но видение было мгновенным, и он ясно осознал, что в жизни нет места детским грезам.

– Нет… Я мечтал летать всю жизнь. Летать, как желание. Не телом – мыслью, что подхватывает тело. Но на земле это невозможно.

– Почему же? – Она даже не улыбнулась, и ее глаза снова стали зелеными. – Эта способность заложена в человеческой природе. Просто вы забыли об этом умении.

– Ты хотя бы понимаешь, – он не на шутку испугался, – что начнется, если люди об этом вспомнят? Даже не все, а хотя бы некоторые.

– Другая жизнь. – Она пристально смотрела в его глаза. – Другая жизнь.

– Родная… – Он прижал ее к себе, даже не заметив, что она поддалась легко, без сопротивления. – Другая жизнь на ЭТОЙ земле всегда приходит через КРОВЬ, ВОЙНУ или РЕВОЛЮЦИЮ.

– А ты этому помешаешь.

Теперь она сама прижалась к нему всем телом. Но он отстранился и со страхом посмотрел в глаза. Она не отвела взгляда. Ее лицо было серьезно и печально – ни иронии, ни сарказма, ни жалости, и ни снисходительности. Она спокойно ждала его реакции.

– Я… я… я… Я – не герой, – выдохнул он со стыдом.

– Ты – герой. – Она снова обхватила его руки своими ладонями. Теперь они были такими горячими, что он даже вздрогнул. – Ты – герой!

Ни сомнений, ни даже возможности опровергнуть не было в той убежденности, с которой она произнесла это утверждение. Перед его глазами – как на старой кинопленке пролетела вся его жизнь. А он словно с лупой останавливал особенно интересные и запомнившиеся кадры-события.

– Покажи…

Он мучительно искал слова, чтобы сформулировать то ли вопрос, то ли просьбу. Но она не стала дожидаться окончания этого процесса, а легко поднялась над полом и облетела, словно примерзшую к цементу фигуру.

– Господи! Мне это снится?

Офицер даже не понимал ни того, что видит, ни того, что чувствует. Оцепенение – сладостное и безответственное овладело сознанием и телом. Было все равно, что сейчас произойдет? Мужчина был готов ко всему, и на все. С этой женщиной он согласен на любые и подвиги, и преступления.

– Извини…

Горячее дыхание обдало его ухо. Она резко нажала на точку у основания черепа. Он даже зажмурил глаза, как от вспышки газовой сварки, и почувствовал, что тело насквозь пробила резкая кинжальная боль. Он сдержался и не закричал, хотя мука была такая же, которую однажды ему пришлось пережить в плену на своей последней войне.

– Попробуй! – Она провела своей рукой по его лицу. – Открой глаза и попробуй!

Он неловко оттолкнулся от пола и мгновенно взлетел, ощутимо ударившись макушкой о потолок. Она сидела на полу, поджав под себя ноги, и горько плакала:

– Теперь ты возненавидишь меня…

– Родная, – он резко опустился перед ней. – Что теперь будет с тобой и детьми? – Он вытирал ее слезы и жадно целовал губы.

– Тебе придется, – она нежно провела губами по его лицу и печально, но твердо сказала, – тебе придется изменить жизнь на своей земле.

– Но я не Христос! – Отчаянно закричал он в пустое окно комнаты, где только что была самая желанная женщина его жизни и ее сыновья.

Ночь смотрела на него своими бесстрастными звездами, то ли обещая что-то, то ли заклиная, то ли отпевая…

ПОСЛЕСОНИЕ

Блин. Какое тут может быть послесоние? Зачем? Все предельно ясно. Замечательный хорошо сконструированный сюжет. Его надо просто разрабатывать.

СОН. МАНЬЕРКА

Проснулась от необычности сюжетного напряжения. Сон был интересен не только своим событийным рядом, но и еще и абсолютно реальными ощущениями – вкусовыми, тактильными и обонятельными.

Пасмурный осенний день. Собираюсь в гости в подруге. Немного нервничаю. Согласно графику, автобус редко отправляется с пустыря, на котором я его жду. Раздражение готово вырваться наружу, потому что расписание изменено. И следующий рейс только через два часа. Гулять здесь негде, значит, придется возвратиться домой. Это всего пять кварталов. Хватит, чтобы развеять злость. Но она только усилилась, когда я заметила, что на мне полосатый больничный халат и домашние тапочки на босу ногу. В тот же миг, погода изменилась. Хмурое небо потемнело еще больше, и над землей закружился песок пополам с ржавой глиной. Моя экзотичная одежда не спасает от холода. Резкий ветер выветрил остатки тепла. Неподалеку печально раскачивается под ветром всеми забытое нелепое пугало – охраняет никому не нужный пустырь.

Я позаимствовала короткое серое пальтишко. Рваные полы не прикрывали длинный халат. Но теперь это было неважно, потому что стало теплее. Нащупала в кармане пальто несколько монет – большие серебряные пятирублевки. Надо выйти на дорогу. Там можно поймать такси. Ко мне присоединились еще две женщины. Они не удивились странному одеянию, только уточнили направление. Оказалось, что всем в одну сторону. Показалась темная "газель" маршрутки.

Водитель подождал, пока мы устроились, и резко тронулся. Машина повернула направо к дальнему рынку. Удивительно, но женщины не обратили на это внимание. Сначала я напряженно всматривалась в окно, чтобы не пропустить свой дом, но потом успокоилась. В теплом салоне было так удобно, что я решила прокатиться до конца и выйти на обратном пути. Промелькнула мысль о том, что на конечной остановке водитель всех высадит, и за возвращение придется отдать двойную плату. А денег у меня только в одну сторону.

– Остановите здесь, пожалуйста, – прошу водителя и выхожу из машины.

Место совершенно незнакомое, хотя должно было находиться недалеко от дома. Оглянулась, чтобы понять, куда теперь идти? Машина скрылась из вида, и только тогда я поняла, что не заплатила за проезд: "Ну и ладно. Наверное, водитель подумал, что мы все вместе". – Топчусь неловко на месте. – "В любом случае от моих 15 рублей никто бы не разбогател", – нервно обрываю себя, потому что ситуация складывается критическая. Какие там 15 рублей! Вообще непонятно, где нахожусь? Все незнакомое. В первое мгновенье чуть не закричала от ужаса, но потом взяла себя в руки. Когда-то мне советовали, чтобы не паниковать, внимательно поворачиваться вокруг своей оси. Это оказалось действенным.

В маршрутке хорошо представляла себе направление. Теперь же было совершенно неясно, в какой стороне находится дом? Стали различимы кое-какие подробности унылого пейзажа. За невысоким сохранившимся забором выглядывали кирпичные строения. За оградой виднеется странный поселок – покосившиеся сараи, полуразрушенные здания. В центре – огромная, просто гигантская церковь. Неужели рядом с моим домом находится такое чудо, и никто про него не знал?

Храм и впрямь грандиозный – ничуть не меньше Богоявленского. Величавые купола стремились достать до небес. Они были лишены позолоты и крестов, но не выглядели жалко. Царственно смотрелись даже облупившиеся колонны по углам. В пустых глазницах окон притаилась какая-то неведомая таинственная жизнь.

С другой стороны церкви оказался просторный двор с хозяйственными постройками и грязными тощими курами. Застываю в немом изумлении. Дома поразили своей несоразмерностью местности. Они были такие же величественные, как и храм, и такие же запущенные: лепнина, колонны, барельефы и скульптуры – то ли гипс, то ли настоящий мрамор в этой забытой Богом глуши. Нелепый контраст роскоши и убогости места так бросается в глаза, что мне стоит больших трудов сдержаться от смеха при виде этого ренессанса в навозе.

Наверное, там могут помочь? Поднимаюсь на широкое крыльцо. Впереди люди. Быстро сбегаю по ступенькам. Ко мне подошла улыбчивая девочка лет десяти.

– Это сталинские дома? – Не придумав ничего лучше, спрашиваю, волнуясь, и киваю в сторону ниш с фигурами то ли атлантов, то ли тевтонских рыцарей.

– Ага, сталинские, – серьезно ответила девочка.

Замечаю большую дырку на месте выпавшего молочного зуба.

– А как называется это место?

– Маньерка.

– Маньерка? – Я никогда не слышала о таком местечке.

– Да, Маньерка, – так же серьезно подтвердила девочка, ничуть не удивившись тому, что взрослая тетенька переспросила ее. – Пойдемте к нам. Вы из города?

Киваю. Девочка выжидательно смотрит на меня. Но я ничего больше не говорю. Тогда девочка развернулась, как бы приглашая следовать за собой. Мы медленно пошли от церкви к правому дому.

Около подъезда отстаю, хочется посмотреть на соседнее строение. Миную высокую арку и оказываюсь в квадратном каменном мешке. Стало неуютно не только от запаха застарелой сырости и куч мусора, но от чьего-то недоброго присутствия. Осматриваюсь. Натыкаюсь на выпученные базедовы глаза обнаженного атланта из ниши. Он ничего не поддерживает (может, это и не атлант вовсе?), а пытается изящно прикрыть свое мужское достоинство. Видимо, не зря. Ладони в этом месте ему немилосердно отбили. Вместе, кстати, с достоинством.

– Эх ты, горемыка голый, – жалею застывшее тело, и подхожу к каменному полустертому свитку рядом со скульптурой. Но читать на нем нечего. Время и люди постарались не оставить никаких сведений потомкам. Осыпающиеся буквы мог бы сложить в слова лишь тот, кто сам их и вырезал. Больше ничего примечательного нет. Пришлось возвратиться назад. Девочка уже убежала. Я осталась совершенно одна. Стало холодно и страшно.

– Идемте скорее, дождь начинается, – позвал сгорбленный седой старичок. Он вырос словно бы из-под земли, чем изрядно напугал меня.

Действительно, в просвете между высокими зданиями были ясно видны косые струи. Странным образом они не доходят до меня, хотя я стою всего в нескольких шагах. Пока размышляла, удобно или нет навязываться незнакомым людям, холодные капли проникли под воротник пальто. Спрятаться от дождя, который все-таки настиг, негде.

Небо совершенно скрылось за пеленой воды. Дождь полностью овладел пространством. Вздрагиваю от раскатистого грома и ослепительных стрел молнии. С волнением наблюдаю, как увеличиваются темные потеки на стенах, но все никак не могу решиться открыть дверь. Кажется, что там – в незнакомом доме – еще опаснее, чем снаружи. Но немилосердный дождь все-таки загнал в подъезд.

Как? Почему? Чья чужая воля привела меня в это странное пугающее место? Стоя в чужом грязном парадном, плачу от обиды и бессилия. Ведь мне ничего не нужно. Просто хочу попасть домой. К себе домой. В свою уютную и теплую квартиру с мягкими паласами и облупившейся плиткой в ванной комнате, которую я ловко замаскировала разноцветными целлулоидными вставками. Что такое я сделала, в чем провинилась, перед кем? Кто загнал меня, как трусливого зайца, в это странное место? Кому это понадобилось? Чего от меня хотят добиться?" А, если бы я заплатила за проезд?" – Мелькнула шальная мысль, но я ее тотчас отогнала. Уже поняла, что это ничего бы не изменило. И на конечной остановке все равно ждала бы Маньерка.

И вдруг что-то изменилось, словно бы воздух поменял состав.

Я перестала бояться. Протест мгновенно поменял все внутри. Холодная злость овладела сознанием. Широко распахнула дверь. Дождь кончился, как его и не бывало. Ни луж, ни капель. "Испугался, сволочь!" – Прошептала яростно и зашагала прочь, не оглядываясь на поселок. Остатки страха еще нашептывали что-то про непролазную грязь впереди, но я уже владела собой и не собиралась уступать недавней панике. Теперь бы только узнать, какое направление ведет к Москве?

Где-то впереди гудела дорога, и я стала ориентировать на ее звук. Под ногами проседала красная глина, перемешанная с грязью и песком. В тапочках неудобно, все-таки они не приспособлены для осенних прогулок. Очень не хотелось упасть и растянуться на стылой земле.

Навстречу от песочницы на детском велосипедике катился краснощекий карапуз. Поравнявшись, он посмотрел доверчиво снизу-вверх и, немного шепелявя, предложил: "Садитесь, тетенька, я вас с ветерком подвезу!" – И добавил, гордо показывая на свободное сиденьице сзади, – "я всегда брата катаю". Улыбнулась открыто и радостно. На этом месте могла бы поместиться разве только одна моя ступня.

У песочницы сидел еще один пацаненок. Он сосредоточенно лепил куличики из мокрого песка и был постарше первого. Мне он показался смышленым. Во всяком случае, при ближайшем рассмотрении у мальца оказались серьезные глаза. Непослушный рыжий чубчик так и норовил закрыть ему обзор, и маленькая ручка то и дело неспешно поправляла мешающие волосы. Движения были степенными, как у взрослого, без всякой суеты и мельтешения.

– Мальчик, – нагибаюсь к нему, – как мне пройти к Москве или к дороге? Мне надо туда? – Показываю рукой налево, – или туда? – поворачиваюсь направо.

– Там, – кивнул малыш в сторону гула, вынул из пластмассовой формочки очередной пирожок и немного помедлил, – круговая.

– Кольцевая дорога? – Я готова расцеловать умную мордашку.

– Да, кольцевая. – Мальчик с достоинством принял уточнение. – Вам надо дойти до Голыбинского переулка, – не улыбаясь, продолжил он. – Вы запишите, а то перепутаете. – Он перестал играть и, как учитель, приготовился диктовать дорогу.

– Да мне и записать не чем. Ты просто скажи, куда мне пойти, я и так запомню, – едва скрываю нетерпение.

– Не знаю, – обиделся малыш.

Он явно потерял ко мне всякий интерес, и вернулся к прерванному занятию. Весь его оскорбленный вид говорил что-то вроде "вот, не захотела записать, тетенька, что теперь будете делать?" Растерянно топчусь у песочницы. Ну, не унижаться же перед сопляком? Постепенно гул дороги как бы приблизился, а вместе с ним и сама она прояснилась, как проявленная фотография.

Нескончаемым потоком машины следовали в правом направлении. Наперерез движению, видимо по тротуару, бежали люди. Я заметила крышу остановки и взяла с места, как заправская скаковая лошадь. Ног не чувствую, только заметила, что теперь на мне старые стоптанные туфли – удобные и разношенные. А матерчатые тапочки куда-то пропали вместе с больничным халатом и реквизированным у пугала пальтишком.