Одиночество зверя

– Всё не так просто, Елена Николаевна. Даже сегодняшнее посещение школы пришлось обсуждать битый час с ФСО и МВД, а вы говорите – диспут.

– Они боялись тебя отпустить?

– Представьте себе – боялись. Положа руку на сердце, действительно несуразица какая-то вышла. Как вам показалось, я не слишком глупо выглядел?

– Как угодно, только не глупо. Неожиданно ты выглядел с цветами на пороге учительской. И Аня тоже хороша, могла бы меня предупредить.

– Насколько я понимаю, с ней провели профилактическую беседу. Подозреваю, она вообще не должна была вам ничего рассказывать.

– Ну конечно, сейчас! Так она и позволит мужикам строить за моей спиной коварные планы. Лучше признайся: кому пришла в голову вся затея?

– Мне звонил Конопляник, а кто придумал – понятия не имею. Что у вас за проблемы с администрацией?

– Обыкновенные проблемы, вокруг методов и подходов. Не буду тебя загружать, они не имеют никакого значения. Тем более теперь – ты насмерть перепугал весь наш школьный коллектив на всю оставшуюся жизнь.

– Я хотел напугать только директрису. Кстати, Галина Степановна определённо не растерялась.

– Это у неё нервная реакция. В целом она девушка спокойная, но иногда излишне волнуется и переходит границы. Совершенно не умеет спорить – быстро теряет над собой контроль и напрочь забывает все аргументы в защиту своей позиции.

– С кем же ей спорить? Ни с начальством, ни с учениками – нельзя.

– Почему же нельзя? С начальством, конечно, лучше не связываться, но запрета такого нет. А с учениками учитель просто обязан спорить, если он – хороший учитель.

– По-моему, с нами вы не спорили.

– Наверное. Молодая была, неуверенная, чересчур пеклась об авторитете и неправильно понимала его сущность.

– В мой огород камешек?

– Нет, просто возражение.

– Похоже, мы уже начинаем спорить.

– Подожди, вот с Аней встретишься, она с тобой поспорит на славу.

– Она мой политический противник?

– В президенты она не собирается. Но спорщица славная.

– Вы с ней общаетесь?

– Да, постоянно. Всё время после вашего выпуска.

– И много у вас таких верных учеников?

– Несколько. Единицы.

– Надоедают они вам?

– Нет. Мне нравится быть в курсе их дел. Все их успехи приписываю себе. Куда мы едем?

– Понятия не имею. Забыл спросить. – Саранцев выглянул в окно, не узнал окрестности и вновь откинулся на спинку сиденья. – Привезут, куда надо.

– Звучит устрашающе. Скажи ещё – куда следует.

– Вы же со мной – ничего плохого не последует.

Саранцев не хотел впустую хвастаться или выставлять напоказ свои властные возможности, просто высказался без всякой задней мысли – у него ведь действительно полномочий побольше, чем у Елены Николаевны. Правда, едва ли не всю первую половину дня он посвятил размышлениям о способах ублажения Муравьёва с Дмитриевым, но всё равно – никаких неприятностей с Еленой Николаевной не случится, пока она рядом с ним.

– А ты с Аней поддерживал связь после школы?

– Нет, – удивился Игорь Петрович. – Даже с Конопляником не поддерживал.

– Почему? Они же твои одноклассники.

– Вот именно – одноклассники. Связь поддерживают с друзьями, а не со всеми одноклассниками подряд.

– И с кем же ты её поддерживаешь?

– Из класса – ни с кем.

– Как же так получилось?

– Я не задумывался. Видимо, не завёл друзей.

– За десять лет в школе не завёл ни одного друга? Значит, у тебя нет старых друзей?

– Почему же нет?

– Потому что со старыми друзьями мы знакомимся в детстве.

– Да ладно вам. Редко кто имеет закадычных друзей с детства. Разве что раз в несколько лет с ними перезваниваются или переписываются. Почему-то друзья детства всегда живут в разных городах.

– Ты так думаешь?

– У меня такое впечатление. Просто сейчас вся наша троица уехала из своего города в один и тот же другой. Совпадение. А Москва ведь такая – на улице случайно не встретишься. Соседи по лестничной клетке не всегда друг с другом знакомы.

– И приехал ты в Москву не как-нибудь, а вместе с Покровским. Тебе с одноклассниками и вовсе встретиться негде было.

– Вот именно. Разве не так?

Саранцев разозлился и расстроился одновременно. Попытки Елены Николаевны выставить его бесчувственным и высокомерным, как и сделанное сейчас открытие об отсутствии у него друзей детства, вывели Игоря Петровича из душевного равновесия. Называется, поехал отдохнуть душой! Сплошные неприятности.

– Не переживай, Игорь. Жизнь складывается по-разному. Ты прав, далеко не все до старости дружат со спутниками детства. Но, честно говоря, они счастливее прочих. Я на себе испытала – сама похвастаться не могу, но знаю тех, кому удалось. Они, разумеется, сами не понимают своего счастья, а я со стороны завидую. Для них детство не осталось в далёком прошлом. И они вовсе не инфантильны, просто видят мир по-иному. Больше света, меньше тьмы.

– Если они видят жизнь в радужном свете, то они именно инфантильны.

– Нет, не так. Не в радужном свете, просто их взгляд не замутнён ненавистью и завистью. Очень важно для каждого человека смотреть на жизнь с открытым сердцем ребёнка. В детстве почти все счастливы. Каждый день залит солнцем, пышет здоровьем, и самая страшная драма – невозможность попробовать мороженое из-за больного горла.

– Это инфантильный взгляд на жизнь.

– Это детский взгляд.

– Детское отношение взрослого человека к окружающему миру – и есть инфантилизм. Принципы мешают карьере, романтизм – семейному счастью.

– Хочешь сказать, дети – принципиальные люди и романтики?

– Не дети, инфантилы.

– Выходит, карьеру делают только беспринципные, а в личной жизни счастливы только мещане?

– Конечно. Реальная жизнь состоит из бесконечной цепи компромиссов, а принципы им не способствуют.

– Невольно вспоминаю «Доживём до понедельника».

– И я, разумеется, в роли циничного бывшего ученика Бориса Рудницкого.

– Судя по всему…

– По-вашему, ему следовало радоваться, раз положительная героиня бросила его в ЗАГСе, так сказать, у алтаря?

– Нет, конечно. Он ведь практичный человек.

– Есть ведь и другой фильм – «Директор школы». Там герой Борисова доказывает, что отсутствие великих учёных среди выпускников вовсе не характеризует его плохо. И навещает его бывший ученик – работник советской торговли.

– Разумеется, ты прав. Очень редко бывшие ученики попадают в газеты и телевизионные новости. У меня вот ты один такой.

– Мне говорили, Корсунская тоже попадала.

– Ты следишь за ней?

– Нет, сегодня только сказали, в связи с подготовкой к встрече.

– Не знаю, лично я ничего такого не заметила, и она никогда не хвасталась. Значит, твои сотрудники проверяли наши реноме?

– В некотором смысле.

– В насколько некотором?

– В том самом, Елена Николаевна, в том самом. Вы же не маленькая. По полной проверяли, и ФСБ, и ФСО, и пресс-служба. За тридцать лет много воды утекло, президент не может встречаться со всеми желающими.

– Ты думал, кто-то из нас представляет опасность для твоего доброго имени?

– Я вообще не думал. Просто спецслужбы в плановом порядке делали свою работу.

– Интересно, так на меня в ФСБ и ФСО есть личные дела?

– Возможно. Я не знаю, как там у них полагается оформлять текущие мероприятия.

Елена Николаевна замолчала, Саранцев тоже не прерывал паузу, затянувшуюся на нестерпимо долгое время. Ситуация стала напоминать ссору, и Игорь Петрович мучительно искал решение в области взаимно приемлемых тем.

– А что с нашей школой, в Новосибирске? – спросил он.

– Стоит, насколько мне известно. Я там давно не была.

– В городе или в школе?

– В городе. Накладно ездить через половину страны, да и тяжело возвращаться. Уехала, так уехала.

– Почему же вы уехали?

– Муж нашёл хорошую работу, по знакомству. Бывший одноклассник помог, кстати.

– Значит, вы по нему судите о людях, сохранивших детскую дружбу?

– По нему. Он у меня счастливчик. И меня счастливой сделал, хотя свои старые привязанности я давно разменяла на пустяки.

– Зато с каждым классом обзаводитесь новыми.

– Да, есть такое. Но ученики – совсем другое. Они за уши тащат меня вперёд, заставляют разбираться, помимо современной литературы, в нынешней эстраде и новомодных фильмах. Надо же разговоры начинать с известных им понятий и сравнений.

– И как вам эстрада?

– Никак. Старики никогда не любят новое искусство, тем более подделку под него.

– Елена Николаевна, поверьте, я не льщу: вы совершенно не соответствуете понятию «старушка» или «бабушка».

– Спасибо, спасибо, Игорь. Аня тоже мне всегда повторяет: вы колдунья.

– Колдунья? Это комплимент?

– Конечно. Вечно молодая и чарующая. Утверждение не моё, я просто повторяю. Хоть и не без удовольствия.

– И я готов повторить. Я ведь и начал с этого, помните? Учителей, наверное, все спрашивают, не школьники ли помогают им дать пинка старости.

– Спрашивают. Но я сама не знаю, дала ли ей пинок. Если долго разглядывать свои молодые фотографии, возникает острое желание их все сжечь.

– Вы их не разглядывайте. Я ведь не говорю, что вас можно принять за тридцатилетнюю девочку. Вы – элегантная интересная женщина.

– Да ладно тебе.

– С какой стати? Вижу – вот и говорю. Согласен замолчать, но вы имейте в виду – я с вами честен, как всегда.

– Как всегда? Ты мне никогда не врал в школе?

– По-крупному – точно нет. А в целом – сами понимаете, выдавать учителям головой соратников по школьной скамье запрещено кодексом чести. Надеюсь, он по сей день не изменился?

– Да ладно тебе! Только о пацанских делах и врал?

– Возможно, ещё о каких-нибудь поручениях и заданиях, особенно домашних. Я их к концу школы вообще почти делать перестал. На каждом уроке голову в плечи вжимал и прикидывался невидимкой.

– Никогда не могла понять: разве не проще сделать эту несчастную домашнюю работу и не портить себе нервную систему?

– Нервы в подобных испытаниях не портятся, а закаляются.

– Думаешь? Мне так не кажется. Всё лень, лень – никуда от неё не уйдёшь. Столько соблазнов вокруг, какие там занятия! В ваше время только игровые автоматы были, и то в считанных местах, нужно было куда-то ехать, клянчить у родителей деньги, двухминутные сеансы, если правильно помню, стоили пятнадцать копеек. А теперь у каждого дома компьютер с безлимитным Интернетом – игры в тысячу раз лучше, и платить ничего не надо. Нынешние дети весной кораблики в ручьях не пускают, ты заметил? Вы хоть по улицам бегали вместо учёбы, какая-никакая польза. Кажется, я впала в старческое брюзжание. Ты почему меня не останавливаешь?

– Зачем? Я согласен в основном. У меня, правда, девчонка, и сейчас уже взрослая. На компьютере сверх меры не играла, а кораблики пускать ей в любом случае не положено.

Воспоминание о Светке вернуло Саранцева к печальным реалиям тяжёлого дня, и он осёкся. Несчастье, несчастье. Не вернешь прошлое, не исправишь содеянного, пришла пора платить по счетам.

– О твоей дочке я тоже читала. К сожалению, кажется, имени её в прессе не называют.

– Светланой её зовут. Пьёт мою кровь по мере сил.

– Ей положено. А ты собирался воспитать дочь и не заработать ни единого седого волоса? Так не бывает. Ради детей живут родители, не ради себя. Понял теперь, почём фунт лиха? Наверное, не раз вспомнил свои детские обиды и задним числом оправдал папу-маму.

– Случалось. Почему дети хотят непременно совершить все ошибки?

– Не хотят они ошибаться, они просто уверены в себе, по глупости. Не по глупости даже, а просто по неопытности в сочетании с жаждой самостоятельности. Поколение детей отрицает поколение родителей, и здесь заложен основной принцип общественного прогресса. Если ученики не захотят или испугаются перешагнуть через учителей, развитие остановится.

– Хотите сказать, я должен радоваться её непослушанию?

– Конечно. Она живёт свою жизнь, как ни банально это звучит. Идёт своим путем и делает свои ошибки.

– В том-то и дело – ошибки частенько старые и хорошо известные. Всем, кроме нового поколения.

– К сожалению. Пока она не совершит их, они не станут частью её личного опыта. Так устроен человек, протест не имеет смысла. Ты можешь советовать, и она тебя услышит, если доверяет. Если нет – ты разделяешь с ней ответственность.

– Спасибо вам большое, Елена Николаевна, умеете успокоить.

– Пожалуйста. Обращайся ещё, мне не жалко. Знаешь, Игорь, я давно хочу тебя спросить, но не решаюсь. Даже побаиваюсь.

– Обещаю не злиться и не сажать вас в тюрьму.

– Нет, серьёзно – очень личный вопрос. Не в смысле интимный, но требующий откровенности.

– Хорошо, согласен на личный вопрос. Только один!

– Пускай один, мне больше и не надо. Вопрос такой: тебе не страшно?

Саранцев опешил и посмотрел на Елену Николаевну с удивлением и смутным испугом. Она знает? Чушь собачья, невозможно!

– Вы о чём?

– Обо всём. Об ответственности. О чёрном чемоданчике, например. Он и сейчас здесь?

– Здесь, его везут в одной из машин кортежа. Но меня он совсем не пугает – вряд ли придётся им воспользоваться. А всё остальное – трудно сказать. Страхом это ощущение не назову. Тяжёлая тишина и темнота. Нет светлого внешнего мира, где тебя примут, обогреют, накормят. Выживание зависит от тебя одного, никто не придёт на помощь.

– Почему же никто? Есть же помощники, министры, вообще аппарат.

– Есть, но за всё отвечает президент. Аппарат вообще от него неотделим – он создан исключительно для содействия президенту в исполнении его конституционных полномочий. Президент не может сказать: «Мне помощники неправильно посоветовали», поскольку решение принял он, а не помощники. Что бы ни выкинул министр, все смотрят на президента – как он отреагирует. Почему не снимает с должности, почему не высказывает своего отношения, почему не поддерживает, если считает его правым.

– И ты добровольно согласился на эту работу? Мне интересно, как люди приходят к власти, а главное – зачем. Тебе нравится твоё положение?

– Елена Николаевна, я таких слов не понимаю. Нравится, не нравится… Я не маленькая девочка, в конце концов. В политике не существует таких понятий. Есть только нужно или не нужно, полезно или бесполезно.

– Хочешь сказать, тебе нужно было стать президентом, чтобы принести пользу отечеству?

– Опять вы огрубляете, Елена Николаевна. Только романтически настроенные мальчики-революционеры идут на самопожертвование ради общественной пользы.

– Так почему же ты пошёл во власть?

– Потому что это был логичный поступок. Потому что уклоняться от ответственности – недостойно.

– Но как всё происходило? В один прекрасный день ты пришёл к мысли о необходимости бороться за кресло президента и объявил о своём решении?

– Н-нет. Всё сложнее. В некотором смысле решение носило коллективный характер.

– Не ты сам решил, а тебе предложили?

– Предложили. А я подумал, взвесил доводы «за» и «против», а потом согласился.

– Ты говоришь общими понятиями, а конкретно – почему согласился? Что хотел сделать, чего добиться? Ради чего вошёл в свою тяжёлую тишину? Страшно, наверное.

– Не настолько страшно, чтобы утратить рассудок. Чего хотел добиться? Ничего конкретного я вам не назову. Я понимаю сейчас, и понимал тогда, что не совершу чудес и не избавлю Россию от всех её проблем.

Саранцев никогда прежде не пытался словами обосновать своё согласие с роковым предложением Покровского, и теперь он лихорадочно искал нужные определения, но они разбегались от него и упрямо не давались в руки.

– Просто хотел принести пользу?

– Откуда я знаю! Счёл правильным поступком.

– Правильным почему? Не из властолюбия, надеюсь?

– Елена Николаевна, вы подозреваете меня в тёмных намерениях?

– Нет, мне интересно понять, как люди становятся президентами. Когда ещё такая возможность подвернётся!

– Вы же понимаете, простые ответы, как правило, ошибочны. Я не могу разложить по полочкам и пронумеровать все свои мысли и умозаключения в тот момент. А в общем – решил сделать закономерный следующий шаг. Куда может дальше двинуться премьер-министр?

– Премьер-министру обязательно двигаться дальше и выше?

– Нет. Но если можно и нужно, почему бы не шагнуть вперёд?

– Ты всё время говоришь о правильном, необходимом и логичном выборе, а я никак не могу понять, почему ты счёл его именно таковым.

– Считаете моё премьерство провальным?

– Нет. Я уже давно бросила попытки оценивать деятельность правительств. Мне ученических тетрадок вполне хватает. Если мне завтра предложат начать президентскую предвыборную кампанию, я откажусь через мгновение, не успев подумать.

– А если вам предложат стать директором школы или заведующей РОНО?

– Насчёт директора, возможно, подумала бы, а в РОНО – ни ногой. Педагогу следует работать с детьми, а не с бумажками. К сожалению, наша Маргарита Григорьевна, кажется, именно моих претензий на директорство и боится.

– И на этой почве вы с ней воюете?

– Она со мной.

– Страсти бурлят?

– Школа никогда не была тихим местом и никогда не будет. Иначе я не смогла бы проработать в ней всю жизнь.

– Вам можно позавидовать. Я нигде не работал всю жизнь и уже никогда не проработаю.

– Каждый выбирает по себе. Ты бы хотел по сей день заниматься своим строительством?

– Зависит от ситуации и настроения. Когда всё идёт прахом, невольно думаю: какого чёрта я в это ввязался? А когда получается дело – едва ли не танцую от удовольствия.

– И думаешь: хорошо, что ушёл со стройплощадки?

– Нет, просто радуюсь.

– Как самый обыкновенный человек?

– Как самый обыкновенный.

– Напишешь потом мемуары?

– Мемуары? – рассмеялся Саранцев. – Думаете, уже пора?

– Я же говорю – потом. Жутко интересно почитать. Только не начинай с детства – про себя я читать не смогу. Ни если похвалишь, ни если поругаешь. А если умолчишь – я тебя просто убью.

– Да вы опасный человек, Елена Николаевна.

– Есть немного. Могут у меня быть свои слабости?

– Почему же убьёте за умолчание, а не за критику?

– Ясно, почему. Если за семь лет я не оставила по себе ни единого воспоминания или оставила такие, что о них нельзя упомянуть, то кто же я?

– А если обругаю?

– Значит, я не достигла с тобой взаимопонимания. Но, если ты честно опишешь причины своего неудовольствия мной, многие, возможно – большинство, женщин, учителей или даже читателей твоих мемуаров вообще встанут на мою сторону. Ты спросил из пустого любопытства или действительно вспоминаешь обо мне плохо?

– Помилуйте, Елена Николаевна! С какой стати?

– Я понимаю, в глаза, да ещё в день юбилея, ты мне правду не скажешь. Подожду мемуаров. И можешь не сомневаться – дождусь. Умирать раньше времени не собираюсь.

– Не собираюсь я сочинять мемуары. Писатель из меня никакой.

– Ты перемешиваешь понятия. Мемуары не сочиняют, это же воспоминания. И писать их не обязательно. Наговоришь на диктофон кучу интервью какому-нибудь литературному негру, он и напишет. А ты потом проверишь факты и поставишь подпись.

– Спасибо за инструктаж. А вы напишете мемуары?

– Я? Опять ты путаешь. Учителя не оставляют мемуаров.

– Почему?

– Не имеет смысла. После них остаются ученики, и по ним можно составить представление об учителе. Слова оказываются лишними. К тому же, издать такие воспоминания можно только за свой счёт и распространить среди собственных воспитанников в ожидании комплиментов. Ты представляешь себе издательство, которое возьмётся опубликовать писания учителя средней школы из подмосковного райцентра?

– Представляю. Жизненный опыт любого преподавателя уникален, на нём можно построить психологический роман в духе Пруста. Сотни детских душ, сотни судеб, проблем, ошибок, побед. И сотни взрослых людей помнят вас всю жизнь, как часть своего детства.

– И некоторые из этих взрослых даже приглашают меня в ресторан отпраздновать юбилей и шокируют школьную общественность личностью президента страны.

– Ну да. Разве плохо получилось?

– Замечательно. Впечатления останутся неизгладимые, особенно у Маргариты Григорьевны.

– Я же не сделал ей внушение за ущемление ваших интересов.

– Да, я только удалилась из школы под ручку с тобой. Зрелище незабываемое, ещё и заснятое на сотню телефонов.

– Слух о вас пройдёт по всей Руси великой, родители со всей округи станут добиваться, чтобы именно вы приняли класс их отпрысков, а администрация, вплоть до министра народного образования, будет перед вами трепетать.

– Думаешь, я должна радоваться таким перспективам?

– Конечно. Мне кажется, перспективы вполне радужные.

– А я боюсь.

– Чего?

– Сама не знаю. Решат люди, будто я приближённое лицо, пойдут с просьбами. А я же остаюсь обыкновенной учительницей.

– Может, скоро директрисой станете и будете дверь в кабинет заведующего РОНО ногой открывать. Разве плохо?

– Чего же хорошего? Предпочитаю преподавать литературу и русский язык оболтусам, пользы больше принесу.

– Силой же вас не повысят. Хотите – продолжите нести свет в массы. Но то же РОНО ради вашей школы расстарается.

– За счёт других школ? И по всем углам станут шептаться, что я – серый кардинал и не заслуживаю свалившихся на меня почестей.

– Вы так плохо думаете о своих коллегах?

– Обыкновенно думаю, как о людях, не святых. Если тебе дают меньше, а другому – больше, поскольку у него связи на самом верху, положительные эмоции у тебя не возникнут, только самые низкие.

– Куда ни кинь, всюду клин? Надеюсь, я не отравил вам жизнь?

– Да нет, ну что ты. Жутко хочу с вами встретиться, поболтать, повспоминать.

– Но лучше было мне не светить физиономией?

– Да ну их, пусть подавятся. Я и до сих пор в благостной тишине не жила, и теперь никакой катастрофы не случится. Пускай говорят, и раньше всякое говорили. У меня есть друзья, они никогда ничего плохого не подумают, если только я гадость не сделаю. А не собираюсь. И плевать мне на прочих, всяких там шептунов.

– Узнаю ваш характер. По сей день храню о нём яркие воспоминания.

– В самом деле? Сможешь высказать мне всё наболевшее.

– Не премину. Надо же и посмеяться когда-нибудь, не всё сражаться за правду.

– Устал вершить судьбы?

– Ничего я не вершу, Елена Николаевна. Просто делаю свою работу.

Машину несколько раз качнуло, она замедлила ход и остановилась. Саранцев на сей раз не спешил открывать дверь и дождался, когда их распахнут телохранители, смущённые неправильным размещением пассажиров. Они выбрались на прохладный воздух сентябрьский воздух и обнаружили вокруг сосновый бор, в отдалении – дорогу, а прямо перед ними – некое подобие бревенчатого теремка. Он вовсе не сохранился с давних пор, его явно соорудили по картинкам из детских книжек.

– Занятное строеньице, – сказал Саранцев. – Нужно какое-нибудь заклинание, чтобы сюда попасть?

– Нет, – откликнулся Конопляник, встречавший вновь прибывших на пороге с видом благожелательного хозяина. – Достаточно заплатить деньги.

Глава 22

Студенты утолили голод и напились чаю, их обуяла жажда деятельности и желание оставить след в истории. Худокормов встал в центре комнаты и обратился к активистам:

– Ребята, сегодня наш план действий заключается в следующем. Сейчас едем на встречу с Координационным советом. Состоится общее собрание московских отделений с целью оглашения новых задач партии, сможете задать свои вопросы. Убедительная просьба – не мелочиться и решать проблемы теоретического порядка, а не бытового. Организационные вопросы мы должны решать сами, золотой дождь на нас не прольётся.

– До самой ночи собрание? – спросил кто-то недовольным тоном.

– Нет, часа на два-три, как получится. Повестка дня прежняя, шаги, необходимые для обеспечения основных прав человека: свобода слова и собраний, освобождение политзаключённых. Так сказать, обсудим требования к партии, предъявляемые на современном историческом этапе.

– Я бы сказал, требования с вековой историей, – ехидно заметил Ладнов. – Даже двухвековой и более. Со времён Радищева и Новикова. А до них и слов таких никто не знал, хотя в Британии habeas corpus act действует с семнадцатого века.

– Тем не менее, ослаблять давление нельзя, – продолжил Худокормов. – Вода камень точит, терпение и труд всё перетрут и так далее.

Молодёжь постепенно выбралась на улицу из подсобки продовольственного магазина и загрузилась в белый микроавтобус. Вместе с Худокормовым вышел Ладнов и последовал за остальными. Царило радостное возбуждение, будто в преддверии больших благоприятных изменений в жизни.

Салон наполнился многоголосым хором, смешками и озорными выкриками. Молодёжь получала удовольствие от осознания своей причастности к делу Радищева и Герцена. Микроавтобус тронулся с места, и Наташа принялась смотреть в окно на скучные дома и суетливых людей. Рядом с ней сидел Лёшка и смотрел соседке в ухо.