Одиночество зверя

– Я не против, ресторан действительно не закроется. Просто ситуация не совсем удобная. Я не рассчитывал нанести вам официальный визит и поставить всю школу с ног на голову. Просто заскочил на минутку.

– Так не бывает, – упорно солировала Галина Степановна. – Президенты никогда и никуда не заскакивают на минутку, исключительно наносят визиты.

– Как видите, бывает, Галина Степановна. Ради вашей школы сделал исключение из правил.

– Елена Николаевна, а почему вы никогда нам не рассказывали о своих учениках?

– Чтобы не ставить себя в ложное положение, Галина Степановна. Ходила бы у вас в роли городской дурочки. Пойдём, Игорь, а то она за руки тебя хватать начнёт.

Галина Степановна действительно проявляла готовность ко многому – она шустро прошмыгнула к двери и встала в проёме, сложив руки за спиной на манер скромной девочки.

– Рад с вами познакомиться, Галина Степановна, – сказал Саранцев и взял подарочный пакет левой рукой. – Вы мне надолго запомнитесь.

– Правда? – искренне обрадовалась простодушная.

Директриса поспешила лёгкой трусцой к двери, схватила хулиганку за локоть и почти прошептала с угрозой:

– Прекрати!

– Нет, зачем же, – поспешил Саранцев разрядить ситуацию во избежание крупного скандала. – Думаю, мы обойдёмся без насилия. Только, честное слово, времени на экскурсию по школе у меня нет – скоро сюда весь город сбежится.

– Ничего, ваши телохранители их удержат!

– К сожалению, сегодня у них нет таких инструкций, – объяснил Игорь Петрович и спохватился: зачем он сказал «к сожалению»? Слово вылетело, его слышала целая толпа народа с профессионально развитой памятью, и никакими силами их воспоминания теперь не очистишь.

– Маргарита Григорьевна, в самом деле, мы пойдём, пока не поздно, – вмешалась Елена Николаевна.

– Конечно, конечно, только нам нужно избавиться от Галины Степановны. Вроде бы и не пьяная, а совсем смысл потеряла. Ты прекратишь хулиганить или нет? Чего ты добиваешься?

Дебоширка замешкалась на несколько секунд, придумывая своё желание, а потом радостно выпалила:

– Пусть Игорь Петрович с нами сфотографируется!

– Это запросто! – обрадовался лёгкому решению Саранцев и огляделся в поисках фотографа и в ожидании его инструкций.

Мастером отражения объёмов на плоскости оказался мужчина – видимо, физрук или трудовик, прежде молчавший, да и теперь не пришедший в восторг от идеи Галины Степановны. По случаю торжества при нём оказался настоящий фотоаппарат, никакой не телефон, указания он давал тихим голосом и, кажется, не слишком заботился о художественном воплощении события. В центре композиции оказалась Елена Николаевна, по правую руку от неё – Саранцев, по левую – директриса. Пришлось потратить некоторое время на выстраивание в линию расставленных по всей комнате стульев, драгоценные минуты потребовались женщинам на приведение себя в порядок, а также на разбирательства по поводу места в ряду позирующих.

Игорь Петрович чувствовал себя полным идиотом и успел несколько раз проклясть всю глубокомысленную затею с выходом в народ. Теоретические рассуждения Юли Кореанно оборачивались на практике неприятными сторонами общения с простыми смертными, ещё и в отсутствие ФСО. Хотелось немедленно встать, отбросить пакет и уйти, вернуться в Кремль и посвятить остаток дня хоть какому-нибудь полезному делу. Любое из мыслимых занятий лучше оправдает рабочее время президента, чем нелепое мероприятие по опрощению.

Отрывистыми фразами фотограф сплотил ряды преподавателей и несколько раз щёлкнул звуковым имитатором затвора. Женщины ожили, вновь пришли в движение и заговорили, а Саранцев подумал о будущей фотографии и обрушении всех планов неофициальности. Снимок определённо не станет символом спонтанности и непринуждённости.

– Всё, как говорится – спасибо за внимание, – заторопился Игорь Петрович. – Ресторан, может, и не закроют, но, тем не менее, нас люди ждут. До свидания, всего хорошего, желаю успехов в работе.

– Елена Николаевна, вы нам новые компьютеры выбейте! – продолжила свои эскапады освобождённая от позирования Галина Степановна.

– И не подумаю, – равнодушно парировала виновница шурум-бурума. – Я намерена просто хорошо провести время.

– Игорь Петрович, тогда вы сами! А то вас будут ругать – бывший ученик не может оказать своей учительнице такой пустяковой услуги!

Галина Степановна определённо права. Если на школу после всех сегодняшних событий не прольётся дождь благодеяний, в городе о нём определённо заговорят плохо, а оппозиция всё равно за сдержанность не похвалит. Если же завалить школу деньгами, плохо откликнутся все – и город, и политические противники. Опять волюнтаризм, распоряжение бюджетными средствами, как своими собственными, а на улицах скажут: отличный блат.

– Я всесторонне обдумаю ваше предложение, – решил отшутиться Игорь Петрович, увлекая Елену Николаевну к двери. – Ещё раз до свидания. Надеюсь, я не слишком сильно вам досадил.

Нестройным хором учителя попрощались с президентом и его классной руководительницей и проводили их до выхода из учительской. В коридоре обнаружился Конопляник в окружении нескольких любопытных школьников. При виде президента самые младшие прыснули в разные стороны, а несколько старших с глупыми радостными ухмылками крикнули «Здрасьте», обращаясь как бы к Сыромятниковой, хотя, теоретически рассуждая, её они этим днём уже видели.

– Здравствуйте, ребята, – невозмутимо ответила им она и взяла Саранцева под руку.

– Добрый день, – бросил в пространство тот, не глядя ни на кого конкретно, и повёл свою учительницу к лестнице на первый этаж.

– Миша, здравствуй, – заметила вдруг Елена Николаевна президентского сообщника. – Осуществляешь поддержку?

– Прикрываю тыл.

Дальнейшее вполне отвечало коварным ожиданиям Юли Кореанно. Внизу коридор оказался наполнен менее смелыми представителями школьной общественности, которые встретили необычную компанию приветственными криками и поднятыми над головами разноцветными мобильными телефонами.

– Ребята, дайте пройти, что вы, как маленькие, – увещевала массы Елена Николаевна, но не добилась ни малейшего успеха.

Она подтолкнула Игоря Петровича к какой-то боковой двери, открыла её, сунула букет Саранцеву и вошла в помещение. Президент последовал за ней и оказался в маленькой учительской раздевалке.

– Подожди минутку, я плащ накину.

– Пожалуйста, Елена Николаевна. Как только вам удаётся всю жизнь проводить среди этих малолетних погромщиков.

– Да точно так же, как я её проводила среди вас.

– Мне кажется, мы вели себя тише.

– Ошибаешься. Как один из источников шума, ты не можешь адекватно оценить его громкость.

Елена Николаевна, надела плащ, застегнула его перед зеркалом и пристально осмотрела себя в поисках возможных недочётов.

– Вы отлично выглядите, – заверил её Саранцев.

– Хочешь сказать – для моих лет?

– Нет, почему. Просто – отлично выглядите. Я всё пытаюсь подсчитать – вы ведь нас приняли сразу после института, значит не настолько уж старше нас. Лет на двенадцать, наверное.

– Хватит высчитывать мой возраст.

– Я только хочу сказать – как ни странно, мы даже толком к разным поколениям не принадлежим.

– А я хочу сказать – как странно, что ты напрочь забыл своего единственного в жизни классного руководителя. Ведь как звучит: классный руководитель! Среди твоих начальников попадались ещё классные?

– Вынужден назвать известную вам фамилию.

– Покровский? Неужели ты посмеешь меня с ним сравнивать? Я сделала для тебя гораздо больше. А ты ни разу не позвонил и письма не прислал.

– Да ладно, Елена Николаевна. Часто ученики вам письма присылают? Я, кстати, никогда не знал ни номера вашего телефона, ни домашнего адреса.

– Есть такие. Аня Корсунская и в гости заходила, и письма присылала. Она и здесь меня нашла, и тоже навещала.

– Она нас ждёт, между прочим.

– Я так и думала. Она меня предупредила о ресторане, но ничего не сказала о тебе.

– Она вас предупредила?

– Разумеется. А вы с Конопляником строили планы в полной уверенности, что я в любом случае буду рада нарушить свои собственные? Может, меня дома семья ждёт, а я с вами должна в ресторан мчаться?

– Семья?

– Успокойся, всё улажено лучшим образом. Благодаря Ане. А то бы сейчас помахала вашей милой компании ручкой и отправилась восвояси.

Нельзя чувствовать себя в безопасности, когда имеешь дело с женщинами. Несколько месяцев работал государственный аппарат, готовил планы, подвергал ситуацию анализу, сочинял доклады, а одновременно малоизвестный адвокат и рядовая учительница в подмосковном городе перекинулись парой слов и без всяких согласований, утрясок и проработок вмешались по своему собственному усмотрению в работу могущественных структур и внесли самочинные коррективы в принятые планы. Никто к ним не обращался, ни о чём не просил, не ждал от них никаких действий и с ними не совещался. Но в результате победили они, а не государство!

Саранцев вернул одевшейся Елене Николаевне её законные цветы, она взяла его под руку и они снова вышли в коридор, уже наполненный до отказа восторжённой публикой. Нечленораздельные выкрики (Игорь Петрович болезненно прислушивался – не ругательства ли?), вновь лес мобильников над головами, и бывший ученик растерялся перед неуправляемой массой. Откуда они берутся, такие горлопаны? Постояли бы в сторонке, помахали бы руками, задали бы вежливые вопросы. Нет, прыгают, кричат, снимают без спроса. Положим, бесконтрольная съёмка задумана с самого начала, но надо же хоть в малой степени контролировать свои подростковые рефлексы!

– Ребята, пропустите, – негромко приговаривала Елена Николаевна, первой пробиваясь через плотные ряды школяров и увлекая за собой Игоря Петровича.

Хрупкая женщина тянула за собой растерянного президента, а последним благоразумно следовал Конопляник. Возможно, с ним провели подготовительную работу, но он старательно изображал отсутствующий вид и определённо не производил впечатления телохранителя или хотя бы сопровождающего лица. Саранцеву никогда прежде не проходилось пробиваться через любопытную толпу без помощи крепких мужчин, и теперь он лихорадочно пытался сообразить, стоит помогать Елене Николаевне, или нет. В зависимости от сделанного выбора в Интернете появятся пиратские видеокадры либо с президентом, расталкивающим школьников, либо с президентом, которого тащит за собой не известная широкой публике женщина. На беду, учительница действительно не выглядела такой уж старой, а наоборот, можно сказать – привлекательной. Если в связи с Покровским ходят слухи о пристрастии к юным спортсменкам, то об Игоре Петровиче заговорят как о любителе зрелых женщин. Размышления не привели к внятному итогу, но машинально президент оставался ведомым.

Во дворе народу собралось меньше, чем в школе, но толпа валила за ними на простор, и прежняя вакханалия продолжалась.

– Вы раньше попадали в такие переделки? – крикнул Саранцев на ухо Елене Николаевне.

Она отрицательно помотала головой:

– Никогда. Я ведь не кинозвезда и не эстрадная дива. Зато тебе не впервой?

Саранцев смущённо промолчал. Не захотел рассказывать о стандартных мерах обеспечения безопасности первых лиц государства. Не самый удачный момент для рассуждений о народных симпатиях и антипатиях. Он ведь тоже не звезда, и ежедневные появления в выпусках телевизионных новостей ничего не меняют. Одни люди отрабатывают свой хлеб, всеми мерами создавая его добропорядочный образ, другие – профессиональными рассказами об успехах усилий первых, но в конечном итоге публика к нему равнодушна. Даже молодёжь не испытывает к нему симпатии, если верить сведениям Юли Кореанно. Она бесконечно ссылается на некие опросы общественного мнения, несколько раз он и сам изучал листы бумаги с неблагоприятными цифрами, но кто и как проводил эти опросы, насколько поддаются проверке их результаты? Порой разные социологические исследования на одну тему дают схожие результаты, порой – нет, но как решить, какой из них корректен, и не ошибочны ли все? И кто проверит проверяющих?

Возле ограждения школьной территории появились офицеры ФСО – в соответствии с нестандартной инструкцией сегодняшнего дня, они смирно дожидались приближения охраняемого субъекта. Теперь они всё же попадут в объективы, и, возможно, пойдут разговоры о фальсификации всего события. Мол, были там телохранители, были – вот, посмотрите. И нечего будет возразить, телохранители ведь действительно налицо. И все объяснения о том, где именно они стояли, не имеют смысла. Соль всей затеи – в неофициальности, и пресс-служба в идеале не должна комментировать события личной жизни президента.

Крепкие ребята пропустили в калитку положенных троих человек, затем закрыли её и задержали основной поток, но школьники массой полезли через невысокий забор, другие продолжали снимать поверх него и продолжали невнятно кричать. Конопляник исчез, Саранцев бросил Елену Николаевну и, пока ей открывали дверцу, пустился в обход лимузина. Согласно инструкции, он должен садиться в правую заднюю дверь, но он и здесь сломал порядок – если он сядет в лимузин, пока женщина, в обнимку со своим букетом, будет её обходить, картинка выйдет уж нестерпимо анекдотической.

С разных сторон к нежданному кортежу сходились горожане и стояли на почтительном удалении, сдерживаемые охраной. План хождения в народ проваливался с громким треском, но Игорь Петрович совсем не злился на Юлю. Она изложила ему свой прожект, и он согласился. Он отвечает за всё. Валить вину на подчинённых – подло и просто глупо. Если ты не умеешь организовывать людей и подбирать кадры – ты плохой руководитель.

– Бардак неописуемый, – произнёс Саранцев вслух, когда и он, и Елена Николаевна сидели на своих местах, а обе дверцы захлопнулись.

Стало тихо, тонированные стёкла приглушили дневной свет, тело глубоко провалилось в сиденье и отдыхало после напряжённой вылазки.

– Весело получилось, – ответила Елена Николаевна. – Ты давно не бывал в школе?

– Давно. И не тянет.

– Мне следует обидеться? Не каждый день приходится слышать от своего бывшего ученика такие речи. Неужели ностальгия не мучит?

– Извините, нет. Но вы ни в чём не виноваты. Против литературы я до сих пор ничего не имею, хоть и окончил строительный.

Лимузин двинулся с места и пополз вместе со всем кортежем вперёд, прочь от несчастливой для президентского имиджа школы.

– А где же Конопляник?

– Он поехал вперёд. У меня на сегодняшний день соглашение с ФСО – они впустили меня одного к вам в школу, а я не стал настаивать на включении в кортеж Мишкиной машины. Они не доверяют его водительскому мастерству.

– И долго ты вёл переговоры с ФСО?

– Сегодня утром потратил некоторое время. Дмитриев – сложный человек. Он ещё Брежнева помнит.

– Прости, я тебя перебила – ты заговорил о литературе?

– Не совсем. Только об отсутствии у меня ненависти к ней. А я ведь не гуманитарный человек. Получается комплимент вашему мастерству.

– Так уж и комплимент! Достоевский почти твой коллега – окончил Военно-инженерное училище и даже успел послужить несколько месяцев по фортификационной части.

– Елена Николаевна, вот уж чего не ожидал от вас, так это подобных сравнений. Спасибо, конечно, но Достоевский, я думаю, на роль главы государства не годился.

– Почему ты так думаешь? Считаешь, он слишком хорошо разбирался в человеческой природе?

– Нет. Чересчур много внимания уделял божественному в человеке. Так нельзя. Если ты не готов пожертвовать слезинкой одного ребёнка ради построения всеобщей гармонии, ты вообще никем и ничем не можешь руководить. Насколько я понимаю, он и в издании журналов не слишком преуспел.

– Во-первых, о слезинке ребёнка говорил не Достоевский, а Иван Карамазов, и лично я не считаю правомерным полностью идентифицировать этот персонаж с автором.

Всё-таки, невероятная женщина. Ей ведь уже слегка за шестьдесят, не меньше. Несколько лет она никому не говорила, что учила премьер-министра, последние три с лишним года скрывала от коллег, что среди её выпускников – президент России. Теперь она с ним встретилась, впервые после тридцати с лишним лет, впервые в жизни села в правительственный лимузин и разговаривает с президентом о Достоевском. Наверное, стоило начать с воспоминаний, с обсуждения минувших лет, выяснения судеб других одноклассников, можно поболтать о семейных делах, о радостях и печалях.

– Что мы сразу о Достоевском, давайте сначала о вас. Как вы поживаете, Елена Николаевна?

– Я поживаю хорошо, Игорь. Спасибо. Занимаюсь любимым делом, вырастила детей, воспитываю внуков. Всё просто, обыкновенно, как у всех. Можно было бы поговорить о тебе, но я уже многое о тебе читала.

– А слухов много собрали?

– Много. И читала, и слышала. Но долго не могла поверить, что речь именно о тебе. Даже фотографии разглядывала с пристрастием: неужели действительно ты?

– Откуда же такое недоверие?

– Знаешь, трудно сопоставить новосибирского мальчика с новым президентом. Я ведь даже двойки тебе ставила!

– Положим, не так уж часто. Всего несколько раз, я думаю.

– Но ставила ведь. Я тебя помню в четвёртом классе, такого же смешного, как и все остальные. Ты часто свои детские фотографии разглядываешь?

– Нет. Видимо, я недостаточно сентиментален.

– Я помню, как ты плакал.

– Плакал? Хотите сказать, я был плаксой?

– Плаксой не был, но один раз точно ревел. Мне пришлось целое следствие провести. Ты на спор стукнулся головами с Грепетулой.

– Да, Грепетула… Грепетулу помню. Наградила же человека семья фамилией. И кличку придумывать не надо. Кажется, припоминаю и спор, но мне казалось, он случился ещё до вас.

– Тогда бы я его не помнила, правильно? Вы на спор стукнулись головами, и он только улыбался, а ты разревелся.

– Больно было. У него башка – словно каменная.

– Ну вот, по-твоему, я должна сходу поверить, что новый премьер-министр – тот самый мальчишка, который расплакался, на спор стукнувшись головами с известным хулиганом? Очень трудно провести параллель.

– Вы опасный человек, Елена Николаевна. Знаете обо мне столько грязных секретов! У вас же эксклюзивная информация, а вы теряетесь.

– Предлагаешь мне заняться шантажом?

– Зачем шантажом – обыкновенной торговлей информацией.

– Думаешь, я смогла бы нажиться?

– Уверен. Президент на спор стукнулся головой, ещё и заплакал!

– К сожалению, ты сделал это в одиннадцать лет, а не сейчас. И был тогда не президентом, а простым школьником.

– Одиннадцать? Да, не меньше. Я прилюдно ревел в одиннадцать лет?

– Увы. Я не слишком травмировала твоё эго?

– Ничего, переживу.

– Может, мне стоит на людях обращаться к тебе на «вы»?

– Нет, ну что вы. Ни в коем случае – выставите меня мелочным властолюбцем.

– Вслух ведь ничего не скажут?

– Юля Кореанно не постесняется и вслух высказать все свои неудобные мысли.

– Кореанно? Извини, я не совсем уверена – она твой пресс-секретарь?

– Именно. И по долгу службы неустанно рубит мне правду-матку.

Елена Николаевна замолчала, а Саранцев задумался о странностях жизни. Вот он жалуется бывшей классной руководительнице на Юлю, словно нет для него сейчас более важных проблем. Где-то вдалеке маячат Муравьёв, Дмитриев, даже сам Покровский. Светка отодвинулась на задний план, ссора с Антоновым – все проблемы сегодняшнего дня рассеялись в пространстве, и он вспоминает о дурацком детском споре и своём унижении едва ли не сорокалетней давности. Как ни смешно, воспоминание о слезах в возрасте одиннадцати лет его расстроило. Возможно, даже рассердило. Он был таким слабаком? Разумеется, он был примерным мальчиком, тем более по сравнению с Грепетулой, который к седьмому классу начал периодически уходить из дому на недели, в восьмом заявился на школьный «Огонёк» в пьяном виде и пытался танцевать. В детстве Саранцев плакал, разумеется, но в одиннадцать лет? Он совершенно не мог вспомнить логическую цепочку событий, которая привела его к тому спору, но она его не очень интересовала. Его заботили не причины спора и даже не поражение, а сам факт его унизительности. Школу, конечно, трудно назвать рассадником радостей и местом душевного отдохновения, но старая психологическая травма вдруг оказалась совсем не ко времени.

– Наверное, сегодня мы напомним друг другу не об одной глупой истории, – высказал тайную надежду Игорь Петрович. – Боюсь, в старших классах глупости были менее невинными.

– Хочешь сказать, более безобразными?

– Честное слово, вы меня пугаете, Елена Николаевна! Неужели числите за мной какую-нибудь крупную гадость?

– Успокойся, ничего крупного.

– Крупного? Ничего крупного, но гадости всё же запомнили?

– Ты так переживаешь, будто сам знаешь за собой смертные грехи.

– Ничего я не знаю! В школе вообще не бывает ничего серьёзного. И подвиги, и подлости – в масштабе переходного возраста. А я даже не ябедничал. Я ведь не ябедничал?

– Не ябедничал. Ты был тихий-тихий. Поэтому я всегда лоббировала твою кандидатуру на пионерских выборах.

– Видели во мне надежду и опору в педагогической работе?

– Приличного ребёнка я видела. В первую очередь.

– Знаете, мне никогда не нравилась ответственность без власти.

– Разумеется, знаю. Ты ведь сам и организовал голосование против себя, иначе так и оставался бы председателем совета отряда до истечения пионерского возраста.

– Заметили?

– Трудно было не заметить все ваши перемигивания и многозначительные улыбочки. Я только до сих пор не могу понять, зачем тебе понадобилось устраивать эту провокацию. Если я так упорно поддерживала каждый год твоё избрание, почему ты решил не идти мне навстречу? Я на тебя тогда даже обиделась.

– Разве можно обижаться на ребёнка? – искренне удивился Саранцев.

– Конечно. Я ожидала от тебя большей лояльности. Ты же потом по комсомольской линии всё равно продвинулся, и не возражал.

– Почему же не возражал? Я пытался, но меня просто никто не спрашивал. Видимо, в комсомоле демократии было меньше, чем в пионерской организации. Меня же выбрали замом секретаря школьного комитета по идеологической работе в моё отсутствие. Потом просто девчонки подошли и сказали: мы тебя выбрали. Я залепетал о самоотводе, а они – мол, какой самоотвод, заседание комитета давно закончилось. Теперь у тебя есть комсомольское поручение – будь добёр исполнять.

– Пошёл бы в комитет, разобрался.

– Неудобно показалось. Можно было бы десятым классом оправдаться – выпуск всё же, какая вам ещё общественная работа, но постеснялся. Можно сказать, побоялся. Стоит ли так рьяно отказываться от комсомольской работы – выглядит чуть ли не как политическая акция.

– Ты же не был антикоммунистом? В семьдесят девятом-то году?

– Конечно, не был. Просто не хотел глупостями заниматься. Да и что такое «антикоммунист»? Если в основе определения лежит отрицание, оно в принципе негодно. Против коммунизма, а за что? Спектр слишком широк – вся совокупность убеждений, от фашизма до либерализма. На всякое мировоззрение ярлык не повесишь, либерализм понимают по-разному.

– Но ты, говорят, тяготеешь именно к нему?

– Возможно, но более в американском понимании термина, чем в российском. Наши либералы отстаивают принципы минимизации участия государства в экономической сфере, но для американцев это взгляды правых консерваторов. С политическими определениями ситуация вообще запутанная. В нашем историческом контексте консерваторами должны, видимо, называться коммунисты, но во всём внешнем мире те и другие представляют противоположные лагеря. Левые в Европе выступают за официальное признание однополых браков и расширение прав иммигрантов, а наши левые в данном отношении солидаризируются с европейскими правыми, которые их знать не хотят. И вообще, почему германских нацистов, например, принято называть ультраправыми? Они ведь назывались национал-социалистами, поставили крупный капитал под жёсткий государственный контроль и растоптали фундаментальный принцип неприкосновенности частной собственности, отбирая её в массовом порядке у евреев.

– Почему ты никогда не участвуешь в ток-шоу?

– Что? Извините, я не уловил ход вашей мысли.

– Чего же тут непонятного? Ты бы мог участвовать в телевизионных диспутах, а вместо этого только изредка интервью раздаёшь. Интервью никто не смотрит, а твой спор с Зарубиным, я думаю, людей бы заинтересовал.

И эта туда же. Нет рядом Юли, так Елена Николаевна с успехом её заменяет. Говорить теперь о традициях и прошлом опыте? Главе государства, даже бывшему, в лицо никто не должен возражать. А он не бывший, он – действующий. Нужно взвешивать и обсуждать каждый шаг, а о какой подготовке можно говорить в случае диспута? Даже если пустить в эфир запись, Зарубин потом при молчаливой поддержке Покровского начнёт говорить о фокусах монтажа и изменении смысла сказанных им слов за счёт предвзятого редактирования. Обговорить заранее темы или даже конкретные вопросы – снова подставиться под критику.