Проект Лумумба

«Когда у тебя на работе, будут задавать вопрос, о том, кто интересовался твоим новым местом работы и расспрашивал о подробностях, не стесняйся – называй меня. Имя, фамилию, отчество и адрес проживания сообщи. Так надо. Это – секретно!» – прикалывался я, с абсолютно серьёзным видом. Марина была девушкой помладше, с незамутнённым особым интеллектом сознанием. Про себя, сделал вывод, что это чекистские штучки, скорее всего. Насчёт Института космических исследований, на одной из центральных транспортных магистралей крупного города. Подобные учреждения, должны располагаться в менее оживлённых местах. А демонстративно открыто расположенное подобие якобы серьёзной фирмы, но набитой неозадаченными трудовой деятельностью людьми – говорит только об одном. Что этот спектакль-пустышка. Наживка, для проявляющих настойчивый интерес. Если таковые появятся. Но отчёт о проделанной работе и освоенной смете – будет написан. Будут совещания и работа над ошибками. Будут поощрения, а также и взыскания. В общем, работа пошла… Собственно, она и не прекращалась. Ведь – кругом одни враги! Но, вот с одной, разведывательной акцией заокеанской державы, я столкнулся реально. В доармейские, послешкольные свои времена. Летом 1975 года. На приморском бульваре города Баку. На американской выставке «Быт и жилищное строительство в США». Об этом – напишу позднее, когда буду описывать свои приключения, под знамёнами Советской Армии. Не пропустите! Приколитесь…

Вот и пришло мне время, подумать о продолжении обучения. Концептуально. Окончив восьмилетнюю школу, каковой являлась школа №3, я оказался перед первым возникшим вопросом о «выборе жизненного пути». Ситуация в сфере школьного образования была, на тот момент, такова. Получившие обязательное, неполное, среднее образование могли либо продолжить обучение в средней школе, либо совершить переход в профессиональное училище. Которое предоставляло возможность завершения среднего образования, плюс обучало навыкам какой-либо выбранной профессии. С присвоением начального квалификационного разряда. Либо, можно было продолжить обучение в вечерней школе, устроившись на работу. Как сделал мой сосед Игорь. С которым, мы проучились вместе, эти 8 лет. Он проживал на первом этаже, а я на втором, нашего дома. Так вот, этот Игорь устроился на каком-то заводе, учеником. В «Чёрном городе». Кажется, завод имени «Петра Монтина». Какой именно специальности он там обучался – не знаю. Помню лишь его рассказы о том, что работает на шлифовальном станке. Зарплата, рублей 70-80 в месяц. Учёбу он продолжил в вечерней школе. Которая располагалась в помещении дневной, 134-ой. Посещать школу нужно, но строгостей, по части «прогулов» – гораздо меньше, чем было в нашей дневной. Никто родителей не вызывает, никаких нагоняев и нудных нравоучений не читает. Получалось, что выбравшие путь продолжения обучения в дневной школе, совершали его под давлением родителей. Либо, вопрос совершения выбора, просто не вставал. То бишь, предки и не представляли, как это их дитя, преждевременно будет вовлечено, во взрослую жизнь. О работе на заводе, Игорь рассказывал, без утайки и комплексов. Как было…

Но мои невнятные размышления, о прекращении учёбы в дневной школе – были пресечены папаней. Он кратко обрисовал мне перспективы начала трудовой деятельности, на заводе. Рассказал, о своём опыте, начала работы на буровой скважине. По окончании института. Короче, продержался он там недолго. И сумел сбежать в объединение АзНИПИнефть. Где и проработал, почти всю жизнь, за исключением 10-ти лет. Эти 10 лет, папаня напрягался в ОКБ РЭ, о котором я говорил выше. А причиной, по которой папахен покинул руководимое академиком Сеид Рза объединение, послужил следующий случай. В лаборатории, где папаня напрягался, разрабатывали прибор, который определяет «глубину прихвата бурового инструмента». Для сограждан, не отягощённых знанием подробностей бурения, поясню, вкратце. Как выглядит буровая вышка, все знают. Так, как же происходит таинство сверления поверхности Земли-матушки? А осуществляется это действо посредством вращения «буровой колонны». Которая состоит из соединённых между собой труб, в окончании которых, находится сам «буровой инструмент», или «шарошка». Эта самая «шарошка» и вгрызается вглубь. В поисках нефти, или газа. В земных-то, во глубинах. Одна из опасностей процесса – смещение пластов грунта, относительно друг друга. Которые могут сильно сжать буровую колонну и процесс бурения будет прекращён. Из-за невозможности дальнейшего вращения буровой колонны. Далее, процесс останавливают. Требуется произвести ряд манипуляций, для восстановления дальнейшей работоспособности скважины. Вот тут и нужен прибор, для «определения глубины прихвата бурового инструмента». А его, на тот момент и не существует. В готовом виде. В мировой практике. Не изобрели, ещё… Во, как.

Тем временем, лаборатория в которой работал папа, как раз и должна была разработать, испытать, утвердить и внедрить подобное чудо инженерной мысли. В упомянутой лаборатории, работали 14 человек. Включая и заведующего лабораторий Александра Абрамовича Эпштейна. Так приключилось, что только у моего папани и его напарника Межлумова была реальная склонность к работе, в направлении изобретательства и внедрения. Дядя Сёма Межлумов делал всю электронику, а папаша – всю механику прибора. Работали они денно и нощно. Главное, что увлечённо! И в самой лаборатории, и в полевых условиях. То есть – на буровых. Испытывая своё детище. Вот наступил решительный момент финишных испытаний, дооформления всей документации и отправки заявки. В Госкомитет по изобретательству и рационализации. Наконец, бумаги отправлены, наступил период ожидания ответа. Из Москвы. Ждали, ждали и дождались. Авторское свидетельство на изобретение, утверждённое Гос. комитетом – пришло. В качестве авторов изобретения, в документе перечислены все работники лаборатории. Внимание! Весь коллектив – не в курсе. И вот, Сеид Рза вызывает к себе Эпштейна и его зама Аважанского Юрия. И спрашивает: «какова степень готовности прибора?». На что слышит, в ответ: «Все работы уже находятся на этапе завершения. Но мы столкнулись с проблемой «соосности». У нас, в приборе, есть узел, где есть «труба в трубе» и каждая вращается в свою сторону. И со своей скоростью. Этих труб – 3 штуки. Вот эту трудность преодолеем и можно полевые испытания начинать». В ответ, директор института протягивает заведующему лабораторией утверждённое Москвой авторское свидетельство, на изобретение. Где перечислены все сотрудники лаборатории. И в самом конце списка – Петров и Межлумов.

Каким образом, аппарат для определения глубины прихвата бурового инструмента, относится к вопросу о моём образовании? Вот, непосредственно и относится. Средний аттестационный балл, который значился в моём свидетельстве об окончании восьмого класса, равнялся 3,3. Прекрасная цифра, для того, чтобы пополнить ряды учащихся ПТУ. То бишь, на общих основаниях, пристроиться в приличную школу, в 9-й класс – вопрос был более, чем спорный. Но, в мозаике моей тогдашней, жизни уже был ответ. Супруга дяди Сёмы Межлумова, Лала Сарухановна – преподавала математику, в школе № 160. Те, кто читает этот текст, могут вбить в поиск: и номер школы, и Лалу Сарухановну. И увериться в том, что я попал в приличное учебное заведение. Которое, несколькими годами ранее меня, окончил уважаемый Гусман Юлий. А ещё, ранее Юлия Соломоновича, в 160-ой отучился первый председатель Конституционного Суда РФ. Ныне, школа преобразована в гимназию. Так вот, Лала Сарухановна, представила меня тогдашнему директору Хахановой Инне Иосифовне. Та посмотрела, на мня строго, но приняла в 9-й класс. Таким образом, открылась очередная глава моей жизненной летописи. Пятого сентября того года, я уже был изловлен, за курение в туалете. Что пресекалось строго. Отловлен был одним из двух наших школьных преподавателей физкультуры. Старшего из них, Музыкантского – оказывается уже предупредил его коллега, мой дядя. Преподававший физкультуру, в школе №200. На Инглабе. Судья по волейболу, всесоюзной категории. Дядя Боря. Или Борис Михалыч. Летом, дядя Боря всегда заведовал каким-нибудь пионерским лагерем, на побережье. И меня, естественно туда определяли. Так что Борис Михайлович был в курсе, что племянник не совсем «сорвиголова», но постоянный контроль требуется. Музыкантский сигареты мои изъял и отправил меня за родителями. Ну, ближайший родитель – маманя, работала в паре кварталов, от школы. В АзИнефтехиме. Куда я и сгонял, оповестив родительницу, что «сезон открыт».

Совсем упустил один эпизод, из истории обучения в третьей школе. Поэтому, вернусь назад, на пару лет. Начну, с самого «начала» учёбы в седьмом классе. А начался он – ленивым расставанием, с каникулярной «вольницей». Погода, всё ещё летняя и никакого нет желания, за партой сидеть. Вот я и повадился отпрашиваться домой, якобы в связи «с болями в правой, нижней части живота». Это в прошедшем учебном году, моему соседу и однокласснику Игорю, сделали операцию. По удалению аппендикса. Забрали его «по скорой», прооперировали в больнице им. Семашко. Но заживало плохо, резали второй раз. Вот таким образом, в поле моего зрения попал человек, который перенёс две операции, остался вполне жив, но не посещал школу целую четверть! На совершенно законных основаниях. Тут было, над чем подумать… Но, в самом начале «аппендицитной эпопеи» чёткого плана, ещё не было. Просто, было стойкое желание свалить в кино, вместо занятий. Но, в один прекрасный день, маман, зашедшую в школу, по какой-то пустяшной надобности, завуч Людмила Константиновна ошарашила одной фразой. «Вы обратили бы внимание на здоровье сына, он в неделю, трижды, отпрашивается с уроков». Вот оно и началось! Придя домой, мама устроила мне допрос. Где болит, почему молчишь об этом, как давно началось и так далее. Через пару дней, меня уже осматривал доктор Рошаль. Из хирургического отделения Шаумяновской больницы. У себя дома. За 10 рублей. Проживал, он рядом с магазином «Мелодия». Что напротив кинотеатра «Азербайджан». Вот, вечером, после работы, он нас и принял. Выслушал жалобы и велел лечь, заголив живот. Начал мять мои кишки-потрошки. Он нажимает, а я делаю такую физиономию, будто мне больно, но вслух отвечаю: «нет, не больно». Доктор, выдал решение: «Надо понаблюдать, в стационере. Желтухой, говорите болел? Вы положите его в нашу больницу, в терапевтическое отделение, понаблюдаем, а там – видно будет».

Мама, быстренько, устроила направление в Шаумяновскую больницу. Хотя, нам положена была больница им. Семашко. Шаумяновская – для тех, кто живёт к ней поближе, в том районе. Но, не в этом дело. Уложили. В терапию. Лежу. Хожу. Скучно страшно. А тут ещё и температура какая-то навязалась. 37,2 С. Среди дня. Утром – нет. И вечером – нет. А днём – есть. Может быть, так и раньше было, но, кто же её мерял? А в больнице, стабильно. Тем более, что лечащий врач-терапевт это заметил, и поставил на контроль. И ничего, нигде не болит. Разок наведался Рошаль. Так провалялся я в терапии, недели две. А то и чуть больше. Мне делают всякие анализы, кормят таблетками. Несильно. Но никакой ясности, какие планы у врачей. Вдруг, бац – меня переводят в хирургию. А я-то начал уже прикидывать, скоро ли этот эпизод, больничный, прекратится. Оказывается, ситуация идёт, по другому сценарию. Лежу в хирургии, несколько дней, обживаюсь. Тут, меня, уже, доктор Рошаль посещает, почти каждый день. В коридоре, стол дежурной медсестры. Рядом – шкаф стеклянный, с медикаментами. И вот, вовнутрь этого шкафа, вывешивают новый список фамилий больных, ежедневно. Это те, кого будут резать, завтра. С опаской, просматриваю столбик фамилий, по вечерам. Тишина, нет мой фамилии. Ещё, несколько дней. И вот – опаньки, на завтра. Я – списке! Срочно звоню домой. В вестибюле был телефон-автомат, двухкопеечный. Извещаю домашних, о завтрашнем. Думаю, ну вот, допрыгался… Но к виду прооперированных, я уже попривык. Стало понятным, что неприятна первая ночь, после операции. Поднимается температура, и сильная боль докучает. Больной хочет пить, но ему не дают. Только губы смачивают. И на лбу, мокрую салфетку меняют. На следующий день – легче. А через пару-тройку суток, люди уже начинают ходить. Понемножку, полегоньку, вдоль стеночки, аккуратненько. Так что, живы будем! Но, зато, уже почти месяц, я «просачковал». Все одноклассники сидят за партами, а я отдыхаю! Так, себя утешая жду завтрашнего утра.

Поутру, появилась мама. Я-то был предупреждён, ещё с вечера, что ничего ни есть, ни пить нельзя. Вот, натощак и ожидаю, развития событий. Появились на работе врачи и медсёстры. Смотрю, прибежал и мой двоюродный брат, Володя. А он учился в АзИнефтехиме. Так вот он и появился, облачённым в белый халат, в котором он посещал «азишные» лабораторные занятия. Так, что, за студента мединститута, коих всегда в отделении хватало – он, вполне, прошёл. Повели меня в операционную. Смотрю, а там два стола. И на одном уже вскрыли какую-то тётку. Подошёл к свободному столу, мне помогли взгромоздиться. Лёг. Операционная медсестра привязала мне руки бинтом, к железякам стола. Над головой. «Это чтобы ты не помешал врачу, импульсивно» – ласково пояснила она. Гляжу вверх и вижу, что там есть второй этаж. Окна, по периметру помещения. И там люди. В белых халатах. Смотрят вниз, на нас. Потом, оказалось, что мой двоюродный брат, проник со студентами-медиками. В этот застеклённый амфитеатр. И наблюдал, как меня «кромсают». А рядом со мной, на другом столе женщине удаляли камни, из желчного пузыря. Тогда ведь не было технологи «лапароскопия». Когда подобные манипуляции, совершают через небольшой «прокол». Так вот, эта тётушка была, под наркозом. И в разрезанном её чреве, копались трое. Поэтому, с непривычки, братан был несколько шокирован. А тут ещё, стоявший рядом, студент-медик спрашивает его что-то. О ходе операции. Употребляя латинские термины. Братуха Вова, шёпотом объяснил ситуацию. Будущий врач сделал «круглые глаза», но смолчал. Из студенческой солидарности.

Резали меня без общего наркоза. Под местной анестезией. Больно, конечно. Но, терпимо. Рошаль со своим ассистентом, молодым парнем время от времени заговаривали со мной. Проверяли. Как я жив-здоров. По ходу дела, даже «прикалывались». Ассистент говорит: «Вот это то-то, или??». Имея что-то в виду, из ассортимента моего вскрытого чрева. Рошаль отвечает. Ассистент не соглашается: «Сомневаетесь? Давайте разрежем, и вы убедитесь!». Я начинаю возникать: «А может не надо, может и так сойдёт?». Рошаль говорит: «Сейчас будет немного больно. Кратковременно. Терпи молча». Как сказал доктор, так я и сделал. Стерпел молча. Без комментариев. А оказалось, что доктор этот самый аппендикс и вырезал. И трясёт им у меня, перед носом. «И как он у тебя болел? Воспаления нет» – буднично промолвил доктор. И ни удивлённо, и ни раздражённо… А совершенно, нейтрально. Ну, правильно, ведь это не из него лишние запчасти вынимают. Меня зашили и укатили в палату. Действительно, первая ночь была неприятной. Анестезия прошла и болело сильно. Встать мне велели, только, на четвёртый день. Но не ходить, а просто постоять. Пару минут. На третий день, после операции, сняли швы. А на седьмой – выписали. Доктор получил свои 50 рублей. Согласно тарифа, того времени. Не, ну можно и бесплатно получить медицинских радостей. Но, за деньги как бы надёжнее. Здоровье-то оно одно. Своё, родное! Прибыл я домой, как путешественник, вернувшийся, из дальних странствий. Всё-таки, месяца полтора отсутствовал. Ну или чуть меньше. Одноклассники приходили, навещали. Приветы передавали. В общем, всё, как положено. Потом, ещё месяц просидел, дома. На справке. Вот так лишился я, этого самого аппендикса. Нужен он организму, или не нужен – ясности нет и по сей день. Зато, всю дальнейшую жизнь, я был спокоен, что эта беда меня уже не постигнет. В самый ненужный момент. Ни на суше, ни на море.

В девятом классе, птички мои, постепенно «сошли на нет». Компаньона по «птичьей охоте» Эдика Куджаева загребли в армию. Разница в возрасте, у нас была, три года. Велосипед, исчез из моего обихода, по другой причине. Дал покататься одному знакомому парню, на денёк. Он жил рядом, со школой №3. Октаем его звали. Несколько раз, вместе птичек ловили, в районе парка им. Кирова. Несколько раз, рыбачили. На Шихове. Не на пляже, конечно. А, не доезжая, чуть. Там военная часть была. И здоровенная труба торчала, в полосе прибоя. Через которую осуществлялся, видимо, сток пищевых отходов части. Сброс бывал утром и «под вечер». В это время и бывал максимальный клёв. Что ловилось? Такие, небольшие рыбёшки, головастые. «Бычками» именовались. Ну вот, про Октая. Взял он мой велик и сгинул. Но, уже, мне было не до велика. Далее, оказалось, что моя маман, дала этому Октаю 10 рублей, с тем, чтобы этот велосипед, больше в нашем доме не появился. Ну, да невелика потеря. Потому что, поначалу, я решил не запускать учёбу, а как-то держаться «в рамках приличия». А то, ведь приняли меня в новую школу – «по протекции». Не хотелось Лалу Сарухановну подводить. Вот я и попробовал, поначалу, хоть какое-то внимание, школьным урокам уделять. Но такой благостной привычки, как «делать домашнее задание» – у меня, как не было ранее, так и не появилось. Срабатывала уже устоявшаяся практика. Переписать готовое задание, у более ответственных девчонок. Поутру, пораньше. Видимо, так было везде и повсюду? Не знаю. Наверное. Но, нет, в 160-ой школе, которая считалась «сильной», большая часть пацанов, всё-таки, решали математические задания, дома. Это были ребята «коренные». Которые учились там с 1 класса. А как раз, в том году, когда я пришёл только и началась «система отсева» в ПТУ. После восьмого-то класса.

Я написал ранее, что некоторые ретроспективные очерки, о годах моей молодости изложены ещё в 2010 году, на сайте «День Кубани». И некоторые из них, сохранены, там, по сей день. Происшествие, о котором напишу сейчас произошло со мной, в процессе обучения в 9-ом классе. Об этом, и о некоторых подробностях моей «первой школьной» любви, можно прочесть, вбив в поиск браузера: Ё-пэрэсэтэйка-9. Данный опус, здесь и сейчас пишется мною, в расчёте на то, что будет публикация, не только в цифровом формате. Но и в бумажном. А также и аудио-версия. Такой прогрессивный формат подачи материала, обеспечивает издательство Ridero. Поэтому, изложенное в «Ё-пэрэсэтэйка-9», проще увидеть, в цифровом формате, на упомянутом сайте. Дабы не повторяться, во второй раз. Интересуйтесь, кому интересно. Здесь, в этой версии привожу лишь итог моего обучения в 9-м классе. Имея кучу двоек, в третьей четверти учебного года, я был переведён в десятый класс – без экзаменов. И досрочно! Всё это потому, что получил некоторую травму. Которая в медицинской моей карточке, была зафиксирована как «перелом костей свода черепа, извилистый перелом наружного отдела правой глазницы, сотрясение головного мозга средней тяжести». Вся эта неприятность приключилась со мной, потому что я свалился с нашего балкона. Даже не с самого балкона, а с дерева, по которому я карабкался. И ведь вскарабкался. Но подломилась ветка, под ногой. В тот момент, когда я оттолкнулся, от таковой. Дабы зацепиться. За сам балкон. Но, не прокатило… Жив остался, но в Институте травматологии и ортопедии месяц отваляться пришлось. Куда я поступил «по скорой». И первые трое суток, провёл «в отключке». Публикую фото этого бывшего, нашего балкона. Данное фото – уже история. На этом месте, ныне, новое здание. Улица Ростроповичей, дом № 11. Ростропович жил в 16-ом. Или в 18-ом.

Таким образом, началось лето 1973-го. Некоторое время, после больницы я «берёгся», не напрягался, не перегревался – «вёл здоровый образ жизни». В обязательном порядке, посетил участкового врача. В районной, моей поликлинике №2. Что напротив Ахундовского садика. И занёс ей выписной эпикриз. Из больницы. Чтобы вклеила в мою карточку. Я уже предчувствовал, что этот документ, когда-нибудь, да пригодится. Что и случалось. Позднее. И неоднократно. Летом, мы с ребятами, повадились ездить на Шиховский пляж, на такси. Расклад был прост – набирали четыре человека. Каждый, давал «по рублю». Итого: два – туда, и еще, два – обратно. На общественном транспорте, «по-минимуму», это обошлось бы в 20 копеек. До Азнефти – пешочком, это даром. Можно, на троллейбусе. Тогда, ещё четыре копейки. За троллейбус. Можно проехать бесплатно. Если нет кондуктора. Ехидно посматривая на надпись в салоне транспортного средства «Лучший контролёр – это совесть пассажира». А выходя, показать водителю билетик, подобранный на полу. От Азнефти, до пляжа – кондуктор есть, обязательно. Автобусы, Икарусы-гармошки, машины есть коммерческие. Там, не забалуешь. Платить надо. Почему-то, эти рейсы именовались «полуэкспресс». И стоили они, по 10 копеек. С каждого. Поэтому, на такси повеселее было. Во-первых, быстро. Во-вторых, удобно. И в-третьих, весьма «понтово». В Баку, тогда, в шортах ходить не принято было. Потому как, шорты – это атрибутика буржуазная. А мы, страна пролетарская. Поэтому, закатав брюки выше щиколоток, во «вьетнамках», в расстёгнутой тенниске, или рубашке, с полузасучёнными рукавами – мы представлялись себе, «генералами песчаных карьеров». Или, типа того. Но, на такси. Во, как!

Вот и закончились «каникулы Бонифация». Снова началась учёба. Якобы. «В хорошем смысле этого слова» – как говорил «великий и ужасный» Доренко. Правда, пятьдесят лет спустя, он это говорил. То есть – совсем недавно. Ну, не буду отвлекаться. Школа, меня встретила «героем сезона». Этому способствовало, в немалой мере, отцово обращение в городской отдел народного образования. Каковое он сделал, ещё в тот период, пока я валялся, на больничной койке. Благодаря которому, и произошли дальнейшие «подарки судьбы». В виде моего перевода в десятый класс, без экзаменов. В связи, с пристальным вниманием к вопросу, со стороны отдела народного образования. После «внутреннего расследования», выяснилось – все мои семь двоек, в третьей четверти, оказались неправомерными. Дело в том, что во время длительной командировки, моей мамани, в Питер, которая и пришлась на описываемый период – я не пропустил ни одного учебного дня. В связи с крайним нежеланием «обострения», с папашей. Что было бы чревато… А получилось, в итоге, что у меня, в классном журнале, были проставлены «двойки». По предметам, по которым я не был опрошен, ни разу. Собственно, меня не подвергали испытаниям, на предмет знания учебного курса ни по каким предметам. Но я аккуратно, присутствовал на всех уроках. В школьных стенах не курил. И вообще, вёл себя «тихо, как мышь». По причине, описанной выше. Было классное собрание, по итогам четверти, с участием нашего классного руководителя Альбины Фёдоровны Тарасовой. Я спросил у неё: «Откуда, эти мои двойки? Я ни разу, не был опрошен!». А она ответила: «Ты руку не поднимал, не стремился отвечать, ни по одному предмету». Ну, этакий подход был новацией… «Не пойман не вор», отметки в четверти обычно ставились, таким образом. Что обозначалось цифрой «три», в ведомости, за четверть. Значит, это был «прессинг». Направленный на «слив», меня. За неуспеваемость.

Учёба в десятом классе была приятна и необременительна. В школу ходил, как в клуб. Чувствовалось, что «избавление» не за горами. Преподавательский коллектив, уже притерпевшийся к выходкам отдельных персоналий, и в предвкушении «расставания», был терпелив и доброжелателен. Собственно, каждый препод, в отдельности были людьми хорошими. И даже, более! Вбейте в поиск: «Дмитрий Ростиславович Кочубеев школа 160». И мгновенно узнаете, с какой любовью и уважением, заслуженно, вспоминают о нём, бывшие ученики. Ему бы КВН вести. Было бы впору! Но, он преподавал физику. Зато, как красиво! Мне, к точным наукам не склонному абсолютно, на его уроки ходить, было интересно! Вечная, ему память! Уроки английского языка, оставили самые тёплые воспоминания, по сей день. В школе, в каждой классной комнате, и в коридоре, на стенах были укреплены стенды. Выполненные в интересной технике. Эстетичные и функциональные. Правда, в минималистичном стиле. Но подчёркивавшем, их информационную направленность. На раму, из деревянных реек, была натянута грубая ткань, цвета «мешковина». А стандартные, писчие, печатные листки, с информацией крепились четырьмя канцелярскими булавками. Так вот, эта булавка, воткнутая в какую-либо, щель, в зависимости от глубины погружения в таковую, могла издавать звуки разной высоты. На такой технике, устроены различные народные инструменты. Когда некую упругую пластину, зажимают зубами и извлекают неповторимую гамму звуков. Подобные звуки извлекались при помощи этих самых булавок, выдернутых, со стендов. Наша преподавательница английского, Эмма Аванесовна, говорила: «Петров, если даже, я тебя удалю из этого помещения, а этот звук будет продолжаться, всё равно я буду знать, что это делаешь именно ты!».

Уроки русского языка и литературы, у нас вела супруга дяди Вити Авакяна. Который работал ранее, с маманей моей, в Лок-Батане. И вместе с которым, мой папахен построил детскую педальную машину. Поэксплуатированную, вначале Авакяном-младшим, а затем – мною. Фото детского периода, опубликовано ранее. Так вот, поначалу, подумал, что хоть написанием сочинений, и на «вольную» тему, в том числе покажу, что как ученик, я и не такой уж и «никудышный». Ведь, единственное, на что я был способен, так это, разве что «сочинение написать». Но, не тут-то было! В отличие от моей самой почитаемой преподавательницы в 3-ей школе, Клавдии Ивановны Донцовой, которая приветствовала собственные мысли ученика, Нелли Минаевна Авакян придерживалась более консервативного взгляда. На методику преподавания. Для получения приличной оценки, следовало списать всё, из учебника. Слово в слово. По литературе, у нас было два учебника – в одном, был сам текст произведения, а в другом – критический обзор персонажей, биография автора и прочие подробности. Вот, если из учебника, с критикой, «передрал» всё, без купюр, неизменно, тогда ты – «пятёрочник!» И не приведи Господи, что-либо нафантазировать. Чего нет, в учебнике. Оценка, мгновенно снижается. Я не сразу въехал, в эту особенность. Но, когда раскусил – сразу, полегчало. Сочинений на «свободную» тему, Нелли Минаевна избегала. Только, программные. Поэтому, открывай учебник и переписывай. А она сидит, за своим преподавательским столом и что-то усердно пишет. Таким образом, мне стало понятно, что от личности препода, многое зависит. Даже, в нашем, тоталитарном обществе. Где, казалось бы, нет никакой свободы, для проявления своего взгляда. Потому, как взгляд, у всех должен быть такой же, как и у Михаила Андреевича Суслова. Главного идеолога КПССии, брежневского периода. «Человека в футляре», своего рода…