Тяжелый запах жасмина

– Так что же случилось? Ведь я вижу, что что-то случилось?

– Николай сделал мне предложение, – тихо ответила Маша и ещё сильнее прижалась к матери.

– Что?! – удивлено, воскликнула Бэлла Филипповна.

– Я не виновата. Это он предложил, а не я, – и, рассмеявшись, обняла свою маму, прижавшись лицом к её груди.

– Боже мой! Как я рада, как я рада! – прижимая к себе любимую дочь, всё повторяла и повторяла Бэлла Филипповна, радуясь сказанному. – Так как это произошло? Где? Когда?

– Минут пятнадцать или двадцать тому назад, у крыльца парадной двери.

– Ну и что ты ему ответила?

– Я сказала, что я его люблю, но мне нужно подумать.

– Подумать?! О чём думать?! – отстранив дочь от себя, и заглядывая ей в глаза, спросила Бэлла Филипповна.

– Да ты знаешь, сколько погибло молодых ребят в этой недавно прошедшей войне?! Тех молодых людей, которые родились в 1921, 1922 и 1923 годах, почти две трети, а то и более, погибли и не вернулись домой! Нет! Это уму непостижимо! Она собралась думать! Да такого, как Николай, днём с огнём не сыщешь! Я очень рада, что тебе встретился такой парень, и дай Бог, чтобы вы были вместе, создав хорошую и крепкую семью. Я очень рада! Да я просто буду счастлива, глядя на вас, – и, поглаживая дочь по голове, продолжила:

– И готова нянчить внуков. Я надеюсь, что всё это свершится!

Мать и дочь сидели, обнявшись, а возле них лежали семейные фотографии.

Утром Маша, придя на работу, никак не могла себе представить, как и что делать, когда явится Николай. Самой признаться о своём решении или ждать, пока он сам спросит. Думала, думала и, не придя к какому-то решению, пошла за корреспонденцией, а когда вернулась, то застала Николая уже за рабочим столом.

– Доброе утро, Николай Андреевич! А я вот за почтой пошла и не заметила, когда вы пришли! – сказала и, волнуясь, осталась стоять у стола, ожидая ответа.

– Здравствуйте, Маша! – улыбаясь, ответил Николай. – Ну и что там за почта, что новенького? – спросил он и снова улыбнулся, как бы спрашивая у неё ответа на его вчерашнее предложение.

– Есть, есть много новенького! – сказала и загадочно улыбнулась Маша. Они всё ещё соблюдали сугубо рабочие отношения, стараясь этим не раскрывать то, что есть на самом деле, хотя все их старания были напрасны – все догадывались об их истинных отношениях и втихомолку посмеивались над их чуть ли не детской наивностью. А им казалось, что они великие конспираторы и что никто не догадывается об их дружбе. Когда в отделах военкомата закончился рабочий день и все разошлись, уборщица Полина Прокопьевна начала уборку помещения, в это время, Маша подошла к Николаю, взяла его ладони в свои и, глядя ему в глаза, тихо, с волнением в голосе, сказала:

– Коленька! – это первый раз, за всё время, она его так назвала. – Я тебя люблю! Да нет! Я тебя очень люблю! Давай прямо с работы, прямо сейчас пойдем к нам и расскажем моей маме о нашем обоюдном согласии. Ты согласен?

– Согласен, Машенька, согласен!

Николай тихонько притянул к себе Машу, пытаясь её поцеловать, и в этот самый момент Полина Прокопьевна, держа в руке ведро и веник, открыла дверь в кабинет, но видев целующихся, тихонько прикрыла её, и стоя к ней спиной выдохнула: «Вот это, да!» и осталась так стоять до тех пор, пока дверь не открылась и из неё не вышли только что целовавшиеся капитан с лейтенантом. Она отошла в сторонку, пропуская их, а Николай остановился возле неё и серьезно сказал:

– Вот так-то, Полина Прокопьевна, все уже разошлись, а мы с лейтенантом задержались, да и вас задерживаем!

– Ну, это ничего! – ответила она. – Ведь у вас, как видно, была важная и неотложная работа, раз так задержались! – съехидничала она и, хихикая, прошмыгнула в открытую дверь кабинета.

До трамвайной остановки они шли, молча, и вдруг, Маша остановилась и расхохоталась, говоря сквозь смех:

– А ведь Полина Прокопьевна, эта лиса Патрикеевна, догадалась или, что более вероятно, видела, как мы с тобой целовались!

– Мне это тоже так показалось! Ведь она не зря ехидно хихикала?! Ну, шут с ней! Побежали, а то вон, трамвай подходит! – ответил Николай.

К трамваю первой добежала Маша и попросила вожатого подождать инвалида, который из последних сил старался поскорее достичь остановки. Трамвай тронулся только тогда, когда Николай вошёл в него. Дома они застали только тётю Таню. Бэллы Филипповны ещё не было, видимо, задержалась на работе. Когда они сидели за столом и с аппетитом уплетали всё, что подала им тётя, вошла Машина мама. Все сразу же заметили, что она чем-то взволнована, но старается казаться такой же, как и всегда.

– О! Они уже едят и, как видно, ничего мне не оставили! А я ведь тоже голодна! Здравствуйте, Николай Андреевич! Всем приятного аппетита!

Всё это было сказано неестественно громко и как бы наигранно, а под этой наигранностью скрывалась тоска и усталость.

– Мама! Что случилось и чем ты так взволнована? – перестав есть, спросила Маша.

– С чего ты взяла? Ты, доченька моя, ошибаешься. Ничего не случилось! – сказала она и, отвернувшись, смахнула непрошеную слезу.

– Нет! Нет! Ты что-то скрываешь от нас? Ведь я вижу! Так, что же все – таки случилось?

В комнате наступила тишина, все ожидали ответа.

– Сегодня в два часа дня неожиданно скончался Натан Маркович, – чуть ли не шёпотом проговорила Бэлла Филипповна, и уже не скрываясь, заплакала.

– Как это произошло? – в свою очередь спросил Николай. Он знал, что Натан Маркович – это тот хирург, из соседнего госпиталя, которого пригласили, чтобы прооперировать его и удалить небольшой осколочек почти у самого сердца. И никто, кроме Натана Марковича не решался это сделать, а он блестяще справился с этой сложнейшей задачей и спас его от неминуемой смерти, а нынче, сам не разминулся с ней.

– Мама, не плачь! Ведь уже ничем помочь невозможно! – обнимая мать, взволнованно говорила Маша. – Успокойся и, если можешь, расскажи, как всё это было, но если тебе тяжело говорить, то не надо!

– Я думаю, вы уже в курсе того, что сегодня в час ночи недалеко от нашего города потерпел аварию пассажирский поезд? – начала рассказывать она. – К нам в госпиталь поступили пострадавшие с тяжелейшими травмами, необходимы были сложные операции. В начале второго ночи за мной пришла машина, а когда я уже была в госпитале и полностью подготовилась к работе, то войдя в операционную, застала там Натана Марковича, стоявшего у операционного стола. Оперировали вместе, то есть, оперировал он, а я ассистировала. В то время, пока шла операция, медсестры готовили очередного пострадавшего, так что получался сплошной конвейер. Первая длилась три часа десять минут, а когда прооперированного увезли, то мне Натан Маркович показался особо уставшим. Вытирая салфеткой пот с лица, он стоял, опираясь на операционный стол и глядя в угол, молчал. А когда я обратилась к нему, то он вздрогнул, как бы очнувшись от своих дум, и, глядя на меня, улыбнулся, но даже в его улыбке проступала непреодолимая усталость, когда я ему предложила его заменить и прооперировать следующего больного, то он снова улыбнулся и уже более бодро сказал: «Ничего, Бэллочка! Мы ещё повоюем!» И, засмеявшись, пошёл готовиться к следующей операции. Вторая операция проходила нормально, а когда уже шла к завершению, то я увидела, как Натан Маркович побледнел и вдруг начал валиться на правый бок. Две медсестры подхватили его, а я доработала то, что не успел сделать он. И только после операции я узнала, что он умер…– сказала и снова заплакала.

– Мамочка! Не плачь! Ну, пожалуйста, не плачь! – еле сдерживая слёзы и обнимая маму, говорила Маша. Она знала, что Натан Маркович был для неё не просто товарищем по работе, а много дороже и ближе.

– Да я и сама понимаю, что помочь уже невозможно, я стараюсь не плакать, а оно само собой плачется, – ответила она, вытирая слёзы. – Ведь ушёл такой хороший и добрый человек! Если бы вы знали, скольким людям он спас жизнь, не жалея свою. Он с самого начала войны работал в прифронтовых госпиталях, был тяжёло ранен, а после выздоровления был направлен в наш госпиталь. Сам он родом из города Полтавы, где во время оккупации была расстреляна вся его семья: жена и двое детей. Работал он почти без отдыха, заглушая этим свою не заживающую рану от безвозвратной потери. Он был просто одержим работой. Он ведь и жил при госпитале, и никто не мог точно сказать, когда он отдыхает и когда спит. Он всё время был в работе, а вот теперь его уже нет, – закончила свой рассказ Машина мама.

–Ты знаешь, Бэллочка, всё то, что ушло, того уже не вернёшь. О! Это я хорошо усвоила! Так что давай покушай вместе с Машей и Николаем Андреевичем, да и я с вами заодно! – ставя тарелки, говорила Таня.

Ели молча, уйдя в глубину своих мыслей и переживаний. Молчание нарушила Маша.

– Мама! Ты успокойся, ведь такова жизнь, её не переделаешь! Жаль, очень жаль Натана Марковича! Это так неожиданно и так трагично! Что ж! Мёртвым – тишина и покой, а живым – заботы и радости! Вот и мы с Николаем хотим поделиться с тобой, мама, и с тобой, тётя Таня, своей радостью. Ты только успокойся, мамочка, и послушай, что я скажу.

– Ну, давай говори, а мы с мамой послушаем, – ответила за Бэллу Филипповну тётя Таня.

– Мы с Николаем решили пожениться, – сказала она и поглядела на маму, а та, как сидела, не двигаясь, подняла голову и, глядя на Машу, продолжала молчать.

– Да! Мы любим друг друга и хотим быть вместе на всю жизнь! – волнуясь, подтвердил Николай.

– Ну вот! Это то, что я тебе, Бэлла, говорила! Жизнь идёт, жизнь продолжается! Так, что же ты молчишь? Ты что, лишилась дара речи? Или не рада?

– Нет, нет! Что ты? Я счастлива слышать эти дорогие мне слова, которые вселяют в мою душу радость и надежду, что я доживу до того часа, когда буду нянчить своих внучат! – Она поднялась, подошла к Маше и Николаю, сидящим рядышком, встала у них за спиной, обняла дочь и будущего зятя и медленно сказала, словно произнесла клятву: – Я очень рада за вас! Я буду вам преданной мамой, и даст Бог, хорошей бабушкой! Желаю вам счастья! А я, глядя на вас, буду радоваться!

– И я тоже буду вам предана до конца своей жизни! Ведь вы, у меня, одни-единственные на белом свете! – взволнованно проговорила тётя Таня и почему-то вдруг поднялась из-за стола и быстро ушла на кухню. В комнате повисла тишина, а в кухне рыдала тётя Таня.

Дни проходили за днями, подминая под себя бегущее время. Уже промчался январь, а за ним вдогонку спешили февраль и март. Двадцатого марта Маша защитила диплом юриста. Приближался намеченный день регистрации бракосочетания Николая и Маши. Бэлла Филипповна, Маша и Николай откладывали определённую часть денег от своих небольших зарплат, и даже тётя Таня, экономя на всём, тоже старалась отложить немного со своей пенсии, которую она получала за погибшего мужа и двух сыновей, павших на полях сражений. Все старались подготовиться ко дню свадьбы, чтобы она прошла на достойном уровне, что было далеко не легкой задачей в тот тяжёлый, послевоенный, тысяча девятьсот сорок шестой год.

И вот, свершилось то, к чему готовились и ожидали долгие четыре месяца. Наступил день торжественной регистрации брака, день, который нёс в себе надежду, радость, любовь и всё то, что роднит на всю жизнь молодую пару. Тётя Таня принесла бостоновый костюм своего погибшего мужа, умоляя Николая примерить его.

– Поверьте мне, – говорила она. – Этот костюм мой муж успел только примерить, когда принёс его из мастерской, а назавтра утром ушёл в военкомат и не вернулся, а через месяц вместо него в наш дом пришла первая похоронка. Так что носить костюм некому, и я была бы очень рада, если он вам подойдёт.

Она умоляюще смотрела на Николая, а он, в свою очередь, не мог отказать этой доброй женщине в её просьбе, да и Маша с мамой тоже уговаривали его, желая увидеть Николая в штатской одежде.

– Подождите – подождите! – громко произнесла Бэлла Филипповна и быстро прошла к себе в спальню, а возвратившись, передала Николаю светло–бирюзовую рубашку и галстук. – Вот теперь можно всё сразу и примерить. Да, совсем забыла, там, в комнате, стоят туфли, думаю, что они подойдут!

Николай поблагодарил и пошёл переодеваться, а когда вернулся и остановился в дверном проёме в костюме и в галстуке, то все молча, разглядывали его, а он стоял, не двигаясь, как бы ожидая похвалы, но похвалы не последовало. Пиджак, правда, сидел на нём, словно на него сшит, а брюки были длинноваты и мешковаты, так что вариант идти в ЗАГС, в штатском костюме, сам по себе отпадал, что очень расстроило тётю Таню и Машину маму. А Маша весело смеялась, глядя на эти брюки, и была рада, что они с Николаем пойдут в ЗАГС в военной одежде. И Николай снова пошёл переодеваться в свою новую, недавно приобретённую военную форму, которую привёз с собой.

Минуты тянулись за минутами, и, наконец, в комнату, где его с нетерпением ожидали, вошёл Николай при всех своих орденах и медалях. На его груди красовались три советских ордена, один иностранный и шесть медалей. До этого времени он носил на старом кителе не ордена и медали, а орденские планки и четыре нашивки, обозначавшие его ранения; ордена и медали он надел впервые, что было для присутствующих приятной неожиданностью. Все глядели на красивого молодого человека и на его боевые награды, а Маша вдруг громко протяжно произнесла: «Вот это да! Вот это здорово!» Подбежала к Николаю, приподнялась на цыпочки и поцеловала своего будущего мужа, а тётя Таня и Машина мама зааплодировали, радостно глядя на молодую пару. Вскоре на служебной машине подъехал Кирилл Трофимович, а с ним приехали его жена Глаша и Алла с мужем, которых они захватили по пути. Так что в основном все были в сборе, не считая тех, кто придёт пешком прямо в ЗАГС. Времени было достаточно до начала торжества, и, воспользовавшись этим, составили вместе два стола: с одной стороны на три стула положили две широкие доски, а с противоположной стороны и двух торцов расставили стулья. Проделав это, начали собираться в ЗАГС, потому что время уже начало подгонять.

– А почему вы, Глаша, не одеваетесь? – спросила Бэлла Филипповна.

– А я с вами не еду! Я остаюсь здесь с Татьяной Филипповной. Ведь работы очень много и ей одной не справиться. Вот я и навязалась к ней в помощницы, – рассмеявшись, ответила Глаша. Бэлла Филипповна подошла к ней, поцеловала и, глядя ей в глаза, тихо сказала:

– Спасибо.

Здание ЗАГСа находилось почти в самом центре города, в старинном двухэтажном здании, ранее принадлежавшем богатому купеческому роду. Когда подъехала машина и из неё вышли молодые, то их встречали те, кто пришёл раньше. На первом этаже, в квадратном зале, где расположился оркестр, звучала музыка. Справа, у стены, находилась широкая лестница, ведущая на второй этаж. До того момента, как пригласили всех в регистрационный зал, ожидать пришлось недолго. Под звуки оркестра поднялись на второй этаж и остановились на лестничной площадке у широких дверей, украшенных своеобразной резьбой, которые сразу же открылись, как бы приглашая всех войти в просторный, залитый дневным светом зал. От двери до стола, за которым стояла пожилая женщина, пролегла широкая ковровая дорожка, а у самого стола лежал цветной ковёр. Молодые шли впереди, а по обе стороны, отстав на шаг, шли их свидетели: Алла со стороны Маши, и Кирилл Трофимович со стороны Николая. Остановились у самой кромки ковра, оркестр перестал играть, пожилая женщина, стоя за столом, поздравила всех с прибытием и, проговорив давно заученные фразы, перешла к делу:

– В вашем заявлении, – обратилась она к Маше, – которое вы подали ранее, имеется просьба оставить вам девичью фамилию в знак памяти о вашем отце, погибшем на полях сражений в Великой Отечественной Войне. Вы подтверждаете свою просьбу?

– Да! Подтверждаю!

– А вы? – обратилась она к Николаю, – Не имеете возражений?

– Нет! Не имею!

– Ну, раз так, то я приглашаю молодых подойти к столу и поставить свои подписи в брачном свидетельстве. Сначала невеста, а затем жених.

После этого были приглашены свидетели, и когда они тоже поставили свои подписи, то всё та же пожилая женщина в роговых очках со стандартной улыбкой произнесла давно заученные фразы, которые произносит многие годы подряд: – «Поздравляю вас с законным браком и с этого момента объявляю вас мужем и женой! Желаю вам счастья, любви, радости и крепкой, на всю жизнь, сплочённой семьи!»

Все зааплодировали, подходили к Николаю и Маше с радостными лицами, поздравляли и целовали счастливую пару, а внизу в это время снова играл оркестр.

Спускались вниз под звуки оркестра, который играл всем известную мелодию песни «Москва майская». Настроение было празднично–приподнятое. Домой решили возвращаться пешком. Только Кирилл Трофимович, Николай и Маша уехали на машине.

Приехав, Маша сразу же начала помогать тёте Тане и Глаше, которые поздравили её и Николая с законным браком, поочередно поцеловали их, пожелав счастья и всех благ в семейной жизни. Женщины продолжали накрывать стол, а Николай с Кириллом Трофимовичем вышли в прихожую и о чём-то там шептались. Вскоре появились те, кто шёл от ЗАГСа пешком. С их приходом, комнаты наполнились шумом, смехом и звуками баяна. Пели, танцевали и веселились до тех пор, пока не пригласили всех к столу. Рассаживались по заранее намеченным местам. Слева, у торца стола Маша с Николаем, напротив – Кирилл Трофимович и Глаша, в центре, у окна – Бэлла Филипповна, слева от неё – Алла с мужем, а справа самая близкая подруга – Ольга с мужем, оба врачи областной больницы. Тётя Таня забронировала себе место возле Маши и Николая, чтобы удобнее было отлучаться на кухню, а напротив Бэллы Филипповны – Анастас Данилович Журавлёв, подполковник медицинской службы, ныне начальник госпиталя, где она работает. Рядом с ним – майор Салимов с супругой Розой и молодая пара, Виталий и Катя – соседи по дому и Машины друзья. В общей сложности, за столом разместились пятнадцать человек. Первый тост провозгласила мама Бэлла:

– Дорогие мои дети, Николай и Маша! Сегодня мы радуемся вашему счастью! Большому, очень большому счастью! Ведь ныне два любящих друг друга человека соединили свои судьбы в одну единую судьбу и стали самыми близкими и родными людьми! Я очень рада за вас! Как бы радовались твои, Машенька, отец и брат, твой дядя и твои два двоюродных брата, которые отдали свои жизни, как и миллионы советских бойцов, и не вернулись с полей сражений. И твои, Коленька, родители и твоя любимая сестра тоже радовались бы твоему счастью. Не знаю! Но если есть «То», о чём нам говорят и обещают религиозные служители, то, может и они, наши дорогие люди, глядя с небес, так же радуются вашему счастью, как радуемся мы! А пока вот только эти фотографии, которые тётя Таня поставила на комоде, глядят на нас и, как бы присутствуют здесь с нами на нашем торжестве. Я очень-очень рада за вас, дорогие мои дети! Я буду до конца своей жизни вашей любящей мамой, и если вознаградит вас судьба детишками, то буду преданной и заботливой бабушкой! За вас, дорогие мои! За ваше счастье! Горько!

– Горько! – прокатился над столом густой баритон Кирилла Трофимовича.

– Горько! Горько! – в разноголосье прокричали все, с интересом глядя на молодых. Последовал долгий поцелуй, все стоя зааплодировали, дружно выпили и принялись за закуски. За столом воцарилась тишина, чувствовалось, что все проголодались.

– А теперь позвольте мне сказать пару слов и завершить то, что не сумели сделать в ЗАГСе, – поднявшись, проговорил Кирилл Трофимович.

Все повернулись к нему, а он взял небольшую тарелочку, прикрытую салфеткой, расшитую гладью и пошёл к Николаю и Маше: – Дорогие мои! – подойдя, торжественно проговорил он: – Поздравляю вас с законным браком и прошу от имени всех присутствующих обменяться кольцами!

Он снял с тарелочки салфетку, и все увидели два массивных золотых обручальных кольца. Валерий бросился за баяном, а Маша стояла, не говоря ни слова, переводя взгляд то на Кирилла Трофимовича, то на кольца, то на Николая. И только тогда, когда дарящий вторично произнёс: – «Прошу молодых обменяться кольцами!» – вскрикнула в восторге «ой!» – поднялась на носочки и поцеловала своего начальника и тут же смутилась, испугавшись своей смелости, а за столом загремело «Браво!» И когда в наступившей тишине Николай и Маша обменялись кольцами, Валерий трижды проиграл туш. Веселье охватило всех. Всё шло, как и должно идти за столом во время торжества: шум, смех, шутки и конечно – песни. В это время раздался звонок в дверь, и тётя Таня побежала открывать, а гости и хозяева застыли в ожидании. Вернулась она одна с двумя телеграммами в руке.

– Почтальон приходила. Я приглашала её зайти в дом, но она отказалась, – как бы оправдываясь, сказала тётя Таня. – Это вам, Николай Андреевич! – отдавая телеграммы, произнесла она. Но Николай не успел и руку протянуть, чтобы взять их, как они оказались в руках у Маши.

– Можно читать для всех, или в них может оказаться не разглашаемый секрет?

– А у меня секретов нет! Да и не может быть! Читай, Машенька! Читай! – ответил Николай.

– «Дорогой Коленька! – начала читать Маша. – Дорогой сыночек мой! Поздравляем тебя и Машеньку с законным браком! Счастья, здоровья, радости! Целуем. Мама–Тоня и Костя!» – на одном дыхании прочла Маша телеграмму. Последние строчки читались под аплодисменты. Вторая телеграмма была от Василия Ивановича. Эту телеграмму Маша читала медленней, чеканя каждое слово:

«Дорогой Коля! Поздравляю тебя и Машеньку с законным браком! Счастья! Здоровья! Долгих лет жизни! Приехать не смог. Были причины. Обнимаю! Целую! Василий Иванович».

В этот момент Кирилл Трофимович, поднявшись со своего стула, попросил всех наполнить свои рюмки и, подняв свою, снова предложил тост:

– Мы только что прослушали тексты телеграмм, в которых простыми и тёплыми словами поздравляют наших новобрачных, а ведь за этими простыми словами кроются два добрейших и честных человека, которые во время немецкой оккупации, рискуя своей жизнью, спасли жизнь Николаю Андреевичу, став ему родными людьми. У Николая война забрала всех: и отца, и мать, и сестру, не оставив никого в живых, и вот сейчас, благодаря этим людям мы сидим за этим столом и провозглашаем здравицу молодым, радуясь их счастью. Низкий поклон вам, Василий Иванович, и вам, Антонина Петровна, или как называет её Николай Андреевич – мама–Тоня! Я предлагаю выпить за здоровье этих людей, людей с Большой Буквы!

За этим тостом последовал тост в честь мамы Бэллы и за всех присутствующих. Веселье не прекращалось; пели полюбившиеся фронтовые песни, танцевали и не заметили, как за окном опустились сумерки. Тётя Таня подошла к Николаю и Маше, которые обнявшись сидели на диване, и шёпотом обратилась к ним:

– Вот вам, дорогие мои, ключи от моей квартиры, идите туда, а я остаюсь здесь. Ведь когда все разойдутся, то работы будет очень много и маме одной не справиться. Так что идите, дорогие мои, и желаю вам доброй ночи! – Спасибо, тётя Таня, – тоже тихо ответила Маша и поцеловала её. А тётя Таня ушла на кухню, и никто не видел и не слышал, как она шёпотом повторяла имена своих погибших сыновей, вытирая ладонью набегающие слёзы. Она плакала, думая о том, что её сыновья, если бы не погибли, то тоже сыграли свадьбы и подарили ей внучат, но война забрала всех! Всех! И мужа, и дорогих ей мальчиков, как она их всегда называла. И только одно осталось у неё утешение, так это Машенька, которую она любит не меньше, чем может любить мать свою родную дочь. Она оплакивала свою горькую утрату и в то же самое время, радовалась Машиному счастью.

Николай и Маша, извинившись, простились со всеми и ушли. Идти было недалеко, всего полквартала, так что они дошли быстро. Дом был двухэтажный, дореволюционной постройки, ранее принадлежавший одному богатому домовладельцу, а в советское время, после капитальной перепланировки, в этом доме проживает, как сказала Маша, пять семей. Поднявшись на второй этаж и пройдя по узкому коридору, они остановились у обитой тёмным дерматином двери. В коридоре тускло горела лампочка. Открыли ключом дверь и вошли в тёмную прихожую, тут же Маша закрыла дверь на крючок и, не успев пройти и шага, оказалась в крепких объятиях Николая. Наконец, они были одни, в этой тёмной прихожей, стояли, прижавшись, друг к другу и целовались. После долгого поцелуя, от которого перехватило дыхание и кружилась голова, Маша, не освобождаясь от крепких объятий мужа, протянула руку к выключателю и включила его. Вспыхнувший свет осветил раскрасневшиеся лица, счастливые и улыбающиеся. Да! Такое останется в памяти на всю жизнь. Обошли квартиру. Маша её хорошо знала, а для Николая всё было интересно. Квартира была двухкомнатная с небольшой кухонькой. Когда вошли в спальню, увидели чистенькую расстеленную кровать и поняли, что тётя Таня не просто пригласила их в свою квартиру, а всё заранее для них приготовила.

– Какая у тебя, Машенька, прекрасная тётя, – задумчиво, произнёс Николай.

– А она для меня, как вторая мама. Мне иногда хочется называть её не тётей, а мамой, прижавшись к Николаю, – ответила Маша.