Тяжелый запах жасмина

– Да! Да! Это очень страшно! Очень! – как эхо, повторил Сёма, прижав снова мамин платок к лицу, и вытер со щеки скатившуюся слезу.

Двадцатого февраля возвратился Ефрем Кириллович из города, где похоронил свою сестру и забрал Варвару Ивановну. Прощаясь, она поцеловала Сёму, как любимого и родного внука, просила, чтобы приезжали в гости и всё это со слезами на глазах, оно и не удивительно, ведь время тревожное и опасное, живёшь сегодня, не зная, что ждёт тебя завтра. Она уехала, и в доме стало как-то пустовато и неуютно.

В ночь на двадцать третье февраля, по направлению к Харькову был пущен под откос эшелон с боевой техникой и живой силой. Почти целый день разбирали завалы железнодорожного пути. Немцы и полицаи зачастили в близлежащие сёла, а в одном из них взяли заложников и тут же за селом их расстреляли. А двадцать шестого февраля, Салывон, при встрече с Антониной Петровной, которой показалось, а оно так и было, поджидал её и уже впрямую предупредил:

– Через два дня карательный отряд Сумской области прибудет в село, и многим, особенно молодым хлопцам, надо уходить, хоть и ненадолго, но уходить надо! Да и тебе не мешало бы где-то переждать это время!

Они постояли, помолчали, и Салывон как-то глухо продолжил: – Запомни, я тебе не говорил, и ты ничего не знаешь! – Сказал, повернулся и пошёл к себе. А Антонина Петровна смотрела ему вслед и невольно вспомнила то, уже далекое время, когда она, окончив педагогический техникум, была направлена на работу в это, ныне уже родное село. Как Салывон старался за ней ухаживать, умоляя выйти за него замуж, но она полюбила молодого ветврача Костю и вышла за него. А Салывон, как бы смирился с тем, что она предпочла другого, и старался уверить себя и других, что всё прошло и та, которую он любил, больше его не тревожит. Но она часто ловила его мимолетный взгляд, в котором застыла и притаилась грусть. Так он и не женился, живёт бобылём, а когда она однажды спросила его, почему не женится, то он посмотрел, усмехнулся и сказал, что кроме неё ему никого не надо, и так же, как и сейчас, повернулся и ушёл. И вот теперь, глядя ему вслед, она поняла, что он из-за неё, из-за любви к ней, остался одиноким, и неожиданно, непрошеная жалость коснулась её сердца. Она видела и чувствовала, как он неназойливо старался помочь ей, и только что предупредил о надвигающейся опасности, о чём, как староста, не имел права говорить. Да! Он всё ещё продолжал её любить и она это знала.

Войдя в класс, Антонина задала ученикам домашнее задание, отпустила их, а сама поспешила домой. Сёму она застала в сарае, где он заканчивал подкладывать корм корове, козе и курам.

– Коля! – обратилась к нему Антонина Петровна. – Пошли в дом, посоветоваться надо!

– Сейчас, мама – Тоня! – ответил Сёма, ставя на место вилы. В дом они вошли вместе. – Что это вы такие расстроенные, случилось что? – спросил, закрывая двери, Сёма.

– Случилось! Случилось, Коленька! Ты садись, поговорим, посоветуемся! – после недолгого молчания, как бы собираясь с мыслями, Антонина, глядя на Сёму, продолжила: – Когда я шла в школу, встретил меня Салывон – староста наш – и предупредил, что через два дня сюда, к нам в село, прибудет карательный отряд, и посоветовал, чтобы такие, как ты, хлопцы, ушли из села и где-нибудь переждали это тревожное время. Как видимо, это связано с тем злосчастным эшелоном, который свалился под откос, – она вздохнула, глядя на Сёму, и спросила: – Что делать будем?

Помолчав, Сёма тихо, словно боясь, что его могут услышать за окном, ответил:

– Если Салывон посоветовал уходить, то уходить надо! Вы помните, я рассказывал о встрече с ним, когда с Яриной Матвеевной шли на остров? Так что после этой встречи я ему верю. Зря предупреждать не станет. Он и тогда предупреждал нас, чтобы мы не шли в Ореховку. Хотя он и староста, и со странностями, но мне кажется, что он честный человек. Не знаю, может я и ошибаюсь.

– Нет, нет! Ты не ошибаешься! Он неплохой человек и ему можно верить! А я думаю, что нужно уходить на остров, там тебя не дадут в обиду, да и твой самый близкий друг тоже там, так что одиноким ты не будешь, а вот мне будет одиноко и тревожно, но иного варианта нет и выбирать-то не из чего. Ну, что ж! Будем собираться! Пойдешь снова с Яриной, она знает дорогу, а самому туда ходить нельзя, кругом опасная и коварная трясина, немало она людей в себя вобрала! Думаю, что на острове недолго придётся тебе побыть, не век же каратели будут в селе. Как придут, так и уйдут!

К вечеру Сёма был уже на острове, где встретился с Жорой. Радость встречи этих двух друзей описать просто невозможно! Так после длительной разлуки встречаются только родные и близкие люди!

Ярина предупредила Егора Захаровича о том, что через два дня в село прибудет карательный отряд. Всю ночь на острове готовились к обороне. Все понимали, что силы неравные, но надеялись не только на себя, но и на то, что их окружает. Основную дорогу заминировали, а в сторону трясины накатали ложную, санную дорогу и таких дорог–ловушек было несколько, а все тропы, по которым можно было пройти на остров, были пристрелены.

День прошёл спокойно, а глубокой ночью в село въехало трое саней-розвальней, запряжённых парой сытых лошадей, и шестеро верховых, всего тридцать боевиков–карателей или, как они себя называли: «казаков». Въехали тихо и расположились в здании бывшего сельсовета.

Рассвет ещё не просыпался, и село спало глубоким сном, когда отряд карателей, захвативший с собой Онисия Якименко, как проводника, знающего дорогу на остров, выступили на уничтожение тех, кто там находится. Под покровом темноты они углубились в лес и шли молча за Онисием, который шёл впереди, непонятно как и чем ориентируясь в темноте ещё не проснувшегося леса; а в конце отряда пара лошадей тащили сани-розвальни, на которых находились миномёт, пулемёт и к ним боеприпасы, а вот всадники почему-то остались в селе, а зачем, никто не знал: так распорядился старшой. Прошло более двух часов как они были в пути, рассвет уже хорошо освещал стволы деревьев, когда Онисий остановился и тихо сказал: «Пришли!» Перебегая от ствола к стволу, каратели подошли почти вплотную к двум дорогам, ведущим на остров. Глядя на эти дороги, было ясно, что ими пользовались и, считай, совсем недавно. На обеих дорогах чётко просматривались следы полозьев, лошадиных копыт и человеческих ног, да и снег был не белый, а серый. Всё это говорило о том, что на острове находятся люди.

– Ну, батя, спасибо тебе! Привёл куда надо! – похвалил Лёнька своего отца. – Сейчас будем их выкуривать из насиженных мест! Давай снимай миномёт, «побудку» устраивать будем! – он говорил нарочито громко, чтобы его слышали на острове, но остров молчал, как будто там нет никого. Первые три мины разорвались в центре острова, но ответа не последовало. Остров молчал.

– А ну, давай ещё парочку горяченьких, да подальше к кустам! – Снова две мины, одна за другой, разорвались недалеко от кустов, но вокруг было глухо. Остров молчал.

– Да что за чертовщина?! Может и правда, там никого нет? Или там все подохли?! – возмущался Лёнька. – Ну, что ж, пошарим на острове, может, кого и найдём? Давай, грузи миномёт, поедем на проверку. Молчат, так это ещё не значит, что их там нет!

– А может кто предупредил их, и они ушли? – высказал кто-то своё предположение.

– Вот и надо прочесать весь остров, чтобы убедиться, что их там нет! А если есть… – он помолчал и распорядился: – Давай, гоните лошадей да пулемёт сразу же разворачивайте, а мы ударим с этой стороны! – он указал на другую дорогу. Кони рванули и вдруг остановились, испугавшись чего-то, но удары кнута заставили лошадей двигаться вперед по наезженной дороге. Проехав немного, кони шарахнулись в сторону, тонкий лёд ушёл из-под копыт и лошади рухнули в бездонную трясину, потянув за собой и розвальни и всё то, что в них было. Только один из троих, которые были в санях, успел выскочить и спастись от неминуемой смерти. А в это время, на той дороге, по которой повёл Онисий, прогремел взрыв, отозвавшись глухим, раскатистым эхом в глубине озябшего леса. Когда остальные подбежали к месту взрыва, то увидели лежащего вниз лицом Онисия и четырёх окровавленных карателей. Лёнька перевернул отца на спину, и ужаснулся увиденному. Там, где должно быть лицо, была сплошная рана, а одежда была вся изодрана осколками. Он поднялся, прислонился к высокому дубу, глаза были налиты кровью, он говорил, ни к кому не обращаясь:

– Предупредили, суки! Ушли, твари поганые! Убили батьку моего! Спалю село!

Он смотрел вглубь острова и в его глазах застыла нечеловеческая злоба.

– А зачем село палить? Лучше взять заложников в назидание другим! – посоветовал всезнающий Пэсыголовэць.

– Бери любого и дуй в село за лошадьми! Да побыстрей! – Приказал ему Лёнька, глядя, как перевязывают раненых. В село въезжали в траурной тишине. На передних санях лежал труп Онисия, на других лежали двое тяжелораненых, двое шли рядом, а остальные, с опущенными головами, замыкали шествие.

Жители села, боясь выйти из своих хат, глядели в окна на эту процессию, которая, проехав почти всю центральную улицу, остановилась на площади. Тут же выпили по стакану самогона, которого принёс Салывон, покурили; Лёнька подозвал к себе Пэсыголовэця, что-то сказал ему, и человек шесть, во главе с ним, стали отсчитывать девять хат, а из десятой выгонять на площадь всех тех, кто там находился. Сгоняли женщин с детьми и стариков, мужчин среди них были считанные единицы. Салывон ужаснулся своей догадке: «Неужели они это сделают?! Неужели такое может случиться?!» Он знал о трагедии посёлка Срибнэ, которое спалили каратели вместе со всеми его жителями, и вдруг понял, что такая же трагедия может повториться здесь, в его родном селе. Эта мысль обожгла ему мозг. Он подошёл к одному из тех, кто гнал людей на площадь, и спросил его:

– А куда это вы собрались отправлять их?

– Как куда? На тот свет! – ответил тот, оскалив, в так называемой улыбке гнилые зубы! Салывон взглянул на толпу односельчан, растерянно озирающихся вокруг, на детей, прижавшихся к своим матерям и бабушкам, не понимая, за что и для чего их согнали сюда, а каратели всё приводили и приводили новых заложников. Салывон подбегал то к одному, то к другому, умоляя отпустить людей, но его отталкивали, а когда он подошёл к Лёньке, стоящему возле саней, на которых лежал мертвый Онисий, то почувствовал, что может не сдержаться и сорваться, а это грозило смертью. Лёнька поднял на Салывона тяжёлый взгляд.

– Чего тебе? – не спросил, а прохрипел Лёнька.

– Лёня! Я ведь тебя с детства знаю, ты был добрым мальчиком, и я верю, что ты и сейчас добрый человек! Отпусти этих людей, наших хлеборобов, ведь это твои бывшие односельчане, твои соседи, ведь ты тут вырос, жил, отпусти, не бери греха на душу! Они ведь хлебом нас кормят, да и Германия этим хлебушком пользуется. Отпусти, ведь и тебе легче станет. Я понимаю твоё горе, но ведь жизнью этих людей, своё горе не затушишь. Отпусти! – он с мольбой смотрел на Лёньку, ожидая ответа.

– А ты подними и оживи моего отца, возврати мне пару лошадей и двух погибших казаков, пулемёт, миномёт и все боеприпасы, всё, всё, что ушло в трясину. Думаешь, что я не знаю, что кто-то предупредил тех, кто был на острове? Да если бы не предупредили, они бы нас не ждали и не подготовили ловушек! Да мы бы их там всех передавили! А вышло, вон как! – он показал на сани, где лежал Онисий. – Так что, пусть ответят за всё, эти твои хлеборобы. Уходи, Салывон, пока я добрый!

Салывон почувствовал, что в нём закипает злоба, ударившая горячей струей в голову, он уже не мог совладать с собой, сдержать себя. Он уже не понимал, что он делает. Сорвавшись на крик, он уже не мог остановиться, обличая карателей.

– С бабами и детишками воевать легче, чем с лесовиками! Они ведь тоже стрелять умеют, да видать, неплохо! Будьте вы прокляты, отныне, и до века!..

Страшной силы удар свалил Салывона с ног, всё лицо залилось кровью, он хотел привстать, но Лёнька бил его ногами до тех пор, пока он не обмяк и не затих. Двое карателей подняли его и бросили в толпу. Кто-то приподнял в толпе Салывона, поддерживая под руки, а в это время всадники освободили от привязи лошадей, уселись в сёдла, окружили сбившихся в единый комок, перепуганных сельчан и погнали в сторону ветряной мельницы. Всех втиснули вовнутрь этого строения, двери подпёрли брёвнами, вокруг обложили соломой, облили керосином, который Салывон выхлопотал у своего городского начальства для жителей села и подожгли. Невообразимый, многоголосый вопль вырвался сквозь щели мельничных стен и своей давящей тяжестью повис над селом. Никто не спасся. Даже тот, кто сумел выбить доску и вырваться в горящей одежде из этого ада, попадал под автоматную очередь. Мельница всё больше и больше разгоралась, а крики оттуда всё угасали, становились тише и реже. Вдруг пылающая мельница осела и рухнула, разбросав во все стороны искры, образовав громадный костёр. И этот жуткий костёр из человеческих тел, сухих, старых брёвен и досок, пылая, разносил удушливый запах горелого человеческого тела. Село притаилось, как бы вымерло, на улицах ни души, даже не было слышно собачьего лая. Они, видно, тоже попрятались от такого ужаса, но, как только каратели ушли – село заголосило. Люди бежали к ещё горящему костру, рыдая и причитая, растаскивали и тушили брёвна старой мельницы, отбирали и переносили в сторону обгорелые трупы своих близких, а в селе выли собаки, учуяв смерть своих хозяев.

На острове после ухода карателей решали, что делать и как поступить. Все понимали, что каратели не успокоятся и обязательно явятся снова, и тогда уже никто не спасёт этот маленький, плохо вооружённый отряд от неминуемой гибели. Опасность нависла над островом такая, что оставаться на нём было равносильно самоубийству. Решили уходить и постараться уходить быстро. Собирались, тщательно продумывая любую неожиданность, которая могла бы подстеречь их в пути. Решили пробираться поближе к Брянским лесам, где действовали крупные партизанские силы. Была одна единственная реальная цель – влиться в большой партизанский отряд и продолжить борьбу с оккупантами и полицейской сволочью.

Как только начали сгущаться сумерки, была проверена территория вокруг острова, и после того, как убедились, что каратели не оставили своих наблюдателей, они покинули остров.

На рассвете по малонаезженной просёлочной дороге мерно шагала лошадь, тащившая за собой сани, в которых лежали два связанных человека, а за ними шёл небольшой отряд полицаев. Шли, тяжело ступая, и создавалось впечатление, что эти люди шли безостановочно всю ночь. А оно так и было, и сейчас им необходим был хотя бы небольшой отдых, а иначе они свалятся с ног. Вскоре, в стороне от дороги показалось село и лошадь сама свернула в ту сторону, откуда заманчиво несло дымком. Въезжая, они увидели пожилого крестьянина, который, стоя у плетня, с интересом смотрел на лошадь и бредущих за ней полицаев, а когда спросили его, где находится староста, то он указал пальцем на небольшое деревянное строение, а сам, вдруг, как будто чего-то испугавшись, быстро скрылся в сарае. Ещё только подъезжали к указанному зданию, как на крыльце показался высокий мужчина с длинными, как у Тараса Бульбы, усами, который с интересом глядел на приближающихся незнакомых людей, а когда лошадь подъехала почти вплотную к крыльцу и остановилась, как бы поджидая идущих, громко поприветствовал новоприбывших.

– Какие люди к нам пожаловали! Ну, давай, давай, проходи. – И со словами «Слава героям!» – пожимал каждому руку, тревожно разглядывая входящих.

– А шо то у вас за двое в санях лэжать, цэ часом, нэ антыхрэсты? – обратился он к входящим в дом.

– Так цэ ж наша робота! – ответил по-украински Егор Захарович. – Вчера с лесовиками бой был, восьмерых уложили, а вот этих взяли живыми. Отвезём в Конотоп, там сдадим куда надо, отчитаемся, может, и награды получим! А тебя как величать? – спросил он старосту. – А то как-то неловко: «Пан староста», да «пан староста!»

– Охрим Акимовичем зовите! А тебя как нарекли? – в свою очередь спросил он.

– Егором Захаровичем. Считай, что и познакомились. Да, вот что, Охрим Акимович, этих, что в санях, надо бы пристроить, а то на дворе замерзнут, мало того что под кожухом, да и чего-то дать пожрать, а то ведь живыми доставить надо!

– Во, во! У меня в погребе тоже двое сидят, завтра думаю повесить. Нэхай люды посмотрют, как мы зэмлю от всякой нечисти очищаем!

– А кто у тебя там? Может и наших туда же?

– А чего нет? Оно им веселее будет! – засмеявшись каким-то неприятным смехом, ответил староста.

– А кто ж у тебя там, в погребе?

– Один лётчик и одна стерва.

– А это как понимать?

– Лётчика давно сбили, искали его, искали, да так и не нашли. Оказывается, эта стерва подобрала его, выходила и всё время прятала, а вот теперь вместе на виселице повисят! – ответил Охрим и снова засмеялся тем же неприятным, дребезжащим смехом.

– Эх, Охрим Акимович, Охрим Акимович! А я вот думаю, что лётчика, да и, как ты называешь, «стерву», надо доставить в Конотоп, как и моих двоих. Ведь это враги немецкой власти, вот эта власть и определит, что с ними делать, кто знает, как они распорядятся, а самим решать, так чёрт знает, как всё обернется? Оно и до беды недалеко! Лучше отвезём и с плеч долой. Может и правда, наградят? Вот так-то, Охрим Акимович!

– Да!.. – помолчав и почесав затылок, произнёс он. – Ну, что ж! Может ты и прав! Нехрен руки марать! Нехай, сами разбираются, а нам пора пожрать! Даныло! – позвал он своего помощника. – Неси всё, что есть, да не забудь про самогон!

– Во! Это уже дельный разговор! А я, пока суть, да дело, пойду, покурю, – поднимаясь, сказал Егор Захарович и вышел в прихожую, оставив немного прикрытую дверь и, только успел прикурить свернутую цигарку, как услышал разговор между старостой и его помощником. Фактически, говорил только староста и говорил тихо, как видно, боясь, что его услышат. Егор Захарович прислушался.

– Всё принеси, поставь на столах, посчитай, сколько их, прикинь, чтобы каждому досталось и самогона, и закуски, а сам беги в Лещиновку, тут хода два–три часа, да ты знаешь, не раз ходил, а сейчас надо бегом! Зайдёшь в полицию и расскажешь про «гостей наших», что-то они мне подозрительными кажутся, и если я не ошибаюсь, то они не те, за кого себя выдают! Всё проверни так, чтобы и комар носа не подточил, а я уж их тут, попридержу! Понял?! Чего вылупился?! Давай, делай, чего велят!

– Сейчас, сейчас! Мигом обернусь! Никто и не заметит! Не в впервой! Тенью проскользну! – тихо ответил Данило.

Ситуация складывалась сложная и опасная, и решать, что делать, было необходимо немедленно. Жестом руки Егор Захарович подозвал, Жору, Сёму и Артура, которые оказались поблизости, и, чтобы его услышали за приоткрытой дверью, приказал: – Немедленно, отведите пленных в погреб! – А потом, отойдя подальше от двери, сообщил об услышанном разговоре и потребовал: – Не спускать глаз с Данилы! Он не должен дойти до Лещиновки, постарайтесь любым способом не дать ему это сделать! Незаметно проводите его подальше от села и там уж решайте, что делать! Основное, без шума! От этого зависит судьба всех нас!

Жора, Сёма и Артур ушли и как бы растворились, в ранних зимних сумерках, а Егор Захарович вошёл в комнату, где за столом сидел Охрим Акимович, продолжая поглощать всё, что было на нём, присел напротив и улыбнулся, как бы одобряя его здоровый аппетит.

– А ты, не лыбься! – промычал Охрим, продолжая жевать. – Бери вон чарку и составляй компанию! Я думаю так, пока живём и дышим, надо жрать, а то потом поздно будет. Во, как я мыслю! – подтянув к себе тарелку с холодцом, произнёс он. – Тут охота посидеть, поговорить, а оно не с кем. Твои казаки захмелели и спят, а самому скучно, кусок в горло не лезет! – сказал, выпил полстакана самогона и, взяв большой кусок хлеба, принялся, есть холодец.

– Оно, конечно, в паре веселее, – снова улыбаясь, ответил Егор Захарович.

Данило вышел на крыльцо, постоял немного, озирая всё вокруг, и, не заметив ничего подозрительного, сошёл с крыльца и направился в туалет. Сквозь щели между досками он снова осмотрел всю территорию, где могли бы быть те, кто не должен его видеть, но убедившись, что вокруг никого нет, вышел, перелез через плетень и направился в сторону лесного массива. Шёл быстро, не оглядываясь. Перешёл овраг, где рос густой кустарник, укрывшийся тонким слоем снега, остановился и оглянулся, невольно чувствуя, что он здесь не один, что за кустами кто-то прячется, но убедившись, что вокруг никого нет, сплюнул, сочно выматерился и быстро побежал в сторону дороги. Но, не добежав, снова оглянулся, и ему показалось, нет, он видел, как кто-то пригнулся за кустом. Вытащив из кармана пистолет, трижды выстрелил в сторону подозрительного куста и бросился бежать.

В одном из кустов прятался Артур Галямов. Он, прильнув к карабину, прицелился и выстрелил. Вторично стрелять не пришлось. Сибиряк был великолепным охотником и стрелком. Данило не дошёл! Жора, Артур и Сёма перетащили его под тот самый куст, в который он недавно стрелял, нашли большую кучу веток, притащили в кусты и закидали ими мёртвое тело Данилы, сверху присыпав снегом, быстро возвратились в село. По дороге Жора положил Сёме в карман пистолет и тихо сказал: «Пригодится!»

В тот самый момент, когда Охрим, сидя за столом, наслаждался обилием пищи, а напротив сидел Егор Захарович, как бы поддерживая компанию, вошли Жора, Артур и Сёма.

– Когда смена будет?! Мы тоже люди и тоже жрать хотим! Да и отдохнуть пора! – возмущаясь, проговорил Жора.

– Ты чего разорался?! Едрена вошь! Сейчас будет смена! – поднимаясь, грубо ответил Егор Захарович и вышел в соседнюю, большую комнату, где вповалку спали партизаны, разбудил Филимонова и Остапенка, тихо объяснил, что делать и как поступать, а сам тут же вернулся и уселся на прежнее место.

– Чего стоите?! Садитесь за стол, смена уже пошла, набивайте животы, а то ведь скоро снова двинем!

– Это, как "двинем»? – резко повернув голову в сторону Егора Захаровича, спросил Охрим. – Никуда не двинете! Ночевать у меня будете. Вон, гляди, какие орлы пришли, грех не выпить! – Он налил каждому по полстакана самогона и себе почти полный, поднял его на уровень глаз, вглядываясь в мутную жидкость, и провозгласил:

– За здравие, или за упокой, будем здоровы! – Глядя со стороны, и вслушиваясь в несуразную речь Охрима, создавалось впечатление, что он на пределе, но он не был пьян, он ждал Данилу.

– Эх, Охрим Акимович! Охрим Акимович! Да мы и неделю у тебя погостили бы, да ехать надо! Я обещал Павлу Петровичу завтра быть у него. Большая работа предстоит!

– А это что за работа, да ещё «срочная»? – прищурившись, спросил Охрим.

– А вот какая, пока не знаю, но знаю одно, что Павел Петрович по мелочам не разменивается и это факт! Мы с ним давно в паре.

– Что правда, то правда! Я в этом ещё в Харькове убедился, когда нас из Сумской и Полтавской области откомандировали на «большую» работу. О! Много мы там народа уложили в нашу украинскую землюшку! А барахла сколько увезли до дому! Полные подводы! Шо не говори, а поработали добряче! – он налил себе самогона, выпил залпом, вытер ладонью губы и продолжил: – Вот такие-то дела! Знаю я твоего Павла Петровича, хоть и лично не знаком! – он откусил большой кусок домашней ветчины и, жуя, задумался, как бы вспоминая ту страшную, кровавую бойню в Харьковских Сокольниках. Сёма смотрел на Охрима застывшим взглядом широко раскрытых глаз, он тяжело дышал, и чувствовалось, что он вот-вот бросится на рассказчика. Но в этот самый момент Жора взглянул на Сёму, и поняв его состояние, поднялся, поблагодарил за угощение и громко отчеканил: «Пошли отдыхать» – и направился к двери. После их ухода, разговор между Егором Захаровичем и Охримом продолжился.

– Ну, так как? – нарушил молчание, Егор Захарович. – Повезёшь своих в Конотоп или тут решать будешь? Ох! Не завидую я тебе! Ведь лётчик, так это же компетенция не полиции, а гестапо, а с ними связываться, что самому в петлю лезть! Да чего я тебя уговариваю?! Поступай, как знаешь! Сидишь тут, в зачуханном селе света белого не видишь, а Павел Петрович мог бы тебе помочь в люди выбиться, да и я словечко замолвил бы. Ведь у тебя вон какие заслуги имеются! Я ведь тоже, благодаря ему, своему начальнику и давнишней дружбе с ним, в людях хожу! Он меня работой обеспечил и жидовский домик, с мебелью и садом, подарил. Мужик что надо!

Он допил свою стопку, закусил и полез в карман за табаком. Сидели молча. Егор Захарович затягивался дымком самосада, стараясь всем своим видом выглядеть тем, за кого себя выдаёт, а Охрим сосредоточенно жевал. В его голове роем проносились мысли, одна хуже другой. Он сам не мог разгадать душу Егора, а Данило, как в воду канул. «Как поступить? На что решиться? Оставаться здесь, значит упустить тот шанс, который сулит ему Егор, а поехать с ними?.. А если они не полицейские, а лесовики?! Оставаться здесь в селе… Во зараза! Сам чёрт не разберёт!» Он мысленно матерился, не зная на что решиться. И вдруг его осенила мысль: он поедет с ними, поедет через Лещиновку, а там полицейский участок, да и немцев немало, вот пусть они и решают, кто они такие. Так тому и быть, решил он и, подняв испытывающий взгляд на Егора, который спокойно дымил самодельной цигаркой, стукнул ладонью по столу и произнёс: